Двойники. Правда о трупах в берлинском бункере.

ПОДОЗРЕНИЯ СОВЕТСКИХ СПЕЦИАЛИСТОВ

Советские патологоанатомы выдали свой ненадежный отчет, и прошло почти полвека, прежде чем стало очевидно, что они работали под страшным давлением, вынуждающем их прийти к выводам, которые должны были удовлетворить Сталина, с нетерпением ожидавшего их заключения.

Первое свидетельство, ставшее достоянием общественности и потянувшее последующие разоблачения, имело своим источником Сергея Владимировича Мироненко, директора Главного государственного архива СССР, расположенного в Москве на Большой Пироговской улице. Он продемонстрировал, как он считал, части черепа Гитлера, найденные в простой картонной коробке, в каких продают ботинки, помеченной синими чернилами шариковой ручки, вместе с фотографиями дивана со следами крови, стоявшего в комнате Гитлера (на этом этапе уже без обивки, которая была отправлена для анализа) и запачканной кровью деревянной стойкой от того же дивана, после того как диван был полностью разобран.

Эти находки сопровождались шестью толстыми фолиантами объемом более двух тысяч страниц — протоколы допросов свидетелей из числа обитателей бункера, проводившимися советскими органами внутренних дел, а также заключения экспертов — как патологоанатомов, так и разведчиков, — направивших свои донесения Лаврентию Берию, печально знаменитому главе секретной полиции, который, в свою очередь, докладывал их непосредственно Сталину.

Еще до обнаружения этих фолиантов ходили слухи, что останки «Гитлера» и «Евы» были уничтожены еще лет двадцать назад после нескольких перезахоронений. Даже после тщательного изучения фолиантов советские журналисты повторяли все ту же глубоко укоренившуюся версию. Подлинная судьба останков станет очевидной позднее в тексте данной книги.

Из показаний Кэте Хейзерман и данных первоначального патологоанатомического вскрытия, проведенного в мае 1945 года, мы знаем, что протезы нижней челюсти с несколькими коронками и отделившаяся нижняя челюсть, предъявленные Хейзерман, были изъяты из трупа Гитлера и использованы в качестве вещественных доказательств для идентификации. Эти протезы и нижняя челюсть были, по всей видимости, переправлены из Берлина в Москву, где они и затерялись в архивах КГБ; они не фигурировали в последних расследованиях.

В 1993 году среди слухов о том, что же хранится в московских архивах, появились намеки на то, что в Москву были отправлены фрагменты какого-то черепа без нижней челюсти, возможно, в соответствии с тогдашним увлечением русскими френологией. Однако Мироненко не разрешил западным патологоанатомам осмотреть эти останки.

Содержание коробки из-под ботинок может оказаться вещественным доказательством в охоте за одной из самых кровавых фигур современности. По словам корреспондентки «Известий», когда она держала в руках высохшие останки, я испытывала страх, не столько страх прошлого, сколько будущего — страх перед идеями и замыслами, которые могут прорасти из такого обычного человеческого черепа».

Когда было объявлено о находке черепа, я немедленно предложил простой способ идентификации, который не имели в виду московские архивисты, до того как я обратил на него их внимание. Я предложил сделать рентгеновские снимки глазных впадин найденного черепа для сравнения с рентгеновскими снимками черепа Гитлера, хранящимися в архивах США. Таким образом можно было бы доказать, принадлежал ли обнаруженный советскими архивистами череп Гитлеру или нет. Мое предложение помочь было встречено молчанием.

Существовала еще одна возможность, на которую я обратил их внимание. В 70-х годах Рейдар Согнес, профессор ортодонтологи и Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе, создал модели гитлеровских протезов, основываясь на трехмерных реконструкциях, отталкивавшихся от двухмерных рентгеновских снимков, хранящихся в американских архивах, а также на схемах и описаниях зубов Гитлера, оставленных профессором Блашке. Эти протезы можно было приложить к обнаруженному черепу и убедиться, совпадают ли они.

В то время как положительная идентификация с помощью этого метода позволила бы определить, принадлежит ли череп, находящийся на Большой Пироговке, Гитлеру, отрицательный результат означал бы только одно: этот череп не подлинный. В конце концов, нигде не было помечено, что это череп Гитлера. Негативный результат не исключал бы точную идентификацию, проведенную советскими специалистами в мае 1945 года.

Мои подозрения в отношении подлинности этого черепа усилились после еще одного, ничем не аргументированного отказа в разрешении исследовать останки. Я засомневался, существует ли в действительности этот череп, поскольку на фотографиях коробка выглядела такой тонкой, что развалилась бы под тяжестью останков, не оставляя сомнений в том, что в этой коробке не могло уместиться основание черепа, не говоря уже обо всем черепе.

Только один фрагмент черепа (ошибочно названный затылочной костью) был представлен для конфиденциального исследования. Однако исследование этого фрагмента также дало повод для серьезных сомнений насчет его происхождения, сомнений, которые будут в дальнейшем сформулированы в данной книге.

Изучение шести больших фолиантов, обнаруженных вместе с черепом, более обнадеживает, поскольку не приходится сомневаться в их подлинности. Это увлекательная история.

В 1945 году советские представители в Берлине изо всех сил потакали сталинским причудам и всячески старались успокоить его патологические страхи, что Гитлер каким-то образом в конце концов перехитрил его. Неуверенность патологоанатомов была смягчена в докладе заместителя министра внутренних дел Ивана Серова его начальнику Берии. Он писал: «Перечисленные документы (теперь недоступные) и фотографии содержат доказательства правильности опознания Гитлера. Нет никаких сомнений, что труп Гитлера идентичен (то есть подлинный)».

Сталин в Москве оставался в высшей степени подозрительным, особенно когда британский генерал-майор Форт, пытаясь выудить информацию, старался убедить в Берлине генерала Синева, что англичане абсолютно не сомневаются, что Гитлер мертв и что русские владеют его трупом. Продемонстрировав таким образом свою якобы уверенность, Форт тут же подорвал ее, попросив Синева предоставить ему результаты обследования зубов, найденных во рту трупа, обнаруживая тем самым свое неверие.

В конце лета 1945 года Сталин поручил представить ему специальный доклад о смерти Гитлера. Ответственность за этот доклад была возложена на генерала Кобуло-ва из НКВД (впоследствии он был расстрелян вместе с Берией. Донесение было подготовлено и направлено тогдашнему министру внутренних дел Круглову 19 января 1946 года. Главный начальник, отвечавший в НКВД за дела военнопленных, дал этой операции довольно вызывающее название «Миф».

Когда летом 1945 года западные союзники стали задавать вопросы по поводу данных о зубах и обнаружении трупа Гитлера, Серов в истерике запрашивал Берию:

— Что он должен сделать, чтобы удовлетворить Сталина?

— Должен ли он обращаться к союзникам по поводу информации, которой они могут располагать?

— Должен ли он заново проверить весь район в Берлине, где были найдены трупы?

— Должен ли он врать и сам выпутываться из всей этой заварухи?

Никакого ответа от коварного Берии не зафиксировано, но впоследствии было высказано мнение, что офицеры СМЕРШа, проводившие первое обследование трупов, действовали слишком поспешно, не проявив достаточной тщательности и отнесясь к «фрицам» слишком снисходительно. Эта ошибка не должна повториться. Неудовольствие Сталина докладом СМЕРШа, представленного ему Абакумовым, заместителем министра обороны, совершенно очевидно лишило Серова спокойствия, он понимал, что такое раздражение, если оно повторится, может иметь самые серьезные последствия для его будущего.

Соперничество между Серовым и Абакумовым становилось все острее. Абакумов твердо стоял на том, что пер вые патологоанатомические обследования, безусловно, подтвердили — достаточно зубок как вещественных доказательств! — что это труп фюрера, хотя они не установили причину смерти. Серов, с другой стороны, поносил следователей СМЕРШа, обвиняя их в некомпетентности и тем самым нападая на Аббакумова, который опередил его, получив доклад первым.

Материалы, содержащиеся в фолиантах, показывают, что Серов полагал, что Сталин уверен, что патологоанато мическое обследование свидетельствует о том, что был совершен посмертный подлог и что Гитлер сумел бежать: «Мы раскроем пути, по которым бежали из Имперской канцелярии».

Серов начал свою операцию «Миф» самым неудачным образом. Он знал, что советские эксперты во главе с московским патологоанатомом профессором Семеновским, консультирующие сейчас Сталина, твердо установили, что отравление цианистым калием не имело места, что ампулы с цианидом были подлогом. Сталин считал это за доказательство того, что этот труп не принадлежал Гитлеру, но НКВД все еще хотело выяснить, как умер человек, чей труп нашли в бункере. Что бы ни писал Серов, его задача была ясна: найти конкретные доказательства того, в результате чего наступила смерть. Единственное доказательство, которое удовлетворило бы Сталина и убедило бы его, что труп принадлежит Гитлеру, было бы доказательство, что смерть наступила в результате пулевого ранения. Ход мыслей Серова раскрывают многие фразы в материалах фолиантов: «предполагаемое самоубийство», «воображаемая смерть» и тому подобное — они свидетельствуют о его убеждении, что любой труп, который предположительно застрелили выстрелом в голову, а потом инсценировали самоубийство с помощью цианистого калия, не мог принадлежать фюреру, а должен был принадлежать его двойнику.

Частью этого колоссального расследования, предпринятого многоликим НКВД, стали оперативные группы в каждом крупном немецком городе, оказавшемся после войны под контролем советских войск, которые занялись поиском доказательств наличия двойников, известных местному населению.

Эта, казалось бы, немыслимая задача быстро дала свои результаты. Оперативная группа в городе Бернау получила информацию о некоем Густаве Велере, который был очень похож на фюрера. До 1944 года он проживал в Берлине. Его неоднократно вызывало гестапо и предлагало изменить прическу и сбрить усики. НКВД выяснил, что Велера вызывал лично Гиммлер и предупредил его: «Если ты по-прежнему будешь причесываться так же, как фюрер, то исчезнешь навсегда».

НКВД старался найти следы Велера и допрашивал сотрудников гестапо, имевших отношение к этому делу. В донесениях НКВД была фотография Велера. На ней он очень напоминал Гитлера.

Невозможно было увязать живого Велера с мертвым фюрером, но скрупулезные допросы сотрудников гестапо подтвердили, что двойники существовали и гестапо знало о них. Эти донесения из Берлина вынуждали советских чиновников изменить свое отношение к захваченным ими обитателям бункера.

Обнаруженные в московских архивах инструкции, касающиеся операции «Миф», включают пункт, подчеркивающий необходимость систематического подхода: «Наличие серьезных разночтений в данных о предполагаемом самоубийстве Гитлера требуют тщательной проверки. Необходимо осуществить тщательное и всеобъемлющее расследование версий о «самоубийстве» в соответствии с разработанным планом».

Пункт 3 этого плана предусматривал: «Обеспечить, чтобы в камере каждого подследственного был агент».

НКВД теперь готовился к «активным допросам». Начальнику Бутырской тюрьмы было приказано оборудовать камеры на двоих, хорошо изолированные друг от друга. Один из этих двоих должен был быть агентом НКВД. Начальник тюрьмы должен был также подготовить нужное количество помещений для допросов и обеспечить «особые меры» для наблюдения за арестованными, их охрану и сопровождение.

Из московских лагерей, где содержались военнопленные, отобрали восемь заключенных — тех, кто служил в бункере до самого конца, включая Линге и Баура. Протоколы допросов, которые длились по восемь-девять часов и проходили большей частью по ночам, в делах отсутствуют, их заменяют конспекты. Тем не менее можно установить, что Линге и Бауру не разрешали днем спать, их одели в рваное тряпье, что усугубляло испытываемый ими ужас.

Из документов явствует, что Линге не доверяли. Когда его схватили, он дал сомнительные показания, будто бы заранее приготовил одно одеяло, чтобы завернуть в него труп, и положил это одеяло в коридоре около комнаты Гитлера в ожидании его самоубийства. Как это могло бытъ, спрашивали советские следователи, когда должно было быть два самоубийства? При такой похвальной предусмотрительности нужно было бы приготовить два одеяла?!

Более того, хотя Линге корчился от ярости и страха, вызванных холодом и голодом, он говорил своему сокамернику (агенту НКВД, немцу, которого звали Бемен), что никогда не расколется и поэтому его нельзя будет обвинить во лжи, потому что только Мартин Борман и он знают правду!

Тем не менее следователи были уверены, что он лжет и что он намеренно отослал в последнюю минуту из кабинета Гитлера второго камердинера, чтобы он, Линге, «освободился от свидетеля». Во всех показаниях, которые Линге давал советским следователям, он ни разу не упоминал о каком-либо запахе вроде цианида, а только о едком дымке, в отношении которого они не верили, что его можно было унюхать через закрытую дверь, не пропускавшую запахов.

Высокомерие советских следователей, допрашивавших Линге насчет пулевой раны на виске у Гитлера — по словам Линге, «маленькая капля крови», — заставило его после возвращения в камеру признаться Бемену. Донесение Бемена представляет собой весьма интересное чтение: задаваемые ему провокационные вопросы вызвали у Линге ответ, от которого у меня глаза на лоб полезли от удивления:

«Они спрашивали меня о пулевом отверстии и о том, были ли на одежде следы крови. Я ответил, что заметил кровавое пятно на правом виске —- красное пятно — размером не больше трех почтовых марок. Я не знал, действительно ли это рана от пули —это красное пятно могли и нарисовать».

Как мог Линге, якобы последний человек, который видел Гитлера живым, и первый, кто увидел его труп, даже предполагать, что пулевая рана могла быть нарисована? Это весьма странное заявление, к тому же одно из многих подобных. Интересно также, что «маленькая капля крови» на виске увеличилась до размера трех почтовых марок, чтобы удовлетворить допрашивающих, и что в первоначальных показаниях Линге утверждал, что видел кровь на левом виске.

Я должен согласиться с позицией следователя, допрашивавшего Линге, что невозможно поверить, чтобы Линге не мог описать более точно рану на виске, если он видел ее на самом деле. Вместо этого Линге даже не приблизился к истине, хотя предполагаемое пулевое ранение было основой его показаний. Я согласен, что это только подтверждает отсутствие какой-либо раны от пули.

В показаниях Линге есть одна весьма интересная фраза. Линге утверждал, что вошел в кабинет Бормана, чтобы сказать ему: «Это произошло, министр», — якобы имея в виду, что Гитлер застрелился. Но в тот момент Линге, как предполагается, не открывал дверь в комнату Гитлера, и эта фраза приобретает иное значение, которое мы рассмотрим ниже.

Показания Линге в отношении Евы Браун также весьма причудливы: не говоря уже о том, что он не заметил никаких следов на теле, Линге, похоже, не мог вспомнить и остальные детали, даже такую, как кто именно выносил тело Евы из бункера.

Из показаний Линге становится ясно, что советские следователи подозревали, что если и был выстрел, покончивший с Гитлером, то ответственность за это лежит на Линге. (На это намекает и Елена Ржевская, одна из переводчиц при допросах Линге, в своей книге «Конец мифа Гитлера».) Завершающий комментарий офицера НКВД, проводившего допросы Линге, в разделе, посвященном версии Линге о предполагаемом самоубийстве, звучит так: «Я лично никогда не слышал ни об одном случае, когда муж и жена, совершая самоубийство, прибегали к разным способам. Точно так же не могу себе представить, чтобы эти люди мирно сидели рядышком на диване».

Допросы Баура, который тоже подвергался пыткам голодом и холодом и который делил камеру с агентом «Б-III»,также содержат некоторые интересные моменты. Баур страдал обмороками и депрессией, но в общем оставался «слишком спокойным». Тем не менее он рассказывал, что «узнал о смерти Гитлера от Геббельса и Бормана, когда трупы уже были сожжены в саду. Его ничто не удивило, кроме того, что вождь застрелился из обычного армейского пистолета, а не воспользовался своим прекрасным личным оружием». (Читатели припомнят, что на полу лежали не один, а два прекрасных личных пистолета «вальтер»; никто до этого не упоминал армейский пистолет.)

Советские следователи отнеслись весьма подозрительно насчет «банальностей в рассказе о том, как он прощался с Гитлером», особенно имея в виду, что Баур не только не подошел к телу, но и не попрощался ни с кем, не стал расспрашивать других свидетелей в Берлине и даже в советских лагерях, что же в действительности случилось с Гитлером, — факт, который они сочли «странным безразличием». Они считали ответ Баура, что он намеревался выяснить все после того, как спасется из бункера, очевидной ложью, учитывая то, что они знали от своих агентов, помещенных среди заключенных. Они были уверены, что его реакция является следствием чувства вины, и неоднок ратно предлагали своим начальникам в НКВД «признать тот факт, что Баур так невозмутим, потому что он знает, что это все обман».

Бесконечные часы перекрестных допросов свидетелей не приблизили следователей к истине. Серов приходил в отчаяние, но он уже подготавливал арену для нового раунда жульничества.

ПОСМЕРТНЫЙ ПОДЛОГ № 3

В мае 1946 года — через год после произошедших событий — в Берлине воссоздали бункер так, словно все это произошло только что и ранее не было никакого расследования. Был составлен план расположения мебели, причем разыскали и восстановили ту мебель, которая была увезена.

Такая реконструкция производила впечатление, но к 1946 году бункер оказался затоплен более чем на 30 сантиметров — холодная черная вода хлюпала в помещениях, о которых шла речь, оставляя на полу слизь, влажный затхлый воздух способствовал появлению на стенах грибка, от которого они почернели. Восстановление событий носило фарсовый характер. И Линге, и Баур, от которых потребовали, чтобы они воспроизвели свои движения, чувствовали себя после этого эксперимента гораздо увереннее, чем до него. Стоит ли этому удивляться!

14 мая Линге привели в комнату Гитлера и потребовали, чтобы он подтвердил местоположение письменного стола, дивана и буфета. Как утверждают, он это проделал. Только тогда все встало на свои места. В московских архивах зафиксировано, что «все следы крови и брызги на диване и на стене были измерены и записаны, а части дивана и его обивки взяты для анализа. Со стен взяли обрывки обоев».

Доклад НКВД утверждает, что после исследования 1946 года профессор Семеновский выразил уверенность, что «кровь на стене и на диване имела своей первопричиной выстрел в голову объекта., сидевшего в правом углу дивана». Это утверждение заслуживает внимания, поскольку очень важный отчет Семеновского весьма примечательно не вошел в число дополнительных свидетельств.

Как станет ясно позднее, весьма маловероятно, что Семеновский давал такие комментарии до того, как из Москвы пришли результаты анализов обрывков обоев. Это категорически противоречило бы его профессиональному чутью. На этом этапе Семеновский скорее всего ожидал подтверждения, являются ли эти следы кровью, принадлежит ли эта кровь человеку и какой она группы. Не стал бы он ничего комментировать, не зная результатов анализа группы крови в обильных следах крови, обнаруженных на постели в спальне Гитлера.

Результаты анализов крови говорят сами за себя. НКВД сообщал о них, словно защищаясь, и будет полезно проследить причины этого замешательства.

В советских лабораториях с легкостью идентифицировали группы крови, взятой в мае 1945 года у двух трупов — «Евы» и «Гитлера». Однако в отчетах НКВД их авторы избегали ссылаться на эти определенные в лабораториях группы крови, хотя в то же время выражали негодование тем, что ни Линге, ни Баур не могли вспомнить группу крови Гитлера. Нежелание сотрудников НКВД, чтобы их схватили за руку, объясняет, вероятно, их неспособность определить группы крови обоих трупов.

Отчет утверждал, что следы крови на диване и на кровати принадлежат группе А2 (несмотря на трудности в определении группы). НКВД не упоминал в своем отчете об анализе следов крови на стене, которые были явно неубедительны из-за того, что стена была мокрая.

Примечателен тот факт, что НКВД не сумел снабдить Серова объяснением противоречивых свидетельств, ибо группы крови трупов не совпадали с группами крови на диване и на кровати.

Сотрудники НКВД должны были осознать, что, кто бы ни истекал кровью на диване, истекал ею и на кровати, но эта кровь не принадлежала ни трупу предполагаемого Гитлера, ни трупу предполагаемой Евы Браун.

Если мужской труп, попавший в руки советских следователей, принадлежал Гитлеру, тогда, несмотря на то, что кровь на диване и кровь на кровати не были кровью этого трупа, это могла быть кровь Гитлера.

И точно так же если женский труп не был трупом Евы, то кровь на диване и на кровати могла быть кровью Евы.

Все это вызывает смущение? Сотрудники НКВД, конечно, были смущены. Попробуем поставить себя на их место.

Теперь совершенно ясно, почему они настаивали на том, что кровь на диване и на стене принадлежала человеку, сидевшему в правом углу дивана, но они не уточняли, что эта кровь принадлежала мужчине. Они знали, что не принадлежала!

Сотрудники НКВД теперь решили, что кровать излишне усложняет дело. Они не могли понять, зачем нужно было переносить труп с дивана в спальню и укладывать его на кровать, и уж тем более не было никакой необходимости переносить труп с кровати на диван. Эти проблемы они решили, отказавшись от упоминания кровати.

Однако их всеобъемлющее расследование становилось все более абсурдным. Как мы теперь видим, они не только извратили проблему, связанную с несовпадением групп крови, и сознательно опустили упоминание о следах крови на кровати, они вдобавок солгали насчет следов крови на стене и исказили как мнение Семеновского, так и подлинный характер следов крови на диване.

Дело в том, что мы располагаем независимым свидетельством о характере следов крови в бункере — свидетельством, исходящим от полковника Джона Маккозна, офицера британской разведки, который после первого неофициального посещения бункера в 1945 году получил официальный приказ полковника Дика Уайта вновь посетить бункер в сопровождении английского офицера, говорившего по-русски, взяв с собой достаточно сигарет, чтобы советская охрана кашляла от них до самозабвения, пока Маккоэн будет обыскивать бункер.

Помимо случайной находки под кроватью Гитлера бутылки из-под виски «Дьарз», осмотр, осуществленный Маккоэном, оказался не только уместным, но и полностью подтверждался фотографиями помещений внутри бункера, которые были сделаны фотографом Уильямом Вандивертом; эти фотографии были опубликованы 23 июля 1945 года в журнале «Лайф». Дело в том, что трое сотрудников «Лайфа», одевшись в армейскую форму, проникли в бункер, используя такую же канцерогенную взятку, как и Маккоэн. Фотографии Вандиверта и описание посещения бункера, сделанное его коллегой Перси Паутом, являются нашим вторым свидетельством.

Фотографии центра Берлина, сделанные Вандивертом, очень точно передают атмосферу тех дней — гигантский портрет товарища Сталина, нависавший над главной улицей Берлина — Унтер- ден-Линден, совершенно не по делу окантованный мещанской рамой светлого дерева. Вход в бункер был освещен не так хорошо, но фотография показывала, что стальная дверь была сорвана советскими саперами, использовавшими автогенные аппараты (разрушая, таким образом, миф о том, что первыми в бункер вошли советские женщины-врачи).

В прихожей тухлая вода доходила до лодыжек, ковры хлюпали под ногами. Противогазы, неиспользованные патроны, истлевшая военная форма отмечали продвижение, а на поверхности воды плавало множество бумаг. В прихожей вошедшие обнаружили свидетельства того, что немцы в последнюю минуту перед бегством пытались поджечь помещение: картины на стенах сгорели, однако стулья и столы были различимы в темной комнате.

Совещательная комната Гитлера являла собой картину полного хаоса: бумаги, разбросанные по полу, засаленные столы, лампа для чтения, телефон, деревянный диван с обитой материей спинкой, — но никаких следов крови.

Когда вошли в спальню Гитлера, то увидели картину XVI века — Мадонну с младенцем, — украденную когда-то из Миланского музея. Сейф был вскрыт автогеном и стоял в ногах кровати, дверца сейфа висела, матраца на кровати не было. На фотографиях этой комнаты видны темные пятна на деревянном боку кровати, там, где кровь медленно капала с матраца и скапливалась у боковой деревянной панели. Кровь не протекла на пол — американцы не обнаружили на полу ее следов. (Хотя пол был залит водой, кровь должна была свернуться еще до появления воды и вряд ли ее бы смыло.)

Не без волнения вошли журналисты в гостиную Гитлера, где, как предполагалось, было совершено самоубийство. Перси Наут был одним из первых репортеров, которые интервьюировали Кемпку, офицера, отвечающего за транспорт Гитлера, и записал первоначальный устный рассказ Кемпки о происшедших событиях. Кемпка тогда утверждал, что Ева, сидевшая в правом углу дивана, придвинутого к самой стене в 45 сантиметрах от угла комнаты, застрелила себя в сердце. Гитлер, сидевший рядом с ней, выстрелил себе в правый висок; на его голове была видна только маленькая капля крови, а сам он наклонился вперед, голова его лежала на коленях.

Памятуя об этой картине предполагаемого двойного самоубийства, корреспонденты «Лайфа» с помощью фонаря внимательно осмотрели диван, стену и пол в поисках следов крови. Они безуспешно искали их на стене выше дивана, ничего не обнаружили и на полу, хотя предполагалось, что фюрер наклонился вперед, и вообще не нашли в комнате никаких следов крови, кроме следов на полу справа от дивана.

Фотографии Вандиверта показывают, что свидетельство Наута о «стоячей воде, хлюпающей у нас в ногах», было вполне точным в отношении остальной комнаты и каменного пола около кресла, стоявшего в полутора метрах от дивана с мокрой газетой, облепившей одну из его ножек, но около дивана вода тогда еще не затопила, и любые следы крови можно было бы различить.

Показания Маккоэна тоже совершенно определенно указывают, что единственные следы крови на полу были справа от дивана. Не припоминает он и никаких следов крови на стене над диваном. Оказавшись в бункере раньше, чем команда из «Лайфа», он, однако, сумел снять окровавленные кусочки материи с матраца в спальне Гитлера; следы крови, которые он обнаружил рядом с кроватью, «около внешнего края — лужица крови диаметром в девять дюймов, которая протекла сквозь матрац». Хотя Мак-коэну не удалось найти какие-нибудь следы крови на полу комнаты Гитлера, он обнаружил «несколько капель крови примерно в двух метрах от двери спальни». Его доклад и окровавленные кусочки материи были немедленно отправлены к его шефу, Дику Уайту.

Диван в гостиной был сделан из дерева, причем весьма прочного, деревом была обшита его передняя часть и ручки. На тяжелом бархате с белым рисунком явственно проступали кровавые пятна, как и на светлом дереве. Маккоэн утверждал, что «на ручке дивана были две лужицы застывшей крови, одна чуть больше другой. Большая лужица пролилась на пол».

Фотографии Вандиверта не показывают поверхность правой ручки, но по ним видно, что на задней части ручки имеется с полдюжины струек, одна из которых просочилась струйкой шириной в 2,5 сантиметра на внутреннюю сторону ручки и протекла по ней, не затронув сиденья.

Судя по показаниям сотрудников журнала «Лайф», на внешней части ручки кровь стекала совершенно одинаково, ее оказалось достаточно, чтобы оставить следы на материи и стечь на пол.

Раскрытые недавно московские архивные материалы включают фотографии дивана, сделанные советскими специалистами. Они полностью совпали с американскими фотографиями и описаниями Маккоэна о конструкции дивана. На советских фотографиях обивка была содрана со спинки и с ручек, обнажая обивочный материал. На этой обивке на спинке дивана не видно было никаких следов крови. Не оказалось их и на внутренней обивке правой ручки, кроме как на соединении ручки с сиденьем. Крепление в этом месте было отломано, и на фотографии было ясно видно, где широкая струя крови просочилась сквозь обивку внутрь ручки и дотекла до сиденья, оставив маленькую каплю крови на нижней обивке. Видимо, крови оказалось недостаточно, чтобы она просочилась сквозь обивку в других местах.

Американские и советские фотографии и показания англичанина полностью совпадают. Они свидетельствуют о медленной потере крови, образовавшей по капле две отдельные лужицы с четко обозначенными краями на обивке и на полу. Это типичное излияние крови, которое бывает от порезов на запястье или на обоих запястьях. Кровь на кровати указывает на то, что, кто бы ни был этот человек, истекающий кровью, капли около двери подтверждают, что между комнатами имело место движение.

Доклад серовского НКВД выглядит теперь явным подлогом, преднамеренной попыткой скрыть истину. Не существовало абсолютно никаких доказательств наличия пулевого ранения, но найти такую рану стало первой задачей Серова.

Вид крови всегда производит драматический эффект на непрофессионалов. Команда «Лайфа» решила, что кровь каким-то образом подтверждает, что Ева стреляла себе в грудь и после этого перегнулась через ручку дивана, хотя диван стоял всего в 45 сантиметрах от боковой стены и такое количество крови вряд ли могло вытечь из подобной раны. Даже Маккоэн счел возможным допустить, что фюрер застрелился на кровати, а кто-то другой был убит на диване.

Возвращаясь к затруднениям, которые испытывали НКВД и Серов, становится очевидным, что реакция профессора Семеновского на восстановление драматических событий в бункере ничего не дала с политической точки зрения. Он не был готов высказать какое-либо суждение немедленно и уж тем более поддержать серовскую версию имевших место событии. Вместо этого Семеновский потребовал эксгумации трупов.

В московских архивах зафиксировано, что начальник госпиталя Берлин-Бух получил специальный приказ от военного коменданта Берлина генерала Синева: «Имея в виду необходимость провести специальное медицинское расследование, приказываю освободить помещение для патологоанатомического обследования, которое будет осуществлять профессор Семеновский». Вместе с этим приказом в архивах сохранился приказ по НКВД разрешить доступ к останкам «Гитлера» и «Евы», которые первоначально были захоронены в магдебургском госпитале на территории штаба СМЕРШа.

Однако СМЕРШ не торопился передавать останки, злясь на следственную команду, которая в 1945 году признала причиной смерти отравление цианистым калием. 30 мая командование СМЕРШа направило телеграмму с требованием, чтобы генерал Абакумов (который тогда был министром государственной безопасности) лично дал такое разрешение. Начальник контрразведки советских войск в Германии генерал-лейтенант Зеленин категорически отказался предоставить останки следственной комиссии, по-видимому, в отместку за недоверие и критику расследования, проведенного СМЕРШем в 1945 году.

Теперь развернулась напряженная борьба на самом верху разведывательных органов, ставящая под серьезную угрозу эффективность расследования Семеновского и подвергавшая его даже более сильному давлению, чем его предшественников.

Не имея в своем распоряжении никакого трупа или черепа, которые он мог бы исследовать, Семеновский благоразумно отказался строить догадки. Он не мог позволить, чтобы его профессиональное мнение разнилось с мнением его предшественников. Он должен был согласиться с укрепившимся теперь в советских медицинских кругах мнением, что оба трупа не подверглись отравлению цианистым калием, а ампулы с цианидом были вложены в рот трупам, у которых не было никаких следов пулевых ранений в черепе.

Соперничество между Абакумовым и Серовым зашло в тупик, и в результате профессиональное мнение Семеновского склонилось в пользу либеральной интерпретации НКВД. Высказав свое мнение, Семеновский предоставил сцену новым любителям, чьи свидетельства отличались от его и по содержания, и по своей ценности.

Заключение НКВД гласило: «Загадка ампул с цианистым калием может быть объяснена тем, что они были вложены в рот двух трупов, которыми были подменены Гитлер и Ева, после того как они, вероятно, были застрелены».

Это означало, что НКВД допускает только одну причину, по которой ампулы с цианистым калием могли быть вложены в рот уже мертвых людей: имитировать самоубийства, чтобы скрыть их подлинность. Сотрудники НКВД считали, что эти двое были, по всей вероятности, застрелены, но, как они говорили: «Можно спросить, где же следы пулевых ранений?»

Эта дилемма — и нетерпение Сталина, желавшего получить ответ, — привели, я уверен, к совершению подлога.

В случае с трупом «Гитлера» НКВД нашли весьма удобный способ «разрешить» проблему, ссылаясь на патологоанатомическое заключение 1945 года: «Верхняя часть черепа частично утрачена. Сохранились только нижняя часть затылка и левый висок». (Это заключение в некотором роде противоречит переводу «Документа № 12», цитированному в книге Безыменского, согласно которому в мае 1945 года отсутствовала только верхняя часть затылка.)

Это давало НКВД возможность предполагать, что «Гитлер» мог быть застрелен в рот — пуля вышла через недостающую часть затылка (верхнюю часть свода черепа), которой у них не было. Делая такой вывод, следователи НКВД игнорировали тот факт, что профессора Семеновского просили обследовать эксгумированный труп специально для того чтобы исключить такую возможность осмотреть основание черепа, через который должна была бы пройти любая пуля. Если же, как ранее отмечалось, основание черепа было целым, то такой выстрел был невозможен, хотя такое предположение было весьма желательным.

(Содержание фолиантов вызывает дальнейшие сомнения в подлинности остатков черепа, находившихся в картонной коробке в Москве. Имеется в виду, что следователи НКВД понимали, что утверждение в первом донесении об отсутствии затылочной кости означало, что после выстрела в рот пуля могла выйти именно через эту часть черепа: «В деле 1945 года предусмотрительно было отмечено, что свод черепа отсутствует». Это замечание показывает, что НКВД, по всей видимости, не имел доступа к какому-либо ранее отделенному черепу, и возникает вопрос, был ли отделен череп «Гитлера» от его трупа.)

В качестве альтернативы эксперты НКВД могли полагать, что пуля прошла через отсутствующую часть височной кости (правый висок) и вышла через отсутствующую затылочную стенку. Такая возможность исключалась первым патологоанатомическим осмотром, ибо лежащая под ней перепонка и правая сторона мозга (даже после того, как она была вскрыта и рассечена) не имели никаких следов подобного пулевого ранения.

В случае с «Евой» НКВД столкнулся с еще большими проблемами, потому что, как теперь было установлено, вероятно, к удовлетворению Сталина, женщина эта не умерла от отравления цианистым калием, а, похоже, погибла от шрапнельных ран в грудь —вариант, который никак не вязался с версией о самоубийстве. Следователи НКВД могли полагать, что многочисленные показания, полученные от Линге, Баура, Гюнше и других, были состряпаны с единственной целью заставить их поверить, что настоящие Гитлер и Ева совершили самоубийство. Не хватало одного, необходимого для подтверждения этих показаний, доложенных Сталину, свидетельства — доказательства того, что выстрел в голову (значительная часть которой отсутствовала) не только был произведен, но и что шрапнель поразила женщину уже после того, как ее труп оказался в воронке.

По-видимому, не представляя себе медицинское значение кровотечения в тканях тела, которое происходит только при достаточном кровяном давлении в венах, когда кровь выталкивается и, следовательно, кровотечение должно происходить до наступления смерти, НКВД предполагал, что для того чтобы подтвердить теорию о шрапнели после смерти, все, что им требуется, это найти свидетельства того, что поблизости от трупа имелись еще осколки снарядов. Чтобы доказать, что оба трупа были застрелены, энкавэдэшникам нужны были два обгорелых куска затылочной кости — его и ее — с маленькими дырками от пуль в обоих!

Тогда у них был бы готов сценарий эпического советского фильма: два человека были застрелены, сожжены, похоронены и в рот им вложили ампулы с цианистым калием — вся эта состряпанная история рассказана фанатически преданными эсэсовцами, —и все это для того, чтобы убедить Сталина, что Гитлер мертв, но подлог разоблачен и истина восторжествовала благодаря бдительности советских людей. Подозрения Сталина сняты. Ведь раскрытие подлога с фальшивыми ампулами наполовину убедило его, что трупы Гитлера и Евы тоже были фальшивкой.

Поэтому не вызвало большого удивления, когда московскую комиссию, которая первоначально раскапывала воронку, где были обнаружены трупы, НКВД попросил осмотреть саму эту воронку.

Незарегистрированный документ в московском архиве утверждает: «Это настоящее чудо, что в таком месте, где проходили тысячи людей, найден ответ на вопрос, была ли там стрельба». Далее в документе говорится: «Когда мы начали обследовать дно воронки на глубине 50 —60 сантиметров, то обнаружили лежащие близко друг от друга две частично сгоревшие части черепа. На одной из них было замечено открытое пулевое отверстие. Есть основания предполагать, что выстрел был произведен в рот или выше, в висок, с очень близкой дистанции... Осмотр земли вокруг воронки выявил желтовато-коричневые пятна, образованные осколками снаряда».

После полугодового расследования следователи решили, что теперь дело закончено: два человека умерли от пулевых ранений, ампулы с цианистым калием были вложены им в рот, после того как тела были сожжены; труп женщины, уже находясь в могиле, стал объектом попадания снаряда. Однако имелись серьезные основания сомневаться в идентификации этих трупов как трупов Гитлера и Евы Браун.

Сталин в Москве был все еще неудовлетворен. Никакого заявления не было опубликовано. В настоящее время есть очень веские основания соглашаться с осторожностью Сталина.

Один из самых известных в мире авторитетов в области патологоанатомического исследования сгоревших трупов — профессор Тони Бузутилл из Эдинбургского университета (его привлекали к обследованию трупов, сгоревших после воздушных катастроф в Локерби и Амстердаме). Так вот, он подчеркивает, что если нет на то особых причин, то череп обычно обгорает равномерно, не оставляя нетронутых участков, какие, как утверждали, были на черепах, найденных в воронке. Выстрел с близкого расстояния не является основанием для неравномерного обгорання. Если череп был раздроблен сильным выстрелом или если был нанесен мощный удар, способный пробить отверстие в затылочной кости — удар сзади или если что-то обрушилось с большой высоты на голову, —тогда могут обнаружиться необычные поражения. Но наличие пулевого отверстия в результате выстрела с близкого расстояния в одном из предполагаемых «осколков затылочной кости» исключает такую возможность.

Профессор Бузутилл подчеркивает, что если череп лежал так, что огонь не мог опалить ту часть черепа, которая лежала на земле, то можно допустить, что какой-то участок черепа остался необгоревшим, но в песчаной почве бензин впитывается, и труп обгорает и снизу тоже.

Таким образом, «чудом» найденные два осколка затылочной кости вызывают весьма серьезные сомнения.

В действительности материалы московского архива демонстрируют только один из двух остатков кости. Это не часть затылочной кости, похоже, что это часть правой теменной кости, из того места, где соединяются затылочная кость с височной в боковой части черепа, выше и позади виска.

Кость, находящаяся в московском архиве, умещается на ладони, на ней ясно видно выходное пулевое отверстие, проделанное пулей, прошедшей сквозь череп в данном месте под более или менее прямым углом.

Наиболее вероятной причиной такой раны должен был быть прямой выстрел из револьвера сквозь искусно изъятый фрагмент черепа. Альтернативный вариант выстрел из револьвера в неповрежденный череп — представляется нереальным, потому что, зная анатомию черепа, мы понимаем, что такая траектория несовместима с углом, под которым вышла пуля.

Если пуля не отклонилась от своей траектории, она должна была быть выстрелена в районе левой теменной кости (с левой стороны лба) — участок, оказавшийся со вершенно нетронутым в черепе «Гитлера», исследованного советскими патологоанатомами. Вряд ли пуля могла войти в теменную кость с той же стороны, потому что это дало бы в результате совершенно иное выходное отверстие, учитывая угол, под которым сделан выстрел.

Однако пуля могла изменить свою траекторию из-за так называемой клиновидной кости в основании черепа. Выстрел в рот теоретически мог вызвать такое ранение, но только при видимом сильном разрушении основания черепа и нёба, о чем ничего не сказано в акте посмертного обследования 1945 года.

Таким образом, почти с полной уверенностью можно сказать, что кусок теменной кости в московском архиве был подложный и не принадлежал ни одному из трупов, обнаруженных в воронке от снаряда рядом с бункером.

При дальнейшем рассмотрении обстоятельства сожжения трупов подлог оказывается все более очевидным и дилетантским. На этот раз экспертами являются археологи, изучающие сгорание костей, и, в частности, то, как они сгорают при особых обстоятельствах, таких, как погребальный костер или современный крематорий. Жаклин МакКинли из Уорминстера занимается изучением разрушения длинных костей и черепов, другим специалистом в этой области является Майкл Высоцки из Уэльского университета (Кардиф). Оба они описывают, как кости крошатся, становятся белыми, их поверхность начинает напоминать мозаику, после того как она подвергается сильному жару, а череп остается целым в течение довольно долгого времени, поскольку сгорает только внутренний жир. Женские кости обычно разрушаются быстрее, чем мужские.

Внимательное изучение фотографий осколка теменной кости, найденной в московском архиве, показывает, что внутренняя поверхность сравнительно не повреждена, следы обгорання незначительны, в то время как на внешней поверхности есть некоторая другая чернота вокруг пулевого отверстия, но нет никакой белой чешуи, которая свидетельствовала бы о сильном обгорании.

Опытный управляющий крематорием — человек, привычный к переносу трупов, — высказал сомнение, что два куска кости, которые, как предполагается, отвалились, были бы подобраны людьми, переносившими трупы из щели, где их сжигали, к месту захоронения. Его опыт подсказывает, что люди, непривычные к такой работе, поднимают трупы довольно небрежно за руки и за ноги, испытывая отвращение, и вряд ли бы они побеспокоились о том, чтобы подобрать куски костей из горячей грязи. Я готов согласиться с его предположением, тем более учитывая поспешность, с какой трупы были брошены в воронку и небрежно засыпаны сверху землей, как явствует из отчета об их обнаружении. Кроме всего прочего, та похоронная команда, вероятно, работала под орудийным огнем. В этом контексте стоит вспомнить, что вряд ли бы нашелся хоть один квадратный метр земли вокруг Имперской канцелярии, где не были бы найдены осколки снарядов.

По совету Майкла Высоцки я сжег черепа нескольких овец и свиней (в которых было много жира) — одни с пулевыми отверстиями, другие без. Ни разу мне не удалось добиться того эффекта, на котором настаивал НКВД.

Учитывая все вышеизложенное, имеются серьезные основания сомневаться в подлинности этой находки, описанной в фолиантах как два куска «затылочной кости». Можно почти с полной уверенностью считать их подлогом.

Совершенно очевидно, что НКВД, теперь уже не прибегая к помощи Семеновского, воздержался от ссылок на предыдущие заключения, записанные в «Документах № 12 и № 13», на которые Безыменский не ссылается, что раны грудной клетки были нанесены после смерти и не были причиной ее. Имея в виду свое удачное «обнаружение» следов осколков снарядов на окружающем участке земли и находку двух осколков затылочной кости, сотрудники НКВД выдвинули версию — с медицинской точки зрения, безосновательную, — что женщина, чей труп был в их распоряжении, была застрелена выстрелом в голову, а не умерла от имевшихся на трупе ран, причиненных осколками шрапнели.

Единственной причиной, почему первая команда патологоанатомов в 1945 году столкнулась с серьезными трудностями, придя к заключению, что женщина не умерла от ран, стало обнаружение ампул с цианистым калием и уверенность, что имело место отравление цианидом. Если бы не эта убежденность, я уверен, что первая команда патологоанатомов быстро и, я уверен, с некоторым облегчением поставила бы диагноз смерти от осколков снаряда. НКВД, вероятно, вполне умышленно исказил первоначальное медицинское заключение.

Однако мы вправе предположить, что в Москве Сталин вновь теперь был убежден, что труп мужчины почти наверняка принадлежал Гитлеру — благодаря убедительному свидетельству в виде зубного протеза и непоколебимым и внушающим доверие показаниям Кэте Хейзерман.

В архивах не содержится указаний на драматическое расхождение в вещественных доказательствах, но конфликт должен был иметь место, ибо все должны были понимать, что если это труп Гитлера, то не было никакого смысла ни для кого симулировать самоубийство, подкладывая в рот фюреру ампулу с цианистым калием, когда он уже «героически» покончил с собой, «благородно» застрелившись. Версия НКВД выглядела весьма зыбкой.

Сталин стоял перед выбором: или поверить в чудесным образом обнаруженные, хотя и сомнительные доказательства в виде двух обломков черепа и признать, что труп Гитлера был подлогом, или отказаться верить новым вещественным доказательствам, но в этом случае не оказывалось доказательств, дававших основания предполагать, что Гитлер умер от револьверной пули. Можно ли удивляться тому, что Сталин предпочел не выносить свои раздумья на публику.

Все эти манипуляции НКВД были результатом его отчаянных попыток успокоить Сталина. Это стало необходимым только из-за патологоанатомического подлога, в который они включились. Ключ к пониманию событий, происшедших в бункере, лежит в понимании мошенничества нацистов.

Я должен согласиться с профессором Семеновским, что посмертный подлог был осуществлен нацистами с самой очевидной целью: ввести в заблуждение.

Теперь нам известно, что в случае с «Евой Браун» обман заключался в том, как подозревали люди из НКВД, чтобы скрыть подлинность трупа, который, без всяких сомнений, не был трупом Евы.

Но что же с трупом предполагаемого Гитлера?

Пришло время более тщательно рассмотреть другую причину посмертного подлога — сокрытие убийства.