Глава 8

За мучительно долгую и утомительную ночь я так ни разу и не сомкнула глаз, хотя недомогание ни на минуту не покидало моё непослушное ослабевшее тело. Верная Аста, исполнившая своё обещание, затихла на полу среди мехов и подушек, сморённая сном, и едва слышно сопела. Я лежала в постели, боясь пошевелиться, потому что голова кружилась так, что в один момент я перестала понимать, где небо и где земля. Краски и цвета смешались в полумраке ночи, и на короткий миг я как будто провалилась в беспамятство, но глаза мои при этом всё видели, и страшные мысли не покидали головы. Я пыталась заснуть если не ради себя, то для благополучия ребёнка, но не могла. Всё было тщетно. Так я и замерла на границе забытья и реальности.

Раннее утро принесло рассеянный солнечный свет и небольшое облегчение. Если робкие лучи Соль сумели пробиться сквозь завесу облаков, так редко собиравшихся над Асгардом, значит, гнев Тора постепенно сходил на нет. Всей своей душой я надеялась, что, когда Локи вернётся с очередным блистательным решением сложившегося затруднения, отходчивый громовержец вновь будет приветствовать изворотливого аса как друга и собрата. Мне только и оставалось, что уповать на простоту и доброжелательность сына Одина и кротость его трепетной супруги. Едва я решилась приподняться и сесть в постели, как в двери постучали и с моего позволения на пороге появился Варди. Слуга был бледен и взъерошен, точно и он не ложился спать этой трудной ночью. Оказалось, что, не желая испытывать терпение Всеотца и его вспыльчивого сына, Локи без промедления отправился в Свартхейм.

И, хотя я вспоминала рассказы мужа о тёмном, холодном и сыром обиталище цвергов с содроганием, это была добрая весть, насколько она могла бы быть доброй тем волнительным и сумбурным утром. С карликами-мастерами Локи водил дружбу, будучи одним из немногих, кого подозрительные и сварливые кузнецы принимали благосклонно. Жители Свартхейма отличались сложным нравом, были неприветливы, грубы и алчны, однако приятная внешность Локи, его природное обаяние и остроумие, скреплённые изысканной и умелой лестью, позволили богу лукавства совершенно очаровать мнительный народец. И если в каком из миров у Локи и было меньше всего врагов и недоброжелателей, так это в подземной стране цвергов.

Кроме того, карлики были самыми большими умельцами в кузнечном деле и равным им не находилось больше нигде. Казалось забавным, но именно из-под их коротких неловких ручонок выходили самые поразительные вещицы и диковинки, обладавшие подчас немалой магической силой. И уж кто, как не самый большой ценитель редкой искусной работы, сумел бы подобрать ключ к ожесточённым сердцам гордых мастеров? Локи искренне интересовался и восхищался ремеслом тёмных альвов, чем каждый новый раз тешил их раздутое самолюбие. Так он со временем сумел втереться в доверие к неприветливым и злобным уродцам. И теперь они могли бы здорово выручить бога обмана. Вот же хитрец, никогда не упустит своего! С этой согревающей душу мыслью я незаметно для самой себя провалилась в сон.

Проснувшись пару часов спустя, я почувствовала себя лучше. Соль успела пройти оставшуюся до полудня часть своего каждодневного пути и теперь сияла высоко над Асгардом. Я не сразу поняла, что если это так, значит, утренняя дымка совсем рассеялась, что сулило добрые вести. Приподнявшись на локте, я осмотрелась. Асты в покоях уже не было. Должно быть, бойкая служанка вернулась к работе. Рассудив, что и мне следовало бы вспомнить об обязанностях госпожи огненного чертога, я села среди покрывал и подушек. Мне требовалось несколько минут, чтобы понять, унялось ли головокружение и могу ли я встать с постели, буду ли держаться на ногах. К счастью, слабость отступила, и я была готова встретить новый день с ясной головой. Пусть даже я пропустила добрую его половину.

Я не спеша покинула покои, спустилась в зал купален и с непередаваемым удовольствием смыла со своих плеч последние следы усталости. Ида, подоспевшая в самый подходящий момент, во всём помогала мне. Её удивительно нежные для служанки руки обладали какой-то благодатной силой. Ида была тихой и смиренной девушкой, отчего часто оказывалась незамеченной или неоценённой по достоинству, но в ней таилось столько бескорыстной доброты, честности и преданности, что я любила её больше всех вокруг, словно младшую сестру. И милая спутница отвечала мне взаимностью — я видела это по её сияющим глазам, угадывала в мягкости ласкового голоса. Служанка сопровождала меня весь этот долгий день. Время от времени я посылала её свидеться с Варди и узнать, нет ли каких-нибудь важных вестей. Я томилась нетерпением, но, увы, без каверзного рыжеволосого Локи Асгард, казалось, замирал. Всюду господствовали тишина и спокойствие. Везде, кроме моего глупого любящего сердца.

Признаться, я не знала, как далеко и долго нужно спускаться в Свартхейм. Мир цвергов был вторым местом, кроме, разумеется, владений Хель, где мне никогда не захотелось бы побывать. Даже к Муспельхейму я проявляла больше любопытства, пусть и не сумела бы выстоять перед его всепоглощающим жаром. А впрочем… Сколько раз я оказывалась такой стойкой перед буйной властью всепожирающего пламени, что удивляла не только всех окружающих, но и себя саму? И всё же мне было совершенно неясно, когда я сумею вновь увидеть своего злокозненного повелителя и сколько времени проведу в невыносимом одиночестве. Чтобы поменьше думать об этом, я занимала свой день заботой о чертоге и его обитателях, за всем наблюдала и всем распоряжалась, до самого захода солнца была на ногах, чем вызвала безмолвное порицание Рагны и Асты. Наивные добрые девушки… Они не понимали, что никакая усталость не могла сравниться с тем страшным безумием, что творилось в моей голове, если я останавливалась хоть на мгновение. Отчего-то теперь я совсем не выносила одиночества.

Как бы я ни стремилась обмануть ход времени, оно дразнило и казнило меня, лишь сильнее растягиваясь. Когда я вновь оказалась в своих покоях, успев надеть просторное ночное платье и расплетая непослушные длинные волосы, минуло, казалось, уже много лет. Как же я ненавидела засыпать без своего повелителя! Его отсутствие заставляло перемениться и ночь, и сумрак, и постель. Как мне было холодно и одиноко без его решительных горячих рук, до чего же неспокойно на душе. Бросив быстрый взгляд на свою пустую постель, я вздохнула. Вечер ещё не успел стать поздним, и мне ничуть не хотелось спать, но я должна была отдохнуть и набраться сил ради своего малыша. К тому же, я робко надеялась, что сон поможет мне пережить остаток этого долгого дня.

Я едва присела на краешек постели, когда внизу послышался страшный шум и грохот, заставивший содрогнуться весь чертог. Я вскрикнула, ощутив некий необъяснимый порыв, незримую волну, ударившую в моё тело, — я чувствовала её каждой частичкой кожи. Сердце взвилось к горлу и стучало как будто где-то между ключиц. Последний раз я испытывала нечто подобное, когда назвала имя Гулльвейг при Всеотце, и короткий гнев его сотряс Вальхаллу до основания. Только в этот раз наваждение оказалось во много раз сильнее. Гул внизу разрастался. Послышались озабоченные взволнованные голоса, торопливые шаги, обеспокоенные переговоры. Против воли мне вспомнилась та кошмарная ночь, когда турсы ворвались в золотые палаты. Тревожно обернувшись, я взглянула на деревянные двери, ведущие на веранду, и прислушалась. И хотя за моими плечами стояла умиротворяющая тишина, я испытала неуправляемый страх, подстегнувший меня и вынудивший подняться на ноги, оставить покои.

Ярусом ниже собирались обитатели золотого дворца. Со стороны главного входа к ним стекалась озадаченная стража. Воины были бледны, точно повидали саму Хель, и выглядели очень потерянными. Я проследила взглядом их путь от самых дверей и против воли вздрогнула. Крепкие высокие двери были выбиты и обуглены ближе к центру, кое-где оплавилась украшавшая их позолота. Всё прояснилось, и в тот же миг пронзительная дрожь ледяным касанием прошлась по спине, дыхание перехватило. Давно — возможно, никогда вовсе — я не видела бога огня в таком неистовом бешенстве. Что могло ввергнуть его в столь безудержный гнев?

Вздохнув, я поманила за собой стражу, приставленную к моим покоям, и медленно спустилась по лестнице, держась за ограждение. Горький опыт научил меня быть очень внимательной даже в моменты сильного смятения. Пусть моё сердце выпрыгивало из груди при каждом шаге, я старалась оставаться спокойной. И если не удастся быть, то хотя бы выглядеть. Огненные следы — горящий край расшитого полотна, почерневшая резьба, копоть на редком щите — привели меня к плотно затворённым дверям просторного каминного зала, где иногда приближенные хозяина чертога собирались все вместе после вечерней трапезы. Признаться, затворённые — это не слишком подходящее слово. Двери были захлопнуты с необыкновенной яростью и силой — об этом говорила глубокая трещина, расколовшая одну из створок в верхней части. Внутри раздавался шум страшного погрома, приводивший слуг в неясный трепет.

— Что здесь происходит? — на звук моего строгого голоса они обернулись, чуть помедлив, расступились, и вперёд вышла Рагна. Как и стража, она была устрашающе бледна, руки у стойкой и хладнокровной девушки ходили ходуном.

— Госпожа, — опомнившись, поклонилась она. — Я не до конца понимаю, что происходит, госпожа Сигюн. Повелитель вернулся в чертог, но он… — Рагна сглотнула, сама того не замечая, облизнула пересохшие губы. — Он не в себе. Сказать в ярости — мало. Господин всё сносит на своём пути… — это мне было ясно. Как и любому, кто не был слеп. Вздохнув, чтобы набраться храбрости, я обогнула Рагну и приблизилась к дверям. Служанка была так поражена принятым мною опрометчивым решением, что в исступлении замерла на месте, а придя в себя, побелела ещё сильнее, резко обернулась и схватила меня за локоть. Как вовсе не дозволено служанке, надо заметить.

— Госпожа, одумайтесь! — продолжала девушка, дрожа от волнения, — я впервые видела её такой уязвимой. — Вам нельзя туда входить! Я не позволю… — добавляла уже тише, срывающимся голосом. Я понимала, откуда произрастала подобная дерзость, и, тем не менее, с возмущением и неудовольствием взглянула на забывшуюся прислужницу. — Велите выгнать меня из дворца, отдать на растерзание, казнить, но я не дам Вам войти в этот зал! Вы пострадаете! — я постаралась высвободить локоть из цепких пальцев удивительно сильной девушки, но руки её, казалось, одеревенели — не представлялось возможным разнять их. Я сжала губы и нашла взглядом Варди, кивнула в сторону смутьянки, отдавая безмолвный приказ.

Стражник посмотрел на меня долгим испытующим взглядом, а затем призвал своего соратника. Непоколебимый мужчина оттащил упирающуюся Рагну в сторону. Я с сочувствием смотрела на неё. Я понимала чувства и мотивы служанки, но она совсем не понимала меня в тот миг. Она мыслила поверхностно. Конечно, Локи опасен в гневе — не нужно быть мудрецом, чтобы понять это. Но что знала только я одна, так это то, что ярость бога огня наиболее разрушительна прежде всего для него самого. И в такие моменты, страшные не только для обитателей пламенного чертога, но и для их повелителя, я одна могла спасти и исцелить его. И он нуждался в спасении. Даже если никогда не решился бы признаться себе в этом. Конечно, я рисковала. Но на сей раз, по крайней мере, я совершала неосторожный поступок осознанно.

— Госпожа, я не смею Вам перечить, — приблизившись, приглушённым голосом начал Варди. — Однако Рагна права: будьте же благоразумны. Позвольте ярости повелителя утихнуть, не подвергайте себя и дитя опасности.

— Она не утихнет, Варди. Ты видел вывороченные двери? Слышишь шум внутри? Что, если после расколотой надвое окажется твоя голова?.. — стражник отступил и склонился. Сообразительный юноша был меньше, нежели Рагна, подвержен влиянию чувств хотя бы потому, что являлся мужчиной и воином. Он умел трезво мыслить и предугадывать последствия. Не желая больше никого слушать, я распахнула двери, вошла в зал и прикрыла их за спиной, пока безрассудная смелость не покинула меня.

На несколько мгновений я очутилась в своём собственном маленьком Муспельхейме. Жар дохнул в лицо, всколыхнул волосы, и в ту же минуту время замедлилось, почти остановилось. Всё вокруг полыхало: дерево, ткани, меха — однако огонь не покачивался из стороны в сторону, а взмывал к самым сводам прямым и ровным столбом, слепя глаза. Сказать, что было жарко, — значит, ничего не сказать, в том неожиданном и страшном пекле я слабела и почти не могла дышать. Предмет драгоценного убранства пролетел над моей головой — я успела пригнуться только потому, что время для меня изменило свой обычный ход. В другом конце зала возвышался Локи. Он стоял ко мне спиной и не заметил, как я вошла. Тело супруга трясло, словно в судороге, волосы и кисти рук его были объяты пламенем: огонь зло вздрагивал, точно жаждал обрести свободу, но что-то всё ещё сдерживало его.

Не скрою: я испугалась. Но боялась я вовсе не гнева супруга, а того, что он постепенно терял власть над своей разрушительной силой. И она желала подчинить его, я понимала это с удивительной ясностью, сама не зная почему. Дай ей волю, и она поглотит не только Локи и золотой чертог, но и весь Асгард. И единственное, что я понимала среди всего этого пылающего ужаса, — Локи сломлен. Я угадывала это по его напряжённой позе, по дрожащим пальцам, по тяжёлому хриплому дыханию. И я умирала от боли. Каждую минуту, что я пробиралась к нему сквозь столпы огня, через острые обломки и утварь, летавшие округ, точно пыль, через жар, и страх, и жжение опалённой кожи. Это не похоже было на правду. Не похоже даже на самый пугающий кошмар. Разве что на последнюю агонию умирающего сознания.

Я смутно помню себя в те мгновения. Думаю, я и мыслить была неспособна, полностью слившись с наитием, что вело и направляло, что позволило мне уцелеть. Мир позволил мне уцелеть, те тонкие дрожащие невидимые струны, что складываются в мелодию и многообразие жизни. Мой собственный дар, моя сила были так обострены, что, казалось, я могла коснуться их кончиками пальцев, изменить саму ткань мироздания. Гул этих струн, таинственных нитей, из которых было соткано всё сущее, наполнял меня и переливался через край, пульсируя, нарастая, усиливаясь. Я задыхалась. То ли от жара и духоты, то ли от мощи, которую не была способна не то что удержать, но даже осознать. Силы соприкосновения с жизнью. Дара открытого сердца.

Я очнулась, только когда бессознательно обхватила тело супруга, приникла к нему со спины, грозя обжечься и покалечиться, обняла за пояс и неверными губами произнесла его имя. Локи прогнулся назад, резко откинув голову, согнув руки и сжав побелевшие пальцы в кулаки, точно я причинила ему мучительную боль. На некоторое время он так и замер, словно каменное изваяние, пламя вокруг нас взвилось сильнее и ударило в своды, жаждая обрушить их на наши головы. Меня снова обдало жаром, и боль пронзила тонкое тело. Не похожая на ожог боль… Не резкая, а скорее ноющая, мучительная, точно стягивают кожу, с медленным упоением, слой за слоем. Не выдержав страшной пытки, я приглушённо закричала. Голос звучал далёким эхом, точно и не мой вовсе. Локи рухнул на колени. Пламя опало. Время возвратило себе привычный ход.

Я стояла на полусогнутых ногах ни жива ни мертва и глядела на свои дрожащие руки, поднятые перед лицом. Как ни странно, ожогов на них не было, хотя мне казалось, на всей коже не должно остаться живого места. Боль отступала вместе с последними отсветами пламени, возвращавшегося в отведённое ему место посреди камина. Локи сидел на коленях, склонив голову и едва заметно покачиваясь, будто был не в себе. Руки его без сил свисали вниз, пальцы чуть вздрагивали. По-прежнему задыхаясь, но уже больше от трепета и волнения, я сделала неуверенный шаг вперёд, точно проверяла, могу ли ещё ходить, наклонилась и коснулась плеча мужа. Спутанные рыжие волосы полностью скрывали от меня его лицо, и я почти не слышала его дыхания. Страх овладел мной без остатка.

— Локи… — едва справляясь с голосом, позвала я, стараясь вложить в него всю ту нежность, что осталась внутри. Мужчина вздрогнул, словно давно позабыл собственное имя, а затем с трудом приподнял руку, опустил тонкие пальцы на мою ладонь, так и замершую на его плече, слабо сжал их. Он молчал, и безмолвие становилось невыносимым. Сомкнув приоткрытые губы, свободной ладонью я дотронулась до его взлохмаченных волос и постаралась убрать их от лица. — Повелитель мой, скажи хоть слово… — взмолилась я, наклоняясь ближе. Локи обернулся, взглянул из-за плеча. Едва не закричав, я отшатнулась прочь, отняла руки.

Губы бога лукавства были сшиты ремнями.

Кровоточащие, плотно сомкнутые, болезненно искривлённые, они улыбались. Зловеще и неестественно. При этом глаза Локи смотрели на меня так, что словами не передать. Сколько в них было ненависти, страдания, унижения, но прежде всего отчаяния. Беспросветного непреодолимого отчаяния и безнадёжности. Они блестели. Гордец никогда не позволил бы слезам показаться на глазах, но, клянусь, они блестели в самой их глубине. Сердце моё почти остановилось, дыхание перекрыл ком горечи и собственных слёз, зародившихся даже не в груди, а будто сразу в горле.

— Кто? — сипящим, неподвластным мне голосом спросила я. — Кто смел такое сотворить с тобой? — и хотя глаза мои плакали, отпуская на волю сострадание и душевную боль, губы перекосило от гнева — я чувствовала это по напряжённым уголкам, тянущимся к низу, по злой дрожи всей нижней половины лица. Я не владела собой — я это знала. Да и как тут можно было сохранить самообладание? Как можно описать словами то многообразие противоречивых чувств, какие испытываешь, если кто-то надругался и унизил твоего любимого? О, это не боль и не ненависть — их, поверьте мне, недостаточно — это ощущение, которому не придумано названия, мучительное и уничтожающее. — Мой бедный Локи, — с горечью прошептала я, приблизившись и опустившись перед ним на колени. — Я уничтожу того, по чьей вине это произошло, — и, повинуясь бессознательному порыву, я сжала мужа в объятиях. Я не лукавила. Мной овладела такая ярость, что не умещалась в груди, и я едва могла дышать. Двуликий бог не сопротивлялся, безвольно склонившись ко мне и так же безвольно положив голову на моё плечо. И это было хуже всего. Он действительно был сломлен: так, как я и представить себе не могла.

Я мало припомню моментов за нашу долгую жизнь, когда Локи позволял себе проявить слабость, хоть на миг утратить уверенность в себе. В тот вечер, однако, он был так безразличен ко всему, что я не уверена даже, помнил ли он себя, осознавал, где находится и что творит, ослеплённый болью и ненавистью. Какая ирония — он не мог сказать мне об этом. Какой-то самонадеянный наглец, вероломное чудовище лишило бога обмана его главной силы — не власти над пламенем вовсе, а насмешки, издевательской лукавой улыбки, точных остроумных речей, хитрости, изворотливости, обходительности — всего, из чего он на самом деле был соткан. Я могла бы позабыть его лицо в тот вечер, но не блестящие тёмные глаза — и живые, и равнодушные — такие же мечущиеся и противоречивые, как их владелец.

Я стояла перед ним на коленях, обняв горящие щёки, сочувственно приоткрыв губы и не сводя с него взора. Так продолжалось несколько долгих мгновений, в которые ни он, ни я не были способны пошевелиться, прервать свою безмолвную связь. Затем я ослабела и без сил опустилась на пол, сделала жадный глубокий вдох. Голова кружилась. Сколько я не спала? Одну ночь, другую? Несколько лет? Да и то непередаваемое потрясение, которое мне только что довелось испытать и телом, и душой, не прибавляло сил. Локи тяжело обрушился рядом, я едва успела поймать его голову, чтобы обессиленный супруг не ударился о камень. Мы выгорели. Накал страстей был слишком высок. Слишком. Слишком много бессильной ярости, неуправляемого отчаяния, изматывающей боли, выводящей из себя несправедливости. Кому это было по плечу? Будь ты хоть сотни раз воин, повелитель, бог, ты всё же смертен. Тебе не чужды слабости человека. Всему есть предел.

Локи страдал и страдал очень сильно. Я видела это по его бледному лицу, по измученным блестящим глазам и бездумному взгляду, по нахмуренным бровям и морщинам, глубоко залёгшим у него на лбу. Крепкий ас то проваливался в забытьё, то снова приходил в себя, смотрел на меня невидящим безразличным взором и опускал утомлённые веки. Густые медные ресницы его вздрагивали, точно в короткие минуты беспамятства ему снились кошмары. Возможно, он бредил — так или иначе что-то снова и снова заставляло изведённого мужа возвращаться в жестокую реальность. Я понимала, что его состояние не ограничивается прошитыми по живому ремнями. Бог огня успел совершить путешествие в другой мир, почти наверняка давно не ел и не спал, а после неуправляемой и крайне мощной вспышки гнева, выплеска свой разрушительной силы был совершенно истощён.

Его горящая рыжеволосая голова лежала у меня на коленях, и я ласково перебирала спутанные курчавые волосы, гладила, чуть надавливая, виски и кожу головы в робкой надежде хоть на мгновение облегчить страдания любимого аса. Я и сама ощущала смертельную усталость и замерла в шаге от того, чтобы лишиться чувств от слабости и переутомления. Однако страстное желание быть рядом и преданная любовь к мужу не позволяли мне отдаться во власть недомогания. Кто-то из нас двоих должен был остаться несгибаемым. В тот миг, увы, эта скорбная участь выпала на мою долю. Я не роптала. Я любила. Я так слепо и всепобеждающе любила раненного уязвимого аса, как никогда прежде. И я готова была защитить его от любой напасти, отвести любое горе, забрать всю боль без остатка. Не имеет значения, что станет со мною, к чему это приведёт. Просто остаться с ним. Укрыть его в своих объятиях ото всего мира и зла. Моей страсти это было под силу.

Наконец, Локи уснул в моих тёплых руках. Он горел — я ощущала это всем телом. Руки затекли, но я не решалась отпустить ослабевшего господина, потревожить его покой. По той же причине я не осмеливалась позвать на помощь. Несмотря на то, что в зале уже давно господствовала тишина, никто из трусливой прислуги не решался заглянуть внутрь. Я так злилась на них, что пообещала себе высечь негодных подчинённых своими же руками, как только представится первая возможность. Точно уловив в напряжённом воздухе эту небеспочвенную угрозу, обитатели золотых палат пришли в движение. В двери постучали. Прошло несколько утомительных раздражающих минут, прежде чем кто-то, наконец, решился войти. Я обернулась, нервным резким кивком головы подозвала слуг к себе.

В числе первых, конечно же, была Рагна. Надо отдать ей должное — девушка взяла себя в руки, вернула обычное хладнокровие и додумалась прежде всего привести с собой Хельгу. Уже за одну только догадливость я была ей крайне признательна. Злость отступала, сменившись невыносимой усталостью. Тело онемело и противно ныло, отчего я сердито дёрнула окаменевшим плечом. Служанки приблизились и, не без труда высвободив руку, я приложила палец к губам, призывая обеих к тишине. Взглянув на спящего повелителя, Рагна вся побелела и в ужасе закрыла лицо руками. Хельга сохранила внешнюю невозмутимость. Сдавалось мне, что опытному лекарю доводилось видеть вещи и пострашнее. И, зная Локи, я не была удивлена.

Деятельная женщина опустилась на колени, стараясь не издавать ни звука, и открыла небольшой ларец, что принесла с собой, ожидая худшего. Мы обменялись взглядами и, кажется, поняли друг друга без слов. Хельга разыскала среди своих принадлежностей небольшое, но очень острое лезвие. Осмелюсь предположить, что оно использовалось для того, чтобы рассекать плоть, значит, уж с тонкими ремнями должно было справиться с лёгкостью. Я бережно перехватила скулы мужа, чтобы было удобнее удерживать его голову в одном положении.

Изнурённый бог обмана не шелохнулся, не приоткрыл глаз. Мои руки были напряжены, однако, к моему удивлению, совсем не дрожали. Насколько я знала, асинье в моём положении непременно должно было поплохеть от увиденного. Однако я, напротив, только сильнее собралась и сосредоточилась. Я хотела избавить любимого аса от страданий как можно скорее. Прочим мыслям, а уж тем более сомнениям и слабостям не было места в моей голове. Хельга кивнула, склонилась над господином и сделала первый надрез. Кто бы ни был бессовестный негодяй, сшивший губы бога лукавства, он преподнёс нам с лекарем изощрённую и неожиданную подлость: заговорённые ремни не поддавались самому острому лезвию.