Дьявол ночи

Интермедия

Переполох, устроенный в Тарак-Мутаби, о котором с утра заговорили в порту, а к вечеру — и во всем городе, уже на следующий день объявили проверкой боеготовности гвардии мукарибов, которую личные рабы султана с успехом не прошли. Никого особо это не удивило: мукарибы давно зарекомендовали себя не с лучшей стороны, поэтому султан и перевел их в основном на гарнизонную службу от греха подальше.

Старые войска, закостеневшие в своей избранности и исключительности, давно не могли на равных соперничать с дисциплинированными, организованными на ландрийский манер еще отцом Сулейман-Яфара полками регулярной армии. Поражение и бегство мукарибов при Хардж-Абале в последней кабиро-имперской войне наглядно показало их боевую эффективность. Служба в гвардии расценивалась не как долг перед Альджаром, султаном и государством, а как способ нажить состояние и пробиться на высокие должности при дворе. Простые гвардейцы через одного занимались вымогательством, разбоем и пособничеством шамситским бандам, а высшие чины — торговлей, предпринимательством, продвижением ближайших родственников по службе, расхищением полковой казны на строительство личных дворцов и политическими интригами. Например, мавту-мукариб был самым крупным и известным ростовщиком Шамсита и использовал подчиненных, чтобы выбивать долги и устранять конкурентов.

События в Тарак-Мутаби стали последней каплей в чаше терпения султана. Сулейман Ландриец предпринял попытку привести в чувство своих рабов, ввел палочную дисциплину, взялся за муштру, вернул телесные наказания, лишил привилегированного статуса и низвел гвардию чуть ли не до положения регулярных войск, стал набирать в их ряды простолюдинов и «хакирских командиров», выслужившихся из простых солдат. Мукарибам это очень не понравилось, но они терпели оскорбления бесноватого султана, бессовестно попирающего законы Альджара и предков. Ровно до тех пор, пока он не покусился на самое святое — дарованные за службу земли и имущество — и прямым и строгим запретом не лишил офицеров права заниматься любой иной деятельностью, кроме непосредственно военной.

Все это привело к вспыхнувшему в Шамсите бунту мукарибов, безжалостно подавленному армией. Зачинщики, в том числе и сам мавту-мукариб, были лишены всех чинов, званий, имущества и прилюдно казнены, а гвардейский корпус полностью расформирован. Часть мукарибов перевели в регулярную армию, часть — отправили в ссылки и на каторжные работы. На этом воины шатра прекратили свое существование, а их место заняли отборные гренадерские роты, сформировавшие впоследствии новую гвардию султана, не раз и не два доказавшую отвагу и доблесть на полях сражений.

Сулейман-Яфар вообще был крайне деятельным монархом и считался потомками одним из величайших султанов Кабира. Достаточно сказать, что уже к концу этого, 1636 по ландрийскому исчислению года в Шамсите высочайшим султанским указом во имя Альджара появилась первая полностью освещенная улица. А к концу долгого правления даже самый суеверный шамситец перестал бояться не только ночных иблисов и духов Эджи, но и самой ночи. Чего ее бояться, если светло, как днем? Кое-кто в последствии придерживался мнения, что именно за это за Сулейман-Яфаром закрепилось новое прозвище — Альджар-Шамэзим, Великое Солнце Альджара. Хотя это была всего лишь скромная часть огромного наследия султана-реформатора.

Но все это произошло потом. А сейчас магистр Томаццо Элуканте, чародей четвертого круга, официальный представитель и советник от Ложи при Имперском дипломатическом посольстве, проснулся в своем особняке гораздо позже обычного, уже за полдень, и вдруг с грустью осознал всю тягость одиночества и тоски по последним минувшим дням.

Сперва его не радовало вторжение бесстыжих супругов де Напье, хотелось поскорее от них избавиться, однако магистр быстро переменил к ним свое отношение. Гаспар де Напье целыми днями пропадал в городе по делам отцовской компании, а ночи проводил в опиумном бреду увеселительных заведений, совершенно позабыв о своей молодой супруге, томящейся от скуки в золотой клетке особняка Элуканте. И как-то так вышло, что они быстро пришли к взаимопониманию. Девушкой она была глупенькой и недалекой, но очень приятной в затрудненном из-за плохого знания языка общении. Впрочем, говорила немного и в основном в горизонтальном, с закинутыми на плечи магистра ногами положении. Такой ненасытной и жадной до секса, неутомимой бестии в жизни Элуканте еще никогда не было. Оттого, когда мимолетная интрижка кончилась, а белокурая красотка упорхнула под ручку с ничего не заподозрившим супругом-рогоносцем, деканус несколько дней ходил угрюмой мрачной тучей и не занимался ничем, кроме как гонял растерянных и нерасторопных, точно пьяных, слуг.

Правда, иногда Элуканте смущали странные мысли, ощущение нереальности воспоминаний, как будто все было совсем по-другому, но он гнал их прочь, стоило вспомнить о бойко скачущих перед глазами грудях Жозефины де Напье и призывно виляющей упругой попке, по которой магистр с удовольствием шлепал распутницу в наказание за грязные словечки.

А потом он и вовсе перестал об этом думать. Потому что через четыре месяца пришел приказ Собрания Ложи о немедленном переводе на Радужные Холмы в Arcanum Dominium Magnum. Шестилетняя ссылка Томаццо Элуканте наконец-то закончилась, и он был вне себя от счастья.

А что до Исби-Лин, дьявола ночи? Ночного кошмара, не дающего покоя всем грешникам и праведникам Шамсита?

О нем забыли.

Не сразу, конечно. Но постепенно о нем стали говорить все меньше и реже. Так уж устроена человеческая природа: рано или поздно ему все приедается, он ко всему привыкает, даже к страху и ужасу. Поэтому вскоре, если находили поутру чей-то свежий труп, мало кто уже видел в нем очередную жертву дьявола, карающего в полночь за неправедную жизнь. Более того, все чаще стали сомневаться и видеть в очередном покойнике дешевую мистификацию, грубую подделку и неловкое подражание. Ведь это так удобно — свалить все на потусторонние силы. Особенно для ночных банд, совсем потерявших страх и совесть, чувствуя себя всевластными падишахами в кромешной тьме ночных улиц. Оттого люди быстро зачерствели. Подумаешь, кто-то опять перешел кому-то дорогу или пренебрег заветами Альджара. Даже Он за всеми не уследит, если сам не бережешься.

В конце концов, дошло до того, что самая рациональная и трезвомыслящая часть жителей Белого города стала задаваться резонным вопросом: а был ли вообще Исби-Лин? Или кто-то ловко обвел всех вокруг пальца, поставил Шамсит на уши и отвлек от чего-то очень важного, тихо обстряпав под покровом тьмы свои грязные делишки?

Однако оставались и те, кто был свято убежден, что Исби-Лин просто утолил свою жажду, собрал богатую жатву грешных душ и вернулся в Фара-Азлия к извращенным развлечениям и издевательствам над пойманными жертвами. Но когда-нибудь он вернется. Обязательно вернется, чтобы вселить в сердца людские трепет и ужас.

Чтобы они помнили, что бояться зла и возмездия за причиненное зло должны не только ночью.

Но и днем.