Эдгар По в России

Евгений Шалашов и Эдгар По

Эдгар Аллан По и Россия. Богатая смыслами и нарративами параллель. То, что фигура, биография, творчество американского писателя оказали мощное воздействие на отечественные литературные и культурные реалии, очевидно и в доказательствах не нуждается. Интересующихся можно отослать к классике русистики — книге профессора университета Беркли Д.Д. Гроссмана "Эдгар Аллан По в России. Легенда и литературное восприятие", еще в 1998 году вышедшей в переводе М. Шерешевской на русском языке. Кроме этого, можно найти десятки, если не сотни, литературоведческих статей, посвященных самым различным нюансам влияния фигуры и творчества Эдгара По на российских авторов и целые литературные направления отечественной словесности.

Куда менее очевиден интригующий вопрос личного присутствия По в нашей стране, конкретно в Петербурге… Согласитесь, греет сердце ценителя российской литературы и истории мысль, что мы можем включить Эдгара Аллана По в не такой уж большой список побывавших в нашей стране звезд (пусть будущих) мировой словесности. Ну, как это было с де Кюстином, Дюма-отцом, ну или хотя бы как с Проспером Мериме, который в России физически не был, но в воображении и творчестве российского Парнаса присутствовал. Ведь он — один из первых французских писателей, оценивший российскую словесность, овладевший русским языком для чтения в подлиннике Пушкина и Гоголя и выступивший переводчиком Пушкина на французский…

Этот случай, кстати, ближе к кейсу Эдгара По. Проспер Мериме — великий мистификатор, создатель Клары Гасуль или другой выдающейся мистификации в пушкинском переводе вошедшей в "Песни западных славян" и подарившей нашему народу "Что ты ржешь, мой конь ретивый"..

И вот здесь как раз самое время вернуться к Эдгару Аллану По и эпизоду его российского путешествия.

Сестра выдающегося литературоведа С.А. Венгерова, Зинаида Венгерова, в точнейшем и полнейшем Словаре Брокгауза и Ефрона однозначно принимала авторскую версию биографической коллизии: "Изгнанный из унив. за бесчинства, П. поссорился с Аллэном из-за неуплаты последним его долгов и отправился в Европу с целью сражаться в рядах греков против Турции. Блуждания по Европе, без денег и друзей, были полны приключений и кончились тем, что П. очутился в Петербурге, слоняясь по кабакам и живя как бродяга и нищий. Его разыскал американский священник Миддльтон и помог ему вернуться в Америку, где П. помирился с Аллэном и на его счет поступил в военную академию". (Энциклопедический словарь. Т. XXIV-A: Полярные сияния — Прая. СПб.: Изд. Ф.А. Брокгауз — И.А. Ефрон, 1898. С. 830.)

Позиция Зинаиды Венгеровой наверняка придется по душе большинству ценителей отечественной культуры. Однако фактографический анализ ситуации вызывает обоснованные сомнения в ее достоверности. Знаток русского символизма исследователь Александр Лавров солидализируется с биографическими изысканиями, проведенными исследователями наследия По, в соответствии с которыми писатель не покидал территорию Нового Света (кроме детских лет, проведенных в Англии и Шотландии), а вся история с петербургскими приключениями — мистификация, использующая двухлетнюю лакуну в биографии писателя, когда он под именем Аллана А. Перри "служил в составе артиллерийской батареи в фортах Моултри (остров Салливана, Южная Каролина) и Монро (Виргиния), уволился из армии в апреле 1829 г.". Рутина солдатской жизни спровоцировала в воображении путешествие и приключения в Петербурге, экзотическом крае для современников и земляков По. Поэтому он и подписывал письма из армии обратным адресом — Санкт-Петербуг.

Казалось бы, все просто. Есть фактографический аспект истории и есть мифологический. Но в отношении собственно истории, а тем более истории литературы и культуры, все не так просто. Потому что для последних очевидно, что, как писал Г. Башляр, "Изучать можно лишь то, что прежде будило воображение".

Поэтому с точки зрения истории культуры всегда остается большой вопрос: что есть исторический феномен — некий документально подтвержденный, существовавший в "объективной реальности" факт, либо помысленный, воплощенный, но принятый многими за реальность, с которой нужно считаться и на которую нужно ориентироваться "симулякру". Согласно Бадрийяру именно симулякр замещает "агонизирующую реальность".

Поэтому и остается вопрос, что же является историческим фактом и предметом исторического изучения — только ли документ? Но ведь и огромное количество документов — от летописей до новейших источников — суть симулякры, подчищенные, откорректированные в угоду поздних власть предержащих. Или мы должны рассматривать как исторический, историко-культурный факт событие, документально не подтвержденное, но оказавшее существенное влияние? Мы же не можем отрицать, что версия Зинаиды Венгеровой стимулировала российских символистов к прочтению По под особым, петербургским, углом зрения? Кстати, целая историкокультурная школа тропологии, берущая свое начало в классической работе Хайдена Уайта, занимается исследованием "исторического воображения" и устанавливает параллели между историей, риторикой и литературой.

Петербургский сюжет Эдгара Аллана По может с полным основанием рассматриваться как исторический феномен, а следовательно, его авторская интерпретация в книге Евгения Шалашова как результат художественного осмысления фрагмента "исторического воображения".

Александр Чернов, доктор филологических наук, профессор, заслуженный работник высшей школы РФ