Дуэль с собой

ГЛАВА 02

Башиловка и прилегающие улицы были заполнены машинами. Вероятно, где-то произошла авария. Родик никак не мог выехать на Дмитровское шоссе. «Мало того, что проспал, так еще и этот затор. Наверное, сегодня не мой день», — посетовал он.

Воспоминания нахлынули с новой силой…

По негласному закону, которых, впрочем, в СССР было не меньше, чем гласных, первая поездка советского человека за границу оформлялась только в социалистическую страну. Вероятно, КГБ рассматривало такую поездку как испытательную. Для Родика это тоже было испытанием, но испытанием самого КГБ. Если откажут, то все старания напрасны, и у этой могущественной организации хорошо налажен обмен информацией по всему СССР. Тогда придется смириться с поражением и забыть о красивой мечте.

К счастью, всемогущество КГБ оказалось мифическим, и организовать в Душанбе туристическую поездку удалось легко. Никаких препятствий не возникло, хотя выбор стран был невелик — предлагалась снова Венгрия. Родик без раздумий согласился, считая, что это предначертание сверху, дающее ему вторую попытку. Как проходило согласование его выезда, он не знал, но все необходимое сделали и день выезда назначили.

Маршрут был организован очень странно: сперва поездом до Москвы, потом опять поездом до Чопа, а далее на автобусе. Выехать вместе со всеми из Душанбе Родик не смог, да и не хотел. Разумно было присоединиться к группе в Москве. Однако ему неверно сообщили время, и он опоздал на поезд.

Жмакина это не расстроило. Догнать группу было проще простого на самолете. Еще до полуночи он оказался во Львове, опередив поезд с группой почти на двенадцать часов. В залах ожидания вокзала, несмотря на ночное время, оказалось негде присесть. Пришлось, воспользовавшись одним из бесчисленных удостоверений, устроиться в «комнате отдыха Интуриста» — огромном помещении, вмещавшем более тридцати кроватей с тумбочками, но без ночников. В темноте, крадясь на ощупь, дежурная показала Родику его место и попросила не шуметь.

Он взгромоздил огромный чемодан из темно-коричневой кожи с ремнями — свою гордость — на кровать, покопавшись, на ощупь открыл его и достал мыльные принадлежности. Закрыть чемодан было труднее, поскольку Родик взял с собой самые разнообразные вещи, которые так и норовили вывалиться из него. Наконец он справился, поставил чемодан к спинке кровати и пошел умываться. По дороге в туалет он обратил внимание на дверь с надписью «Камера хранения» и решил потом зайти и сдать багаж. Однако дежурной нигде не было, и Родик, буквально засыпающий на ходу, решил, что ничего не случится. Не желая больше бороться с замками, он положил несессер и барсетку в тумбочку, разделся и почти мгновенно уснул.

Проснулся Родик от яркого солнечного света, бившего ему в глаза из незашторенных окон. В комнате не было никого и ничего, даже его чемодана. Вероятно, кто-то, уходя, прихватил его с собой. Родика прошиб холодный пот, он вскочил и пробежался вдоль рядов кроватей. Чемодан от этого не появился. Вспомнив, что он делал перед сном, Родик открыл тумбочку и несколько успокоился, увидев несессер и барсетку, в которой лежали документы и деньги. Не выпуская из рук оставшееся имущество, он, как был, в одних трусах, выбежал в коридор за дежурной. Приехавшая милиция могла только посочувствовать Родику, успокаивая его тем, что хотя бы документы и деньги целы. Далее пошла длинная череда написания заявлений, объяснений, списка пропавшего и прочей формальной чепухи, по опыту Родика не приводящей к поимке злоумышленника.

Нечто подобное он высказал милиционерам, которые в душе согласились с ним, но заверили, что Родик заблуждается. Милиционеры вели себя чрезвычайно доброжелательно и, когда Родик засокрушался по поводу пропажи всей водки, которую, благодаря Горбачеву, теперь достать очень трудно, успокоили его, пообещав решить эту проблему. Более того, предложили отвезти Родика на базар. Он был тронут таким отношением и, поскольку в барсетке чудом сохранилось более трех тысяч рублей, обрел надежду восполнить хотя бы частично свой гардероб. Однако когда они приехали, базар уже закрывался, и ему удалось купить только рубашку и два томика «Похождений бравого солдата Швейка», изданных еще в восемьдесят пятом году в Праге и прекрасно иллюстрированных знаменитым Яном Браной. Милиционеры на все лады доброжелательно шутили по поводу покупок. Времени до прихода поезда оставалось мало — он успевал либо в магазин одежды, либо за водкой. И выбрал последнее. «Черт с ними, с вещами, — думал Родик, — у меня деревянных полно. В Венгрии поменяю на форинты и куплю себе все, что надо, а водка еще до границы понадобится».

Пользуясь связями милиционеров, Родик купил десять бутылок водки, из которых две они сразу в милицейском автомобиле выпили. После этого времени оставалось только доехать до вокзала.

В свой поезд Родик попал в хорошем настроении, сопровождаемый обнимающими и целующими милиционерами, требующими, чтобы он дал клятву на обратном пути стать их гостем, они же обещали найти чемодан. Уже в купе кто-то из его группы принес стаканы, и до отправления распили еще бутылку.

Наконец поезд тронулся, и Родик, собрав вокруг себя почти всю группу и разливая водку, красочно повествовал о своих злоключениях. Он чувствовал себя в какой-то степени героем, шутил, пьяно смеялся. В общем, «выпендривался». Ему казалось, что он всем очень нравится, что все ему сочувствуют, когда же одна из женщин предложила постирать его рубашку, он и вовсе впал в состояние эйфории. Дорога до Чопа и ночь в гостинице пролетели незаметно. Рано утром подъехали на автобусе к пропускному пограничному пункту.

Похмельно расслабившись, считая себя пострадавшим и привыкнув к сочувственному отношению окружающих, Родик даже не подумал куда-то спрятать деньги — они так и лежали в барсетке. Очаровательной девушке в зеленой форме таможенника он сразу поведал свою историю. Однако никакого эффекта это не произвело. Девушка вынула толстую пачку десятирублевок, пересчитала их и вызвала мордатых и усатых мужчин. Жмакина проводили в отдельную комнату, попросили раздеться, обыскали, составили протокол о контрабанде. Через час его выпустили, но уже без денег. Более того, разрешенные к провозу тридцать рублей он уплатил в качестве штрафа. Родик в одночасье стал нищим и в таком виде въехал в чужую страну.

Обобранный и ворами, и государством, он чувствовал себя опустошенным. Символичность и комичность ситуации придавали прошедшие тщательный таможенный досмотр и от этого утратившие суперобложки два томика «Похождений бравого солдата Швейка», которые он от растерянности зачем-то носил под мышкой.

Дальнейшее пребывание Родика в Венгрии, кроме посещения исторических достопримечательностей, купания в горячих источниках и озере Балатон, было нескончаемой чередой подавления природных инстинктов, выражаемых словом «хочу». Однако на «хочу» денег не имелось. Единственное доступное удовольствие — вечерние пьянки в номерах отелей, куда Родика наперебой приглашали, проявляя заботу. Вообще, заботы со стороны соотечественников было хоть отбавляй. Женщины поочередно стирали его рубашку. Где-то нашелся лишний халат и домашние тапочки. Ему сделали коллективный подарок — плавки. От всего этого Родик начал испытывать стеснение и неудобство. Слава богу, что в стоимость путевки были включены питание, экскурсии и прочая туристическая белиберда, а то, без сомнения, из него сделали бы «сына полка».

На обратном пути также не произошло ничего хорошего. Родику вспомнилась старая история из молодости. Еще холостым он поехал отдыхать на Кавказ. Отдых был прекрасным. Собралась очень приятная компания, развлекались, ходили в рестораны, устраивали пикники. Родик, не умея выдерживать паузу, платил всегда первым и за всех. Делать какие-то взаиморасчеты он считал ниже своего достоинства. Поэтому, а может быть и потому, что денег вообще было мало, за несколько дней до отъезда у него буквально не осталось ни копейки. Быть нищим он стеснялся и до отъезда провалялся в номере, притворяясь больным. Он как-то сразу перестал всех интересовать, и лишь одна верная ему девушка не покидала его и пыталась поить и кормить, вероятно понимая его положение. По дороге домой в поезде она продолжала активно заботиться о нем. Выскакивала на остановках, покупала фрукты и выпивку… Однако когда поезд пришел в Москву, она то ли постеснялась, то ли не подумала дать Родику пятачок на метро и четыре копейки на троллейбус. Родик, унижаясь, уговорил контролера пустить его в метро бесплатно, а от метро до дома тащил чемодан и добытые в качестве сувениров камыши пешком.

Потом Родик несколько месяцев встречался с этой девушкой. Ему даже казалось, что он ее полюбил, но, почувствовав, что она хочет чего-то большего от их отношений, нашел повод расстаться.

На этот раз Родик так же познакомился с девушкой. Звали ее Окса, и, как выяснилось, она являлась близкой знакомой его приятеля Бори Тэна, одного из крупных душанбинских коммерсантов. Именно Окса первая предложила постирать ему рубашку. Внимание Родика привлекло не только наличие общего знакомого и проявленная заботливость, но и необычная внешность. Она была кореянкой со стройной и по-восточному привлекательной фигурой.

Опекала она его, как мама. Хотя денег, по-видимому, у нее было немного, она все время хотела что-то купить для Родика. Как-то даже отдала свои сережки с бриллиантами — чтобы продал. Родик сперва согласился, но при попытке продать устыдился и вернул сережки.

За время короткой остановки во Львове судьбу чемодана он выяснить не сумел. В отделении милиции находился только дежурный…

Прощание с Оксой в Москве было коротким. Она уехала вместе с группой, а Родика увезли домой встречающие жена и друзья. Там уже накрыли стол, все ждали сувениры. Родик вкратце поведал о своих злоключениях, объяснив отсутствие подарков, и пообещал исправиться в следующий раз. Он с сожалением заметил: все огорчились, не получив заграничных даров, и не особенно посочувствовали его бедам, однако времени обдумать это не было — уже рассаживались за стол. Вскоре все напились, и Родик даже смог с иронией отнестись к пережитым невзгодам и к тому, что не оправдал надежд близких.

К концу недели неожиданно (а может быть, он ждал этого?) позвонила из Душанбе Окса. Она страшно измучилась в поезде, который тащился почти четыре дня.

Родик яростно корил себя за плохую сообразительность надо было взять у жены или друзей деньги и купить Оксе билет на самолет. Он обзывал себя идиотом, а в душе радовался: есть повод поговорить подольше. Окса возражала, мол, купить билет было бы трудно — без ее паспорта, да в день отлета… Родик самодовольно утверждал, что для него это не проблемы. Просто ему, болвану, это не пришло в голову, по его вине несчастная женщина измучилась, и весь отдых пошел «коту под хвост»…

Родик пережевывал ситуацию, слушая скорее не слова, а низкие нотки ее голоса, и вспоминал моменты их недавнего общения и любовной близости и своеобразную восточную внешность Оксы. Приятно было и то, что Окса во всем отвечала ему взаимностью, и, кажется, искренне. Родика уже неудержимо влекло к ней, в Таджикистан.

Побыв дома еще два дня, он, сославшись на необходимость, улетел в Душанбе. У трапа его встречала Окса с цветами. Такое в его жизни случилось впервые.

Их отношения развивались, как в старом кино, — легко, гармонично, стремительно. Родик планировал уже новую поездку за границу — конечно с Оксой. Они решили отправиться в Японию. За организацию тура взялись те же люди, которые устраивали поездку в Венгрию. Через неделю Родик получил вкладыш в таджикский паспорт и номер разрешения КГБ. Вероятно, все другие формальности с государственными учреждениями тоже были улажены.

Путевка на двоих обошлась почти как автомобиль, но Родика это не смущало. Деньги в СССР ничего не значили, а вот попасть в капиталистическую страну дорогого стоило. Маршрут был достаточно сложным: предполагалось через Ташкент и Новосибирск долететь до Южно-Сахалинска и дальше плыть на пароходе до Токио.

На этот раз Родик, помня о своих недавних приключениях и не желая расставаться с Оксой, решил не отрываться от группы и, не заезжая в Москву, вылетел из Душанбе в Ташкент, а оттуда в Южно-Сахалинск, где они должны были получить японские визы. В ожидании виз всю группу поселили в какой-то грязный барак с огромными комнатами, уставленными панцирными кроватями, которые Родик в последний раз видел в детстве, в пионерском лагере. Душ и туалет располагались в коридоре, что создавало массу неудобств.

Группа состояла в основном из таджиков совершенно разного социального и материального уровня. Общим у них был лишь внешний вид: одинаковые черные костюмы, белые рубашки и черные галстуки у мужчин и цветастые бесформенные платья у женщин. А еще их объединяло постоянное желание есть плов, сделать который в Южно-Сахалинске было невозможно. Рис, как и многое другое, в магазинах отсутствовал. Приходилось питаться в столовых или довольствоваться продаваемыми полулегально с грузовиков огромными вареными крабами, красной икрой и водкой. Пить водку таджикам запрещал Аллах, но они обманывали его, наливая ее в неизвестно откуда взявшиеся керамические чайники и разливая в пиалы, как чай. Этот обман воспринимался всеми вполне серьезно, и, как следствие его, мужская часть группы постоянно пребывала в невменяемом состоянии. В таком виде они воспринимали Родика как старшего брата. Чрезвычайно почтительно величали его либо «ака[2]», либо «муаллим», либо по имени-отчеству, клялись ему в дусти[3], преданно заглядывали в глаза и были совершенно уверены, что поскольку Родик в России на родине, то может сделать все. Поэтому пьяные потные мужики, подобострастно прижимая левую руку к сердцу, приставали к Родику с самыми невообразимыми просьбами. При этом в знак уважения они пытались засунуть в его рот немытыми руками привезенные с собой изделия национальной кухни. В общем, считали его вторым руководителем группы. Официальный же руководитель никак себя не проявлял и ничего не делал для ускорения получения виз, предоставив людей самим себе.

Южно-Сахалинск, начавший строиться в пятидесятые годы, был скучным, чисто социалистическим городом. Кроме главной улицы, носящей имя Ленина и как две капли воды похожей на главные улицы всех провинциальных, построенных в сталинский период городов, пойти было некуда. Да и здесь развлечения ограничивались одним рестораном с грязными скатертями и пьяным шумом. Организация, отвечающая за поездку, несмотря на многочисленные скандалы, которые по требованию таджиков устраивал Родик, практически не беспокоилась о группе. Лишь однажды она устроила им выезд на берег океана, после чего посчитала свою миссию оконченной.

Самостоятельно поехать в какое-нибудь экзотическое место Сахалина, например на Курильские острова, было невозможно: требовалось подать заявку в специальные органы, а на это даже при благоприятных условиях могло уйти несколько недель. Поэтому дни, похожие один на другой, тянулись однообразно. Но Родику это нравилось. Казалось, бег последних десятилетий впервые остановился. Он впал в первобытное состояние, практически ни о чем не думал, ел, спал, занимался сексом.

Наконец, визы дали, но поздно — пароход в Токио уже ушел, а другой в ближайшее время не ожидался. Всем предложили возвращаться в Душанбе. Родик на это не согласился: столько проехать почти до другого края земли и все без результата. «Виза есть, деньги есть, а пароход найдем, — решил он. — Если не найдем, то поедем во Владивосток к моим родственникам и там отдохнем». Мысль эту он высказал на общем собрании, чем внес смуту в пьяные головы таджиков. Они тут же, как это любили делать советские люди, заклеймили Родика авантюристом и подвергли критике. Лишь одна таджикская семейная пара откликнулась на его призыв и составила им с Оксой компанию. Забрав у руководителя группы все необходимые документы, они за час с небольшим доехали на такси до Холмска, откуда отплывали корабли в Японию. Родик сходил в пароходство, представился, описал ситуацию. Неожиданно даже для него начальник пароходства дал команду принять бедолаг на отходящий утром следующего дня пароход со странным названием «Поповка». От денег начальник пароходства категорически отказался. Более того, им предоставили две комнаты в гостинице и даже предложили отвезти туда на персональной «Волге» начальника. Вероятно, на провинциального чиновника сильное впечатление произвели гербовые печати министерства обороны, должность генерального директора, указанная в красном кожаном с золотым тиснением удостоверении, и визитная карточка на двух языках с указанием степени доктора технических наук.

Прекрасно проведя вечер за японским пивом, которое продавали в кафе рядом с гостиницей, и выспавшись во вполне комфортных условиях, утром они отправились в порт на посадку.

Урок о прохождении таможни, полученный при поездке в Венгрию, оказался чрезвычайно полезным. Родик, хотя и считал это унизительным, еще в Душанбе оснастил себя, как профессиональный контрабандист. Рубашку, пиджак и джинсы он снабдил потайными карманами, в которые помещалось до трех купюр, что было совершенно незаметно и не так опасно. Карманов было много, и находились они в самых, на взгляд Родика, неожиданных местах, так что выявить их мог только очень тщательный целенаправленный обыск.

Несмотря на такую подготовку, Родик очень нервничал. Однако для них с Оксой все обошлось без происшествий. Может быть, невольно помогли их попутчики, вид и поведение которых вызвали у таможенников подозрения. Их досмотрели очень внимательно, почти не обратив внимания на Родика и Оксу. Тем удивительнее, что таджики все же умудрились пронести с собой, как показали последующие события, огромную сумму валюты. Как? — это осталось для Родика загадкой, хотя ответ таился, скорее всего, в банальной взятке, ловко сунутой таможеннику.

«Поповка» оказалась небольшим трехпалубным судном. Капитан Борис Иванович, доброжелательный человек, совершенно непохожий на моряка, после многочисленных уточнений выделил им одну маленькую четырехместную каюту с умывальником. Подумав, он дал команду разгородить эту клетуху занавеской и объяснил, что во время плавания деньги не нужны, спиртное и еда выдаются бесплатно, а с экипажем и пассажирами можно будет познакомиться в кают-компании в четырнадцать часов.

Попутчики Родика и Оксы были людьми по-своему замечательными. Султон — глава семьи, по-восточному позволяющий жене и другим домочадцам именовать себя только на «вы» и по имени-отчеству, работал начальником цеха на мясокомбинате в Душанбе. При всеобщем мясном дефиците должность эта была очень престижной — никак не хуже директора магазина, кладовщика, начальника милиции или секретаря горкома партии. Поэтому все его существо выражало собой восточное величие, начиная от круглого живота и кончая обвислыми щеками и крючкообразным носом. Султон любил рассказывать различные истории, особенно про то счастливое время, когда работал бойцом на скотобойне. Жена его с русским именем Таня, полноватая, более походившая на еврейку, была типичной таджичкой, прячущей под лживой покорностью восточный тиранический характер. На любой вопрос она заученно отвечала: «Как скажет Султон Салимович». А Султон Салимович всегда говорил лишь то, что хотела она, и Родика это вначале восхищало, а позднее стало бесить. Но в целом попутчики его вполне устраивали, а к «выканью» он быстро привык, воспринимая это как шутку.

Устроившись в каюте и немного отдохнув, вся компания отправилась обследовать корабль, который представлял собой достаточно сложную лабиринтную систему с массой переходов, лестниц, металлических переборок и дверей…

В кают-компании собралось человек тридцать-тридцать пять, в основном мужчин. Как выяснилось, все они ехали в Японию не впервые — покупать автомобили для последующей перепродажи. Речь, обильно пересыпанная матом и феней, манера поведения выдавали в этих людях близость к уголовному миру, которого Родик, выросший в одном из криминальных районов Москвы — Марьиной Роще, с детства сторонился. Несмотря на это, выпитая водка располагала к общению. Все быстро перезнакомились, а когда компания узнала историю Родика и его попутчиков, то у большинства проснулось пьяное желание восстановления справедливости. После недолгого, но бурного обсуждения коллектив пришел к выводу, что организаторы поездки поступили не по понятиям и их надо наказать. По общему настоянию капитан связался с кем-то в Южно-Сахалинске и минут через десять уже беседовал с директором злополучной организации. О чем велся разговор, Родик не знал, но результат был ошеломляющим. Капитан позвал их к себе, открыл сейф и выдал каждому по тем временам огромную сумму — тысячу долларов. Это, с одной стороны, как представлял себе Родик, было нарушением советских законов, а с другой — демонстрировало отсутствие таковых на корабле. При этом капитан добавил, что в Токио уже ушло распоряжение устроить туристскую программу, которую он оплатит, а потом разберется…

Столь щедрые подарки были подкреплены прекрасным обедом с огромным количеством спиртного. Так приятно началось почти десятидневное путешествие по океану…

Утро было ужасным. Корабль бросало из стороны в сторону, Родику хотелось пить, болела голова, мутило. Султон сидел у откидного столика и резал казы[4], которая распространяла на всю каюту такой запах, что Родику стало совсем плохо. Стиснув зубы, он выскочил в коридор и заметался в поисках туалета, где его вырвало. Это принесло облегчение. Он умылся и вернулся в каюту. В каюте сидел старпом Володя, с которым они накануне долго пили. Володя раньше жил в Москве, поэтому тем для выпивки и разговоров у них хватало и, естественно, родилась взаимная симпатия.

— Привет, — весело сказал он. — Шторм. Из гальюна? Небось, проблевался?

Родик дипломатично промолчал.

— Поведаю вам первый закон моря, — изобразив на лице комично-умную гримасу, заявил Володя. — В шторм блюют все. Даже самые матерые морские волки страдают морской болезнью. Есть только один способ — пить, и лучше коньяк. Вестибулярный аппарат расстраивается, и организм перестает ощущать качку. — С этими словами он выставил на столик две бутылки коньяка. — Давайте, мужики, поправим здоровье.

— Примет ли организм? — усомнился Родик.

— Примет, — кивнул Володя, ополаскивая в раковине стакан для зубных щеток.

Выпили… Действительно, полегчало. Выпили еще. Стало совсем хорошо.

— Теперь поняли, почему пираты ром глушили? — философски подытожил Володя. — Ну, я пошел работать. Заходите ко мне. Дам коньяка, у меня его больше двухсот ящиков. Но не тяните, если раз в два часа стакан на грудь не примете — заболеете. — И, лучезарно улыбнувшись, Володя удалился.

С Татьяниной койки раздался стон, и тут наконец мужчины обратили внимание на женщин. Оказалось, они не спали, а мучились морской болезнью. Особенно сильно страдала Татьяна, которая постанывала и, похоже, впала в прострацию. Попытки поднять их на ноги ухудшили ситуацию — и Оксу и Таню сильно тошнило. Такая картина вызывала у мужчин сочувствие, смешанное с брезгливостью. Настроение, несмотря на коньяк, испортилось окончательно. В каюте сразу стало неуютно, и, не зная, как помочь, Родик с Султаном решили больше не трогать спутниц и пойти на верхнюю палубу — посмотреть на море и подышать свежим воздухом. Наверху было людно. Мужики стояли у бортов группами и, несмотря на холодные брызги, что-то активно обсуждали. Выяснилось, что предмет разговора у многих один — болеющие дамы. Что с ними делать, никто не понимал. Звучали различные предложения, но все сходились на том, что их надо тащить сюда. Хотя на палубе качка больше, но дышать здесь легче, а главное, они перестанут портить каюты. Всего женщин на корабле было девять. Мужики соорудили из спасательных жилетов лежанки и разошлись по каютам. Вскоре всех страдалиц доставили на верхнюю палубу Они столпились, кутаясь в байковые одеяла, и беспрестанно свешивались за борт. Заставить их лечь не удавалось — они только пытались сидеть, но, не находя места, бесцельно бродили по палубе, спотыкались, падали, цеплялись за своих мужчин и снова и снова бегали к борту.

Наконец было решено применить к ним Володин метод. Но напоить их оказалось не так уж просто — целебный напиток никак не хотел оставаться в желудках. Хотя, вероятно, какая-то часть его усваивалась, поскольку женщины перестали падать и начали перемещаться по палубе самостоятельно. Через некоторое время мученицы нашли удобное для себя место — п-образную длинную металлическую трубу, проходящую вдоль борта в кормовой части верхней палубы. Высота этой конструкции была около метра, и женщины повисли на ней, как выстиранное белье во время сушки. Головы их с определенной периодичностью поднимались и опускались, но рвало их реже, а некоторые вообще чувствовали себя неплохо и пытались поправлять растрепавшиеся на ветру волосы. Мужчины, успокоившись, оставили дам приходить в себя и пошли мужским коллективом завтракать. Аппетит, благодаря Володиному методу, у всех был хороший, и даже надоевших крабов ели с удовольствием, запивая жигулевским пивом, которое каким-то образом сохранилось в баре кают-компании.

Потекли однообразные дни плавания. Дел было мало, и все они сводились к проветриванию женщин на верхней палубе, выпивке, трепу, настольным играм, чтению детективов и тупому созерцанию океана в надежде увидеть что-то особенное. Особенное не выплывало, и коллектив в основном занимал себя игрой в карты. Жмакин в этом не участвовал. В молодости он много и азартно играл, и его мать, умирая, взяла с него слово, что он прекратит это раз и навсегда. Данное при таких обстоятельствах обещание Родик не нарушал, хотя пыл не прошел и искушение часто посещало его. Другие забавы — шашки, шахматы, домино — были не столь популярны среди пассажиров, и Родик, не находя партнеров, взял на себя роль болельщика с правом давать советы.

Выпивка, ставшая надоевшей необходимостью, по-разному преображала людей, и иногда это давало повод развлечься. На третий день плавания на корабле появилась достопримечательность — лишний пассажир. Откуда он взялся, никто не знал, но паспорт с отметкой о прохождении границы, по словам капитана, у него имелся. Этого щуплого, всегда пьяного человечка видели в разных частях корабля. Как правило, он либо спал в одном из переходов, либо ходил и бессмысленно спрашивал всех подряд: «Где я?» Когда и где он успевал напиться, было неясно. Где и когда он питался, являлось еще одной корабельной тайной. Иногда этот человечек стучался в дверь каюты и, когда открывали, задавал все тот же вопрос. Ему нашли место в одной из кают, но многократные водворения его туда ни к чему не приводили. Изменился лишь задаваемый им вопрос: «Где моя каюта?» Сначала его отводили, потом это всем надоело. Кому-то пришла в голову мысль, что он может упасть за борт. Некоторое время все от нечего делать старались следить за ним, однако вскоре выяснилось, что ареал его обитания не распространяется на открытые палубы, и интерес к этому занятию пропал. Какой-то острослов прозвал его «корабельным домовым». Кличка прилепилась, и если кто-нибудь сильно напивался, то ему говорили: «Нажрался, как корабельный домовой».

Приход в токийскую гавань прошел без приключений. Качка закончилась. Все с облегчением высыпали на палубы и наблюдали японскую морскую жизнь, изучали портовые постройки, рассматривали корабли на рейде и всматривались в туманные очертания Токио.

Таможенные и пограничные процедуры оказались чрезвычайно простыми и заняли считанные минуты. Радостное настроение омрачило лишь то, что Родик практически лишился заветного вкладыша. Паспорт с вкладышем лежал у Оксы в сумочке, и то ли от качки, то ли по другой причине находящиеся там же духи пролились и испортили паспорт. Родик наорал на Оксу, но, увидев, что японских чиновников состояние паспорта не смутило, успокоился и вышел на японскую землю с чувством победителя, обманувшего судьбу.

Первое, что встретилось ему на пути, — огромный портовый магазин. Изобилие товаров поражало. Доллары брали. Родик устремился в продовольственный отдел, набрал баночного пива — предел мечтаний советского мужчины, а к нему уже почищенную и расфасованную в прозрачные пакетики рыбу, похожую на воблу. Позвал всех, кого увидел. Они сели на лавочку, открыли пиво, выпили, взяли рыбу и расстроились — она оказалась не соленой, как хотелось и должно было быть, а сладкой, засахаренной. Этот несущественный конфуз на самом деле стал первым штрихом в картине жизни Японии — страны, где все в сравнении с его родиной наоборот.

Капитан сдержал свое слово, и несколько дней Родика и его компанию подвергали всем туристическим испытаниям — от обзорной экскурсии по Токио с посещением телевизионной башни до представления в театре Кабуки и развлечений в знаменитом Диснейленде, вызвавшем, с одной стороны, восхищение, а с другой — угрызения совести по поводу отсутствия детей. Потом их наконец предоставили самим себе. Султон с женой посвятили себя хождению по магазинам, а Родик, добыв карту Токио, разбил город на квадраты так, чтобы каждый день обходить один из районов. Так удалось без надоевших за время плавания попутчиков осмотреть весь город, побывав в самых его потаенных закоулках.

Токио производил потрясающее впечатление. Причем исторические и культурные памятники задевали за живое меньше всего. Поражало совсем другое — народ, отношение людей друг к другу, к своему городу, к самим себе, к своей культуре.

Каждое утро, выходя из порта, Родик и Окса пересекали строящуюся набережную. Стройкой, как ее понимал советский человек, назвать это было невозможно. Огромные земляные и монтажные работы велись без помех для жизни города, без надоевших заборов, без пыли и грязных луж. Родика поразило, что когда строители посадили траву и цветы, то мостовую, слегка запачканную колесами тачек, вымыли со специальным порошком, а потом просушили чем-то вроде фена. Тротуары тщательно убирались, машины удивляли абсолютной чистотой, в том числе и колес, которые на грузовиках во время движения вытирались специальными приспособлениями. В результате по городу даже в дождь было безопасно ходить в белых брюках.

Люди относились друг к другу с заботой и участием, и это была не показуха, а образ жизни. Как-то раз Родик и Окса заблудились и оказались поздним вечером, судя по всему, в криминальном районе. Мимо них сновали раскрашенные мотоциклы, в подворотнях стояли группы вызывающе одетых подростков. Было несколько жутковато. Они зашли в какое-то кафе и попытались выяснить, как добраться до порта. Никто не знал английского, и объясниться было практически невозможно. Вокруг Родика и Оксы собралась сочувственная и доброжелательная толпа. Все пытались помочь. Выход нашли простой — вызвали такси с англоговорящим водителем и, несмотря на протесты Родика, оплатили поездку.

В другой раз Родик спросил в метро спешащего японца, как доехать до нужной станции. Японец, хотя и торопился, с улыбкой на лице проводил Родика и Оксу до нужной платформы и не ушел, пока не дождался поезда, и даже услужливо помог им войти.

Поражали и способы торговли. Километровые лотки вдоль улиц, заполненные всякой мелочью, никем не контролировались. А после оплаты выбранных товаров достаточно было сказать кассиру: «Порт, „Поповка"», и вечером купленные вещи лежали в каюте. Как-то один из пассажиров «Поповки» оставил в такси сумку со всеми деньгами, предназначенными для оплаты автомобилей. Когда это выяснилось, его чуть не убили. Шум, мат, чуть не дошло до драки— всю ночь «Поповка» бушевала. Связывались с Южно-Сахалинском с просьбами о переводе денег в японский банк. Сумма была по тем временам фантастическая — около шестидесяти тысяч долларов, ее хватило бы на оплату двухсот автомобилей… Утром к «Поповке» подъехали два полицейских автомобиля. Через несколько минут выяснилось, что таксист сдал сумку в полицию, но сделал это лишь час назад. Полиция извинялась и утверждала, что таксист будет наказан. После этого события корабль несколько дней пребывал в состоянии шока — каждый спрашивал себя и других, как поступил бы он и что произошло бы, случись такое дома.

Каждое утро к «Поповке» подъезжал маленький грузовичок, доверху набитый бытовой техникой: швейными и стиральными машинами, холодильниками, телевизорами, электрическими плитами. Причем вещи эти были практически новыми. Водитель просил забрать их бесплатно. Сначала все удивлялись и предполагали подвох. Потом выяснили, что это нормально. Японцы меняют технику очень часто, а вывозить ее на свалку дорого, оставить на улице тоже нельзя — штраф огромный. Скоро все палубные проходы и свободные места в каютах заполнили разного рода бытовые агрегаты, достоинства которых обсуждались на все лады…

Эти короткие зарисовки токийской жизни можно продолжать до бесконечности. Они только в незначительной степени характеризуют те глобальные отличия от советской действительности, которые пораженный Родик видел на каждом шагу. Только теперь Родик начал понимать, что распространенный анекдот о советском человеке, которого инструктируют перед поездкой в капиталистическую страну, — не шутка, а реальность. Через шок и психологическую ломку в той или иной степени проходят все советские люди, но по-разному. Так, Султон в первые дни сидел вечерами в каюте и пил с абсолютно апатичным видом. Вероятно, ему было обидно, что все это скоро кончится, и он вернется на мясокомбинат, где за килограмм колбасы люди готовы убить друг друга. Когда Родик спрашивал его о чем-то, он тупо смотрел в сторону и либо сообщал, что не хочет говорить, либо молча вставал и начинал, озираясь, бессмысленно вышагивать по каюте. После определенной дозы коньяка на него нападала болтливость. Султон мог часами обсуждать стоимость купленной им вещи и то, за сколько ее можно продать в Душанбе. Он явно потерял все жизненные ориентиры и не мог понять, как жить дальше. Как-то Родик и Окса случайно встретили его и Таню в магазине и были поражены его поведением. Делая жалкие гримасы, он вел себя еще хуже — унижался, клянчил скидки, иногда даже пускал слезу, скупал совершенно бесполезные вещи. Вскоре Султон стал еще более замкнутым, восточный темперамент, казалось, совсем присмирел. Иногда вечер напролет он сидел, упершись ничего не выражающим взглядом в стену каюты, временами прерывая это созерцание тихим шепотом: «Таня, надо, чтобы это увидели наши дети». Все его действия были направлены только на приобретение вещей. Причем не на продажу, а, скорее всего, действительно для детей. Каюта с колоссальной скоростью заполнялась сумками, свертками, коробками. Настроение Султона опять изменилось. Вечерами он перепаковывал свои приобретения, восхищенно демонстрировал их Родику и требовал, чтобы тот оценил его «удачу». Татьяна радостно сообщала, как муж успешно торговался и сколько удалось сэкономить. Затем они увлеченно пересчитывали деньги. Убедить их сходить в ресторан, погулять по городу или посетить утром знаменитый рыбный базар, посмотреть и купить там никогда не виданные морепродукты было невозможно. После ежевечернего ритуала Султон отправлялся звонить в Душанбе. Благо, это было бесплатно. На корабле имелось специальное устройство, которое подключалось к любой телефонной линии и позволяло разговаривать сколько угодно, не думая об оплате. Такое чудо техники весило килограммов пять и, как объяснил Володя, умудрялось автоматически подбирать частоты так, что определить, откуда произведен звонок, не представлялось возможным. Конечно, это ничем не отличалось от воровства, но такого, которое для советского человека не считалось зазорным.

Обычно кто-нибудь из моряков насильно отнимал у Султона аппарат. Султон при этом страшно возмущался, вспоминая массу родственников, которым совершенно необходимо позвонить. Поняв бессмысленность уговоров, предлагал продать ему аппарат каждый раз за все более баснословную сумму. Каким способом он заполучал его на следующий вечер, Родик не знал, но история с завидной регулярностью повторялась.

Ни Родика, ни Оксу столь сильные симптомы не посещали. Они вполне спокойно изучали капиталистическую действительность, ежедневно приобретая новые ощущения. Они быстро освоились в Токио, легко находили нужные места и объяснялись с людьми. Заказывать еду в ресторанах было легко, поскольку всюду демонстрировались либо фотографии, либо муляжи блюд. Они пробовали все, что не вызывало сомнения, научились есть палочками. Родик очень полюбил пить подогретое саке и японское пиво, ни в какое сравнение не шедшее с отечественным. Даже чешское и баночное немецкое, которые в Москве он доставал по блату за огромные деньги, были существенно хуже… Ко всему этому добавлялась прекрасная погода. Одним словом, было здорово.

С самого начала Родик решил ничего, кроме сувениров, не покупать, но все-таки не удержался и приобрел видеокамеру, справедливо полагая, что в Москве такого вообще не достать.

Вместе с тем «Поповка» активно загружалась. Купленные автомобили поначалу ставили на грузовые палубы, потом, когда палубы заполнились, их начали скидывать в трюм, где они при падении разбивались, но это никого не волновало — запасные части тоже стоили денег. Автомобили были самые разнообразные. Родик, привыкший к «советскому автодизайну», с интересом изучал достижения японского машиностроения. Конечно, ему хотелось стать владельцем такой роскоши. Особенно ему нравилась «Мазда». Сделав на ней несколько кругов по пирсу, он почти решился на покупку. Ведь двух-трехгодовалая машина стоила триста-четыреста долларов, а это равнялось всего нескольким обедам в ресторане. При этом выглядел автомобиль и даже источал такой запах, будто только вчера сошел с конвейера. Сравнивать его с «Жигулями» было смешно. Несколько дней водительский инстинкт приводил Родика к стоянке-продаже, расположенной рядом с пирсом. Он подолгу бродил среди красавцев, садился за руль, открывал капот, поражался автоматике. Однако после разрешенной себе слабости с видеокамерой и здравого рассуждения обо всех сложностях доставки автомобиля в Москву он выбросил эту мысль из головы и больше к ней не возвращался, хотя продолжал осматривать ежедневно меняющуюся экспозицию.

Наконец «Поповку» полностью загрузили и по этому поводу устроили банкет. Впервые за время стоянки в Токио страшно напились. На корабль, услышав музыку, начали приходить гости. Откуда-то появились люди в церковных одеждах, им обрадовались, пригласили за стол. Через некоторое время они настойчиво стали приглашать всех к себе в храм, пообещали доставить туда и обратно. Пассажирам хотелось разнообразия, корабль уже надоел, и почти все согласились. Ехали долго, на другой конец Токио. Добрались уже поздним вечером. Храм представлял собой современное строение белого цвета, окруженное живописным садом и имеющее атрибутику христианской церкви. В огромном зале были накрыты столы. Поели, выпили чая. Какой-то мужчина что-то долго рассказывал по-английски. Родик понял только, что им предлагают принять крещение.

Родик знал, что в детстве его тайно от отца — убежденного коммуниста — окрестила домработница. По ее рассказам, после этого он перестал болеть. Жмакин, пропитанный советской идеологией, был атеистом и никогда не задумывался о церковных таинствах, а тем более о своем крещении. Однако токийские ощущения, выпитая водка, а может, и еще что-то подтолкнули его дать согласие. Он лишь поинтересовался, какой документ лежит в основе церкви. Ему показали Библию, и он успокоился. Естественно, и Окса должна была покреститься. Уговаривать ее не пришлось — ей было, похоже, все равно. На обряд согласились почти все присутствующие. Мужчин и женщин разделили, переодели в белые одежды и вывели в сад к купели. Процедура была очень приятная. Производили ее три девушки. Две омывали ноги, потом провожали в купель, а третья окунала с головой в воду. Потом опять пили чай, священник читал молитву, вновь крещенные кричали «аллилуйя». Каждый заполнил анкету и получил сертификат. Судя по утреннему состоянию пассажиров «Поповки», крещение не произвело на них никакого впечатления. Утром никто даже не вспомнил о событиях минувшего вечера, хотя все собрались вместе для «поправки здоровья». Атеизм в советских людях пустил глубокие корни, и, вероятно, произведенное над ними самое великое таинство, сходное с рождением человека, рассматривалось, как забавное приключение, как небольшой эпизод банкета…

Приближалось отплытие, все суетились. Окса напомнила, что у нее сегодня день рождения. Родик устыдился, что в суете забыл о такой дате. Времени было мало, поэтому они решили отметить праздник вдвоем в находящемся на территории порта яхт-клубе. Это заведение Родик давно хотел посетить. Каждое утро, проходя мимо, он планировал там поужинать, но все как-то не получалось.

Это был не просто ресторан, а целая система помещений различного назначения, которые услужливый японец, вероятно менеджер, демонстрировал им, давая пояснения на английском языке. Наконец он подвел Родика и Оксу к длинной стене аквариумов и, как понял Родик, предложил выбрать кого-нибудь из морских обитателей. Родик имел представление об этих существах в основном из литературы. Лангуст ассоциировался у него с чем-то элитарным и экзотическим, возможно, поэтому он ткнул пальцем в огромное ракообразное животное, устрашающе шевелящее длинными усами. Судя по реакции менеджера, выбор был сделан правильно.

Получив меню, цены в котором нисколько не смущали, Родик заказал себе пиво, а Оксе — вино и какие-то с мудреными названиями салаты. В зале они находились одни, если не считать суетящихся вокруг них четырех официантов. Те сервировали стол какими-то диковинными металлическими приспособлениями, напоминающими инструменты для пыток. Приспособлений было очень много. Родик видел их впервые, но сообразил, что предназначены они для разделывания ракообразного. Вот только он понятия не имел, как это делать. Надеяться, что кто-то из официантов научит, не приходилось, а выглядеть неучем не хотелось. «Ладно, разберемся», — решил Родик, небрежно перебирая вилочки, крючочки и огромное количество не поддающихся простому описанию инструментов.

Закусили, немного выпили. Родик сказал тост, и тут торжественно принесли лангуста. Взглянув на него, Родик понял, что, несмотря на внушительные размеры, съедобного внутри мало. Надежду подавал только хвост, раскрыть панцирь которого он мог лежащими на столе щипцами. Как применить другие инструменты, он только догадывался. Официанты стояли в выжидательных позах. Родик поблагодарил и попросил оставить их вдвоем. Налив вина Оксе и пива Родику, те удалились. Родик, облегченно вздохнув, принялся добывать мясо. По вкусу лангуст оказался хуже краба, а по количеству мяса вообще не шел с ним ни в какое сравнение. Очевидно, поняв, что гости впервые едят подобную пищу, один из официантов подошел и начал разными инструментами выковыривать мясо из труднодоступных мест, кладя крошечные кусочки им на тарелки. Мучились, мучились… Решили, что наесться этим вообще невозможно и надо заказать еще чего-нибудь. Но, посмотрев на время, передумали. Пора было возвращаться на «Поповку» и готовиться к отплытию.

Счет в этом заведении оплачивали при выходе у стойки менеджера, где специальный аппарат выдавал длинную чековую ленту, в конце заканчивающуюся итоговой суммой, увидев которую Родик решил, что в ней имеется один лишний ноль. Он сообщил о своем предположении менеджеру, тот отрицательно покачал головой и дал ему пояснения по каждой строчке. Тут Родик понял, что лангуст, или, как значилось в чеке, лобстер стоит чуть дороже, чем понравившаяся ему «Мазда», а объяснение всему заключается в том, что в меню указана цена за сто грамм. Это неприятно поразило, но еще более неприятным оказалось то, что не хватало денег. Ревизия всех карманов и сумочки Оксы существенно не изменила ситуацию. Родик вспотел, покраснел и попытался объяснить японцам, что он сходит на корабль за деньгами, а Окса подождет здесь. Однако менеджер доброжелательно улыбнулся, словами и жестами объясняя, что пусть это будет подарок советским туристам…

Это был один из уроков на всю жизнь. Лобстер стал для Родика символом неоднократно впоследствии наблюдаемого снобизма, порожденного советскими школьными столовыми с алюминиевыми вилками и бесцветной посудой.

Смущенно чертыхаясь, вернулись на «Поповку». В каюте Султон и Татьяна, узнав, что у Оксы день рождения, подарили ей матрешку, которую, очевидно, брали как сувенир. Пришлось достать заначку, припасенную на обратный путь, и бежать в портовый магазин, что было вполне кстати после лобстерного приключения. Пока отмечали, «Поповка» отшвартовалась и, как объявил капитан, взяла курс на Холмск.

Опять началась борьба с морской болезнью. Только теперь места стало существенно меньше — все пространство заполняли автомобили, бытовая техника, коробки, свертки. Это нервировало всех. Поэтому, не сговариваясь, пассажиры принялись избавляться от лишнего. Сначала выбросили за борт все стиральные машины и электрические плиты. Это было легко и вызывало у всех детский восторг. Агрегаты тонули не сразу, и, радостно гогоча, здоровые мужики наблюдали, как, переворачиваясь и подпрыгивая, белые ящики исчезали в кипящей за бортом воде. Потом пришла очередь холодильников. Швейные машинки, пылесосы и другая мелочь были выброшены из принципа. Их находили в каютах, отнимали и топили. Султон пытался спрятать швейную машинку, но по доносу Родика ее отыскали и торжественно отправили за борт. Султон несколько дней дулся и делал вид, что чем-то сильно занят, но потом отошел и даже вместе с Родиком на камбузе приготовил плов, который, несмотря на отсутствие ряда ингредиентов, на редкость удался. Выпив, Султон учил всех есть плов руками, объясняя, что так вкуснее. Почувствовав в этом развлечение, все стали хватать плов пальцами. И хотя у едоков получалось плохо, масло текло по рукам, рис рассыпался, все были страшно довольны. Особенно радовался и гордился сам Султон. Считая, что поступает очень хорошо и уважительно, он ловко размещал горку плова на большом пальце правой руки и заставлял каждого ее съедать. После чего смачно облизывал пальцы и говорил витиеватые восточные комплименты. Отказаться от такой чести сумел только чрезвычайно брезгливый Родик, имеющий соответствующий опыт.

«Поповка» встала на рейде Холмска, и началась криминальная подготовка к прохождению таможни. Как в плохом детективном фильме, в бинокли рассматривали причал, связывались с кем-то по рации. Наконец начали швартоваться. Родика и его спутников моментально забыли все, включая таможню и пограничный контроль. Отметить таможенную декларацию было не у кого. С большим трудом в кают-компании вытащили из-за стола пограничника, который, не глядя, поставил им необходимые штампы, а таможенника найти так и не удалось. Султон, весь в поту, с неимоверными усилиями перемещал частями свои многочисленные сумки и коробки, постоянно пересчитывая их. Родик по возможности помогал ему. Наконец они вышли в город. Жмакин оставил попутчиков и пошел искать такси. Ему подвернулся частник на праворульном японском микроавтобусе. Водитель — мужчина средних лет — согласился довезти их до аэропорта и пообещал подъехать через двадцать-тридцать минут. Вернувшись, Родик застал живописную картину. Султон в черном костюме, белой рубашке и мятом черном галстуке ползал по вороху коробок и свертков, а Татьяна лихорадочно их переставляла. Окса сообщила, что таинственным образом пропали две коробки и одна сумка. Родик предложил успокоиться и еще раз пересчитать. Благо, как он знал, Султон имел список всех упаковок. Пересчет ничего нового не дал. Очевидно, кто-то воспользовался суматохой и украл вещи. Так родина встретила своих блудных сынов.

— Это вам не Япония, — философски заметил Родик и попытался утешить: — Не переживайте, Султон Салимович, в нашей стране всегда крали и будут красть. Бог их накажет. «Краденый порося в ушах визжит».

— Вам легко говорить, Родион Иванович, — плаксиво заныл Султон. — По моему списку украли швейную машинку, два сервиза, фотоаппарат и два магнитофона.

— Вы ошибаетесь, Султон Салимович. Швейную машинку мы выбросили за борт…

— Это была другая, — сознался Султон, обливаясь потом. — Вы о ней не знали… Хорошо еще, что я не упаковал все фотоаппараты и магнитофоны вместе.

— Сколько же вы купили фотоаппаратов и магнитофонов? — изумился Родик.

— Фотоаппаратов — шесть, магнитофонов — четыре, — сверился Султон со списком на двух листах.

Подъехал микроавтобус. Вещи уложили, а вот четверых людей вместить не удалось.

— Ладно, — сказал Родик. — Мы с Оксой поедем на другой машине, встретимся в аэропорту.

В аэропорту Родик быстро разыскал Султона и Таню. Наученные горьким опытом, те охраняли свой багаж. Идти и покупать билеты они наотрез отказались, боясь нового похищения. Более того, попросили и Оксу остаться с ними.

— Давайте деньги и паспорта, — сказал Родик. — Пойду добывать билеты, а вы думайте, как эту гору хлама сдавать в багаж.

Билеты до Москвы он купил без проблем. Опять сработали удостоверения. Среди них имелось одно, содержавшее за подписью министра обороны СССР слова о чрезвычайных полномочиях предъявителя и необходимости всемерного содействия, выданное ему в связи с частыми поездками на полигоны, где испытывалось ядерное оружие (он руководил там подразделением особого риска, сотрудники которого первыми входили в зону радиационного поражения).

Самолет оказался большой — Ил-86, и на четверых перевеса не было, хотя у Султона в виде ручной клади осталось еще пять коробок — там лежало что-то бьющееся, и Родик, неся одну из них, все время шутливо угрожал Султону возможной порчей имущества.

Получили посадочные, и Родик предложил зайти в буфет — чего-нибудь выпить и закусить. Выпить можно было только чай, а закусить предлагалось бутербродами с сыром и сваренными вкрутую яйцами.

В сумке Окса несла красивую сувенирную бутылку саке, которую Родик хотел передать в Душанбе своему другу Абдужаллолу. Скрепя сердце он попросил Оксу достать бутылку. Благо закусывать шестнадцатиградусное саке было необязательно… Самолет, на удивление, задержался всего на два часа и приземлился в Москве, в Домодедово, а не где-нибудь в Свердловске или Новосибирске…

Воспоминания прервал резкий звук. Родик инстинктивно нажал на тормоз. Машина с визгом остановилась. Лобовое стекло с правой стороны сплошь покрылось концентрическими трещинами, от которых через все стекло протянулись две длинные. На капоте машины валялся какой-то предмет, при ближайшем рассмотрении оказавшийся сумкой. Пока Родик вылезал из машины, непонятно откуда появившийся мальчишка схватил эту сумку и побежал в ближайший двор. Родик выругался и не стал его преследовать.

«Наверное, сегодня действительно не мой день, — сказал он сам себе. — Воспоминания эти никак не отвяжутся. Лезут и лезут в голову. Отвлекают. Чуть мальчишку не сбил. Надо быть осторожным. Лучше вернуться домой, а машину поставить в автосервис».