Движение вверх

Глава 6 ЭРА ЦСКА

Еще до победного и очень удачного для меня чемпионата Европы 1967 года, летом на сборе в Кудепсте произошло знаменательное для меня событие. Один из ветеранов ЦСКА и сборной СССР Геннадий Вольнов озвучил мне предложение о переходе в ЦСКА.

Я уже говорил, что играть в ЦСКА, лучшем клубе страны, с детства было моей мечтой и единственным приемлемым для меня вариантом моего баскетбольного будущего. Любые иные возможности я без раздумий отвергал. Как я уже говорил, именно так произошло и двумя годами ранее, когда меня звал к себе киевский «Строитель».

После того, как я закрепился в сборной страны, стал чемпионом мира и Европы, вокруг моей персоны неизбежно пошли разговоры о скором переезде в Москву, в ЦСКА или «Динамо». Сам я также чувствовал, что такая перспектива должна быть не за горами. Поэтому предложение Вольнова, с одной стороны, было ожидаемым, но с другой — от этого не менее престижным и приятным. Я ощутил еще большую уверенность в том, что все происходит правильно, что я на верном пути и что мои адские усилия в спортзале и на стадионе не проходят даром.

Тем не менее на предложение Геннадия я тогда ответил сдержанно, сказав, что готов рассматривать этот вариант только после Олимпиады 1968 года, а до тех пор связан обещанием играть за «Уралмаш». Только выполнив обязательства перед свердловчанами, я воплотил в жизнь свою мечту детства и надел майку игрока ЦСКА.

В моем представлении ЦСКА всегда был суперклубом, образцом безупречной организации в спорте, высочайшего профессионализма и преданности делу, в том числе в части спортивного братства его игроков и тренеров. Все это на поверку оказалось в целом справедливым, но... с некоторыми оговорками.

Мой переход состоялся в непростой для команды период. Летом 1968-го многолетнего главного тренера армейцев Евгения Николаевича Алексеева сменил на его посту Арменак Алачачян — в недавнем прошлом игрок ЦСКА и сборной Союза, восьмикратный чемпион СССР и четырехкратный — Европы, серебряный призер Токио. Алексеев делал ставку на ветеранов команды, его тренерское кредо зиждилось на союзе со «старой гвардией». Новому «главному» необходимо было самоутверждаться, в том числе решая проблему взаимоотношений с ветеранами, вместе с которыми он совсем недавно выходил на площадку.

Эту проблему Арменак стал решать наиболее простым и распространенным в таких случаях способом — начал выживать стариков, заменяя их новичками команды, а также армейцами, которые при прежнем руководстве прочно сидели на банке. К их числу относились, в частности, получившие при Алачачяне место в старте Капранов и Кульков. По сути, новый тренер сколачивал некую «коалицию» против ветеранов.

Вступить в нее он недвусмысленно предложил и мне, но сразу получил резкий отпор. Я сказал, что мне все равно, под чьим руководством и с кем мне играть и тренироваться, ни с кем и тем более ни против кого я «союзничать» не стану. Моя позиция спровоцировала определенный конфликт с «членами коалиции», но в игре он всерьез никогда не проявлялся, равно как не отразился на моих позициях в команде — место в старте ЦСКА я получил сразу и навсегда.

Что действительно на всю жизнь оставило у меня неприятный осадок, так это история с Александром Травиным. В контексте своей политики по отношению к ветеранам Арменак убрал его из состава и сгноил в рекордно короткие сроки, а я, получилось, пришел в команду на его место. Алачачян просто вообще перестал замечать Травина, на тренировках не включал ни в первую, ни во вторую пятерки. Тот походил-походил в клуб с месяц, да сам и ушел. Его последующая карьера в ЦСКА была по тогдашним понятиям вполне успешной — долгое время он был тренером баскетболистов ГСВГ[12], участвовавших в «Вооруженках» — чемпионатах Вооруженных Сил.

Несмотря на то что к этой травле я не был причастен, я чувствовал себя неловко по отношению к Александру, которого глубоко уважал. К сожалению, этот прекрасный игрок, который мог бы принести еще массу пользы ЦСКА и сборной, оказался жертвой не только тренерских амбиций, но и общего идиотского подхода, преобладавшего в советском спорте: как только игроку «стукало» тридцать, вокруг него немедленно начинали ходить разговоры о завершении карьеры.

Возможно, занятия спортом на высоком уровне после 30 лет не вписывались в официальную догму «любительского» спорта в СССР, но скольких же искалеченных судеб стоила такая стратегия! Сейчас во многих видах спорта, даже в циклических, где физическая мощь и выносливость особенно важны, сильнейшие спортсмены выступают чуть ли не до 40 лет, что же говорить об игровых видах, где в сравнении с «физикой» особенно неоценимое значение имеют опыт и психологическая устойчивость!

В первое время моего пребывания в ЦСКА наиболее тесные взаимоотношения у меня были с другим ветераном — Геннадием Вольновым. В значительной степени он был для меня образцом, своеобразным «дядькой», за что я навсегда сохраню благодарность. Тем более, что обстановка в команде была не из лучших. Игроки разбились на группировки, главной из которых была собранная Арменаком коалиция «попутчиков», в основном из баночников с 8-летним стажем. Способы, которыми главный тренер собирал «коалицию», были различными. Помимо прочего он использовал и свои незаурядные задатки бизнесмена. Некоторые игроки за счет его финансовой поддержки жили в ту пору весьма неплохо.

«Основными» в этой группе были разыгрывающий Александр Кульков и легкий форвард Вадим Капранов. С ними у меня отношения как-то сразу не сложились. К сожалению, напряженность на какой-то момент выплеснулась и на площадку. Это произошло после того, как Капранов попытался «застолбить» за собой «каноническую территорию» на площадке. Как-то раз, после того, как я в игре прошел в левый край, формально являющийся позицией третьего номера, он вполне серьезно заявил мне: «Левый край — мой, ходить сюда не надо».

Удивившись (все-таки баскетбол — это не настольный хоккей) и разозлившись, я ответил: «Значит, твой — левый? Ну, тогда мой — правый». И после этого передач от меня «властелин левого края» долго не получал.

В конце сезона после победных игр с ленинградским «Спартаком», принесших команде титул чемпиона СССР (для меня — первый из одиннадцати), Капранов и Кульков подошли ко мне с поздравлениями: «Серега, с тобой приятно играть». «А мне с вами — нет!» — было моим кратким и честным ответом.

Конечно, до маразма это «деление краев» не доходило; в игре интересы команды всегда преобладали над личными амбициями. Но именно тогда, вероятно, стал формироваться стереотип о моем «непростом характере». Нужно признать, я и вправду годами не общался с партнерами по клубу — приезжал на базу, тренировался, играл, ограничиваясь кивком в раздевалке в качестве приветствия или прощания. На самом деле я просто не захотел «разборок» и дрязг и, как это делал не раз и раньше, ушел в себя, получив за это штамп — «высоко мерный».

Это определение всегда казалось мне странным. Ладно, я с вами не пью, не играю в карты и не хожу по девкам — значит, я высокомерен? Действительно, я мог отказать в интервью журналисту, бывал нелюбезен. Однажды я отказался от ранее обещанного интервью «самой» Нине Ереминой, которая была тогда основным баскетбольным комментатором, и она надолго обиделась. Но это было после неудачной игры, и я сожалею об этом. Как спортсменка высокого уровня в прошлом, неужели она не могла меня понять?

По натуре я волк-одиночка. Еще с детства я чувствовал себя комфортно только наедине с собой. Сталкиваясь с первыми детскими «подставами» товарищей, я предпочитал не выяснять с ними отношения, не прогнозировать их поступки на будущее а просто. оставаться одному. Так мне было комфортнее. Я способен был часами в одиночку стучать мячом во дворе. Позднее это реализовалось в очень полезную для спортсмена привычку и способность тренироваться индивидуально, не под присмотром тренера или товарищей по команде.

Во время пребывания в «Лестехе» жизнь по-настоящему открыла мне глаза на межличностные взаимоотношения. Ничего, кроме желания и готовности усилить новую команду, принести ей пользу, при этом развиваясь самому, в моих намерениях по приезде в Москву не было, однако с распростертыми объятиями меня никто не принял. «Получив по ушам» в новом коллективе, я в первый раз по-настоящему замкнулся в себе. Приятелей в баскетбольной среде у меня не появилось, а за пределами баскетбола у меня было слишком мало времени. В ЦСКА, став одним из лидеров, я тоже не приобрел ни с кем товарищеских отношений.

Мои молчание и отстраненность были выражением протеста против несправедливости, непорядочности, с которыми я сталкивался. Думаю, это была достаточно безобидная форма протеста, изобилием которых советские спортсмены похвастаться не могли. Собственно, и пьянки игроков, помимо функции снятия чудовищных стрессов, возникали в основном как протест, демонстрация несогласия с линией «партии и правительства». Как выстраивать отношения с окружающими — личное дело каждого, и я тоже оставляю за собой такое право. Все, что могу еще раз сказать, штамп о моем высокомерии и презрении по отношению к окружающим — глупость.

Впрочем, на каком-то этапе меня перестало волновать мнение окружающих о моей персоне. Поэтому неудачное «вхождение» в коллектив армейской команды меня нисколько не разочаровало. После «Лестеха», после «Уралмаша» и особенно после сборной Гомельского эти «проблемы» показались мне семечками. Я знал, что пришел в ЦСКА не дружить, тем более с кем-то против кого-то, а становиться суперигроком, добиваться супер результатов.

В ЦСКА я быстро понял, что это сверхпрофессиональная команда, в которой личные взаимоотношения между игроками не имеют значения. Мы никогда не дружили семьями, сама команда не была «семьей», но это не мешало нам быть монолитом на игровой площадке. Команда была заряжена на наивысшие результаты, в ЦСКА приходили, чтобы становиться лучшими. Если ты не был готов быть лучшим и ежедневно на тренировках и в играх доказывать эту готовность, команда тебя отторгала. Ни комсомольские собрания, ни общие пьянки и приключения, ни наличие обстановки «команды-семьи», как это бывало в некоторых других клубах, эту проблему в ЦСКА не решали. В отличие от всех прочих команд, в ЦСКА всегда была доминанта цели и результата.

Обстановки «семьи» в команде и вправду не было, в любви мы друг другу не признавались, наоборот, случались и трения. Но все это немедленно забывалось на площадке. Мы тренировались и играли по- мужски, работали всерьез, без показухи. Сам факт твоего поступления в ЦСКА как бы по определению значил, что ты сформировавшийся суперпрофессионал, знающий, в чем твоя цель, без лишних эмоций и воздыханий решительно идущий к победе, к самым высоким результатам. Мы были запрограммированы на победу. Обстановка в команде была чемпионская.

Кстати, несмотря на существовавшую дистанцию, наличие возрастной субординации и уважения, дедовщины в команде не было.

В ЦСКА и сборную страны попадали только сильные духом, амбициозные люди. Личные амбиции, которые следовало доказывать в игре, были и у меня самого. Считаю, что моей сильной стороной было то, что я все делал молча и не выяснял отношение ко мне товарищей по команде, а тем более соперников. В то же время, отвечая на традиционные упреки в индивидуализме, могу сказать совершенно честно — успехи команды всегда были для меня на первом месте. Если для победы команды оказывались достаточными 2 моих очка, я готов был забить 2, если нужно было 50, я расшибся бы в лепешку, чтобы забить 50.

Личная статистика в баскетболе для меня вообще понятие неоднозначное. Меня выводит из себя манера современных игроков немедленно по окончании очередной четверти требовать свежий протокол, чтобы углубиться в изучение собственных игровых показателей. Пока идет игра, основные цифры для любого игрока на табло, а не в протоколе напротив твоей фамилии.

Не все выдерживали такую жизненную философию. Например, прекрасный игрок Александр Сальников, блиставший в Краснодаре и в Украине, перейдя в ЦСКА в сезоне 1974/75 года, не выдержал этого конвейера и вернулся домой, где снова стал играть на высоком уровне.

Позднее у меня установились хорошие отношения с молодыми армейцами, приходившими в команду, — Лопатовым, Мелешкиным, Гусевым, — да и то потому, что у нас были общие содержательные интересы: мы вместе дополнительно тренировались, качались, бросали, шлифовали свое мастерство. Многим «ветеранам» команды это было уже не нужно.

Когда в конце 70-х в ЦСКА пришло новое поколение молодых игроков — Еремин, Мышкин и другие, — особо тесного общения с ними уже не было. Наверное, сказывалась разница в возрасте, а впрочем, после ухода из баскетбола Модестаса Паулаускаса я вообще «закрыл тему» приятельских отношений с кем-либо.

Алачачян тренировал ЦСКА с 1968 по 1970 год, когда неудачным стартом в союзном чемпионате он дал Александру Яковлевичу шанс занять место главного тренера. После этого в команде наступила эпоха Александра Гомельского.

В 1973-м Арменак, будучи репатриантом (и по этой причине, кстати, долгое время бывший невыездным из СССР), эмигрировал в Канаду. Проживавший там достаточно мощный клан его родственников, по приглашению которых он, собственно, и уезжал из страны, принципиально не стал ему помогать обустраиваться на новом месте. Бывший многолетний лидер советского баскетбола прошел через все традиционные стадии эмигрантского пути — работу в такси, на бензоколонке, в пиццерии и т. д. Вспоминал ли Арменак в эти непростые моменты, как он вычеркивал из своей жизни заслуженных ветеранов? Я в этом не уверен.

Забавно, что как минимум одну службу отечественному баскетболу Алачачяну еще суждено было сыграть. В 1975-м игры Межконтинентального кубка проводились с разъездами, и домашние игры мы проводили в Ленинграде. Приезжавшая к нам в гости сборная Канады, похоже, обиделась, что из Москвы в Ленинград их отправили не самолетом, а поездом, и подготовила нам ответный «теплый» прием.

Прилетев в 4 утра местного времени в Торонто, мы обнаружили абсолютно пустой аэропорт. Никто нас не встречал, никакой информации о дальнейших наших действиях не было. По летному полю свистел холодный североамериканский ветер.

Померзнув некоторое время, мы поняли, что спасение утопающих — дело рук их самих. Из всех пришедших на ум вариантов этого спасения наиболее перспективным, как ни странно, оказался — позвонить Алачачяну. Удивительно, но у кого-то нашелся его телефон, и Арменак действительно откликнулся, приехал, организовал автобус и помог добраться до отеля! Кстати, канадские официальные лица даже не подумали извиниться — списали все на ошибку какого-то клерка, и дело с концом.

Финансовые, административные, организационные возможности ЦСКА в советское время обросли легендами. Однако в том, что касается «стартовых позиций» в сравнении с другими клубами, то такого уж колоссального отрыва в благополучии у ЦСКА не было. Если взять тот же призыв молодых спортсменов на военную службу, то равными возможностями обладало как минимум еще одно спортобщество — «Динамо». Тем не менее такими же успехами и всенародной любовью динамовцы похвастаться никогда не могли. Команды, базировавшиеся в национальных республиках СССР — в Прибалтике, Грузии, Украине, — были избалованы вниманием партийной и исполнительной власти порой не меньше, а больше, чем армейцы.

Другое дело, что ЦСКА ко времени моего в нем появления уже давно стал общесоюзным международным брэндом, слишком многое было поставлено в государственной политике на международные успехи армейских спортсменов. При всей убогости условий для тренировок и игр в СССР по сравнению с современными возможностями организация тренировочного и соревновательного процесса была в ЦСКА, пожалуй, лучшей в Союзе. Раздолбаев в ЦСКА было гораздо меньше, чем в других клубах, организация была значительно лучше, что и обусловливало многолетние успехи спортобщества на национальном и международном уровне.

В то же время в армейском спорте, как и во всем совке в целом, было много дурости и фальши. На административных должностях было много людей, далеких от спорта. Позднее, став на несколько лет «невыездным» и работая в спортшколе ЦСКА, я хлебнул армейской специфики в достаточной мере. Слушал на учебных сборах с 9 до 18 часов лекции о тактике в танковых атаках, участвовал в трагикомических клоунадах под названием «строевой смотр» (их можно было бы смело запускать в сатирический журнал «Фитиль») и ночных дежурствах с пистолетом на боку.

Я ни в коем случае не являюсь сторонником системы «мертвых душ» и фальсификаций, за счет которых долгие годы существовал армейский и динамовский спорт. Разумеется, числящийся на военной или иной специальной должности спортсмен, которому платят зарплату из оборонного бюджета и за которого вынуждены выполнять его обязанности другие люди, — это ненормальная ситуация. Впрочем, система «подвесок» на не имеющие отношения к спорту должности, будь то должности в армии, милиции, на заводе или в парламенте, вообще контрпродуктивна.

С другой стороны, я, разумеется, принципиально против уничтожения армейского спорта и общества ЦСКА как таковых, о вероятности чего заговорили некоторое время назад. Демонстративная ликвидация наиболее прославленного отечественного спортивного общества была бы, мягко говоря, неверным шагом, при всем благородстве задачи оптимизации ведомственных бюджетов.

На мой взгляд, ведомственный спорт, развиваемый обществами ЦСКА и «Динамо», востребован, по крайней мере, по трем основаниям.

Во-первых, для обеспечения необходимой физической подготовки непосредственно в войсках и спецслужбах. Когда эта задача будет рассматриваться в наших силовых ведомствах как один из приоритетов (а иначе и быть не должно), актуальными станут и собственное спортивное общество, и — в качестве инструкторов физподготовки — закончившие выступления на высоком уровне армейские спортсмены.

Во-вторых, для организации массовой допризывной подготовки. Именно с использованием сети армейских и динамовских спортклубов, культивирующих наряду с прикладными видами и единоборствами также и иные спортивные дисциплины, развивающие физические возможности молодежи и дающие психологическую закалку, можно и нужно популяризовать службу в армии и милиции, готовить молодежь к ее прохождению.

Наконец, успехи армейских и динамовских спортсменов на уровне спорта высших достижений очень выгодны силовым ведомствам в имиджевом аспекте. Другое дело, что выступать на высоком уровне и занимать специальную должность спортсмен может только до тех пор, пока эти занятия совместимы. Как только он становится профессионалом, его зарплата должна обеспечиваться спонсорскими или бюджетными средствами, целенаправленно выделяемыми на спорт высших достижений. Но при этом он может оставаться членом армейского или динамовского клуба, не нанося урона бюджету ведомства, а лишь подчеркивая свою корпоративную принадлежность спортивному коллективу.

Игровое преимущество ЦСКА моей эпохи над другими командами основывалось на том, что мы всегда тренировались больше остальных. В течение предсезонной подготовки и самого сезона (что составляло, по сути, круглый календарный год) мы осваивали чудовищные объемы нагрузок. Правильнее сказать, что весь советский спорт высшего уровня (а именно таким и был уровень ЦСКА) был построен на выполнении тренировочных объемов, несовместимых с жизнью.

Тренировки в ЦСКА были чем-то особенным, по накалу они порой были сравнимы с иными играми на чемпионате мира — сопли и кровь летели на них во все стороны. Дополнительный ажиотаж добавлялся методикой Александра Яковлевича Гомельского: он считал, что конфликт в команде идет ей на пользу. Поэтому он постоянно «натравливал» молодых на «стариков», сборников на несборников, подпитывал личные трения между игроками, стимулируя дополнительные эмоции на площадке в каждой игре и каждой тренировке.

«Стариков», даже на излете их карьеры, в команде воспитывали порой похлеще молодых. Думаю, в целом это было неправильно и не способствовало здоровому моральному климату в ЦСКА.

Благодаря подбору игроков у нас был более ровный состав — в большинстве других команд между первой и второй пятерками была пропасть, как когда-то в «Уралмаше». ЦСКА в отличие от них практически всегда имел две равные по силе пятерки. Часто игру у армейцев начинал второй состав, первые 10 минут игры на площадке были прессинг, месилово, выматывавшие соперников. Потом выходили «сборники» и добивали конкурентов.

Сезон открывался, как правило, в октябре. Предсезонка начиналась примерно за месяц. Через три дня после окончания чемпионата СССР начиналась 3-3,5-месячная тренировочная и соревновательная программа сборной, по окончании которой не позднее чем через неделю начинался новый сезон. За эту неделю следовало успеть решить какие-то домашние дела, сдать по возможности «хвосты» в институтах, в которых мы «учились», залечить травмы. В таком режиме я прожил ни много ни мало 12 лет!

Игроки ЦСКА, не входившие в сборную Союза, жили несколько по другому графику. Когда они не были заняты в национальном чемпионате, они путешествовали по миру, прославляя армейский клуб в товарищеских играх и коммерческих поездках. Пока мы, «сборники», вкалывали где-нибудь в Кудепсте, до нас долетали трогательные сведения о пребывании родного ЦСКА в Италии, Сирии или еще где-нибудь не в самом худшем месте на планете.

Это может показаться странным, но собственной спортивной базы у баскетбольного ЦСКА не было. В основном мы размещались на базе в Архангельском, заселяясь туда по окончании футбольного сезона и деля ее с хоккеистами. Иногда перед играми жили в гостинице Министерства обороны на площади Коммуны. На базе мы света белого не видели из-за тренировок, проходивших 3 раза в день и в полной мере лежавших в контексте традиционного для СССР экстенсивного подхода с упором на объемы и супернагрузки. С базы уезжали на игры. После игрового дня нам, как правило, давался выходной с последующей явкой в тренировочный лагерь.

У баскетболистов был перед глазами еще более ужасный пример. Игроков хоккейного ЦСКА увозили на автобусе на базу сразу после игры, чтобы они не потерялись в городе, а пили полуофициально прямо на базе. Должен сказать, что несмотря на напряженный и в целом однообразный ритм жизни, баскетболисты ЦСКА нарушениями режима не злоупотребляли. Хотя они и имели место эпизодически, на результат они не влияли, скандалов на этой почве в команде также не было.

Домашние игры мы проводили в старом игровом зале ЦСКА на 1000 зрительских мест, позднее стали играть в армейском зале для соревнований по тяжелой атлетике, там мест для зрителей было чуть более 1000. Изредка играли в старом Ледовом дворце. По сравнению с прежними временами, когда ЦСКА проводил матчи на открытом воздухе в «Лужниках», зрительская аудитория даже при полных трибунах была незначительной.

Болельщики у нас были спокойные, уверенные в нашем успехе, поэтому домашние игры ЦСКА обычно проходили скучновато, при академической тишине в зале. Иное дело — матчи на выезде. К счастью, таких было больше, поскольку календарь национального чемпионата постоянно кроили под нужды сборной, и часто игры проходили по туровой системе за пределами столицы.

Мерами восстановления после сверхнагрузок нас особенно не баловали. Системной реабилитации не было, основным ее методом была сауна. Смешно сейчас вспомнить, временами нас всей командой вывозили в «Сандуны», причем в наш кровный выходной, который мы с радостью провели бы с семьями. Но уклониться от явки было нельзя.

Другим традиционным средством восстановления был массаж, но к массажу я всегда относился прохладно. Помню, еще до перехода в ЦСКА, на упоминавшемся мной раньше сборе в Леселидзе в 1965-м я впервые в жизни обратился к массажисту. Им оказался легендарный Георгий Авсеенко, человек с внешностью киногероя, много лет работавший с хоккейной сборной. Он был известен также тем, что имел брата — генерал-полковника, которого значительно опережал уровнем жизни.

Авсеенко профессионально осмотрел мои худые, забитые нагрузками ноги, после чего произнес сакраментальную фразу: «Серега. Тебе массаж вреден». В дальнейшем я и вправду редко пользовался услугами массажистов (среди которых, кстати, очень мало было настоящих профессионалов), как правило, лишь после особо тяжелых нагрузок, а после 30 лет перестал массироваться вовсе.

Были в наше время и хорошие стороны «непрофессионализма» в советском спорте. С наиболее одиозными явлениями спорта современного — допингом, ангажированным судейством и договорняками — мы не сталкивались. О фармакологических стимуляторах в конце 60-х только ходили слухи. Сам я никогда ими не пользовался и достоверными сведениями о ком-либо другом, кто мог «колоться» или глотать «бомбы», не располагаю.

Судейство в национальном чемпионате было приемлемым. Конечно, идеальным оно не бывало никогда, но откровенных «убийств», какие сейчас случаются сплошь и рядом, мне наблюдать не доводилось. Другое дело — на международной арене, о чем я расскажу позднее.

Не было в мое время и договорных игр. Конечно, врать не буду, в концовке чемпионата, когда у ЦСКА уже не было турнирной мотивации, а другие команды бились за «призы», могла иметь место просьба друга по сборной Моди Паулаускаса «не свирепствовать» в игре. На такую просьбу я мог среагировать так: «Ладно, я забью не 40, а 10, но остальное — ваше дело» — и получить «откат» в виде ящика шампанского. Однако «сливов» игр, да еще из корыстной заинтересованности, не бывало. Во всяком случае, с участием ЦСКА — точно не было.

Личные материальные условия для игроков были в армейском клубе в целом лучше, чем в других командах. Однако говорить о «длинном рубле» в ЦСКА можно было с известной долей условности. Конечно, по сравнению с рядовыми инженерами и работягами в СССР армейцы зарабатывали неплохо, особенно если учесть, что круглый год мы находились на полном обеспечении, путешествуя со сборов на игры и обратно и не имея нужды тратиться на еду. Но, во-первых, эти доходы выглядят смехотворно по сравнению с зарплатами игроков вторых-третьих лиг в современном российском игровом профессиональном спорте. Во-вторых, более или менее приличным содержанием обеспечивались только игроки с самыми высокими игровыми показателями.

Для того чтобы находиться на офицерской должности или получать стипендию Спорткомитета, а не прозябать на 80-рублевой ставке клубного «инструктора по спорту», нужно было входить в основной состав команды, год за годом становящейся лучшей в национальном чемпионате. Кстати, «дополнительные доходы», связанные с заграничными поездками, были доступны опять-таки только чемпионам и серебряным медалистам чемпионата СССР, выступавшим соответственно в Кубке европейских чемпионов и Кубке обладателей кубков (впоследствии — Кубок Корача).

«Потолком» офицерского звания игрока в баскетбольном ЦСКА был капитан (в футболе и хоккее — майор). Первые два года в ЦСКА я получал стипендию Спорткомитета, выделявшуюся пяти лучшим игрокам национальной сборной (250 рублей), потому что она была выше полагавшихся мне офицерских выплат. Только получив звание старшего лейтенанта, я «перешел» на армейское довольствие, складывавшееся из оклада в 220 рублей и различных дополнительных выплат, в общей сложности около 350.

Один раз в год мне как офицеру Советской Армии полагался отдых в санатории Министерства обороны. Впрочем, после включения в сборную СССР отпуска у меня не было на протяжении 10 лет. К слову сказать, втянувшись в этот режим, в своем первом отпуске в черноморском санатории я выдержал неделю — попил портвейна с какими- то хмырями, да вскоре и сбежал в Москву.

В то же время, в сравнении с другими обществами, ряд возможностей у ЦСКА с его прямым отношением к монстру Министерства обороны был несравненно выше. Например, уже через год пребывания в ЦСКА я получил квартиру в Москве, что, конечно, было предметом мечтаний миллионов советских людей.

Основным материальным стимулом в армейском спорте была возможность получить военную пенсию, далеко не самую низкую в Союзе. Числясь в период своей спортивной карьеры на офицерских должностях, игроки накапливали военный стаж, а после окончания активных занятий спортом, как правило, становились тренерами или администраторами в той же системе ЦСКА.

Это было неким аналогом японской системы «пожизненного найма» и по сути пресекало любые возможности перехода армейских спортсменов в динамовское, а тем более в профсоюзные общества. Перемещения между клубами практиковались лишь внутри системы армейского спорта — из элитной команды ЦСКА в армейские клубы Киева, Риги, Алма-Аты и т. д. и в обратном направлении.

Впрочем, верность армейскому клубу была обусловлена не только меркантильными соображениями, но и искренней гордостью его достижениями, настоящим, а не поддельным спортивным патриотизмом.

Империя ЦСКА в советском спорте была уникальным явлением. В наибольшей степени ее особенности проявляли себя во всенародно любимых видах спорта — хоккее и футболе. Ажиотаж вокруг хоккейного и футбольного ЦСКА был таким, что часто вполне заурядные вопросы повседневного существования команд становились предметом разбирательства на уровне руководства страны. Комплектование этих команд часто происходило под давлением, тем более, что у функционеров ЦСКА на крайний случай всегда в рукаве был припрятан козырь в виде призыва в Вооруженные Силы несговорчивого кандидата в команду.

Могу утверждать, что в баскетбольном ЦСКА такого ажиотажа не было, и кандидаты в команду всегда приходили в нее добровольно. «Срочников», т. е. игроков, призванных на двухлетнюю службу и формально являющихся солдатами, в баскетбольной команде не было. Основными стимулами притока баскетболистов в ЦСКА были лучшие, чем в других клубах, материальные условия, высокий уровень гарантий членства в сборной и общая высокопрофессиональная обстановка, царившая в клубе.

Отношение к команде в СССР было в высшей степени своеобразным. С одной стороны, это были всеобщая любовь и гордость за советский спорт, олицетворением которого был ЦСКА, горячая поддержка в международных соревнованиях национальных сборных, составленных на базе ЦСКА, понимание того, что успехи армейцев напрямую являются залогом успехов и сборной СССР.

С другой стороны, людям претило, что ЦСКА обладает уникальными возможностями для комплектования, которые использует достаточно безжалостно, вырывая самых лучших игроков из региональных коллективов, разрушая наигранные сочетания и связи, а главное — надежды, которые питали местные болельщики в связи с появлением на небосклоне этих новых звезд. Само за себя говорит прозвище «кони», появившееся, возможно, из-за предыстории армейской базы в Архангельском (там когда-то размещались конюшни), а закрепившееся в связи с традициями комплектования футбольного и особенно тихоновского[13] ЦСКА.

После того как очередное молодое дарование на второй-третий сезон своих выступлений по мастерам обнаруживалось в составе ЦСКА (а нередко — просто застревало в запасе у армейцев), провинциальный болельщик смачно сплевывал, нецензурно выражался и ставил диагноз: «Опять коням продался.» Что впоследствии не мешало этому болельщику яростно поддерживать и превозносить того самого игрока в составе национальной сборной, после того как его мастерство именно за счет пребывания в ЦСКА вырастало на порядок.

Наоборот, если хоть изредка появлялся игрок, который отвергал посулы армейских селекционеров и, даже будучи призванным под знамена ЦСКА на период исполнения священного долга перед Родиной, оттрубив два года, возвращался домой — это рассматривалось как подвиг, героизм, обрастало легендами и байками. Такой игрок становился на долгие годы кумиром местных болельщиков, обладающим индульгенцией от всевозможных прегрешений.

Иногда за таким отказом (как, я уверен, в случае с А. Беловым) действительно стояли верность родному городу, клубу, договоренностям с людьми, которые в тебя поверили. Все это мне очень понятно и близко, я сам, как рассказывал раньше, именно в таком ключе расставался с «Уралмашем». Но всегда ли мотивация была исключительно такой благородной? Не скрывались ли за демонстрацией локального патриотизма и презрения к «конюшне» нерешительность, неготовность штурмовать настоящие вершины в спорте, удовлетворенность тем, что есть?

То, что только ЦСКА в те времена открывал широкую дорогу к по-настоящему серьезным результатам в спорте, для меня по-прежнему не вызывает сомнений. Были истинные герои, беззаветно и на высочайшем уровне отстаивавшие на протяжении многих лет цвета родного клуба, а порой и пробивавшиеся в состав национальных сборных. Но есть и масса примеров отказавшихся от карьеры в Москве «патриотов», подзаплывших жирком, обросших подаренными местными властями квартирами, гаражами и машинами. Их основным уделом в дальнейшем оставалось вспоминать под бутылку в ресторане, как их в молодости звали в ЦСКА и как они могли бы «дать», если бы не верность родному клубу.

Впрочем, справедливости ради нужно признать, что случались и откровенно хамские варианты «наезда» на региональных игроков, мобилизации в ряды Вооруженных Сил, использование административного ресурса. В большей степени это было характерно для футбола и хоккея, где цена успеха в национальном чемпионате и на международной арене была более высока, чем в баскетболе. Да и грешили этим не только в ЦСКА, но и в других армейских и динамовских командах.

Тем не менее в сознании рядового болельщика все эти примеры сливались воедино и отражались на отношении к баскетбольному ЦСКА в равной степени. На международной арене все страстно ждали от нас победы, а внутри страны — столь же страстно желали нам поражений. В какой-то степени это могло подогреваться вполне понятным желанием болельщиков наблюдать интригу в чемпионате СССР, а не вписывать заранее в пустые строчки турнирной таблицы ЦСКА, «Динамо» и т. д.

Поэтому появление в каком-либо регионе страны талантливой, самобытной и хорошо организованной команды, сподоблявшейся хотя бы на пару сезонов бросить перчатку ЦСКА, вызывало всеобщий восторг и заинтересованное внимание. За выступлениями такой команды начинали следить, интерес к ее заочному и очному противостоянию с армейцами постоянно подогревался. Давид, смело сражающийся с Голиафом, всегда вызывает симпатию и поддержку.

В городах, где были собственные команды мастеров, соперничавшие с нами в национальном чемпионате, всенародная любовь к ЦСКА оборачивалась ненавистью; ее неизменной спутницей всегда была не менее всенародная ревность к нашим успехам, поэтому болели против ЦСКА во всей стране по-особому. К этому мы привыкли и даже не могли без этого обходиться, это давало особый драйв. К тому же это вырабатывало очень полезную для игрока привычку играть при недружественной публике.

Особенно негативное отношение к ЦСКА было в Прибалтике, что было обусловлено общим антисоветским настроем (а ЦСКА был главным олицетворением советского официоза), а также недавней утратой лидирующих позиций в отечественном баскетболе, ранее принадлежавших в основном латышским командам.

Еще хуже ситуации случались нередко в Тбилиси. В Грузии была тогда сильная баскетбольная школа; команды «Динамо» и ГПИ были в числе лидеров чемпионата (кстати, «экспериментальный» чемпионат в 1968-м выиграли именно динамовцы Тбилиси). Местные болельщики бешено поддерживали своих, нередко переходя границы приемлемого в спорте поведения.

Порой эта поддержка и вовсе принимала дикие, уродливые формы. Помню 10-тысячный зал в Тбилиси, скандирующий на протяжении 40 минут: «Судья — п...»; помню стаканы, бутылки, а однажды — металлическую конфорку от газовой плиты, которыми швыряли с трибун в игроков ЦСКА. Случалось, автобус нашей команды забрасывали камнями, были случаи поджога троллейбусов после игр.

Впрочем, такое «сопровождение» матчей вызывало в нас злость и особый настрой на игры с прибалтами и грузинами. Тому же «Динамо» за 12 лет мы проиграли всего один раз. Кстати, после этого проигрыша какой-то грузинский болельщик, искренне недоумевая, спросил меня: «Серега, вы что, игру продали?..» В каждой игре проклиная нас и превознося собственные команды, болельщики подсознательно были непоколебимо уверены, что обыграть нас невозможно.

Принципиальные отношения у ЦСКА складывались потом и с другими командами. С начала 1970-х началась эра знаменитого противостояния с ленинградским «Спартаком», в 80-е на роль основного соперника пришел каунасский «Жальгирис». Однако в этом соперничестве никогда не было признаков бойни, нечестной игры. Была жесткая, но честная мужская борьба.

Не знаю, уместны ли мои рассуждения, но мне кажется, что причины столь своеобразного отношения к ЦСКА нужно искать глубже. Одной из них является традиционная для нашего народа неприязнь к чужому успеху, в особенности не случайному, а обеспеченному системной работой и выстраданному ценой большого труда и самоограничений.

В нашем народном сознании всегда превалировал образ Емели, на которого успех сваливается внезапно и без каких-либо предварительных трудов. Когда очередной такой Емеля появляется на горизонте, его бурно поддерживают, хвалят и превозносят. до тех пор, пока его успехи не становятся слишком уж стабильными и он сам не переходит в разряд ненавидимых авторитетов. Наоборот, когда чей-то успех в спорте, в бизнесе, в политике внезапно рушится, это вызывает неизменное злорадство обывателей, удовлетворение от того, что и эта птица высокого полета в итоге все равно ляпнулась во всеобщее дерьмо. «Бей длинных, они красиво падают.»

Впрочем, и это все еще упрощенное восприятие. Все еще глубже и сложнее. Думаю, что в нашем народе всегда были и сохраняются некое иррациональное стремление к справедливости, параметры которой одному ему ведомы, и тотальная неприязнь к государственной власти и ко всем ее проявлениям. Такими проявлениями у нас почему-то считаются и следование методикам, системность и последовательность в работе, уклонение от всеми любимого раздолбайства... ЦСКА, скорее всего, в мои времена ассоциировался в народном сознании именно с советской властью, был своего рода апофеозом ее присутствия в спортивной сфере.

Успехи ЦСКА напрямую связывались с административным ресурсом, с давлением государственной системы на человека. И, при всех восторгах собственно спортивными достижениями армейцев, это вызывало неизбежное отторжение. Команде, которая вступала в противоборство с ЦСКА, народное сознание немедленно и без вариантов отдавало свои симпатии, подспудно оценивая это и как вызов системе, хотя, возможно, эти команды и сами были рады пользоваться теми же методами для достижения результата.

На самом деле в спорте, как в концентрированной модели жизни, все было проще и безжалостнее. Мы, московские армейцы, просто хотели быть лучшими в своем виде спорта. И мы были ими, не за счет «административного ресурса», а благодаря постоянному сверхнапряжению собственных сил — каким бы невероятным оно ни было.