На другой день в квартире Коншина набилось так много народу — было воскресенье, — что Маша даже растерялась: в доме не оказалось ничего, кроме полбутылки коньяка, а между тем событие необходимо было отметить. Впрочем, Левенштейн, приехавший на такси, предусмотрительно не отпустил машину, и уже через час состоялось нечто вроде маленького банкета; в кухне за это время был приготовлен винегрет на двадцать пять человек. Говорили все сразу, перебивая друг друга.
— Зачем же все-таки нашему вурдалаку понадобилась вся эта затея?
— Марья Игнатьевна, кого вы называете вурдалаком — Врубова или Осколкова?
— Обоих.
— Может быть, директору в Академии врезали?
— Какое там!
— Ему просто надоело с нами возиться.
— Товарищи, а может быть, суть дела в Осколкове? Говорят, за ним какое-то уголовное дело?
— Петр Андреевич, почему у вас такое загадочное лицо? Вы что-нибудь знаете?
— Нет.
— Ведь дача Осколкова рядом с вами.
— Ну и что же? Дача как дача.
— Если его снимают или уже сняли, все ясно!
— Вообще говоря, у Врубова, без сомнения, какие-то неприятности. Вы заметили, что с недавних пор он каждый день бывает в Институте? И выглядит плохо.
— Петр Андреевич, расскажите еще раз!
— Да что же рассказывать? Срок конкурса давно прошел, никто не подал, стало быть, и приказа как будто и не было. Никаких претензий. Кроме, впрочем, одной. К Марье Игнатьевне.
— Вот еще! Что же ему от меня надо?
— Немного. Ему не хочется, чтобы вы его поносили в автобусе.
— Поносила, — с гордостью призналась Мария Игнатьевна.
— А ведь, пожалуй что, и не стоило. Доехали бы до дому да и отвели бы душу.
— Собеседник попался хороший.
— Кто же именно?
— Колышкин.
— Какой Колышкин?
— Стеклодув. Я его сто лет знаю.
Все рассмеялись.
— Но не один же Колышкин был в автобусе?
— Разумеется, не один. Полный автобус.
— А голос у вас...
Петр Андреевич прислушался.
— Кажется, звонок?
Он вышел в переднюю, и Володя Кабанов, сияющий, с пакетами, с авоськой, из которой торчали две бутылки шампанского, стремительно влетел в квартиру.
— Держу пари, что не поверите! — кричал он. — Осколкова сняли! Мне Павшин звонил!
— Да что ты говоришь!
— Быть не может!
— Вот бы не поверила!
— Никто не верит. Товарищи, вы понимаете, насколько это ослабляет положение Врубова?
— Теперь все ясно.
— Ведь это все равно что отсечь ему правую руку.
— Петр Андреевич, что же вы молчите?
— Думаю.
— О чем?
— О Саблине. Поработаем год-другой, а потом — к нему.