Дуэль с собой

ГЛАВА 05

В пятницу после обеда Родик вместе с женой и дочкой уехал на дачу. Надо было подвязать малину, все убрать на зиму. Вернулись только утром в понедельник. В почтовом ящике Родика ждал большой пакет со множеством печатей. Отправителем, судя по обратному адресу, было посольство США. Родик поднялся в квартиру и аккуратно, подозревая неладное, вскрыл послание. Внутри лежал всего один листок. Текст был написан на русском языке и гласил, что на письменную просьбу Родика о предоставлении американского гражданства посольство предлагает ему явиться в определенный день и в определенное время для собеседования. Письмо было подписано консулом.

Надо заметить, что если бы Родик не работал в закрытом институте и не имел бы высшую форму допуска к секретным документам, то такому письму даже обрадовался бы. Перестройка дала негласное добро на эмиграцию, и тысячи людей уезжали каждый месяц. Возможность переезда в США интересовала любого советского человека, а для многих была очень желанной.

Для Родика же такое письмо таило целый комплекс возможных проблем и очень крупных неприятностей, из которых лишение его допуска к секретным документам было самым малым и после решения об увольнении не столь важным. Хотя еще несколько месяцев назад он воспринял бы это как трагедию, поскольку лишение допуска автоматически предусматривало увольнение и невозможность работы не только по специальности, но и в любых достойных местах.

Держа в руке письмо, Родик, в котором еще жил страх перед КГБ, выстраивал более страшную цепочку.

Во-первых, его двоюродная сестра и тетка в конце семидесятых, пользуясь благами еврейской эмиграции, уехали из СССР и теперь проживают в Нью-Йорке. Родик, естественно, не сообщил об этом в КГБ, хотя был обязан это сделать. Во-вторых, он тайно от российского КГБ и специальных служб института ездил за рубеж, нарушая тем самым массу инструкций и подписок. В-третьих, и это самое главное — Родик ничего не писал в американское посольство, но как это доказать. «Очевидно, у американцев есть мое письменное заявление, — размышлял он. — Кто-то это письмо изготовил».

Все вышеперечисленное складывалось в последовательную картину, способную заинтересовать КГБ. При желании ее не трудно раздуть в шпионскую историю, достоверность которой легко подтвердить на основе произошедшего летом инцидента. Родика пригласили в спецсектор и показали американскую статью, в которой описывались некоторые его разработки. Странными были многие совпадения, вплоть до буквенных обозначений, не говоря уже о результатах. Статью явно писал человек, как минимум читавший работы Родика, и, если оценивать объективно, все это больше походило на перепечатку. Тогда особого значения этому не придали и ограничились отпиской. Сегодня этот факт могли рассмотреть под иным углом — как передачу секретных документов.

«Что делать? — думал Родик. — Сообщать в КГБ опасно, а не сообщать еще хуже. Вероятность того, что узнают, очень велика». Посмотрев на часы, он понял, что опаздывает на работу. Ведя машину, он продолжал анализировать ситуацию. Ясно: кто-то его подставил. Можно предположить, что директор института. Он наверняка не располагал всеми данными, просто «выстрелил» наудачу и случайно попал в цель. Если так, то надо срочно сообщать о письме в КГБ. Но если это не директор, а кто-нибудь из конкурентов по кооперативной деятельности? Тогда следующим шагом станет сообщение в КГБ о его поездках за рубеж и о наличии родственников в США. Кагэбэшники начнут копать и узнают о письме из посольства. При таком раскладе тоже стоит сообщить в КГБ. Причем медлить опасно. Но как и куда сообщать — тоже вопрос. Положено в институт, но даже если «ноги растут» не от директора, тот раздует из этого целое дело. Связей у него много. Всплывет дурацкая статья… Институт необходимо миновать. «А вдруг письмо из посольства — чей-то розыгрыш? — мелькнула мысль, которую Родик тут же отбросил. — Нет. Сомнительно. Бланк типографский, конверт фирменный». Сев за письменный стол в рабочем кабинете, он решил: «Вечером позвоню Пашке. Он все время пишет письма в разные посольства с просьбой принять его. Пусть оценит, что это за послание. Надо с ним вместе проанализировать возможное развитие ситуации».

Однако анализировать не пришлось. Раздался телефонный звонок, Родик поднял трубку и услышал мужской голос с явным зарубежным акцентом: «Мистер Жмакин, вам звонит…» Родик, не дожидаясь продолжения, хлопнул трубкой по рычагам, по спине пробежала струйка пота. Не успел он о чем-то подумать, как телефон зазвонил опять. Больше Родик не отвечал, хотя понимал, что мера эта временная и рано или поздно если не он, то кто-то другой трубку поднимет. Родик знал, что все телефонные разговоры записываются на магнитофон, и вполне вероятно, что инженер по режиму, зная скандал с увольнением, слушает все записи, касающиеся Жмакина. «Взялись за меня основательно. Даже рабочий телефон вычислили. Надо сообщать, — решил Родик. — Напишу заявление, но не в институт, а в район, по месту жительства».

Утром он явился в районный отдел КГБ, где его попросили в письменном виде изложить суть вопроса. Затем он посетил несколько кабинетов, где заявление читали и что-то записывали в разные журналы. Потом ему сказали выйти в коридор и подождать. Минут через десять-пятнадцать к нему подошел молодой крепыш с круглым лицом и короткой стрижкой и, не представляясь, попросил пройти с ним.

В маленькой комнате стояли два письменных стола, привычный взору Родика двухдверный сейф и какой-то древний деревянный шкаф. Крепыш, как прозвал его Родик, не попрощавшись, удалился, а сидящий за столом неопределенного возраста неприметный мужчина, не вставая, бесцветным голосом предложил присесть.

Дальше без всяких эмоций он задал множество вопросов — начиная с даты и места рождения до состава семьи и девичьей фамилии матери. Попросил изложить обстоятельства дела. Спросил, почему Родик не заявил о случившемся по месту работы. У Родика на этот вопрос была «домашняя заготовка»: «Предполагаю, что меня подставляет кто-то из моих сослуживцев». Он даже развил эту мысль, вскользь намекнув на возможные происки директора института, и попросил по этой причине держать его заявление в секрете от коллег. Его прервали и попросили уточнить мотивы, по которым кто-то мог быть заинтересован в таких действиях. Родик, сославшись на интриги вокруг выборов директора института, в которых он якобы планировал участвовать, изложил обстоятельства последних конфликтов. Про заявление об увольнении решил умолчать.

После соблюдения необходимых формальностей с составлением и подписыванием объяснений мужчина, запоздало назвав свою фамилию и имя-отчество, заверил, что во всем разберется. И хотя разговор был в целом доброжелательным, у Родика вконец испортилось настроение, появилось чувство беспокойства, непреодолимо захотелось выпить и выговориться. Идти в ресторан он, неожиданно заболев шпиономанией, опасался. «Вдруг установили наружное наблюдение, — думал он. — Напьюсь, лишнего наговорю. Лучше дома». Но пить вдвоем с женой не хотелось, звать кого-нибудь с работы страшно. «Доеду до дома, позвоню Паше и Ленке, пусть все бросают и едут ко мне, а жена пока закуску сделает», — решил он, непроизвольно озираясь по сторонам.

Все-таки друзья детства — это самые верные друзья. Уже через час все сидели за столом, пили настоянный на кедровых орехах и на лимонных корочках спирт, смеялись, говорили приятные, ни к чему не обязывающие тосты. Родик интересовался Пашкиными успехами в организации отъезда за границу. Пашка поведал, что теперь все едут в Австралию и Новую Зеландию. КГБ никому не препятствует, и он даже знает людей, которые работали в секретных институтах и уже смотались. «Бросай ты эту свою псевдонаучную работу и уезжай, пока наши специалисты там нужны. Ты же физик. Вашего брата с руками и ногами берут. Это мне, биологу, трудно. Надо было, когда на стажировку в Швейцарию ездил, там и остаться. Как ты, упертый был. Помянешь ты еще мои слова», — со слезами на глазах обнимая Родика, втолковывал Пашка. Родик сначала хотел все рассказать ему, но, слушая его безалаберную речь, передумал. Лена, которая недавно во второй раз развелась, беседу об отъезде не поддерживала и все время о чем-то шепталась с женой Родика. Ее, похоже, больше волновали женские проблемы. Она нашла нового ухажера и сплетничала по его поводу. Жмакин, чтобы отвлечься, подшучивал над ней, требуя показать очередного любовника и делая смешные предположения о его физических и умственных возможностях. Перестав разглагольствовать на любимую эмигрантскую тему, Паша, усевшись между женщинами, включился в словесную игру.

— Родик, знаешь, за что я люблю нашу компанию? — спросил он и, не дожидаясь ответа, сообщил: — За то, что я всегда могу загадать желание, которое исполнится. У нас ведь каждый раз за столом две Лены, а я, пользуясь правом друга семьи и друга друга семьи, имею возможность сидеть между ними. Береги жену, Родик, а то я перестану ходить к тебе в гости.

— Сдался ты мне. Водки больше останется, — отшутился Родик.

— А меня, значит, беречь не надо? — возмутилась Лена.

— От тебя самой лучше бы поберечься. Причем всем мужчинам, — парировал Паша.

— Ша! Наливаю, — остановил перепалку Родик. — Вы друг друга стоите. И как я вас терплю? Давайте за дружбу! Ничего ценнее нет…

В общем, все было по-домашнему, и к вечеру кошки на душе Родика скрести перестали, он почти выбросил из головы тревожные мысли. «Что будет, то будет, — решил он философски. — В конце концов, я сделал все, что мог».

Утром чувство тревоги пришло с новой силой. Бреясь, Родик размышлял о своих дальнейших действиях. Подписок о невыезде или даже устных обещаний не покидать Москву при вчерашней беседе в КГБ он не давал. По КЗОТу, больше месяца удерживать на работе его не имели права, и он мог туда просто не ходить. «А что, если уехать на время в Душанбе? — закралась в голову крамольная мысль, и тут же логика аргументировала: — Если провокация из института, то мое отсутствие нарушит весь план. Ведь не пойдет же злоумышленник в КГБ выяснять ход дела и не станет что-то инициировать без меня, а сотрудники КГБ если и будут зондировать в институте, то скрытно. Кроме того, если события усложнятся, можно из Душанбе вообще не возвращаться».

За завтраком Родик сказал жене: «Я уезжаю в Душанбе. Будут звонить — говори, что меня нет дома. Будут допытываться, где я, — молчи. На работу сообщи, что заболел. О том, где я на самом деле, — никому ни слова. Мне не звони. Позвоню тебе на работу сам. В крайнем случае, найду другой способ связаться. Объяснить сейчас ничего не могу. Не волнуйся. Собери мне вещи в дорогу».