Движение вверх

Глава 13 САШКА

Об Александре Белове мне писать трудно. Не только потому, что о нем, как о невероятно неординарном человеке, не может существовать одного мнения. Мне не хочется рассказывать о нем по сформировавшемуся шаблону — «юный гений, Моцарт баскетбола, творец олимпийской победы, жертва бесчеловечной системы», хотя все это в той или иной степени правда. Для меня Сашка — действительно гениальный человек, к тому же — дорогой мне, хотя особенно близки мы с ним никогда не были. Поэтому мне важно сохранять в собственной памяти его целостный образ — с его недостатками, ошибками, провалами и. гениальными успехами. Таким — цельным, светлым и живым — он мне нравится больше, чем та икона, которую из него сделали после его трагического конца.

Сразу хочу развеять один стереотип — о моей якобы сохраняющейся ревности к Сашке, на долю которого выпало совершить в мюнхенском финале решающий бросок, принесший нам олимпийское золото. Мол, Сергей Белов волок на себе всю игру, набрал в ней 20 очков, а в итоге остался в тени своего однофамильца. Это полный бред. Мне всегда — а в той ситуации особенно — было все равно, кто именно принесет команде решающие очки, главное, чтобы была достигнута общая победа.

Что я готов был убить Сашку после его невероятного по безумию паса в никуда за восемь секунд до финальной сирены — это правда. У меня не укладывалось в голове, что игрок такого уровня, в таком важном матче, видя меня свободным от опекунов в непосредственной близости и глядя мне прямо в глаза, способен сделать совершенно нелепую и в итоге чуть не ставшую роковой ошибку. Не преувеличивая собственных достоинств, отдай Белов в тот момент пас мне, всей этой нервотрепки бы не было — убить оставшиеся секунды, пусть даже засунув мяч под майку, я бы сумел. Теперь же из-за одной ошибки гениального игрока, отыгравшего весь финал чрезвычайно полезно и эффективно, наша олимпийская мечта рухнула на наших глазах.

То, что Господь дал Сашке возможность реабилитироваться перед командой, перед тренером, перед миллионами болельщиков и перед самим собой, — в этом тоже есть высшая справедливость. Другое дело — как потом распорядиться плодами этой справедливости.

Отвергаю я и еще один миф — о том, что противостояние ЦСКА и «Спартака» в первой половине 70-х было принципиальным противоборством не только Москвы и Ленинграда, Гомельского и Кондрашина, но и двух Беловых, которые не на жизнь, а на смерть боролись за народную любовь и единственное место на троне баскетбольного короля СССР.

Не знаю, в какой степени ЦСКА той поры олицетворяли с Сергеем Беловым, но ленинградский «Спартак» был в первую очередь командой Белова Александра, это правда. Без него у спартаковцев был совсем иной баскетбол, несмотря на неплохой в целом подбор исполнителей. В сезоне 1976/77 года без дисквалифицированного лидера ленинградцы не попали в тройку призеров, которую до этого — с Беловым — не покидали 8 сезонов подряд. В следующем сезоне — последнем для Сашки — его команда снова завоевала серебро, после чего эра «Спартака» закончилась.

Тем не менее усматривать в жесткой конкуренции команд выяснение личных отношений их лидерами нет никаких оснований. Я никогда не стремился отличиться персонально, в отрыве от успеха команды. И Александр Белов, при всем моем уважении к его таланту, не был мне конкурентом «не на жизнь, а на смерть», как и любой иной, самый великий баскетболист. В чем-то, он, наверное, был лучше меня, в чем-то я превосходил его. Но я знал, что я — Сергей Белов, у меня свой путь и свое место в большом баскетболе.

Что касается битвы ЦСКА и «Спартака», то ее масштабы тоже несколько преувеличены. Опередить ЦСКА у спартаковцев получилось лишь однажды — в 1975-м. Феномен ленинградской команды состоял в основном в том, что она на длительное время смогла отодвинуть традиционных грандов отечественного баскетбола — киевские «Строитель» и СКА, литовский «Жальгирис», тбилисское «Динамо», а с ЦСКА повести борьбу за золото национального чемпионата на равных, что само по себе было невероятным. Серьезным успехом был и двукратный выигрыш «Спартаком» Кубка обладателей кубков (Кубка Корача).

Особо важно то, что достигнуто это было за счет очень профессиональной селекционной политики и прекрасной игровой организации. Порядок бьет класс — так, в известной степени, можно было сказать о «Спартаке», при этом не забывая, что пусть один, но экстраклассный игрок у них был. И это был Александр.

После бронзы в 1969-м и серебра в 1970-м в сезоне 1970/71 года «Спартак» впервые всерьез нацелился на золото. ЦСКА в начале сезона потерпел два необязательных поражения, что стало причиной увольнения Арменака Алачачяна с должности главного тренера и феноменального прихода к руководству командой «невыездного» Гомельского. «Спартак» за счет этой осечки армейцев лидировал в чемпионате на протяжении всей его первой половины. Затем долго шел с ЦСКА очко в очко. Так, с одинаковым количеством побед, команды и финишировали.

Для определения победителя был проведен дополнительный матч за первое место. Он проходил в Тбилиси через неделю после победы ЦСКА в Кубке европейских чемпионов. Эмоционально мы были опустошены и несколько расслаблены. «Спартак», напротив, одновременно с нашей победой проиграл финал Кубка обладателей кубков и в переигровке готов был рвать и метать. Местные болельщики поддерживали в основном наших соперников — не столько из любви к ним, сколько из застарелой ненависти к ЦСКА.

На протяжении всей игры шла жесточайшая борьба — вязкая, в типично «кондрашинском» стиле. Еще за 5 секунд до конца игрового времени «Спартак» вел в счете — Юра Штукин, забив с игры, сделал счет «+1». Наверное, мысленно ленинградцы уже ликовали, но их убил мой сумасшедший бросок из угла площадки почти одновременно с финальной сиреной. Поскольку забил я после паса Вани Едешко, позднее этот эпизод часто вспоминали в связи с «золотым пасом» в мюнхенском финале, адресатом которого, по ожиданиям многих, должен был стать я.

Пережив это чудовищное разочарование, спартаковцы, ведомые Кондрашиным и Александром Беловым, продолжали год за годом бросать вызов ЦСКА. Еще три сезона подряд они становились вторыми вслед за нами.

Наконец, очередная дерзкая попытка ленинградцев увенчалась успехом. Растеряв по глупости очки в первой половине чемпионата, мы отставали от мощно идущей ленинградской команды на две победы. Судьба национального первенства должна была решиться на паркете «Юбилейного» в Ленинграде в двухматчевом очном противостоянии наших команд. Хозяевам, игравшим при бешеной поддержке зала, нужно было выиграть у нас хотя бы одну игру.

Если бы оба раза победил ЦСКА, была бы переигровка в Таллинне. Петрович со своей мужицкой хитрецой накануне первой игры уверял, что администратор команды уже заказал туда билеты, поскольку «они находятся в худшей форме и не рассчитывают победить». Поюродствовал, одним словом.

Тем не менее ЦСКА чуть не совершил спортивный подвиг. Опережая соперника к перерыву в первой встрече на 17 очков, мы были нацелены на победу. Но затем Гомельский начал беречь игроков, что в соперничестве с набравшим ход «Спартаком» было явно недопустимым. На последних секундах встречи я опять бросал издалека, однако не все коту масленица — на этот раз я не попал в цель, и мы проиграли 77:78. В феерическом противостоянии ленинградский «Спартак» стал чемпионом СССР. Повторить этот успех он больше никогда не сумел.

Однако и преуменьшать значение подвига спартаковцев не стоит. Успешное на протяжении ряда лет противостояние ленинградского «Спартака» московскому ЦСКА имело важный подтекст, для ленинградцев в особенности, но и для всей страны в целом. Я уже говорил о специфическом отношении к армейскому клубу в СССР. В Ленинграде неприязнь к ЦСКА имела дополнительный подтекст.

«Вторая столица», «культурная столица», «колыбель трех революций», «великий город с провинциальной судьбой» — все эти эпитеты и штампы выражали одно — неудовлетворенность ленинградцев той ролью, которую стала играть некогда одна из самых великолепных европейских столиц в послереволюционной истории, ностальгию по былому величию.

Особый колорит имели взаимоотношения с Москвой. Историческая конкуренция двух российских столиц после того, как первопрестольная безоговорочно укрепилась в качестве главного города страны, стала порой перерастать в самую настоящую неприязнь. Москвичи относились к Ленинграду со снисходительной симпатией как к городу с уникальным архитектурным ансамблем, богатому художественными и артистическими талантами, но категорически неспособному произвести что-то по-настоящему стоящее в экономике, политике, а также и в спорте. Все лучшее для них по определению было сосредоточено в Москве, особенно в том, что касается деловой активности, что требует принятия действительно значимых решений.

Ленинградцы с позиции более слабой и незаслуженно, по их мнению, ущемленной стороны, тихо ненавидели Москву, считали ее «большой деревней», наполненной жлобами, хамами и всяческим сбродом, не имеющим и отдаленного представления о подлинной культуре и подлинных жизненных ценностях. Они беззаветно любили свой прекрасный город и дорожили малой родиной, наверное, более, чем кто-либо в Союзе.

В какой-то мере правы были обе стороны. «Деловая жизнь» в Москве, потребительски-прагматичное отношение к людям вызывали у меня неприязнь не меньше, чем у коренных ленинградцев. В то же время, при всех откровенных недостатках Москвы, раздолбайства, безалаберности и высокомерного непрофессионализма было, по моим впечатлениям, хоть отбавляй именно в Ленинграде.

Бегство за длинным рублем и за славой в Москву, не так уж редко происходившее в среде политиков, артистов, спортсменов, воспринималось в городе на Неве особенно болезненно. Наоборот, примеры верности родному городу, также весьма распространенные, воспевались народным сознанием и с особым удовольствием ставились в пику ненавистной Москве.

Справедливости ради скажу, что сохранять верность малой родине и пренебрегать Москвой гораздо проще, когда малая родина — не что-нибудь, а вторая, а в каких-то аспектах и первая столица страны со всеми связанными с этим атрибутами, а не Киров, Братск или поселок Шегарка Томской области.

В спорте противостояние Ленинграда и Москвы имело некоторый идеологический подтекст, но редко выливалось в настоящую конкуренцию — перевес столицы был здесь слишком очевидным. В наиболее популярных видах — футболе и хоккее — ленинградские «Зенит» и СКА, хотя и пользовались всеобщей любовью и поддержкой, в основном прочно застряли в середине или в конце турнирных таблиц в своих национальных чемпионатах. Показательно, что на всесоюзных соревнованиях, предполагавших командный зачет, в первую очередь на спартакиадах народов СССР, Ленинград традиционно рассматривал в качестве главного конкурента не Москву, а Белоруссию.

Что касается переманивания игроков, то в целом, думаю, у ленинградских команд был определенный политический иммунитет от слишком откровенных посягательств на свои составы со стороны москвичей. Допускать, чтобы команды города трех революций, носящего имя вождя мирового пролетариата, влачили совсем уж жалкое существование, было политически неправильно.

В один год, когда «Зенит» вылетел из высшей футбольной лиги, он был особым административным решением сохранен в ней за счет дополнительного расширения состава участников. Хоккейный СКА, имевший, как всякий армейский коллектив, дополнительные возможности в комплектовании и пользовавшийся поддержкой городских властей, в первой половине 70-х сумел сформировать неплохой коллектив и даже завоевал бронзовые медали национального чемпионата.

Позднее именно переманивание в ЦСКА талантливых ленинградских хоккеистов А. Касатонова, Н. Дроздецкого, А. Гусарова очень болезненно воспринималось питерскими болельщиками. Такие переходы — в основном в ЦСКА и московское «Динамо» — время от времени все же случались в Ленинграде во всех игровых видах спорта. Правды ради, нужно отметить, что и сам СКА не брезговал использовать прерогативы второй в Союзе армейской хоккейной команды и не так уж редко призывал под свои знамена как минимум на 2 года талантливых ребят из провинциальных клубов.

И вот, представьте, что в этих условиях в конце 60-х в Ленинграде появляется спортивный коллектив, который начинает восхождение из подвала турнирной таблицы национального чемпионата к самой ее вершине. Использует в основном свои, ленинградские резервы, а также ребят из провинции, т. е. таких же немосквичей. Возглавляется умным, подчас хитрым, очень достойным и высокопрофессиональным тренером. Формирует свой собственный игровой стиль, во многом обусловленный возможностями игроков команды, но очень самобытный и эффективный. И начинает направо и налево громить всех соперников, вплотную подбираясь к безусловному лидеру — ЦСКА. Пока что чаще проигрывает ему, но во все более и более равной борьбе. Причем мечта не просто обыграть ЦСКА, а обойти его в турнирной таблице становится все более и более похожей на реальность.

В этой погоне баскетбольного ленинградского «Спартака» за ЦСКА, закончившейся сенсационным чемпионством ленинградцев в 1975-м, всей стране, а Ленинграду в первую очередь виделось торжество творчества и импровизации над «душной» методичностью и выучкой, локального патриотизма над «стремлением за славой и баблом», свободы над давлением системы. В основном это, конечно, было народным мифом, имевшим мало общего с действительностью. Но в целом это противостояние двух спортивных коллективов было воспринято в стране с энтузиазмом и симпатией. Значительная доля этой симпатии приходилась на счет ленинградцев.

Феномен как ленинградского «Спартака», так и Александра Белова был неразрывно связан с одним человеком. Как игрок Белов целиком являлся продуктом тренерского и человеческого видения Владимира Кондрашина. Роль Петровича в его превращении в большого мастера невозможно переоценить, фактически два этих человека были единым целым, не могли существовать друг без друга, дополняли друг друга, и неизвестно, кто кому больше дал в этом единении.

Их трогательное сотрудничество имело семейный подтекст: Сашка рано потерял отца, и Петрович фактически заменил ему его, насколько это вообще возможно. Зная необузданный и бесшабашный Сашкин характер, Кондрашин выбрал, видимо, единственно правильный вариант общения со своим любимцем — вариант жесткого отцовского диктата и опеки.

С другой стороны, собственный сын Кондрашина — инвалид-колясочник. Можно только представить себе, что испытывал Владимир Петрович, работая с утра до вечера с молодыми здоровыми парнями, а вечером возвращаясь домой к родному, фактически неподвижному человеку. Возможно, в Сашке Петрович воплощал нереализованные мечты, проживал до конца свои отцовские несбыточные ощущения.

Фактически заменив Белову отца, Кондрашин перенес на воспитанника и отцовское всепрощенчество, которое, считаю, во многом и сгубило Сашку. Контроль за молодой звездой, любимцем ленинградских болельщиков, не был ни до конца полным, ни до конца строгим. Многое Петрович прощал ученику. Винить за это Кондрашина трудно — большинство тренеров верит в своего наиболее близкого, наиболее доверенного ученика и всегда надеется на лучшее.

В итоге, не обладая твердым, как алмаз, характером, Александр все больше сползал в захватывавший его поток веселого разгула, царившего в ленинградском «Спартаке». Они тогда были веселой командой. Гуляли тоже весело и от души — с валютными проститутками и ведрами из-подо льда для шампанского на голове. Белов все чаще ходил по краю при прохождении таможни, что в итоге закончилось двумя крупными срывами. «Залетал» он в основном в группе товарищей, которые, зная отношение Кондрашина к Белову, постоянно провоцировали его на приключения в надежде на то, что ему все простят, а они спрячутся за его широкую спину. Обладая добрым, широким, по-настоящему русским, в чем-то бестолковым характером, Сашка никому не отказывал.

Сашка был настоящим артистом в спорте и в жизни, во всех смыслах и значениях этого понятия. Наверное, это давало дополнительную подпитку всенародной любви к нему. В Ленинграде его просто готовы были носить на руках. Особенное признание обеспечивало то, что он был «свой», коренной ленинградец, из простой рабочей семьи. В этой любви он буквально купался, находя в этом и удовольствие, и новые силы для спортивных подвигов. Временами бывал вальяжен, мог себе позволить сыграть на публику или сачкануть.

Как-то раз, играя в «Юбилейном» против слабой команды, «Спартак» выигрывал очков двадцать, и Белов буквально прохаживался по площадке, не утруждая себя спортивной борьбой. Зрителей, которые жаждали баскетбольных чудес в исполнении своего кумира всегда, это не устраивало, и с трибун неслось обычное в таких случаях: «Давай играй!» После очередного такого призыва Белов с некоторым недоумением обернулся в сторону кричавшего болельщика и, показывая пальцем в сторону электронного табло с отражением счета, изрек сакраментальную фразу: «Посмотри на табло!»

Как игрок Александр Белов был совершенно уникален и многообразен. Честно говоря, со своими «двумя метрами по утрам» он был, в принципе, классическим тяжелым форвардом, а не центровым. Однако при этом росте он обладал прекрасным скоростным прыжком, подбором, великолепным блок-шотом. Эти качества позволяли ему не просто справляться, а блистать на позиции пятого номера, причем оборонительного плана. Его главным достоинством было умение великолепно защищаться. Защита — основа игры в баскетбол — была его сильнейшей стороной. Он волок на себе колоссальный объем техникотактических действий, был прекрасно готов физически.

Не трудно догадаться, что это Кондрашин на определенном этапе закрыл Белова в рамки центра оборонительного плана. Это соответствовало клубным задачам «Спартака». Но это соответствовало и тренерской концепции Петровича, который научил своего любимца отрабатывать в защите и, что особенно важно и уникально, привил ему вкус и любовь к игре от защиты. В баскетболе все, как правило, любят атаковать и забивать, и игровая философия, включающая в себя игру от обороны и пас, являются большой редкостью и ценностью.

Не исключено, что позднее Сашка вполне мог существенно добавить и в игре в нападении, как это сделал Владимир Андреев. Природный талант вполне позволял ему это, и Белов мог стать со временем просто феноменальным игроком уровня самых ярких звезд NBA. К сожалению, сделать этого он не успел.

Олимпийский финал в Мюнхене стал моментом истины для Белова. Ни на одном турнире после этого он так уже не играл. Вообще, после такой победы, особенно когда ты сыграл в ней решающую роль, крайне тяжело каждый день что-то заново доказывать, стремиться к каким-то новым вершинам. Возможно, Сашка и родился-то для одной-единственной, но самой великой, на века победы. Хотя потенциал у него был, я уверен, еще на три олимпийских триумфа.

Так или иначе, подобная победа может вырастить у игрока крылья, а может остановить его в развитии. Боюсь, что с Сашкой произошло скорее второе. Мюнхенский триумф провел в его жизни какую-то черту, за которую он больше не переходил. Хотя впереди у него были еще феноменальный успех его команды в союзном чемпионате, победа на чемпионате мира, еще одна Олимпиада и еще один комплект олимпийских медалей, — все это было в пределах уже ранее освоенного им игрового пространства.

Слава и всенародная любовь шли ему во вред. Он явно не смог пережить мюнхенскую победу. Слишком многое стало его отвлекать от спорта, что выразилось в «залетах» на таможне в 1973-м и 1977-м, после чего произошел окончательный сбой в его карьере. Мало кто знает, что и начиналась феерическая спортивная карьера Сашки не совсем гладко. В 1969-м, едва попав в сборную Союза, во время едва ли не первого же выезда за рубеж, в Штаты, он вместе с Болошевым вляпался в историю в супермаркете — «не сориентировался в незнакомой обстановке и случайно вышел из торгового зала с неоплаченным товаром».

Так звучала официальная версия, озвученная вовремя появившимся англоговорящим доктором нашей команды, который спасал спортсменов из полицейского участка. Историю замяли, оплатив товар и заручившись обещаниями полиции и администрации супермаркета не предавать ее огласке. Разумеется, следующей же ночью «Голос Америки» оповестил весь Союз о том, что самый талантливый молодой советский спортсмен был задержан после кражи в магазине.

Талант Белова был столь очевиден, что эта история, которая стоила бы карьеры любому другому, сошла ему с рук. В том же году он в составе команды стал чемпионом Европы.

Возможно, отрицательную роль в жизни Александра сыграли его ранний старт и ранний успех в спорте. В «Спартаке» он дебютировал в 16 лет. Чемпионом Европы среди юношей стал в 17, среди взрослых — в 18. В 21 год задрафтован в NBA. Отчасти это было, конечно, обусловлено яркостью его таланта — пожалуй, кроме Толи Поливоды такую яркую игру в столь юном возрасте не демонстрировал никто и никогда. С другой стороны, произошло это не от хорошей жизни — Кондрашину в «Спартаке» нужны были лидеры, скамейка у него была на порядок короче, чем у ЦСКА, и столь необходимых 2-3 лет на адаптацию молодого таланта к взрослому спорту у Сашки просто не было.

У меня очень неоднозначное отношение к раннему и стремительному взлету у спортсменов. Возможно, это от личного опыта, но аналогичный вывод я могу сделать и на основе наблюдений за карьерами десятков других выдающихся атлетов. Когда молодой парень слишком быстро раскрывается, добивается раннего успеха и признания, соответственно получает место в составе лучших команд, связанные с этим блага и прочее, в его спортивном воспитании пропускается очень важный этап — этап постепенного роста до определенного уровня. Этот рост предполагает, в числе прочего, приобретение навыка преодолевать неудачи, работать над ошибками, совершенствоваться.

Всех впечатляют яркие блистательные взлеты молодых дарований, но опыт, к сожалению, показывает, что в дальнейшем у этих звезд нередко возникают проблемы с продолжением карьеры. Столкнувшись с трудностями, они не всегда способны найти на них адекватный ответ. Напротив, те, кто не мчатся, а ползут в гору, часто оказываются более надежными и предсказуемыми, лучше готовыми к жизненным трудностям и неурядицам.

...История взаимоотношений Александра Белова и Александра Яковлевича Гомельского достаточно туманна. Знаю, что вокруг скандалов на таможне, в особенности в 1977-м, ходило много разговоров о «заказе» под Белова и Кондрашина, о том, что таким образом некие демонические силы устраняли конкурентов ЦСКА и освобождали места в старте национальной сборной. Популярна и версия о том, что таким нестандартным путем Гомельский пытался организовать переход Белова в ЦСКА.

Все это не кажется мне правдоподобным в полной мере. При том, что Александр Яковлевич Гомельский был очень своеобразным человеком, для которого цель часто оправдывала средства. При том, что конкуренция в советском баскетболе была очень жесткой, что реальную конкуренцию никто не любит, а «Спартак» с Кондрашиным и Беловым, действительно, представлял собой определенную угрозу для благополучного существования ЦСКА на баскетбольном Олимпе. И при том, что — я знаю это достоверно, — Александр Яковлевич испытывал жесточайшую ревность к Кондрашину в связи с его победой на Олимпиаде в Мюнхене и считал (вполне обоснованно) Александра одним из главных творцов этой победы.

Тем не менее я думаю, что в основном эти инсинуации далеки от истины. Я не верю в то, что для переманивания одного — пусть даже очень талантливого и ценного — игрока из команды в команду или даже ради устранения его из состава конкурентов могла быть запущена такая колоссальная машина государственного давления. Действительно, контрабандой — в тогдашней ее трактовке — занимались все, но в различной степени. Поэтому вопросы типа: «Почему же тогда всех не пересажали, а досталось одному Белову?» — в значительной степени некорректны. Будучи игроком сборной СССР и регулярно совершая поездки за границу, важно было правильно определить грань, за которую нельзя переступать, чтобы не нарушать закон по-настоящему серьезно и не схлопотать по-настоящему серьезные проблемы. А в той конкретной ситуации, даже если ты и ощущал или прогнозировал давление со стороны конкурентов, тем более нужно было быть осторожным и не давать ни малейшего повода к провокациям.

Так что я не думаю, что провокации и вправду имели место. Что действительно было, так это предложение Гомельским Белову после таможенной истории фактической сделки: избавление спортсмена от неприятностей взамен на его переход в ЦСКА. Согласен, что это предложение «с душком», но Яковлевич, как человек практический и действительно располагавший возможностями «отмазать» Белова, видимо, считал себя вправе не стараться впустую.

Был в состоянии помочь бескорыстно и сохранить для национального баскетбола сверхталантливого игрока, но не помог. Это уже вопрос моральных оценок, которые я сейчас выставлять не хочу. Как говорили древние, «умному — достаточно». Однако саму по себе ситуацию на таможне я не считаю смоделированной. Слухи и предположения об этом распространяли в основном люди из ленинградского окружения Кондрашина, которые сами вели себя не всегда красиво.

Сашка отказался от предложения Гомельского. Наверное, абсолютно правильно сделал. Однако, сделав этот шаг, он не сделал следующий, более важный и гораздо более тяжелый. Продемонстрировав верность родному городу, клубу, тренеру, неприятие грязных и закулисных схем, Белов не смог с достоинством перенести репрессии, которые обрушились на него неизбежно вслед за его мужественным решением. Отвергнув ЦСКА, он и в «Спартаке» не стал доказывать свою правду.

Вместо того чтобы стиснуть зубы и реализовать себя в тренировках и играх, пусть до поры до времени лишь в национальном чемпионате, Сашка на полгода запил, потом на фоне ослабленного запоем организма заболел сальмонеллезом, утратил тренированность и сам себя вогнал в тяжелейшее психологическое и физиологическое состояние.

В результате всех этих невзгод он похудел на 14 кг. Когда он приехал в Латвию на сбор, где национальная команда готовилась к чемпионату мира 1978-го, на него было страшно смотреть. В команду он не попадал из-за статуса невыездного, приехал просто повидаться с ребятами или по какому-то поводу приглашенный Гомельским. Не исключено, что тот хотел сделать Белову еще одно «коммерческое предложение», но убедился, что, пожалуй, уже незачем. Лично мне уже тогда интуитивно стало ясно, что с Сашкой происходит что-то по-настоящему плохое и что к нормальному состоянию он уже не вернется.

Команда в тот момент практически никак не отреагировала на состояние своего товарища. Большой спорт жесток, и в период подготовки к важным соревнованиям все посторонние события не осмысливаются, а просто фотографируются. Мы и не знали, что видим Сашку живым в последний раз.

Точно так же — внешне равнодушно — мы отреагировали на известие о скоропостижной смерти Белова. Оно настигло нас в Маниле, в один из первых дней чемпионата мира. Мы сидели на трибуне и смотрели какую-то игру, когда о трагическом конце нашего товарища сообщил диктор во дворце спорта. Первым впечатлением, которое я испытал при этом известии, было какое-то пронзительное ощущение хрупкости и суетности всей нашей жизни.

Поминали мы Сашку в частном порядке. Возможностей организовывать какие-то масштабные траурные церемонии у нас не было, да это бы было и неправильно в самом начале турнира, задачи успешного выступления в котором с нас никто не снимал. О прекращении участия в чемпионате и отъезде домой и вовсе не могло идти речи — такое и сейчас-то не практикуется, а в те времена и подавно.

Я, разумеется, был не в курсе Сашкиного диагноза и оказывавшегося ему лечения. Хотя о некоторых деталях я слышал от знакомой женщины-медика, входившей в состав медицинского консилиума, разбиравшего случай Белова. Если я правильно понял, врачи, с учетом редкости заболевания, вначале долго разбирались, какого качества опухоль вокруг сердца спортсмена. Потом, когда уже было ясно, что операция — это вопрос жизни и смерти больного, долго не решались ее делать. В конечном итоге постарались просто снять с себя ответственность, свалили все на сверхнагрузки и не подготовленный к ним организм.

Возможно, мое мнение будет звучать непрофессионально и по- обывательски, но мне кажется, все равно нельзя было просто ждать развития болезни, фактически — просто давать человеку умереть. Не имеет значения, что это был Олимпийский чемпион, краса и гордость ленинградского и советского спорта. Если уж он получил такое лечение, что говорить о «простых смертных»?

Беда в другом — в общей неспособности важнейших систем жизнеобеспечения в государстве адекватно реагировать на нестандартные угрозы (да и на стандартные тоже). Самые важные в любом обществе профессии — учителя, врача, милиционера — в полном загоне, собираются там люди не по призванию, и даже не за высокие зарплаты, а просто потому, что больше нигде не пригодились. Конечно, есть у нас и выдающиеся специалисты, и очень достойные профессионалы, но это исключение. Сейчас по сравнению с 1978-м ситуация только ухудшилась.

Наверное, я не имею права выносить такие оценки, но в раннем уходе Сашки для него был какой-то плюс. Он ушел в зените своей славы, окруженный всеобщей любовью, в какой-то степени — ореолом мученика. Готов ли он был не просто удерживать все это, постепенно деградируя как игрок и как личность, а действительно продолжать двигаться к новым вершинам и быть образцом для подражания? Каким бы он стал в 30, в 35, в 40 лет? На все эти вопросы у меня нет ответов. Бесспорно то, что этот сверхталантливый спортсмен не раскрылся полностью и сохранял колоссальный потенциал, реализация которого могла привести советский баскетбол к новым и новым победам. Но нельзя исключать и того, что в скором времени мы могли начать наблюдать падение звезды и расставание с этой легендой.

Уже позднее от разных людей, из газетных публикаций я узнал о последних неделях и днях жизни своего товарища по команде. Узнал о его страшном и уникальном диагнозе — саркоме сердца, в результате которой метастазы раздули Сашкин «мотор» до размеров баскетбольного мяча. Узнал, как до последнего пытался биться за своего умирающего любимого ученика Владимир Петрович Кондрашин. Как печально, тихо, без пафоса уходил Сашка. Как трогательно благодарил за заботу считанных по пальцам оставшихся с ним до его последнего дня людей, как искренне извинялся перед ними за причиняемые им неудобства.

Мне кажется, приближающаяся смерть смела с Сашкиной сущности все наносное, пустое, лишнее, что мешало ему жить. От красавчика, баловня судьбы, любимца публики, клоуна и незадачливого бизнесмена не осталось и следа. Он стал напоследок только тем, кем он был и оставался в глубине себя всегда. Тем, что делало его уникальным спортсменом, настоящим товарищем, кумиром миллионов людей. Очень тонким, очень пронзительным, очень правильным человеком. Как жаль, что это произошло при таких обстоятельствах и в сочетании с таким непоправимым концом.

Вернувшись из Манилы, я не поехал на могилу А. Белова. Не было и ее коллективного посещения спортсменами и руководством сборной, по крайней мере, мне об этом не известно. Позднее я несколько раз бывал на Северном кладбище — уже когда приезжал в Петербург на турнир Сашкиной памяти, во время которого посещение его могилы было своего рода обязательным мероприятием. Возможно, вы посчитаете меня черствым человеком. Но для меня память о Сашке — именно в том цельном, живом варианте, о котором я говорил, — гораздо важнее оградки на кладбище, бронзовых барельефов и пары пластмассовых венков.

Эта память навсегда сохранится в моем сердце вместе с памятью о самом важном в моей жизни дне — 10 сентября 1972 года, когда мы вместе в мюнхенском «Баскетболхалле» одержали одну из величайших в истории советского спорта и одну из самых знаменитых в мировом баскетболе побед — в финале баскетбольного турнира Игр ХХ летней Олимпиады.