Двойной обман

Глава 9

Это была ее последняя надежда. Если Люк поцелует ее, зная, что это в последний раз, а потом уйдет не оглядываясь, ей придется признать, что это конец. Но если он не сможет — тогда, значит, еще остается шанс.

— Люк, — Оливия подняла лицо, надеясь, что он увидит соблазнительный изгиб ее губ в неверном свете луны, — пожалуйста.

Люк пожал плечами:

— Зачем? Что это даст?

— На память. — Она откинула назад волосы жестом искусительницы.

Люк шагнул к ней, поколебавшись, взял ее лицо в ладони, наклонился и прикоснулся губами к ее губам.

Поцелуй был легким, невесомым, как касание крыльев мотылька. Но все внутри ее тела напряглось, и внизу живота появилась тяжесть, как происходило всегда, когда Люк прикасался к ней.

Она попыталась придвинуться ближе, но он тут же отпустил ее и сделал шаг назад.

Нет! Он не должен оставлять ее. Только не так.

— Это не поцелуй, — прошептала она. — Я имела в виду настоящий.

Он возвышался над ней, огромный, подобный черному великану в лунном свете, и ей вдруг показалось, что он откажется. Затем она почувствовала его пальцы на своей щеке.

— Хорошо. — Его бархатный голос, казалось, коснулся обнаженных нервов. — Будь по-твоему. — Его губы прижались к ней с едва сдерживаемой страстью.

Она застонала и приоткрыла рот, приглашая его язык. Когда же он проник внутрь, скорее безжалостно и бесцеремонно, чем нежно, она поняла, что потеряла его.

Это не напоминало поцелуй мужчины, который ищет примирения. Это был поцелуй человека, который берет, не давая ничего взамен, соблазняет, оставаясь равнодушным. Надо остановиться. Хватит и того, что она потеряла Люка. Если она потеряет гордость, у нее вообще ничего не останется.

Люк не пытался ее удержать. Как только он почувствовал, что она напряглась, тут же отпустил ее.

— Доброй ночи, — сказал он, будто они прощались после первого свидания. — Приятных снов.

Оливия смотрела, как он идет по дорожке, открывает ворота, садится в машину, как машина трогается с места… Потом медленно, едва передвигая ноги, пошла к дому.

— Что случилось, Солнечный Зайчик? — спросил отец. — Почему ты здесь?

Солнечный Зайчик. Он не называл ее так с тех пор, как ей исполнилось двенадцать.

— Честно говоря, не знаю, — сказала она, устраиваясь с чашкой какао у огня рядом с ним. — Кажется, мне некуда идти.

— Я говорил с Люком, но он не хочет ничего слушать.

— Знаю. Он презирает меня.

Отец ничего не сказал в ответ. Оба молча сидели, глядя в огонь, затем Джо тихо проговорил:

— Если ты хочешь вернуть его, тебе придется делать это самой. Ты ведь понимаешь это, правда?

— Да, понимаю. — Она сделала глоток и отставила чашку. — О, папа, я не знаю, как мне быть.

Джо подошел к ней и взял за руку. Неужели перед ним его всегда сдержанная, холодная дочь? Эта дрожащая девочка, которая изо всех сил старается сдержать слезы?

— Не надо, — сказал он, — не плачь, родная. Ты обязательно что-нибудь придумаешь. Он сказал, что вовсе не ненавидит тебя.

Оливия высвободила руку.

— Лучше бы он меня ненавидел. Ненависть все же ближе к любви, чем презрение.

— Ты уверена, что любишь его?

Она опустила глаза.

— Думаю, да. Но может, я вообще не знаю, что такое любовь. Я знаю только одно: мне надо, чтобы Люк вернулся. Не могу смириться с мыслью, что никогда… никогда не буду с ним.

Джо озадаченно потер затылок.

— А ты не думаешь, что в тебе говорит уязвленное самолюбие? Ты ведь не привыкла, чтобы тебя бросали?

Оливия прижала пальцы к вискам.

— Сначала это было именно так. Но откуда ты знаешь?

— Я хорошо тебя знаю, — сказал он. — Ты моя дочь.

— О, папа, — покачала она головой, — ты совсем не знаешь меня.

— Возможно, ты права, — вздохнул он, — а возможно, и нет. Но я всегда любил тебя, Оливия.

Оливия вскинула голову, как будто он ударил ее.

— Нет, вы с мамой не любили меня. Вы хотели, чтобы я умерла вместо Реймонда.

— Это неправда. — Ладонь Джо тяжело опустилась на стол. — Я пытался быть ближе к тебе. Но ты не позволяла. А что касается твоей матери… Она ничего не могла с этим поделать. Она любила тебя, Оливия, но так и не сумела оправиться после смерти Реймонда. У нее была глубокая депрессия. Ты была слишком мала, чтобы это понять. Я и сам до конца не понимал.

— Ты говоришь, у мамы была депрессия, и поэтому нормально, что она не замечала меня? Вы оба забыли о моем дне рождения…

— Забыли о дне рождения? О чем ты говоришь? Мы дарили тебе подарки, устраивали вечеринки каждый год, когда ты была маленькая…

— Не каждый год. Когда мне исполнилось двенадцать, никакой вечеринки не было. Хотя ты обещал. Ты не приехал, — рыдала она. — Я ждала до полуночи.

— Оливия, я не знал. Я помню тот день рождения, о котором ты говоришь. Я был в Нью-Йорке и послал тебе огромную коробку с подарками. Там был громадный мягкий пес и книга о медведях…

Оливия ухватилась за край стола. Пальцы ее похолодели.

— Коробка? Я ничего не получила.

— Но я отправил ее. С курьером. Ты должна была получить.

— Не получала. И праздника не было. И ты даже не спросил меня, как все прошло, когда вернулся домой. Вот почему я подумала…

Джо поднял голову, затем резко отодвинул стул и поднялся.

— Наверное, не спросил, — согласился он. — Но если бы я мог знать… Послушай, Оливия, когда я вернулся из Нью-Йорка, я застал маму в постели со страшной пневмонией. Думаю, беспокоясь о ней, я и в самом деле забыл спросить тебя о вечеринке.

— Я была так уверена, что ты приедешь, — прошептала она.

— Меня задержали. А потом я вернулся и узнал, что мама тяжело заболела.

Оливия чувствовала, как глыба льда внутри ее начинает таять. Она прижала руки к его щекам. Они были влажные и холодные. И она принялась гладить их, вытирая и согревая.

— Я не знала, — сказала она. — Я думала, тебе все равно.

— Ну конечно, нет. — Джо говорил так, словно невидимая рука продолжала сжимать его горло. — Там, внутри посылки, было письмо…

Оливия начала было что-то говорить, но он прервал ее. И в следующее мгновение прижал ее голову к своему плечу, как делал давным-давно, когда она была маленькой девочкой и плакала, поцарапав коленку или локоть.

— Попробуем начать сначала? — спросил он так жалобно и с такой надеждой, что она снова чуть не расплакалась.

— Давай попробуем, — прошептала она.

— Поговорим завтра, — предложил Джо. — Тебе нужно как следует выспаться. А мне нужна хорошая сигара.

Оливия рассмеялась и сразу же почувствовала себя лучше. Поднимаясь в свою старую комнату, она продолжала улыбаться.

Церковные колокола? Оливия протерла глаза, села, увидела голубое покрывало, голубые шторы на окнах и огромный кедр за окном.

Конечно же, она вернулась домой.

Двадцать минут спустя Оливия спустилась к отцу. Он пил кофе и курил очередную сигару в маленькой комнатке, выходившей в сад. Оливия пробежала глазами заголовки, среди которых выделялся один, о парочке, занимавшейся сексом на виду у пассажиров поезда.

— Интересно, пап? — спросила она.

— Тебе не понравится. — Джо поднял голову над газетой. — Я читаю отчет о добыче угля.

Оливия скорчила гримасу:

— Тоска. Секс в поезде гораздо забавнее.

Джо положил газету и откашлялся.

Ого, он, похоже, смущен.

— Все в порядке, пап. Я просто дразню тебя, это шутка.

Джо улыбнулся:

— Давненько этого не было, а? Очень давно.

Она поняла, что он имеет в виду. Они постоянно поддразнивали друг друга, когда Оливия была маленькой.

— Да, — согласилась она, усаживаясь за стол. — Слишком давно. Папа, что мне делать?

— Значит, ты все еще не сдалась?

— Нет. Я не могу с этим смириться.

Джо задумчиво затянулся:

— Я бы сказал, лучшее, что можно сейчас сделать, это на некоторое время предоставить всему идти своим чередом. Получи диплом, потом займись чем-нибудь полезным. Люк не из тех мужчин, которые считают, что женщина должна просто украшать их жизнь.

— Это я знаю. Но я не могу быть медсестрой или кем-нибудь вроде этого.

— Не сомневаюсь, ты что-нибудь придумаешь.