Дверь в зиму

Ангел по имени Чуйка

Дым был злой. Мерзкий. От него першило в горле. Он заползал в нос сотнями рыболовных крючков, норовил пробраться в лёгкие, разорвать их в клочья. Тканевая полумаска не спасала.

Хорошо хоть, глаза не слезились. Их защищали плотно пригнанные тактические очки. Полезная штука. Очки не от осколков, как думают некоторые. От пыли, каменной крошки, летящей в лицо, от того же дыма.

Левченко с детства любил костры. Плавил с пацанами свинец, пёк картошку, варил уху. Смотрел на танец бесплотных огненных языков, на искры, улетающие в черноту ночного неба; вдыхал смолистый аромат горящих поленьев.

Горьковатый дым осенних листьев он тоже любил. Даже против запаха жжёного пороха ничего не имел. Так пахли дымовушки из целлулоида и рентгеновской плёнки, какими баловались в школе.

Но от смрада, который сейчас лез в ноздри, Левченка подташнивало. К счастью, порыв ветра отогнал дым в сторону. Левченко вздохнул полной грудью. Прокашлялся, очищая горло — и разглядел наконец, что горит. Пылал коровник на краю села. Горели деревянные балки рухнувшей крыши, горела солома; горела плоть живая и неживая; горел навоз — и, похоже, пластик.

«Откуда там пластик? — вяло удивился Левченко. — Бидоны пластиковые, что ли?»

Это не имело значения. Но Левченко, одурманенный вонью, оглушённый близкими взрывами — село накрыл залп «Градов» — сейчас соображал плохо.

Долбануло ещё пару раз — далеко, за околицей, метрах в двухстах. Стихло.

И сразу сделалось слышно, как отчаянно, с безнадёжным надрывом мычит корова в дымящихся развалинах.

Пристрелить надо, подумал Левченко. Чтоб не мучилась. Он поднялся на ноги, выбрался из канавы, куда скатился в один миг, едва небо наполнил шелест реактивных снарядов.

Нет, неправда. Он скатился туда за две секунды до того, как услышал знакомый шелест. Еще и крикнуть успел:

— В укрытие! «Грады»!

Его услышали. Никто не промедлил, не «тормознул», не стал недоверчиво озираться. Знали — если Левченко орёт, надо немедля ховаться. Чуйка у него, у Левченка. Проверено. А чуйка на войне дорогого стоит.

Чуйку свою Левченко словил при первом обстреле, под который угодила их рота. Что-то толкнуло изнутри: «Падай!» Он и упал, где стоял, посреди улицы, как по команде. Откатился к забору, заорал: «Ложись!» И уже под забором, носом в жухлую прошлогоднюю траву, прикрыв руками голову, обомлел от нелепого страха: сейчас хлопцы на смех поднимут. Чего испугался, дурашка? Ничего ж не летит…

Прилетело. Двоих насмерть, четверо трехсотых. А кто, не думая, упал вслед за Левченком — все целы остались.

Потом ещё было. Чуйка у тебя, сказал старлей Редниченко. Смерил Левченка взглядом, где уважение мешалось с легкой оторопью; огладил вислые усы, какие отпустил с началом войны, и повторил:

— Чуйка, точно тебе говорю. Ты давай, береги себя. Ты у нас теперь живая система оповещения. Вот и будь живым дальше. Твоя чуйка — она всем пригодится.

— Да куда я денусь? — ухмыльнулся Левченко. — У меня ж чуйка, сами сказали.

Чуйка не чуйка, а воевать надо.

Воевал Левченко как все: от боя не бегал, но и не геройствовал лишнего. Кроме привычного уже АКМа, освоил РПГ. Просил NLAW — не дали. А в нынешний рейд вообще налегке пошли. NLAW — бандура та еще, почти тринадцать килограмм, с такой не побегаешь. Ещё и одноразовая. Сейчас для их взвода главное — мобильность. Просочились на стыке, нанесли удар — и быстро назад. Танковые атаки отражать — это уж точно не сегодня.

Два РПГ-7 с собой, однако, прихватили. Подошли аккуратно, охранение в зябкой предрассветной мути сняли по-тихому — Митрохе с Ильёй это дело не впервой. Зашли в посёлок тенями. Предутренний туман гасил звук шагов и размывал силуэты. И с полусотни метров прямой наводкой влупили по целям: станции РЭБ и мобильному узлу связи. Они притаились рядышком во дворе, накрытом маскировочной сетью — чтоб с дронов не засекли.

С дрона и не засекли. Местные сообщили. Точных координат дед с древней кнопочной мобилой передать не смог. А вокруг жилые дома. Люди. Свои. Артой не накроешь. «Байрактары» на других участках заняты — их не так много, как хотелось бы. А эта РЭБка на участке роты — как бельмо в глазу. Глушит качественно.

Значит, что?

Значит, рейд. В первый раз, что ли?

Для Левченка — в третий. Для кого-то — в пятый, в шестой…

Тех, кто повыскакивал, положили из автоматов. Кто поумнее, наружу не сунулись: принялись палить из окон. Пара гранат их малость успокоила, но не всех: когда уходили, из посёлка продолжали суматошно поливать вдогонку. Не прицельно, наобум. Никого из хлопцев не зацепило.

Задача была выполнена. Ввязываться в бой, добивать орков в посёлке, рискуя нарваться на вражеское подкрепление или «Грады» — никакого смысла. Теперь быстро назад, к своим. Жаль, развиднелось. Ночь бы прикрыла взвод. Но тут уж — или туда ночью, или обратно. И понятно, что подобраться скрытно — важнее.

А обратно — как получится.

Когда добрались до Марьяжинки, которую проходили еще по дороге туда, рассвело окончательно. И ночью, и сейчас село выглядело целым, но пустым, брошенным. Ни шороха, ни огонька в окнах, ни собачьего лая, ни дымка над трубой. Рассчитывали, как и раньше, по-быстрому проскочить село насквозь.

Не успели.

…С глухим грохотом обвалилась кровля коровника. В небо взлетел столб бледных искр. Порыв ветра подхватил его, разметал. Левченке почудилось, что огоньки сложились в неясную крылатую фигуру. Рассмотреть её он толком не успел: искры быстро угасли.

Мычание, полное страдания, оборвалось. Левченко выдохнул с облегчением, принялся отряхиваться. Сослуживцы над его аккуратизмом подтрунивали, но не зло, с уважением. «Слышь, Левченко, достань мне цигарку из пачки — у тебя всегда руки чистые!»

— Все целы? Перекличка! Грищенко!

— Я!

— Нечипорук!

— Я!

— Тарасов!

— Я…

На это несуразно растянутое, зависшее в воздухе «Я…» обернулись все. Левченко проследил за взглядом Володьки Тарасова. Из-за дома у дальней околицы выходили люди. Левченко вскинул было автомат — и опустил. Гражданские. Местные, человек десять. Женщины; хмурый жилистый старик в древней, как он сам, мешковатой пиджачной паре; белобрысый мальчишка…

Старлей оборвал перекличку. И так видно: все целы, только Илья пластырем царапину на скуле залепляет. Когда старлей двинулся навстречу гражданским, Левченко наскоро огляделся. Аккуратные домики белого и красного кирпича — без роскошеств, возведённые по-хозяйски добротно, с любовью. Невысокие, по грудь, заборы. За ними — еще не засаженные огороды, хозяйственные пристройки…

До сих пор война обходила Марьяжинку стороной. А сейчас не обошла: догорает коровник, посреди улицы дымятся воронки, в доме стекла вылетели, а вон там, дальше, полдома как не бывало — груда битого кирпича вперемешку с обломками не пойми чего.

Это из-за нас, подумал Левченко. В нас целили, а влепили по селу.

Дед тем временем что-то усердно вкручивал старлею. Командир отвечал скупо, кратко, стремясь поскорее закончить разговор. К ним начали подтягиваться остальные бойцы. Левченко тоже подошёл.

Надо было спешить. Взвод засекли, в любой момент могло прилететь ещё. Или погоню на бэхах вышлют — тоже хорошего мало. До своих-то еще топать и топать. Но от деда оказалось не так-то просто отделаться.

— …нельзя нам оставаться, никак нельзя! — кипятился дед, наседая на старлея. — Мы как увидели, что наши в село вошли — ну, вы, то есть — так сразу к вам! У нас и скарб уже собран. До того прятались — эти ироды тут шастали, искали чего-то.

— Мы на задании, — рубил в ответ старлей. — Никаких гражданских. Уходите сами.

— Да куда — сами?! Куда — сами?! Мы вас ждали!

— Дед, ты пойми, не могу я! Не могу!

— Это почему?

— Не положено.

— Кем не положено?

— Приказом не положено. Уставом не положено. Командованием не положено.

— И что ж нам теперь?!

Командир бросил взгляд на сельчан. Тихие, пришибленные, они молча сгрудились поодаль.

— Дед, тебя как по имени-отчеству?

— Алексей Гаврилович.

— Это все твои?

— Все, кто остался.

— Остальные где?

— Уехали. Сразу, как началось. Кто куда. А мы остались. Думали, не дойдёт до нас. Теперь вот… — Дед беспомощно развел руками. — На своей земле прячемся!

— Чего ж не уходите?

— Так мины ж! Их тут как грибов после дождя! Рядом-то с нами нет, а дальше… Две коровы на днях подорвались. А вы прошли! Значит, дорогу знаете. Нет, мы с вами! Устав, приказ, хреназ — всё одно с вами идём!

— Хорошо, Алексей Гаврилович, — старлей принял решение. — Убедили. Но идти придётся быстро. Это ясно?

— Ясно, ясно, чего уж там! Надо быстро — значит, быстро, мы ж понимаем…

— Пойдёте налегке. Вещей брать по минимуму, только самое необходимое. — Старлей возвысил голос, чтобы его услышали женщины. — Документы, деньги, смена одежды. Еще там что по мелочи. Кто будет задерживать — прикажу всё выбросить. Лучше сразу и сами.

— Да уж не задержим, — буркнула высокая костистая тетка лет за пятьдесят.

— Всё уже сложили.

— Комод, значит, не брать?

Миниатюрная веснушчатая женщина пыталась пошутить, но никто не улыбнулся.

— Идти все могут? Больные, раненые, немощные есть?

— Это кто тут немощный, а?!

Костистая тетка, уперев руки в боки, сурово уставилась на старлея. Тот поспешил свернуть тему.

— Идти придётся километров двенадцать. Местами по бездорожью.

— Напугал ежа голой жопой!

Улыбки вспыхнули и погасли, как задутые ветром робкие огоньки.

— Вещи у всех с собой? Выступаем! Тарасов, Зинчук, Васильев — в охранение. Задачу знаете. Твердохлеб, Левченко, Очеретько, Вашевич — со мной в голове колонны. Грищенко, Нечипорук, Попов, Гойда — замыкающие. Марьяжинцы — в середину колонны. Разобраться по местам!

Марьяжинцы сориентировались на удивление быстро, без суеты заняв места в середине. Пожитков у них и впрямь оказалось немного. Выдержав короткую паузу, старлей не по-уставному скомандовал:

— За мной — марш!

Шли по ничейной земле. Наша это земля, думал Левченко, наша, а сейчас выходит — ничейная. Вот ведь, а?

Ближняя роща окуталась нежно-зелёной дымкой первой листвы. Беспечно и громко щебетала какая-то пичуга, с восторгом приветствуя весну. Левченко аж заслушался и за этим щебетом не сразу различил посторонний звук.

— Дрон, — бросил Митроха, даже не оглянувшись.

Судя по жужжанию, это был не российский «Орлан». Обычный коммерческий квадрокоптер с камерой. В их роте такие тоже имелись — до недавнего времени два, а вчера волонтёры подогнали третий. На удивление полезная штука. Ну, или вредная — смотря чей это дрон.

Звук приближался, нагонял. Спрятаться под деревьями? Поздно: их уже засекли.

— Подтянись! Продолжаем движение.

Старлей обернулся к Левченко. Тот в ответ покачал головой: ничего, мол. Чуйка молчала. Она срабатывала за считаные секунды до прилёта, иногда — в последний момент, заставляя дернуться в сторону, ощутить горячий ветерок от прошедшей впритирку пули, которая должна была угодить в голову.

Старлей отстал, поравнялся с марьяжинцами.

— Услышите команду «Ложись!» или «В укрытие!» — падайте, где стоите. Ползите в ближайшую ямку. Там и лежите, пока не дадим отбой. Всем ясно?

— Ясно…

— Поняли…

— Чего уж тут…

Старлей вернулся в голову колонны. Некоторое время шёл молча, на ходу сверяясь с гугл-картой в планшете — сейчас, когда зловредная станция РЭБ превратилась в груду искорёженных обломков, сеть ловилась исправно. Наконец с удовлетворением кивнул сам себе — водилась за командиром такая привычка — и на ходу обернулся.

— Левченко, Вашевич — за мной, бегом! Остальным продолжать движение по маршруту.

И с неожиданной для его возраста прытью — ну, это если не знать старлея! — рванул вперёд: только поспевай.

Ничего, поспели. Остановились, запыхавшись, на лысой макушке холма. Маршрут, которым двигался взвод, проходил правее, огибая холм. Старлей навел полевой бинокль на оставшуюся позади полосу «ничейной земли» и принялся подкручивать верньер.

— Так и думал, — зло процедил он сквозь зубы. — На, погляди. Вдоль нашего маршрута смотри.

Снайпер Вашевич уже изучал пройденный путь в прицел СВД.

Левченко приложил бинокль к глазам. Бурая змея грунтовки, нежно-салатное марево рощ. Буераки, овраги. Ничего особенного. Ничего подозрительного. Он повел биноклем дальше — и уловил движение раньше, чем осознал, что именно видит.

По грунтовке шустро позли два лесных клопа-вонючки, зеленые и угловатые.

БТРы. Погоня.

Левченко прикинул расстояние. С непривычки не получилось: биноклем ему доводилось пользоваться редко.

— Через час догонят, — ледяным тоном сообщил старлей. — Час пятнадцать в лучшем случае. Без гражданских проскочили бы. На пределе, фифти-фифти. Но женщины и дед не потянут.

— Заслон?

Левченко и Вашевич всё поняли правильно.

— Приказывать не стану. Только добровольцы.

Да любой пойдёт, хотел сказать Левченко — и прикусил язык. Дураку ясно, старлей с ними говорит, с двоими. Без остальных. Вызовутся все, а командиру выбирать. Терять время. Игнорировать красноречивые взгляды: почему не меня?! А так — быстро, просто.

Командир уже выбрал.

Кольнуло в груди, как вчера перед рейдом. Предчувствие? Ерунда! Чуйка так не работает. Уж кому это и знать, как не Левченке. А что, если и так тоже? Та — мгновенная, за секунду-другую до, а эта загодя предупреждает?

— Я готов.

— И я готов.

— Возвращаемся к колонне. Тут место неудачное. Через километр речка будет. Так, ручей, но там топко. Нормальный брод только один. Мы через него шли. И они через него пойдут. БТРы со скрипом, но проедут. Объезжать не станут: далеко. А на той стороне неплохое место для позиции есть. Там и засядете. Левченко, возьмёшь РПГ. Три выстрела осталось — бери все. Дал бы вам и второй, но его в Марьяжинке при обстреле повредило.

Инструктировать их старлей продолжил уже на ходу. Замолчал, восстанавливая дыхание; добавил:

— …ты, Вашевич, сам всё знаешь. Не первый год девка замужем. Работай как под Степановкой.

— Всё сделаем. Легко, без проблем!

— Отставить шапкозакидательство! Два БТРа, восьмидесятки. По одиннадцать рыл в каждой, если с экипажем. Пулемёты, опять же КПВТ, не кот начихал…

Как маленьким объясняет, обиделся Левченко. Он едва не вспух по-мальчишески, но икнул и осекся, больно прикусив язык во второй раз. Сердце кольнуло так, что в глазах потемнело. Хуже, чем вчера вечером; хуже, чем сейчас на холме. Мелькнула подленькая мыслишка: отказаться? Командир сказал: добровольцы? Сказал. Вот пусть кто-нибудь другой…

Мысль была чужая. Словно раскаленная игла, что ужалила в сердце, впрыснула отраву.

Левченко глубоко вздохнул. В глазах прояснилось.

— …грудь выпячивать не вздумайте! Ваша задача какая? Задержать противника на полчаса, минут на сорок, максимум. Задержать и отойти, а не героически погибнуть! Ясно?

— Есть задержать и не геройствовать!

— Есть задержать и отойти!

— Вот так-то лучше.

Командир резко остановился. Шедший следом Вашевич едва не налетел на него. Старлей шагнул ближе, порывисто обнял обоих: сначала Вашевича, потом Левченко.

— Возвращайся живым, Петро, — шепнул на ухо.

— Так у меня ж чуйка, Григорий Никитич. Вернусь, куда я денусь?

Левченко нашел в себе силы улыбнуться. Правда, под маской все равно не видно было.

— Вернёмся, командир, — поддержал Вашевич.

А ведь Никитич меня впервые не по фамилии — по имени назвал, дошло до Левченко.

Расстались за переправой, на краю заливного луга, зеленевшего сочной молодой травой. Вражеский дрон не показывался, и слава богу. Ребята всё поняли, объясняться не пришлось. Заминка вышла из-за деда. Едва Алексей Гаврилович уразумел, что Левченко с Вашевичем остаются в заслоне — пристал к старлею что банный лист:

«Командир, дай автомат! Задержим иродов, не сумлевайся. Командир, я стрелять умею, такому не разучишься!..»

Насилу угомонили. Нет для тебя лишнего автомата, дед. А свое личное оружие никому отдавать не положено, сам знать должен. В конце концов Алексей Гаврилович обреченно махнул рукой, ссутулился и побрел за своими марьяжинцами. Шёл, едва переставляя ноги, словно состарился ещё лет на двадцать.

Левченко с Вашевичем подождали, пока колонна скроется в молодом сосняке, и занялись выбором позиции.

— Значит, так, — вслух рассуждал снайпер. — Брод вон, с него они выедут на луг. За лугом сосняк. Молодой совсем, сам видишь. БТРы через него пройдут. Подавят-поломают — и пройдут. Дорог рядом нет, кругаля давать не станут. Значит, напрямик попрут. Справа-слева лес старый, не проломятся…

Левченко кивал, не перебивал. Вашевич был старше, воевал дольше.

— В лоб их встречать — дураками надо быть. А мы ж тобой не дураки, верно? Значит, по флангам позиции займём. Потом по старому лесу уходить будем, порознь. Деревья толстые, хоть какая-то защита. И БТРы не пройдут. Ну да, говорил уже. Давай я на правый фланг, ты на левый. Огонь без команды, каждый сам решает. Но только прицельно, наверняка.

— Да уж прицельно, — криво усмехнулся Левченко. — Ты меня за кого держишь?

— Я тебя ни за кого не держу. Фишка у меня такая — привык проговаривать.

— Нормальная фишка. Полезная.

— Оно полезно, когда время есть. Ладно, пошли позиции обустраивать.

Посеревший от времени комель-выворотень с обломками корявых корней походил на гигантскую ископаемую каракатицу — по крайней мере, так представлял её себе Левченко. Комель ему сразу глянулся. И ложбинка за ним удобная. Углубить, расширить — дело десяти минут. Отрывать окоп полного профиля Левченко не собирался. Земля была мягкая, сыпучая, саперная лопатка с собой. И зачем в рейд прихватил? Вот, пригодилась.

Копалось легко, в удовольствие. Работа отвлекала от дурных мыслей. Прочь, злыдни!

Обустроил окопчик, насыпал и притоптал какой-никакой, а бруствер. Притрусил прошлогодней хвоей. Отошел шагов на десять: если не знать, что тут позиция, ничего не заметишь.

Без спешки зарядил гранатомет, пристроил запасные выстрелы под комлем. Луг до самого брода простреливался идеально. Глянул, как дела у Вашевича — и ничего не увидел. Снайпер; профессионал. Такого хрен увидишь, пока не выстрелит. А после выстрела — тем паче.

Поглядел на часы, прикинул время. До подхода орков оставалось с полчаса, если верить расчётам старлея. Левченко принялся обустраивать запасную позицию, присмотрев бугорок метрах в десяти от «каракатицы». Даже успел канавку туда наскоро прокопать — мелкую, плохонькую, только чтобы проползти.

Оборудовать не успел.

Надвинулся шум моторов. В небе прорезалось знакомое жужжание. Левченко нырнул за комель: гранатомет наизготовку, автомат рядом пристроен.

Пастушьим кнутом хлестнул выстрел из СВД. Левченко как раз высматривал в небе дрон. Успел увидеть, как докучливая механическая муха разлетается на куски.

Теперь был слышен только сдвоенный рёв моторов. Левченко глянул на часы: ошибся старлей. Орки спешили, выжимая из движков всё, что могли. Понимали: уходящая группа имеет фору. Перейдут на бег — получат шанс проскочить. О гражданских они или не знали, или не брали их в расчёт.

Получаса взводу не хватит. И сорока минут не хватит. Час, как минимум.

Рёв надвинулся. Левченке показалось, что он различает натужные хрипы и подвывания. Хоть бы вы движки себе спалили на хрен! — от души пожелал он.

Первый БТР возник у брода сразу, рывком. Выломился из подлеска, сминая колесами молодую поросль; не снижая скорости двинул через ручей.

За первым без паузы объявился второй бронетранспортёр. Словно отстать боялся.

Левченко поймал в прицел РПГ форсирующий ручей БТР и плавно нажал на спуск. Полыхнуло, шорхнуло. Кумулятивная граната ушла в короткий полёт. В этот момент головной БТР клюнул носом, промахнувшись мимо брода. Бронетранспортер ушёл под воду едва ли не на две трети. Граната разминулась с ним на полметра, пройдя у самой башни.

Орков спасла косорукость водителя. Не влети он с разгону в ручей…

Но граната всё-таки нашла свою цель. Нос второго БТРа смялся бумагой, вспух жарким цветком. Левченко сунулся под корягу, схватил второй выстрел, спеша перезарядить гранатомет…

Повторно влупить по головному БТРу он не успел. Над лугом басовито загрохотал крупнокалиберный пулемёт. Разлетелся комьями старательно утоптанный бруствер. Брызнули щепки из коряги-каракатицы. Тяжелые пули гудели шмелями, вспарывали воздух. За грохотом Левченко едва различал автоматную трескотню. Орки вывалили наружу и времени зря не теряли. Десант, похоже, уцелел. Значит, кроме пулемёта, полторы дюжины стволов.

Левченко вжался в землю. Хорошо, хоть на полметра заглубиться успел.

За пальбой не так-то просто было расслышать одинокий выстрел из СВД. Но Левченко расслышал, потому что ждал. Ага, второй. Третий. Пулемёт смолк и заработал снова. На Левченка перестала сыпаться земля и древесная труха. Пулемётчик перенес огонь, сосредоточившись на снайпере.

Прихватив РПГ и автомат, споро работая ногами, локтями, всем телом, Левченко пополз по канавке к запасной позиции. Он преодолел половину пути, когда задержался сделать вдох поглубже — и земля взлетела перед самым его носом. Если б не очки — все глаза запорошило бы.

Работает чуйка!

Добравшись до позиции, Левченко выдохнул, пристроил на плече гранатомет и начал медленно, очень медленно сдвигаться правее. Надо было спешить: Вашевича прижали. Нельзя было спешить: высунешься, выдашь себя — пиши пропало.

Проклятье!

Отсюда была видна лишь башня застрявшего в ручье БТРа. Пулемет на башне дергался, как припадочный, извергая факел рыжего пламени. Пули кромсали опушку леса, в щепки разносили молодые деревца.

Левченко поймал башню в прицел. Так, спокойно. Никуда не торопимся, еще чуток правее…

В последний момент, когда палец уже выжимал спуск, гранатомет дернулся — словно кто-то под руку толкнул. Левченко едва не заорал от досады и злости. Полыхнуло, шорхнуло. Башня взлетела в небо, кувыркаясь на вершине огненного фонтана.

— Есть! Есть! — заорал Левченко, хватая автомат.

Он самозабвенно палил, меняя магазины, перекатываясь и возникая то с одной стороны бугорка, то с другой: Фигаро здесь, Фигаро там, и всё хорошо…

Все было хорошо, пока вдруг не стало плохо.

А там уже и ничего не стало.

Тьма. Кромешная, вселенская. Снаружи, внутри, везде. Во всём мире нет ничего, кроме тьмы. Тьма — это не цвет, пусть даже чёрный. Это не свет. Это отсутствие цвета и света.

Нет времени. Нет пространства. Нет жизни. Ничего нет.

Но если так, то и смерти тоже нет?

От одной этой мысли тьма истончилась. Пошла пятнами, серыми пикселями, словно монохромный камуфляж. Во тьме образовались прорехи, сквозь них проступил знакомый, привычный мир.

Застыл, вплавлен в сгустившийся воздух, подбитый БТР в ручье. Застыла взбаламученная вода. Замерли кусты и деревья. Застыли клочья пламени у дульных срезов. Зависли пули, выпущенные из стволов…

По другую сторону ручья застыла в полуметре от земли верхушка молодой сосенки, сминаемой гусеницей БМП.

Бэха? Откуда?! К оркам подошла подмога?

Что-то шевельнулось.

Левченко обернулся и увидел ангела. Ангел был снежно-белый, с головы до пят — и до кончиков сложенных за спиной крыльев. Всю его фигуру окружало мягкое сияние. Оно не слепило глаза, но размывало и скрадывало очертания ангела.

Это был очень грустный ангел. Грусть сквозила во взгляде, в тонких чертах лица, во всей позе. Ангел смотрел на Левченка и молчал. То есть, смотрел он сразу на двух Левченко: на того, что ошеломленно таращился на небесного посланца — и на того, что лежал на спине, широко раскинув руки. Над переносицей этого Левченко, на лбу, там, где индусы рисуют красное пятнышко, чернел «третий глаз».

Пулевое отверстие.

Вот же непруха, пробормотал Левченко и выяснил, что голоса у него больше нет. Ладно, со мной всё ясно. А с Вашевичем что?

Погиб, пришел ответ.

Жаль, вздохнул Левченко. Хороший мужик был. А ты, выходит, за мной? В рай меня, выходит? Раз ангел, значит, в рай! Если б в ад, небось черти б явились.

Нет, возразил ангел. Рай и Ад пусты до Суда. Все души отправляются в Чистилище. И я пришел не за тобой. Я не приходил. Я был с тобой.

Он отвернулся, избегая смотреть Левченке в глаза.

В смысле — со мной?

Я — твой ангел-хранитель. Прости, я тебя не уберег.

Так ты чуйка? Моя чуйка?!

Был. Прости.

Да ты чего? Левченко хотел тронуть ангела за плечо, но не решился. Не переживай ты так! Ты меня сколько раз от смерти спасал? Раз десять!

Четырнадцать.

Ну вот! Ты это брось! Отлично поработал. Ты ж не Бог? Не всемогущий?

Нет.

Ну вот! Не получилось сегодня, бывает. Душа-то моя — бессмертная?

Бессмертная.

Значит, все в порядке! А тело… Жалко, конечно. Но что поделаешь?

Тебя убили. И ты же меня утешаешь?

В молчании ангела звучало изумление.

Ну да! Ты старался, я знаю. А что ты ещё мог сделать? Молнии, а? Меч огненный?

Нет у меня ни меча, ни молний. Я не из Небесного Воинства. Я хранитель. Могу спасать, могу защищать. Не всегда, не везде…

Понимаю. Со всеми случается. Мы вот с Вашевичем…

Бэха, вспомнил Левченко. Орки! Они залезут на броню и пойдут за взводом и за гражданскими. Нагонят. А гранатомёт и последний выстрел к нему остались здесь, рядом с мёртвыми Вашевичем и Левченком. У взвода ничего против брони нет.

Левченко глянул через плечо. Показалось, или за то время, пока они с ангелом молчали, БМП немного сдвинулась? На пару сантиметров, но всё же? И сосна под гусеницей ближе к земле склонилась…

Это всё… Левченко обвел рукой луг, машины, солдат с автоматами. Это всё только для нас с тобой? Это ты время остановил?

Не остановил, уточнил ангел. Ускорил. Да, для нас с тобой.

Ладно, согласился Левченко. Ускорил. А на самом деле всё как обычно идёт? Для остальных? Сейчас они убедятся, что мы с Вашевичем убиты, и пойдут за нашими?

Ангел кивнул.

Можешь их задержать? Ты же ангел, верно? Хранитель? Спасаешь и защищаешь?! Вот и спаси. Защити! Сможешь?

Ангел стал меньше ростом. Съёжился. Окружавшее его сияние поблекло, потускнело.

Прости. Не могу.

Почему?!

Я твой ангел-хранитель. Я спасаю только того, к кому приставлен. Таково мое предназначение.

А кто его определяет, твоё предназначение?

Ангел дёрнул головой, указав подбородком куда-то вверх.

Понятно. Ну а прямо сейчас? Меня убили, нового подопечного тебе пока не выдали. Так ведь?

Ангел неопределенно пожал плечами. Левченко ждал, и ангел с неохотой кивнул.

То есть, ты сейчас без подопечного. Пересменка. Ну так пока тебе никого не назначили, можешь наш взвод выручить? Хорошее же дело, благое! Тебе как раз по профилю…

Не могу я! Не могу!

В беззвучном крике ангела звучала неизбывная мука.

Почему?

Не положено. Ангел-хранитель только одного оберегает. Того, к кому приставлен.

А ты попробуй не одного. Или выбери там одного, а остальные так, за компанию. Задержи, а? Большего не прошу. Ты ж со временем на раз управляешься!..

Налетел порыв ветра. Мягко, мощно хлопнули крылья, и ангелов стало двое. Второй был точной копией первого — рост, фигура, черты лица. Только чёрный, как уголь. Как сажа. Как беззвёздная ночь. И ореол вокруг него мерцал чёрным светом, какого не бывает, не может, не должно быть на земле под небесами.

Явился, без малейшей приязни констатировал белый ангел.

Служба, примирительно ответил чёрный.

Ты кто, спросил чёрного Левченко.

Ангел смерти.

Моей?

Просто смерти, общей. Я всех забираю. Сейчас твой черёд.

Может, их заберёшь?

Левченко мотнул головой в сторону залёгших на берегу солдат.

Заберу, согласился чёрный. Позже. Сейчас я за тобой.

В Чистилище?

В Чистилище.

Не худший вариант.

А других и нет. До Суда.

Ну пошли, что ли?

Левченко шагнул навстречу черному. Задержался, обернулся к своему бывшему хранителю.

Имя у тебя есть?

Есть.

Назови, а?

Ты не поймёшь.

Почему?

Не услышишь. Нет таких имён на языках человеческих.

Как же мне звать тебя? Чуйкой, что ли? Левченко рассмеялся. А что? Ангел по имени Чуйка! Не хуже других имён.

Пора, вмешался чёрный.

Легко, как пушинку, он подхватил Левченка. Распахнул угольные крылья, прянул… Нет, не ввысь. Пространство замерцало, подёрнулось рябью, словно экран телевизора, включённого на пустой канал. Мироздание расслоилось, раздалось — и чёрный вместе с Левченком ухнули в него, как в колодец, в тоннель, ведущий прочь.

Чуйка, подумал ангел. Что это за имя — Чуйка? Господи, о чем я думаю! Разве об этом нужно думать сейчас?

Мир дрожал, дёргался. Дрожали, дёргались руки, крылья. Время замедлялось, пускалось вскачь. Пули буравили воздух и застывали металлическими мухами в бесцветном янтаре. Вспыхивали бледные от ярости факелы у дульных срезов автоматов, вспыхивали и гасли.

Я не могу. Не могу!

…могу?

Так нельзя!

…нельзя?

Воля Создателя! Я не создан для этого!

…защищать и спасать.

Да, но лишь одного! Того, на кого мне укажут.

…укажут.

Да, но не Он! Человека я не обязан слушаться!

…не обязан. Это будет твой выбор.

Выбор?! Я не знаю, что это. У меня никогда не было выбора! Я исполнял Его волю. Я был счастлив служить!

…выбор. Возможность выбирать.

Это дар? Это наказание? Я не хочу!

…твой выбор. Никто не сделает его за тебя.

Не хочу! Не могу!

…отказ — тоже выбор. Согласие — выбор. Решать тебе.

Как мне выбрать?! Что мне выбрать?!

Ангелу казалось, что в нём поселился чужак. Противоречащий вошёл в него и теперь искушает. Иметь выбор? Какая это, оказывается, мука! Какой выбор из двух — искушение? Нарушить незыблемые, установленные свыше правила? Или сохранить верность привычному порядку, отправиться на Небеса, доложить о случившемся, получить нового подопечного? А здесь пусть всё идёт согласно Его воле?

…Его воле? Откуда тебе известно, в чём она состоит? Тебе дано это знать?

Никому не дано!

…так может, Он только что возгласил тебе Свою волю?

А если нет?

…а если да?

Вдруг Он не желает, чтобы я вмешивался?

…тогда ты и не сможешь вмешаться. Попробуй, и узнаешь.

Но тогда я пойду против Него!

…Это будет твоя ошибка. Ошибка, не предательство. Он милостив. Он простит.

Но я не хочу! Не могу! Я… Я боюсь!

…боишься. С этого и надо было начинать.

Кокон лопнул.

Простучали и смолкли автоматы. Гусеницы боевой машины вмяли молодую сосенку в податливую землю. Вздымая фонтаны жидкой грязи, БМП с надсадным ревом пересекла ручей и выбралась на берег. Порыв ветра унёс прочь вонь выхлопов, клочья дыма, пороховую гарь. Солдаты начали подниматься из укрытий.

Свистнул ветер. И вдруг свистнул снова, зашелся от изумления, путаясь в ветках уцелевших деревьев, покрытых клейкими почками.

Он стоял перед ними. Высокий, невозможный: дикая белизна в сияющем ореоле, с широко распахнутыми крыльями.

Стоял. Смотрел спокойно и строго. Молчал. Загораживал путь.

Он стоял, но они его не видели.

Нет, кто-то увидел. Один, другой. Не до конца, плохо понимая, что перед ними, кто перед ними. Ахнули потрясённо. Перекрестились. Замерли истуканами, разинув рты. Судорожно вцепились в автоматы.

— Ангел…

— Где?

— Ангел Господень…

— Чего встали? — рявкнул офицер, взобравшись на броню. — Заслон противника ликвидирован. Продолжаем выполнять боевую задачу!

Туман, подумал офицер. Туман. Какой, к бесу, ангел?

Солдаты мялись. Поглядывали друг на друга. Не видим. Видим? Нет. Да?

Страшно.

Туман, сказал себе офицер. И вдруг тоже увидел. Он сам не знал, что увидел, кого увидел, но словно чёрт за язык дёрнул:

— Огонь!

— Прости меня, Господи…

— Огонь, я сказал! Огонь!

Кто-то отчаянно заорал и саданул, не целясь, длинной очередью. Пули ударили в левое крыло. В воздух взлетели снежно-белые перья и легчайший пух — словно подушку распороли.

— Огонь!

Ударили восемь стволов. Ангел пошатнулся. Устоял.

Пули рвали белое, превращали в алое, ломали, коверкали, уничтожали. Полыхнула вспышка: бледная, беззвучная. Облако перьев и пуха взлетело к небесам и растаяло в прозрачной синеве.

Три минуты сорок семь секунд. Это было всё, что сумел выиграть для людей ангел по имени Чуйка.

Что-то тихо опустилось на плечо старшего лейтенанта Редниченко. На рукав сержанта Твердохлеба. На потёртый пиджак Алексея Гавриловича. Ещё, ещё… Люди задирали головы к небу, вглядывались в безоблачную синь.

Снег? В разгар весны?

С неба, медленно кружась, на людей, бегом уходящих по лощине, падали пух и перья. Перья и пух. Выстилали дорогу впереди, указывали путь.

Торопили.

— Подтянись! Не отставать!

— Никак ангел пролетел…

Алексей Гаврилович на ходу перекрестился. Вздохнул полной грудью, зашагал бодрее.

Сердце, слава богу, отпустило.

28 апреля — 10 мая 2022 г.