Дыхание розы

Командорство тамплиеров Арвиля, Перш-Гуэ, октябрь 1304 года

Расположенное в самом центре древнего края карнутов[9], на дороге, ведущей в Сантьяго-де-Компостела, командорство тамплиеров Арвиля было создано в числе первых благодаря щедрости сеньора де Мондубло, Жоффруа III, который подарил рыцарям Храма тысячу гектаров лесных угодий. В 1130 году здесь обосновались несколько рыцарей, которых сопровождали конюшие и братья-ремесленники[10].

Командорство выполняло триединую задачу. Оно не только было сельскохозяйственной вотчиной, поставлявшей мясо, зерно, лес и лошадей крестоносцам, стремившимся отвоевать Святую землю, но и служило вербовочным пунктом и центром военной подготовки тамплиеров, ожидавших возможности отправиться в крестовый поход. Кроме того, командорство восстановило в треугольнике, образуемом Арвилем, Сент-Ажилем и Уаньи, религиозную жизнь, исчезнувшую здесь после того, как римские завоеватели стерли с лица земли этот некогда процветавший галльский город.

Вскоре дары в виде лесов, плодородных земель, рощ и привилегии владеть публичными печами и заниматься торговлей посыпались как из рога изобилия. Виконты Шатоденские, графы Шартрские, и де Блуа, и даже графы Неверские настолько щедро одаривали командорство, что оно превратилось в одно из самых богатых командорств Франции. В 1205 году растущее беспокойство вынудило сеньоров де Мондубло, виконтов Шатоденских, отказаться от своей былой щедрости. Могущество и богатство рыцарей стали внушать им опасения. Отношения обострились до такой степени, что Папа Гонорий III в 1216 году отлучил от Церкви графа Жоффруа IV, который хотел запретить тамплиерам Арвиля проезжать через территорию сеньории Мондубло, владеть публичной печью, привозить на рынки товары для продажи и собирать папоротник, идущий на корм их скоту. После короткого бунта Жоффруа IV подчинился приказаниям Папы.

Деятельность командорства способствовала росту населения, поскольку рыцари-тамплиеры предлагали хлеб и небольшие феоды[11] в обмен на скромный чинш[12] и услуги. В 1304 году вокруг мощной крепостной стены обитало семьсот душ.

Солнце стояло уже высоко, когда Франческо де Леоне выехал из леса Мондубло, бывшего продолжением леса Монмирай. Старая кобыла, которую он нанял в Ферте-Бернар, шла медленным шагом. В своей жизни бедному животному приходилось таскать такую тяжелую поклажу, что у рыцаря не хватало духу пришпорить его и пустить в галоп. Желудок Леоне, пустой с самого раннего утра, давал о себе знать участившимися спазмами. А ведь незадолго до тайного отъезда Леоне из аббатства Клэре его тетушка, Элевсия де Бофор, дала ему мешок с провизией. Однако Леоне раз и навсегда запретил себе произносить слово «голод», соблюдая правила приличия и помня о губительных последствиях настоящего голода. Он не сомневался, что в командорстве его накормят. Это было выражением христианской любви к ближнему, пренебрегать которой не имел права ни один монах-воин, несмотря на сложные — если не сказать конфликтные — отношения между Гостеприимным орденом и орденом Храма. Конечно, Леоне не мог рассчитывать на помощь тамплиеров, чтобы продвинуться в своих поисках, не дававших ему покоя столько лет, поисках, которые до него велись в подземельях Акры, непосредственно до кровавого падения, ознаменовавшего собой конец христианского Востока. Предчувствуя неизбежную резню, рыцарь-тамплиер отдал Эсташу де Риу, крестному отцу Леоне по ордену, дневник, содержащий в себе размышления о годах исканий, вопросы, непостижимые тайны. Прежде чем выйти наверх, где уже шла кровавая бойня, рыцарь упомянул о свитке папируса, одном из священных текстов человечества, написанном на арамейском языке, уточнив, что теперь он спрятан в надежном месте, в одном из командорств тамплиеров.

Командор Арвиля ни за что не должен был догадаться об истинных мотивах Леоне. Что касается гостеприимства, которое тот окажет Леоне, рыцарь не сомневался, что оно будет коротким и сдержанным. Еще до начала путешествия Франческо де Леоне предвидел, что его попытка может окончиться провалом. Тщетная надежда не объясняла его упорного стремления все же предпринять ее. Он хотел осмотреться на месте, уверенный, что, попав в церковь, он почувствует присутствие тайны, ключа, спрятанного там. Возможно, это все-таки папирус.

Леоне поднимался по булыжной дороге, ведущей к крепостной стене, защищавшей другие сооружения. Подъемный мост возле ворот был опущен надо рвом, прорытым вдоль стены. Вода в ров поступала из Коэтрона, речки, которая протекла по соседству. Слева находились конюшни. Говорили, что в них могли содержаться одновременно более пятидесяти лошадей. Затем лошадей стреноживали, грузили на уссарии[13] и везли в Святую землю. За конюшнями были разбиты огороды, овощной и аптекарский, снабжавшие сообщество тамплиеров овощами и большинством лекарственных средств. Стоявшее справа от ворот скромное здание, зажатое между церковью и службами, с несколькими узкими бойницами вместо окон, по всей видимости, было домом praeceptor[14]. Чуть дальше возвышалась круглая сторожевая башня из черноватого известняка, природного материала с вкраплениями кремня, кварца, глины и железа. Она была построена для защиты церкви. Храм Пресвятой Богородицы — освященный под этим названием, чтобы напоминать о почитании Матери Божьей тамплиерами, — примыкал снаружи к крепостной стене. Это было сделано для того, чтобы сельские жители могли присутствовать на церковных службах, не проходя через командорство, а следовательно, не нарушая затворничества монахов-тамплиеров. Другая, не столь большая дверь позволяла братьям проникать в боковые приделы, не выходя за крепостную стену. Двухуровневую колокольню поддерживала угловая арка с тремя круглыми аркадами, символизировавшими Троицу. В центре командорства стоял большой амбар, в котором хранился урожай, собранный на окрестных полях и уплаченный в виде церковной десятины. Эти богатства охраняла другая, толстая круглая сторожевая башня, возвышавшаяся сзади. Расположенная недалеко публичная печь — причина вечной досады — дерзко бросала вызов виконтам Шатоденским. Леоне направился к зданию, которое, по его мнению, было жилищем командора.

Его черный плащ с восьмиконечным белым крестом сразу обратил на себя внимание. Молодой конюх поднял голову и тотчас побледнел, словно увидел привидение. Он крутил головой во все стороны, ища подмогу, и у Леоне возник вопрос, не собирался ли юноша дать стрекача. Лицо Леоне озарила печальная улыбка: они столько раз сражались бок о бок, помогали друг другу, жертвовали собой, чтобы спасти товарища, не обращая внимания на цвет его креста. Тысячи тамплиеров и госпитальеров погибли в сражениях, которые вели сообща, а их кровь смешалась, прежде чем пропитать чужую землю. Почему же потом мир заставил их забыть о братстве в дни резни и бойни? Леоне окликнул молодого человека:

— Прошу тебя, проведи меня к Аршамбо д’Арвилю, вашему командору.

— Дело в том… мессир… — пролепетал юноша.

Сочувствуя его затруднению, Леоне уточнил:

— Скажи, что приехал Франческо де Леоне, рыцарь по справедливости и по заслугам ордена Святого Иоанна Иерусалимского. Иди. Моя лошадь и я, мы изнемогаем от усталости.

Конюх мгновенно исчез. Франческо спешился. Прошло добрых полчаса, во время которых Леоне постоянно спрашивал себя, согласится ли командор его принять. Несомненно. Учитывая сложившуюся политическую обстановку, выпроводить его было бы слишком опрометчиво.

Под портиком появился импозантный статный мужчина в белой накидке с красным крестом с расширяющимися концами и блио[15]. На боку его висел меч, прикрепленный к широкой кожаной перевязи. Аршамбо д’Арвиль подошел к рыцарю. По точеным чертам его лица, обрамленного пышной шевелюрой и седой бородой, было невозможно точно определить возраст. Сорок — сорок пять лет, возможно, больше. Когда Леоне представился, губы Аршамбо д’Арвиля расплылись в дежурной улыбке. Рыцарю показалось, что при упоминании его имени в глазах командора зажегся какой-то огонек. Он и в самом деле спросил:

— Тот самый Франческо де Леоне, которого хотят видеть столпом языка Италии в вашем ордене?

То, что командор-тамплиер был осведомлен о внутренних перестановках в ордене госпитальеров, не удивило Леоне. Каждый рыцарский орден старался тайком добыть сведения о других орденах. Гораздо удивительнее было то, что тамплиер в открытую говорил об этом.

— Я считаю себя недостойным такой чести и должности и поэтому отклонил предложение.

— Доказав, что вы не только благочестивый и отважный человек, как это всем хорошо известно, но и мудрый. Что привело вас к нам, брат мой?

Леоне нашел безобидный предлог, чтобы не вызвать никаких подозрений. Он не мог просить о ночлеге в командорстве тамплиеров и должен был ограничиться кратким визитом.

— Необходимость помолиться и… усталость моей лошади, равно как позывы желудка, признаюсь вам. Я направляюсь в Сетон, но не доберусь туда до ночи, — объяснил Леоне.

Попался ли Аршамбо д’Арвиль на удочку? Леоне не мог бы в этом поклясться. Тем не менее командор предложил:

— Добро пожаловать к нам. Вашей лошадью займутся. А мы же немного подкрепимся.

— Я должен уехать до девятого часа, если хочу найти в Сетоне таверну. Завтра утром мне надо быть в аббатстве.

— Значит, ваш визит будет очень кратким. Очень жаль, — сказал командор тоном слишком непринужденным, чтобы быть убедительным. — Но я пренебрегаю своим долгом. Следуйте за мной.

Леоне пошел за Аршамбо д’Арвилем в здание, стоявшее справа от ворот. Он правильно угадал, это был дом командора.

В большом зале за столом сидели два конюха. Они, склонившись над своими тарелками, быстро ели суп, что свидетельствовало об их желании как можно скорее покинуть общий зал.

Рацион тамплиеров, пусть и не слишком разнообразный, все же считался более питательным, чем тот, к которому привыкли рыцари-госпитальеры. В отличие от госпитальеров, орден Храма во все времена был прежде всего военным орденом. Воздержание в пище, которого вначале неукоснительно придерживались его члены, стало не столь строгим, поскольку солдат необходимо хорошо кормить, если хочешь, чтобы они сражались как львы.

Брат-ремесленник быстро накрыл на стол. Он поставил перед Леоне стакан с медовухой, а перед Аршамбо д’Арвилем положил толстый ломоть хлеба бедняка[16], испеченного из суржи — смеси пшеницы и ржи — и ячменя грубого помола. Нарисовав кончиком ножа крест на коричневом ломте, командор преломил его и протянул половину рыцарю-госпитальеру. Они оба возблагодарили Господа за это благо.

Затем брат-ремесленник положил на хлеб паштет из шпината с салом и подал говяжий язык, запеченный в кислом виноградном соке.

Смутное удивление, которое чувствовал рыцарь с момента своего прибытия, постепенно переросло в тревогу. Казалось, Аршамбо д’Арвиль ничуть не интересовался его приездом, путем следования. Одним словом, он выглядел совершенно равнодушным, в то время как должен был попытаться вытянуть из Франческо сведения, поскольку знал, что тот занимал высокое положение в иерархии ордена госпитальеров.

Их трапеза проходила в странном молчании, прерываемом лишь комментариями по поводу блюд, которые им подавали, собранного урожая и будущего крестового похода, впрочем, маловероятного.

Аршамбо д’Арвиль согласился с опасениями Леоне, сказав:

— Мы вынуждены продавать лошадей на рынках, ведь мы не в состоянии держать в наших конюшнях более пятидесяти животных.

Эти разговоры на хозяйственные темы смущали Леоне. За медоточивыми словами вежливости скрывалось нечто другое. Конечно, было бы глупо думать, что командор заранее знал о его визите и поисках. Аршамбо д’Арвиль заметил беспокойство Леоне и сразу же сменил тему разговора, что только усилило тревогу госпитальера. Разыгрывая веселость, Аршамбо д’Арвиль поведал Леоне о своих злоключениях, когда он обустраивался в Перш-Гуэ четыре года назад. Он в подробностях рассказал о своем отъезде из Италии, страны, о которой он до сих пор тосковал, о приезде во Францию, о разболтанности, царившей в командорстве. Ему пришлось делать предупреждения, подвергать ординарным наказаниям, сажать провинившихся на хлеб и воду, налагать двухдневные посты и даже заставлять самых нерадивых есть прямо с земли. Послушать командора, так ему удалось призвать к порядку некоторых братьев, виновных в мелких грехах. Честное слово, все они с радостью встали на путь исправления. Он рассмеялся, рассказывая о сержанте-тамплиере, который до того любил лакомства, что выходил по ночам и запускал руки в бочки с медом. Однажды утром его нашли спящим, перемазанным медом, и, главное, все его тело было усеяно муравьями, так что потом он целых четыре дня ходил распухшим от укусов.

Рассказал командор об одном тамплиере, у которого была столь сильная склонность к «божественной бутылочке», что он напивался до первой дневной службы и с трудом стоял, прислонившись к одному из пилонов храма Пресвятой Богоматери, до тех пор, пока не падал, бормоча «Salve, Regina, Mater misericordiae; vita, dulcedo et spes nostra»[17], икая при каждом слове. И о тех, кто порой забывал о своих обязанностях, предпочитая им игорный зал[18], обустроенный на большом чердаке конюшен. Леоне вежливо улыбался, стараясь добраться до правды, скрытой под потоком красноречия командора. Что происходит? Несмотря на утреннюю свежесть, Аршамбо д’Арвиль был весь покрыт потом и уже пил третий стакан медовухи.

Время шло. Леоне заставил себя отвлечься от вопросов, вертевшихся у него в голове, и учтиво прервал бессмысленный, но бесконечный рассказ Аршамбо д’Арвиля.

— Несмотря на удовольствие, которое я испытываю, находясь в вашем обществе, мне придется скоро уехать, брат мой. Я проделал долгий путь и теперь хочу помолиться перед отъездом.

— Конечно… несомненно…

Но у Леоне появилось чувство, что подобная «несомненность» не обрадовала Аршамбо д’Арвиля. Приближался ли он к своей цели или его вводили в заблуждение впечатления, не имеющие никаких последствий?

Леоне показалось, что на мгновение облачко подлинной печали омрачило веселое лицо командора, когда тот предложил:

— Я не могу отпустить вас, не попросив отведать нашего сидра. Он славится на весь край.

Леоне охотно согласился.

Вскоре они вышли из небольшого здания и направились в храм. Они прошли под угловой аркой, которую поддерживали четыре выступающих контрфорса. Церковь, своими строгими формами напоминавшая постройки цистерцианцев, была обыкновенным нефом с четырьмя пролетами, заканчивавшимися полукруглой апсидой. Внутрь свет проникал из четырех высоких круглых окон. Алтарь и ничего больше, ни одной скамьи. Тем не менее, едва Леоне оказался между пилонами, он понял, что добрался до цели. От радостного предвкушения у него закружилась голова, и он с облегчением вздохнул. Казалось, командор неправильно истолковал его состояние и схватил за руку, чтобы поддержать.

— Вы очень устали, брат мой.

— В самом деле, — солгал Леоне. — Не окажет ли ваша щедрая душа мне последнюю услугу? Мне хотелось бы побыть несколько минут в одиночестве. Затем, заверив вас в своей признательности, я вновь отправлюсь в путь.

Тамплиер пожал плечами и вышел на свет, бросив на ходу:

— Я прикажу оседлать вашу лошадь. Вы найдете меня возле конюшен.

Море. Нежное и теплое море. Колыбель приветливого, умиротворяющего света. Он так сильно жаждал провести рукой по этим черным и коричневым грубым камням, что сейчас едва осмеливался дотронуться до них. Он не станет искать, лихорадочно перебирая в уме возможные варианты. Только не сегодня. Еще не пробил час. Внезапно он почувствовал изнеможение. Ему захотелось лечь на черные широкие плиты и уснуть. Сегодня он позволит себе погрузиться в эту атмосферу, даст ей убаюкать себя. Сегодня он в полной мере использует свою привилегию: быть здесь, поблизости от ключа.

Леоне не был уверен в подлинной природе ключа, впрочем, как и Эсташ де Риу. Шла ли речь, как они иногда думали, о своеобразном лабиринте, начертанном на камнях так, что его можно было увидеть только с определенной точки зрения? Или о манускрипте, который привез сюда монах или рыцарь после разграбления какой-нибудь библиотеки? Или о папирусе на арамейском языке, купленном у бедуина на иерусалимском базаре, том самом, о котором говорил тамплиер в подземельях Акры? О кресте, статуе, испещренной магическими символами? Шла ли речь только об одном предмете?

Не сегодня. Если Леоне задержится, Аршамбо д’Арвиль непременно придет за ним. И все же Леоне обрел то, за чем приехал: уверенность, что поиски необходимо заново начинать в этом месте.

Завтра он подумает, под каким предлогом вернуться сюда и остаться надолго.

Когда он вышел из церкви, чтобы присоединиться к командору, ему стало холодно от солнечного света. В груди образовалась неприятная пустота. Он подумал, что невыносимая разлука со своей целью опять причиняет ему боль.

Аршамбо д’Арвиль ждал Леоне возле конюшен. Молодой брат-ремесленник держал лошадь рыцаря за поводья. По нервозности командора Леоне понял: тот хочет, чтобы он уехал как можно быстрее. Рыцарь вновь поблагодарил его и вскочил в седло.