Дыхание розы

Дом инквизиции, Алансон, Перш, ноябрь 1304 года

Придав своему лицу вежливое и вместе с тем печальное выражение, Никола Флорен рассматривал графа Артюса д’Отона, сидевшего по другую сторону его маленького рабочего стола.

— Поскольку вы, мессир, не являетесь прямым родственником мадам де Суарси, я, как это ни прискорбно, не могу разрешить вам встретиться с ней. Поверьте, мне очень жаль, что я не могу услужить вам, но я подчиняюсь строжайшим правилам.

Флорен выдержал паузу, чтобы оценить эффект, произведенный этим едва скрытым грубым отказом. Артюс оставался невозмутимым, и поэтому инквизитор не заметил ярости, которую графу удавалось сдерживать. Подлое ничтожество упивалось своей властью.

— Как я понял, допрос мадам де Суарси начался.

— Да, это так.

— Вы полагаете, что процесс продолжится?

— Боюсь, что так, мессир граф. Но не пытайтесь добиться от меня других уточнений. Как вы знаете, инквизиторскую процедуру всегда окружает глубокая тайна. В первую очередь мы стараемся защитить честь и достоинство тех, кто попал к нам, вплоть до убедительного доказательства их виновности.

— О, я нисколько не сомневаюсь, что вы весьма озабочены тем, чтобы защитить честь и достоинство мадам де Суарси, — откликнулся Артюс д’Отон.

Флорен, скрестив руки на черной рясе, ждал продолжения. Попытается ли этот могущественный сеньор подкупить его, как во время первой встречи? Будет ли угрожать? Или умолять? А он сам, что предпочел бы он? Разумеется, всего понемножку.

Но вместо этого пухлые губы Артюса расплылись в странной улыбке, в улыбке, обнажившей зубы. К великому изумлению Флорена, который вслед за графом машинально улыбнулся, тот встал.

— Поскольку моя просьба оказалась тщетной, как я и думал, я не хочу больше отнимать у вас время. Итак, до свидания.

После ухода графа Артюса Флорен никак не мог прийти в себя. Что произошло? Почему этот высокомерный грубиян не настаивал? Не было ли это тяжким оскорблением? В самом деле, Флорен почувствовал, как краснеет, словно от пощечины. За кого принимал себя граф? Он ее хотел, свою бабу? Так пусть придет на нее полюбоваться через несколько дней. Поскольку простые допросы не загнали ее в угол, завтра начнется допрос с пристрастием.

Смертельная ярость овладела Флореном, и он все смахнул со своего стола. Стопки дел, записи разлетелись по кабинету. Флорен завопил:

— Аньян, сюда, немедленно!

Молодой клирик тотчас вошел, растерянно глядя на беспорядок. С угрозой в голосе Флорен прорычал:

— Собери, чурбан! Чего ты ждешь?

Приближался девятый час, когда Франческо де Леоне, спрятавшийся под портиком, увидел, как Никола Флорен вышел из Дома инквизиции. Доминиканец ответил смиренной улыбкой на чопорные приветствия некоторых прохожих и свернул на улицу Арш. Леоне опустил на лоб капюшон и поправил короткую приталенную тунику, которую обычно носили ремесленники. На поясе у него был завязан толстый кожаный фартук кузнецов. Он двинулся вслед за инквизитором на расстоянии в несколько туазов. Леоне обогнал грязный мальчишка, внезапно замедливший шаг. Теперь он неторопливо шел, сложив за спиной руки, задрав голову и рассматривая верхние этажи домов. Леоне спрашивал себя, не собирается ли мальчишка что-нибудь украсть.

У рыцаря не было определенного плана, как он и сказал об этом Эрмине после того, как она сыграла роль богатой Маргариты Гале, торопившейся отправить своего свекра к праотцам. Леоне не знал, искал ли он компрометирующие подробности, способные погубить Флорена, или обстоятельства, которые вынудят его убить инквизитора. Леоне был достаточно умен, чтобы понимать: ему необходимо знать о поступках инквизитора все, ведь в случае необходимости само поведение инквизитора могло послужить ему оправданием. Он не собирался прибегать к трусливым и лицемерным уловкам. Леоне взял на себя ответственность за столько смертей. Впрочем, он их не выбирал. Флорен, несмотря на свою подлость, удостоится того, в чем он всегда отказывал своим жертвам: в конфиденциальном Божьем суде. Если он не должен умереть, он не умрет. Госпитальер был убежден в этом.

Инквизитор зашагал быстрее, словно его подгоняло чувство долга. Возможно, Флорен это сделал потому, что они уже были достаточно далеко от площади, на которой возвышался Дом инквизиции, и он не боялся, что его поспешность может кого-либо удивить. Как ни странно, маленький нищий тоже ускорил шаг, держась на том же расстоянии от Флорена. Леоне, привыкший к схваткам, насторожился.

Флорен свернул направо и дошел до Гончарной улицы, а затем неожиданно направился в сторону улицы Крок. Леоне ускорил шаг. Но, когда он обогнул лавочку сапожника, Флорен уже исчез. Леоне лицом к лицу столкнулся с мальчишкой, который тоже казался растерянным. Леоне бросился к нему в тот самый момент, когда мальчишка хотел убежать, и схватил его за тунику.

— Кого ты преследовал?

— Я? Никого, скажете тоже!

Схватив мальчишку за ухо, рыцарь притянул его к себе и, наклонившись, зашептал:

— Ты следил за этим доминиканцем. Не ври мне, а то у меня терпение лопнет.

Мальчишка испугался. Уж слишком странно выглядел этот кузнец. Он задергался, пытаясь вырваться, но безуспешно.

— Оставь меня, — захныкал мальчишка, дрожа.

С угрозой в голосе Леоне предупредил его:

— Ты говоришь и получаешь три прекрасных денье. Затем ты исчезнешь. Я отпущу тебя. Если ты будешь продолжать мне врать, я изобью тебя. И твое тело найдут в Сарте.

При мысли о подобной перспективе глаза маленького нищего наполнились слезами. Но хитрый от природы, он все же решил удостовериться:

— И кто мне скажет, что у кузнеца есть три прекрасных серебряных денье, чтобы заплатить мне? Мой клиент дал один денье сразу же и должен отдать второй за сведения, но он выглядел как знатный сеньор.

Взяв мальчишку за ухо второй рукой, Леоне вытащил из кошелька три монеты.

— Согласен, — пробурчал мальчишка. — И отпусти мое ухо, ты мне делаешь больно, грубиян.

— Если ты попытаешься сбежать…

Мальчишка перебил его, пожав плечами:

— Зачем мне выбирать прыжок в Сарту, когда я могу получить звонкую монету?

Леоне подавил улыбку и отпустил мальчишку, готовый все же броситься на него в любой момент.

— Он мне предложил два турских денье, чтобы я проследил за доминиканцем.

— Ты знаешь, как его зовут?

— Нет.

— Опиши его.

— Он высокий, хорошо сложенный, выше вас, весь темный, вплоть до глаз. Он носит волосы до плеч, роскошную одежду, как могущественные сеньоры, и меч. А раз так, я сказал бы, что он по меньшей мере барон, а может быть, даже граф.

— Сколько ему лет?

— О, он намного старше вас.

— Что именно он хотел?

— Чтобы я тайно проследил за инквизитором и сообщил ему, где тот живет.

Зачем Артюс д’Отон вмешался в эту историю, поскольку Леоне не сомневался, что речь шла именно о графе? Тетушка Леоне, Элевсия де Бофор, вкратце рассказала ему о встрече Аньес де Суарси со своим сюзереном, произошедшей незадолго до ареста молодой женщины.

— Где ты должен с ним встретиться?

— В таверне «Красная кобыла», это…

— Знаю.

Леоне протянул ему деньги, и мальчишка проворно спрятал их под своей туникой.

— Не вздумай возвращаться к своему заказчику, чтобы получить вторую монету, или…

— Знаю, Сарта!

Мальчишка умчался так быстро, что исчез из поля зрения Леоне прежде, чем тот решил, стоит ли за ним следить.

Артюс д’Отон. Враг или друг? Сейчас не время разбираться в этом.

В какой дом мог войти Никола Флорен? Леоне сомневался, что инквизитор заметил за собой слежку. Достаточно было подождать, присев на корточки возле стены, чуть дальше: в конце концов, Флорен скоро появится. Прошло добрых полчаса, в течение которых рыцарю удалось очистить свои мысли от бесконечных предположений, гипотез, вопросов. Не думать вообще — опасное и изнуряющее упражнение для тех, кто привык размышлять. Пойти навстречу пустоте, призвать ее, стать беспомощным означало попытку прикоснуться к бесконечности. Тогда время идет в непредсказуемом ритме. Эта маленькая босоногая девочка, которая обеими руками задирает платье из грубого сукна, подпоясанное на талии веревкой, чтобы взобраться на край канавы и пописать, пристально глядя на вас, сама по себе заполняет всю вселенную. Сколько времени прошло, пока она не встала на ноги и стремглав не убежала прочь? Этот маленький комок пакли, который летит по мостовой, останавливается, затем поднимается, чтобы приземлиться в нескольких футах далее, который вращается, наталкивается на стену и на который наступает сабо, унося его с собой неизвестно куда, на несколько мгновений становится самой важной вещью в мире.

Франческо де Леоне с трудом узнал инквизитора. Как он гордо шагал, этот прекрасный Никола! Он, несомненно, был одним из самых великолепных созданий, с которыми Леоне когда-либо приходилось встречаться. Светский наряд подчеркивал изящество его силуэта. Казалось, Флорен был одет по последней городской моде. Никола сменил черную рясу и длинную белую накидку доминиканца на шелковую камизу, на которую надел бланшет[53], позволявший видеть укороченные ярко-фиолетовые шоссы из телячьей кожи, соединявшиеся с короткими штанами. Парижские модники называли их верхними шоссами. На бланшет был надет гамбуаз[54], расшитый золотыми нитями. Темно-зеленый камзол[55] из тонкой овечьей шерсти с прорезями вместо рукавов, чтобы можно было видеть рукава гамбуаза, был перехвачен на талии поясом, украшенным изящными золотыми изделиями. Упленд[56], открытый спереди и с прорезями по бокам, мог бы заставить многих сеньоров побледнеть от зависти. Наконец, конусообразная шапочка более светлого, чем камзол, зеленого цвета, верхушку которой он опустил на манер молодых честолюбивых придворных, скрывала его тонзуру.

Франческо де Леоне подумал о вещах, которые им выдавали при вступлении в орден. Кроме смены постельного и столового белья они получали две рубахи, две пары лосин, две пары брак, поясной жупан[57], шубу и две накидки, одна из которых была зимней, то есть подбитой мехом, а также шапку и котту с поясом. Когда одежда и простыни протирались до дыр, госпитальеры должны были предъявлять их брату интенданту, чтобы тот убедился в их негодности и заменил. Взамен они отдавали ордену все свое имущество. В случае Франческо речь шла о значительном состоянии, оставшемся ему от матери. Тем не менее Леоне нисколько не сомневался, что этот дар обрадовал бы женщину ослепительной красоты, родившую его на свет. Ему же отказ от земельных владений принес такое облегчение, что после обряда посвящения он всю ночь улыбался звездам. По всей видимости, инквизитор не разделял его страсти к бедности.

Его мать. Он хранил о ней воспоминания, которые с возрастом становились более светлыми. Старшая сестра его матери, Элевсия де Бофор, была похожа на нее, но не отличалась такой красотой и жизнерадостностью. Его мать заливалась веселым смехом из-за каждого пустяка, из-за неожиданной поэмы, нежного цветка, детского слова, редкого цвета ленты. И тем не менее… Под этим высоким бледным челом скрывались такой ум и такая прозорливость, что Леоне хотелось думать, что он унаследовал эти качества от матери. Но она обладала еще и инстинктом, которого ему недоставало. Он считал это платой за свою физическую силу и принадлежность к мужскому полу. Она «чувствовала» смутные потоки, которые несли их жизни, еще до того, как те появлялись. Будучи маленьким мальчиком, Леоне был убежден, что этой сбивающей с толку властью ее наделили ангелы. Предчувствовала ли она, что в Сен-Жан-д’Акр она вместе с дочерью погибнет ужасной смертью? Нет, такая мысль казалось неправдоподобной, поскольку, если бы на нее снизошло озарение, она успела бы убежать вместе с девочкой.

Леоне очень многого не знал об этой женщине, такой красивой, такой благородной, которая крепко сжимала его в объятиях, называла его «своим нежным рыцарем с крестом», когда ему было лет пять или шесть. Знала ли она, что настанет день, и он вступит в орден госпитальеров или тамплиеров? Или это были просто ласковые слова матери?

Уйдя в столь сладостные и одновременно столь горестные воспоминания, он вовремя опомнился, осознав, что слишком близко подобрался к добыче и существует опасность, что инквизитор обернется и примется рассматривать его. Флорен не должен был узнать его через несколько дней. Леоне замедлил шаг.

Не снимал ли инквизитор какую-нибудь уютную гарсоньерку[58] в этом зажиточном, тихом квартале города, чтобы иметь возможность спокойно преображаться и даже принимать любовниц? Он хорошо наживался на крови других.

Никола Флорен бодро шел, углубляясь в один из тех кварталов, которые при наступлении ночи избавляются от праздношатающейся публики и теряют свой пристойный вид по мере того, как их заселяет другая фауна. Здесь стояли более скромные дома с выступающими консолями, которые почти соприкасались друг с другом; образуя над улочками своеобразные своды. В каждом фасаде, выходящем на улицу, размещалась лавочка или мастерская. Леоне стали встречаться женщины, одежда которых свидетельствовала об их занятии*, как требовали власти и Церковь. Более яркие цвета их платьев, нескромные вырезы, а также запрет носить те же украшения или пояса, что носили горожанки и благородные дамы, делали их узнаваемыми для покупателей плотских услуг. Леоне понял, что поблизости находился девичий дом[59], как это было заведено в крупных городах[60]. Проститутка, которой было не больше пятнадцати лет, подошла к Флорену. Он оглядел проститутку с ног до головы, оценивая ее, словно лошадь. Рыцарь притаился за дверью, наблюдая за торгом, который происходил в нескольких туазах от него. Он даже не осмеливался представить себе, что должна будет пережить за несколько монет девица, поскольку нисколько не сомневался, что и сексуальным пристрастиям Флорена были присущи насилие и жестокость. Наконец они отправились дальше и вошли в лавочку торговца льняными тканями, которая, вероятно, была прикрытием борделя.

Прошло добрых полчаса прежде, чем вновь появился инквизитор. Его тонкие губы расплывались в довольной улыбке, озарявшей лицо. Леоне спрашивал себя, смогла ли встать на ноги публичная девка[61]. Сутенеры, поставлявшие свечи и вино, не обращали внимания на «шалости» своих клиентов, какими бы жестокими они ни были, поскольку получали свою долю.

Назад Флорен возвращался той же дорогой. Леоне шел следом. Но вместо того чтобы свернуть на Гончарную улицу, Флорен пошел прямо, до перекрестка с улицей Ангела. Вскоре он исчез под портиком дома горожанина. Леоне подождал несколько секунд, потом подошел ближе. Над первым и вторым этажами, возведенными из камня, возвышался третий, фахверковый этаж. Крыша из кровельного сланца казалась новой. Несомненно, ею совсем недавно заменили обычную соломенную крышу, и это свидетельствовало о том, что владелец дома был зажиточным горожанином. Небольшие окна были вставлены в глухие рамы и защищены промасленной тканью. Все ставни, кроме ставен второго этажа, были закрыты. Сточные желоба, позволявшие выливать на улицу грязную воду из кухни, были сухими, как и стоки для нечистот, по которым человеческие экскременты текли в выгребные ямы или рвы. Создавалось впечатление, что это прекрасное здание какое-то время стояло заброшенным.

Вероятно, Флорен снимал комнатушку на улице Крок, чтобы иметь возможность переодеваться там в богатого горожанина, а затем приходить в этот роскошный дом. Кому принадлежал этот дом? Почему казалось, что в нем никто не живет?

Леоне потребовался всего лишь один час и немного лжи, чтобы узнать это от лавочников, державших свои лавки на Гончарной улице и на улице Ангела. Сьер Пьер Тюбеф, богатый суконщик, был весьма своевременно обвинен в ереси и сношениях с дьяволом. Инквизиция конфисковала все его имущество. Жена и оба сына суконщика бежали из города. Они приходили в ужас от одной только мысли, что жалоба может побудить инквизитора взяться и за них. Леоне не сомневался, что так все и произошло бы. Флорен получил великолепный дом практически даром. Чуть позже рыцарь покинул этот квартал. Теперь он знал, где живет мучитель Аньес.

Артюс д’Отон сгорал от нетерпения, сидя за кружкой медовухи, которую он едва пригубил. Что произошло с этим мальчишкой? Он уже давно должен был бы вернуться и сообщать сведения. Граф боролся с яростью, но, главное, с отчаянием. Позволил ли он этому маленькому нищему обмануть себя? Впрочем, мальчишка должен был польститься на второй денье. Заметил ли Флорен своего преследователя, отбив у того охоту шпионить? Граф забеспокоился о судьбе мальчишки, но быстро успокоился. Эти юные плуты были проворными, и схватить их за руку мог лишь очень ловкий человек. Граф злился на себя. Что теперь делать? Если он станет следить за инквизитором, Флорен мгновенно узнает его. Он проклинал себя за то, что был человеком чести. Он мог вызвать на дуэль, драться и побеждать. Но уловки и хитрости были ему чужды. Он чувствовал себя безоружным перед такой ловкой гадюкой, которой был инквизитор. Монж де Брине, его бальи, ничем не сможет помочь ему в этом деле, поскольку они были очень похожи друг на друга. И вдруг он нашел очевидное и простое решение: Клеман! Флорен не знал мальчика. Зато Клеман уже доказал свое мужество и ум и был готов на все, лишь бы спасти свою даму. Почувствовав несказанное облегчение, Артюс расслабился и пригубил медовуху. Послезавтра он вместе с Клеманом вернется в Алансон.

Вечером Флорен отправится туда, откуда он никогда не выйдет: в ад. И тогда граф сошлется на Божий суд. Когда обвинитель умрет, сраженный десницей Божьей, Аньес обретет свободу. Артюс резко встал, едва не опрокинув стол, и стремительно вышел, сопровождаемый удивленными взглядами других посетителей.

Рыцарь Франческо де Леоне разыскал улицу Карро, которая должна была привести его к месту назначенной встречи, к таверне «Шпульня»[62] на улице Мотальщиков. Леоне ориентировался по громким выкрикам зазывалы[63], которому было поручено объявлять по всему кварталу цену на вино, подаваемое в таверне.

Когда рыцарь вошел, господин Шпульня — было принято называть владельцев таверн по их вывеске — поднял голову, спрашивая себя, что понадобилось кузнецу в его заведении, где собирались галантерейщики — цех, богатство и влияние которого продолжали расти и к которому теперь относились почти так же уважительно, как к горожанам. Мэтр Шпульня колебался. Его завсегдатаи не любили, когда к ним подсаживался представитель низшего ремесла. Но, поскольку речь шла не о кожевнике, сопровождаемом отвратительным запахом падали, которым пропиталась его одежда, и уже тем более не о презренном красильщике, сейчас было не время давать от ворот поворот. Тем более что сьера Шпульню заинтриговала манера, с которой держался этот человек: удивительная непринужденность, раскованность, в которой не было ни тени высокомерия. Несомненно, завсегдатаи, сидевшие в таверне, тоже почувствовали это, поскольку, взглянув на незнакомца, тут же вернулись к своим разговорам. Кузнец молча обвел зал взглядом, потом, не сказав ни единого слова, повернулся к хозяину и показал подбородком на стоявший в стороне стол, за который он собирался сесть.

Когда мэтр Шпульня предстал перед Леоне, чтобы взять заказ, он счел необходимым поддержать марку заведения и успокоить своих посетителей:

— Мы люди из приличного общества, кузнец… поэтому на этот раз Шпульня любезно примет вас. Но если завтра вас одолеет жажда, соблаговолите посетить таверну, в которой собираются люди вашего ремесла.

Кузнец поднял свои голубые глаза и посмотрел на хозяина таверны таким глубоким взглядом, что какое-то смущение сжало горло мэтра Шпульни, и он с трудом подавил себе желание броситься прочь, чтобы не упасть лицом в грязь перед своими посетителями. На губах кузнеца заиграла запоздалая улыбка:

— Вы очень любезны, мэтр Шпульня, и я вам за это признателен. Я принимаю ваше гостеприимство и всегда буду помнить, что вы сделали для меня исключение.

— Хорошо, друг, — сказал хозяин таверны, довольный, что не стал слишком сильно настаивать. — Вина?

— Да, и лучшего. Я жду товарища… доминиканца… Он не галантерейщик, но…

— О, монах? Это честь для моего заведения, — проникновенным тоном перебил Леоне мэтр Шпульня.

Через несколько минут в таверну вошел Жан де Риу, младший брат Эсташа де Риу, крестного отца Леоне по ордену госпитальеров. Мэтр Шпульня сразу же засуетился, увидев в приходе монаха своего рода общественное признание: его заведение притягивало к себе соль земли и вовсе не было пристанищем греха.

Когда старый друг Леоне поравнялся с его столом, рыцарь встал и прижал к себе этого человека с отважным и верным сердцем, не побоявшегося выполнить презренную работу шпиона, чтобы всегда оставаться на высоте своей веры и веры своего умершего брата.

— Я жалуюсь на судьбу, Жан, поскольку удовольствие, которое я испытываю от того, что вновь вижу вас через столько лет, омрачено обстоятельствами, заставившими меня просить вас о помощи. Я всей душой признателен вам за то, что вы без колебаний оказали мне эту помощь, несмотря на свой долг подчиняться вашему ордену.

— Франческо, Франческо… Какое счастье лицезреть вас! Что касается моей помощи, она всего лишь отражение дружбы и уважения, которые я всегда к вам питал. Эсташ относился к вам как к сыну, я же считаю вас своим младшим братом. Ваши поиски не могут быть запятнаны низостью, и поэтому, когда я получил вашу короткую записку, я без малейших колебаний согласился оказать вам услугу, равно как и мой брат по ордену Ансельм.

Жан замолчал, когда к ним подошел мэтр Шпульня и поставил на стол кувшин пенистого пива. Он поблагодарил хозяина, приветливо кивнув ему, и подождал, пока тот не отойдет достаточно далеко. Затем он продолжил доверительным тоном:

— Что касается долга послушания моему ордену, он никогда не вытеснит долг послушания Господу. Не думайте, дорогой Франческо, что, добровольно подчиняясь правилам, мы стали слепыми, не думайте, что правила лишают нас возможности размышлять. Многие из нас, доминиканцев и францисканцев, задумываются над той кровавой ролью, которую стала играть инквизиция. То, что вначале было волей убеждения, превратилось в жуткую свирепость. Одно дело — защищать веру, но насилие — это совсем другое дело, которое к тому же искажает евангельское учение.

— Бенедикт XI хотел обуздать инквизицию.

Жан де Риу с удивлением посмотрел на Франческо и спросил:

— И вернуться к булле Ad Extirpanda Иннокентия IV?

— Да.

— Это был бы большой политический риск.

— Бенедикт XI знал об этом.

— Ходят слухи, которые только все больше разрастаются, что его смерть была вызвана естественным внутренним кровотечением, — уточнил Жан де Риу.

— Этого следовало ожидать… Тем не менее он был убит, отравлен фигами, — возразил рыцарь, — которые избавили приверженцев императорской Церкви от неудобного реформатора и лишили христианский мир одной из самых прекрасных душ.

Они молча выпили несколько глотков, затем доминиканец заговорил еле слышным голосом:

— Брат мой, то, что сейчас вы мне сказали, лишь усиливается мою тревогу, причину которой я никак не могу определить. Происходит нечто такое, что мне непонятно. Нечто такое, что выходит далеко за границы процесса, подстроенного за деньги. Флорен чувствует себя неуязвимым. Но он не мог бы так себя вести, если бы его единственный интерес заключался в кошельке этого ничтожного ординарного барона.

— Вы пришли к такому же выводу, что и я. Я думаю, что могу назвать имя и открыть лицо того, кто стоит за этим.

— Кто?

— Камерленго Гонорий Бенедетти.

— Но все же вы не допускаете мысли, что он был причиной неожиданной смерти нашего славного Бенедикта XI?

— Я в этом почти уверен, хотя мне не хватает доказательств, и я сомневаюсь, что когда-нибудь смогу получить их.

Через час они расстались на верхних ступенях лестницы, ведущей в винный погребок. Жан поведал Леоне о допросах мадам де Суарси, на которых он присутствовал, причем во всех подробностях. По его мнению, все обвинения были лишь подлым шутовством, и то, что процесс был нечестным, тоже не вызывало сомнений. Жан особо выделил омерзительную роль, которую играла дочь Аньес.

Надо было действовать быстро. Предварительные допросы вскоре закончатся, особенно если учесть то обстоятельство, что желчная, но глупая Матильда де Суарси так опозорилась перед судьями.

Перед тем как расстаться, они пожали друг другу руки. Жан ненадолго задержал руку Леоне. Немного поколебавшись, рыцарь спросил:

— Жан, друг мой, думаете ли вы, как Эсташ и как я, что, защищая Свет, нельзя вершить святотатства?

— Это мое глубокое убеждение, и вы обижаете меня своими сомнениями, — серьезным тоном прошептал доминиканец.

Леоне протянул ему маленький холщовый мешочек, посоветовав:

— Не открывайте его здесь, брат мой. В нем — ваше право обходить закон и, несомненно, спасение мадам де Суарси. Там есть и записка. Если вы считаете… В конце концов, то, что предложено в записке, может подвергнуть вас опасности, и я буду упрекать себя…

Слабая улыбка озарила грубое лицо доминиканца, напоминавшее Леоне лицо его крестного отца по ордену госпитальеров.

— Вы, Франческо, как и я, знаете, что опасность — это любовница с характером. Опасность редко находится там, где вы ее ждете, и этим она соблазняет вас. Давайте мешок.