Дуэль с собой

ГЛАВА 15

В аэропорту Родика встречали Юра Розенблат и жена.

Лена была крайне обеспокоена. По дороге Юра со свойственной ему эмоциональностью сбивчиво рассказывал об идее участвовать в Венесуэльской выставке. Рисовал заманчивые внешнеэкономические перспективы. Провел целый ликбез о том, что в стране произошла революция, позволяющая всем вывозить товары за рубеж и получать запретную раньше валюту.

Родик чувствовал себя очень плохо и слушал невнимательно. Может быть, поэтому, а может, его нервировала патетика в голосе Юры, но он достаточно резко прервал затянувшийся монолог.

— Юра, ты сам-то хоть раз что-нибудь отправлял за границу официально? — спросил он и, не дав ответить, добавил: — Давай обсудим это все позднее. Я проконсультируюсь, ты подготовишь документы, и будем принимать решение. А сейчас, не заезжая домой, погнали к Киевскому вокзалу в мою поликлинику. Ты же видишь, в каком я состоянии.

Юра обиженно засопел и промолчал всю дорогу до первой поликлиники Минздрава, в которой Родик, как доктор наук, был прикреплен к диспансерному отделению.

За несколько часов врачи установили, что у пациента запущенная двухсторонняя пневмония. Родик в душе материл душанбинских врачей. Странно, но определенность его успокоила. Он даже стал себя лучше чувствовать, волнение прошло. От госпитализации, понимая, как много надо сделать до конца года, он отказался, но обещал быть дисциплинированным больным. Лена же заверила, что возьмет на работе отгулы и обеспечит все необходимое.

Последующие несколько дней Родик ничем не занимался, а только послушно лечился, надеясь на скорое выздоровление. Он стерпел массу уколов, банок, обертываний и других малоприятных процедур. Температура снизилась, кашель уменьшился, и вообще самочувствие стало сносным. Жена вышла на работу, предварительно оборудовав в спальне некое подобие кабинета. Дел образовалось столько, что временами Родик забывал о болезни, еде и лекарствах. Дни летели незаметно, но рентген все не показывал положительной динамики.

Очень быстро спальня из рабочего кабинета превратилась в офис, в котором постоянно находились несколько человек. Они непрерывно что-то печатали, куда-то звонили, подписывали документы, выдавали деньги. Эта бурная деятельность прерывалась только медсестрой на время процедур и уколов, дочкой, требующей, чтобы папа пообедал, и женой, которая часов в семь вечера, возвратившись с работы, заставляла всех уйти. Вечером отдыха тоже не было. Родика одолевал вал телефонных звонков.

Он бесился, но отвечал всем, поскольку звонили в основном сотрудники и руководители служб института. Первый отдел требовал сдать печать и портфель, бухгалтерия никак не могла разобраться с малоценкой, выданной Родику в разные годы. Даже инструменталка требовала, чтобы он вернул штангенциркуль и динамометрический ключ, за которые много лет назад расписался на каких-то испытаниях. Не менее сотни бывших коллег интересовались различными вопросами своего будущего — все они так или иначе получали у Родика зарплату. Он терпеливо общался с каждым… Кроме того, Родик ждал звонка из КГБ — но там то ли забыли о нем, то ли что-то готовили. Сам он звонить туда не хотел, хотя думал об этом беспрерывно, особенно ближе к ночи, когда суета прекращалась.

Как-то позвонил заместитель директора по науке и попросил Родика принять его и еще нескольких человек в любое удобное для него время. Родик предложил сделать это вечером после работы, сославшись на отсутствие в другое время жены.

Делегация из института оказалась очень представительной. Кроме заместителя директора, приехал председатель профкома, ученый секретарь и начальники двух отделов. Где-то достали молдавский коньяк «Белый аист», мандарины и ананас. Даже жене подарили цветы.

Родик заранее переместился из спальни в столовую, а жена приготовила много вкусной еды и даже испекла безе, чего не делала со времени их знакомства.

Разговор оказался длинным, но для Родика приятным. Его уговаривали остаться. Рисовали перспективы, предложили должность начальника отдела, а после выборов директора, при условии, что Жмакин им не станет, — должность заместителя директора.

В какой-то момент Родик заколебался, но, еще раз прокрутив в голове события последних месяцев, он заставил себя не менять решения. Всех поблагодарил, заверил, что работы, которые он вел, не будут брошены и он в любой момент будет открыт для консультаций. Более того, он предложил в связи с тем, что будет болеть еще, вероятно, долго, а увольнять больного по КЗОТ запрещено, оформить «бегунок», трудовую книжку и другие необходимые документы задним числом и оплатить недостающую малоценку без учета ее амортизации. Наконец все поняли, что переубедить Родика не удастся, и перешли к обычному застолью. Заместитель директора после нескольких рюмок расчувствовался и поднял тост за дальнейшие успехи Родика, а потом и вовсе заявил, что Родик мудрее всех и вовремя уходит из этой клоаки, где скоро не будет ни денег, ни науки.

Вслед за замом за него стали поднимать тосты другие, выражая надежду, что Родик не забудет их и родной институт. Потом начали требовать, чтобы он выпил вместе с ними за свое здоровье, и делали это так настырно, что Родик, хотя и лечился антибиотиками, для их успокоения пригубил рюмку. В конце концов пришедшие с удовольствием допили принесенный коньяк и еще две бутылки водки, имевшиеся у хозяина, пожелали скорейшего выздоровления и уже за полночь разъехались по домам.

После этого разговора все, связанное с увольнением, стало продвигаться быстро, звонки прекратились, и единственное, что еще сделал Родик, — передал печать первого отдела и подписал какую-то доверенность на своего бывшего заместителя.

Так завершился пятнадцатилетний карьерный бег Родика, на который он потратил лучшие годы, не получив взамен того, к чему стремился, хотя и был в этом забеге фаворитом… Он еще не догадывался, что это важнейшее событие в его жизни, называемое в авиации проходом «точки невозврата». Он еще не знал: этот момент разделил все, что его окружало, включая друзей и близких, на «до» и «после». Он еще не понимал: «до», прочно вошедшее в его сознание как образ жизни, уже стало враждебным, а «после» содержит слишком много неизвестного, да и сам он еще не принял это «после» как новую цель своей жизни.

Однако все имеет конец. Прошла неделя с момента приезда Родика в Москву, и хлопоты почти завершились. Телефон звонил редко, посетителей, кроме друзей и родственников, не было. Теперь, приходя из школы, дочка разогревала для него обед и с удовольствием рассказывала детские новости, а Родик спокойно слушал и вникал в ее проблемы. Они возобновили уроки рисования. Родик приспособил кусок оргалита, а Наташа пользовалась кистями и красками, что раньше бы бесило Родика, а сейчас он даже радовался. Наперегонки рисовали то красками, то углем все подряд — от пустых бутылок до воображаемых космических пейзажей. С приходом Лены все прекращалось. Наташа грустно уходила готовить уроки, а Родика начинали мучить медицинскими процедурами. Вечером всей семьей смотрели телевизор. Так продолжалось несколько дней.

Эта идиллия для Родика была непривычна. Не умел он бездействовать, даже тяжело болея, а занятия с дочкой не заполняли образовавшийся вакуум. Родик вспомнил о предложении Юры Розенблата, который, судя по всему, до сих пор обижался — не звонил и не появлялся. Родик еще раз внимательно прочитал и попробовал обобщить Постановления по внешнеэкономической деятельности. Посоветоваться было не с кем, и в голове у него царила неразбериха, связанная с противоречивостью изученного… Юра оказался прав, что понятно только одно: недавно вся страна испытала шок от разрешения самостоятельно вывозить товары за рубеж и получать валюту, хотя и не всю. Иметь легальную валюту даже в малых количествах хотелось всем. Все остальное, связанное с возможностью проникновения во внешнеэкономическую деятельность, ему, проработавшему всю жизнь в закрытом институте, понять не удалось. Поразмыслив, Родик позвонил Юре и сообщил, что чувствует себя существенно лучше и с понедельника готов приступить к реализации его предложения.

— Родион Иванович, я в курсе, что вы тяжело болеете, — официальным голосом да еще и на «вы» начал Юра, — но для меня выход на международный рынок — единственная надежда. Я, помимо вас, договорился с художественным салоном на Новом Арбате об экспонировании на выставке под их эгидой и уже готовлю список изделий и гарантийные письма об оплате площадей.

— Ладно, кончай обижаться, — парировал Родик. — Во-первых, у тебя не хватит денег, во-вторых, изделия мы делали на паях, в-третьих, мне самому интересно. С понедельника обещаю отбросить все дела и даже выслушать твою лекцию о возможностях внешнеэкономической деятельности. В отличие от меня ты в этом уже несколько месяцев варишься. В десять в понедельник жду тебя. До новогодних праздников во всем надо разобраться…

Родик знал, что Юра очень вспыльчив, но отходчив, мягок и интеллигентен. Кроме того, он был очень разумным и реалистично мыслящим человеком и вообще, если подумать, давно стал его другом. Поэтому Родик с легким сердцем повесил трубку, будучи уверен, что утром в понедельник Юра придет. При этом он беззлобно подумал: «Мог бы, паразит, и сам позвонить. Я все-таки болею. Ребенок да и только. Живет в своей ювелирной скорлупе среди себе подобных. А я…»

На субботу и воскресенье Родик запланировал переборку коллекции камней. С одной стороны, надо было убрать пыль, а с другой — хотелось в очередной раз попытаться приобщить дочку к своему хобби. Родик обложился определителями и красочными книгами о камнях. Дочка приносила ему в спальню образцы, сама по определителю идентифицировала их, наклеивала номерки и составляла опись. По каждому камню Родик находил в книгах соответствующие описания, и они вдвоем обсуждали эстетические достоинства и возможности имитации. Заодно Родик рассказывал Наташе о технологии изготовления ювелирных украшений и камнерезных изделий. Его радовало, как она живо реагировала на красоту камней, явно проявляя художественный вкус. Время пролетело незаметно.

В воскресенье вечером позвонил сотрудник районного отдела КГБ. По представлению Родик не понял, был ли это тот, который с ним беседовал, или кто-то другой.

— Родион Иванович, извините, что беспокою в выходной, но уже почти месяц не могу с вами связаться. Вызывать вас повесткой нам не хочется.

— Извините, пожалуйста, я тяжело заболел, и, наверное, жена не хотела меня беспокоить. Она не в курсе происшедшего. Надо было сказать ей, что вопрос очень срочный, — слукавил Родик.

— Не волнуйтесь, Родион Иванович, ничего срочного нет, но мы хотели бы, чтобы вы нас посетили на улице Дзержинского, дом два.

— Что-то новое по моему заявлению?

— Мы хотели бы с вами поговорить. Когда вы можете подъехать?

— Температура у меня еще скачет. Врачи говорят, что на улицу выходить нельзя — все-таки двухстороннее воспаление легких.

— Я не знал, что вы так серьезно больны. Выздоравливайте. Как только вам станет лучше и вы сможете нас посетить, позвоните. Запишите номер… Ждем звонка.

Родик повесил трубку и задумался. От разговора осталось двойственное впечатление. Волновал перенос разговора в Управление. Более того, Родик не мог сделать окончательного вывода, что случалось с ним редко. На душе было неспокойно.

«Во всех случаях разумно потянуть время, — решил он, но прервать мыслительный процесс не мог: — Вдруг "либо осел умрет, либо падишах", хотя наивно предполагать, что все рассосется само по себе. Надо перестать изводить себя сомнениями. Интересно, что делается в Душанбе, как там Окса? Я, похоже, становлюсь старым и сентиментальным…»

Родик набрал домашний номер телефона Оксы. Трубку поднял сын и ошарашил сообщением, что мама улетела в Москву. «Вот дает, — подумал он. — Не предупредив, без команды. Распустил я ее».

Родика соединили с Сергеем Викторовичем, но ничего нового узнать не удалось.

Решил поговорить с Абдужаллолом.

— Привет, Абдужаллол, как дела, как Оля, как дети?

— А, Родик, салом[31]. Все хорошо. Как здоровье? Хотел сам тебе позвонить, но в пятницу разговаривал с Оксой, она посоветовала тебя не беспокоить. Не думай, мы с Олей переживаем, но не знаем, чем помочь. У тебя в Москве врачебных возможностей больше.

— Слушай, Окса, говорят, в Москву улетела?

— Да, она сказала, что ты там целый день один. Жена работает, дочка учится, и за тобой никто не ухаживает. В Душанбе ей делать нечего. Наверное, уже где-то недалеко от тебя.

— Ты что, не мог ее отговорить? Предчувствую скандал.

— Да ладно, жена у тебя умная. Сама что-нибудь придумает, — пошутил Абдужаллол.

— Мне не до шуток, она совсем обалдела, пошлю ее к чертям собачьим!.. Ладно, слушай, а чего-нибудь нового по краже нет?

— Сафарова мы нашли. Допросили. Пока отпустили под подписку о невыезде. Прямых улик у нас нет. Думаю, что это не он. По твоим сотрудникам оперативные действия результата не дали. Ведут себя естественно. Еще двух так называемых «грузчиков» установили, но пока вызывать не стали. Там все не просто. Приглядываемся. То, что эти трое и еще кто-то пришли грузить сейф, — само по себе странно. Вообще, то, что они собрались вместе, вероятно, важное обстоятельство. Твоя проблема переплелась со многими очень сложными событиями. По телефону большего сказать не могу.

— Понятно, что ничего не понятно, — задумчиво заключил Родик. — Противно, что приходится подозревать всех. Ты уж постарайся что-то выяснить. А то меня в последнее время даже при разговоре с Оксой одолевает мысль, не она ли деньги взяла.

— Родик, насчет Оксы успокойся. Хотя гарантию дают только в морге. Во-первых, у нее денег теперь много — ей Боря выплатил сто пятьдесят тысяч. Она не знает, куда их деть, и даже у меня спрашивала, что с ними делать. Я посоветовал, как и тебе, вложить во что-нибудь в Москве или купить валюту, хотя это незаконно. Во-вторых, она не так воспитана. Друг мой, она не способна…

— Да, знаю. Она и меня пытала, но я сказал, что это ее деньги и я в них вмешиваться не буду. Однако нет понятия «много денег» — их всегда мало. Чужая душа — потемки. Думаю, что твой аргумент слабый.

— Правильно мыслишь, но не душой. Кстати, не исключено, что она потащила всю сумму в Москву. Смотри, чтобы ничего не произошло. Я уверяю тебя, что это не Окса. Успокойся.

— Ладно, буду иметь в виду. Что ее из Душанбе куда-то понесло, дуру?

— Любовь, любовь, — с издевкой пропел Абдужаллол.

Ну ладно, выздоравливай. Созвонимся. Не волнуйся. Найдется.