Единое ничто. Эволюция мышления от древности до наших дней

На предыдущих страницах было немало критики, и особенно важно, что наша критика коснулась современного человека. Не пора ли сказать о нём и что-то позитивное? Мы начали с того, что из-за своего ни на минуту не останавливающегося развития человек постоянно трансформируется. Меняется не только культура жизни, но и образ мысли, а именно широта логики мышления. Мышление в критериях убеждённости или веры, что было характерно для человека убеждённого, двигало и развивало его более двух с половиной тысячелетний, но недавно оно перестало быть передовым. Эволюция форм мышления вышла на новый виток, и сегодня человек убеждённый постепенно уходит.

Ещё десятилетие назад можно было, не оглядываясь, утверждать, что наука в своих самых глубинных основаниях так или иначе опирается на элемент веры, и при этом оставаться прогрессивным учёным. Мы верили в симметрию, в Стандартную космологическую модель, в электрический заряд, в сложение и вычитание, в то, что есть цифры, есть субъект и предикат. Сегодня это уже не так, и вовсе не потому, что вера перестала быть нужна для понимания науки (помимо знания). Просто вера – это уже слишком хорошо для нас. Представители передовой науки всё яснее понимают, что человек постепенно теряет поддающееся интерпретации понимание того, что исследует, а следовательно, теряет и возможность верить в свои знания.

Современные теоремы (скажем, в математике) часто так сложно доказать, что этот труд благоразумно отдаётся трудолюбивому и не знающему усталости искусственному интеллекту. Но, что важнее, полученные доказательства занимают так много места и настолько сложны, что человек уже не в состоянии их как-то интерпретировать. Что это означает? Что он вынужден надеяться на то, что искусственный интеллект, совершающий и проверяющий доказательство теоремы, обладает достаточными средствами, чтобы делать всё правильно.

Сегодня мы не верим в Бога, как когда-то. Мы надеемся, что верим. И это не оборот речи, а формула. Вера в Бога стала сложной конструкцией, включающей некоторый уровень научной эрудиции, обыденные наблюдения, свидетельствующие о том, что чудо не спешит происходить, и тому подобные печальные соображения. Поэтому вернее всего будет сказать: теперь мы надеемся, что наша вера в Бога сильна, что она имеет основания и смысл. Такое положение дел не означает, что Бог больше не нужен и следует разрушать храмы или запрещать религии. Напротив, это означает, что храмы нужны как никогда. Многие без них просто потеряют последнюю надежду на какой-то смысл.

«Надежда» – вот верное слово, которое описывает современного человека во всех сферах жизни и деятельности. В науке, религии и, конечно, в политике. Мы больше не можем без оглядки верить в идеи, бросаться с головой в омут каких бы то ни было убеждений. Нам остро необходимо искать новые, по возможности наиболее твёрдые основания, нашей духовной, социальной и политической жизни. Но что это означает? Какими могут быть эти основания, если не новой религией, новой убеждённостью?

Сформулируем вопрос иначе. Кто этот таинственный человек надеющийся, или человек одинокий, о котором мы так много говорим? Чего он хочет, что ожидает от мира, от общества? Что удовлетворит его взыскательные запросы? Не является ли, более того, человек надеющийся формой вырождения и деградации человека вообще? Ведь он больше не верит твёрдо, а только лишь надеется, что верит. Не делает ли это его слабым, беспомощным, податливым?

Что же тогда составляет систему взглядов человека надеющегося? Очевидно, что это определённая градация надежд. По аналогии с тем, что для человека убеждённого существует своего рода градация типов убеждения. Перечислим некоторые из форм убеждённости.

1. Убеждение в знании – форма убеждения, в соответствии с которой возможны достоверные системы знаний (например, о том, что имеет место здравый смысл или верен, скажем, только натуралистический подход). Эту форму могут образовывать и частные установки-убеждения (например, в том, что каждый человек остаётся самим собой на протяжении всей жизни, или что одна и та же причина в равных обстоятельствах всегда приводит к одному и тому же следствию, или что равенство – самая справедливая форма реализации свободы). Убеждение только в одной системе научных знаний есть одновременно непринятие другой системы знаний.

2. Убеждение в идее – это такая форма убеждения, при которой некоторая система идей может иметь приоритет над другими системами и предпочтительна в целом, несмотря на некоторые недостатки. Это любая идеология, от политической до религиозной. Идеология, с одной стороны, есть такая система знаний, которая максимально упрощена и очищена от лишней информации. Это становится возможно за счёт архивации знаний в виде простых лозунгов, доступных идей и образных сравнений. Поэтому, с другой стороны, идеология является удобной формой доступа к знаниям, которая в любой ситуации позволяет получать быстрый ответ на сложные вопросы. Иными словами, идеология есть удобная форма управления достаточно развитым обществом, требующим объяснений.

3. Убеждение в ценности. Здесь речь идёт о том, что в процессе жизни у человека могут формироваться те или иные системы ценностей, которые он принимает как базовые и устойчивые, долго не подвергая их сомнению. Из этой убеждённости вырастают, например, все формы как дискриминации, так и сочувствия. Убеждение в ценности часто используется как фундамент для формирования убеждения в идее.

Список можно было бы продолжить. Заметим, что формы убеждения разделяют людей на группы: приверженцев той или иной научной теории, последователей той или иной политической системы или религии, апологетов той или иной ценности и т. д. Человек убеждённый обязательно принадлежит к какой-то из перечисленных групп. В отличие от него, человек надеющийся нейтрален по отношению к формам убеждённости. Для него принципиальны не сами убеждения, а их соотношение.

Современная власть держится на многих убеждениях. Например, на убеждении, что закон может быть в принципе справедливым. А ещё на убеждении, что равенство в принципе достижимо. И.А.Исаев в работе «Топос и номос: пространства правопорядков» пишет: «Ведь власть и закон как явления метафизического порядка постоянно сохраняют в себе некоторую недоговорённость, некую тайну, которую так и не удаётся разрешить современному рационализированному мышлению. Быть может, это происходит ещё и потому, что в самом познании, направленном на раскрытие этой тайны, уже утрачен один очень важный его элемент, о котором всегда стесняется говорить наша наука, – элемент веры. Но ведь и сама наука, в том числе и юридическая, в значительной мере базируется на неких априорных основаниях и доопытных допущениях, являющих собой только малый и внешний сегмент цельного вероучения и веры как особой и высшей области мирового бытия и знания»[199].

Если честно следовать за мыслью Исаева, то следует предположить и то, что, утратив веру (убеждённость) как доминирующий способ мышления, мы утратим и необходимость в той власти, какой она является сегодня. А именно во власти, которая постоянно совершенствует законы, так как они недостаточно справедливы, и во власти, которая получает особые полномочия, а затем использует их в течение какого-то периода.

С точки зрения человека надеющегося, власть – это форма услуги, которую можно принять или не принять. Её также можно и легко поменять. Как лётчики пользуются автопилотом, чтобы отдохнуть или заняться более важными делами, так и граждане страны предоставляют себя правительству, когда не имеют никаких других планов.

Вполне возможно, что в будущем государства не будут иметь географических границ, но будут определяться системой законов, которую человек предпочтёт. И можно будет переезжать из одной страны в другую, просто меняя приложение и переустанавливая несколько программ. Это глубокое заблуждение, что общежитие людей, живущих по разным законам, невозможно. При определённом техническом уровне это так же реалистично, как использование разных сотовых операторов с разными тарифами связи.

Единство – не догма, а достижение искусства управления. Оно – форма управления человеком с древнейших времён. Я.Ассман, анализируя проблему единства в древнем Египте, пишет: «Единство всегда проблематично, оно не данность, а всегда лишь задача»[200]. Автор имеет в виду, что понимание о Едином – несомненное достижение цивилизации, которое было достигнуто путём подчинения беспорядка.

Ассман добавляет: «Миф о Горе и Сете – представленная в нарративной форме символика двойственности, связанная с мифом об основании египетского государства. Однако пара братьев-антагонистов символизирует не одно только простое географическое членение на Верхний и Нижний Египет. Гор воплощает цивилизацию, Сет – дикость; Гор – право, Сет – насилие; Гор – порядок, Сет – смуту. Единство может быть установлено только через примирение этих антагонистических начал, а примирение, в свою очередь, – лишь через подчинение одного другому»[201].

Иными словами, можно было бы провести параллель между такими понятиями, как «единая власть», «единый народ», «единые ценности» и т. д. Хотя это всё разные категории, которые веками делались синонимами. Власть может быть не единой, а народ и ценности всегда гетерогенны. Более того, Единое не только объединяет в рамках себя самого, но и разделяет с другим Единым. Древний грек – враг древнего перса, древний христианин – враг древнего язычника и т. д. Поэтому «Единое» означает на самом деле «Отдельное». Значительно больше надежды на единство людей даёт плюрализм власти, народов и ценностей.

Человек надеющийся, однако, не лишён светлой мечты о Едином. Но для него это мечта о подлинном и, к сожалению, недостижимом единстве людей, о справедливости, научном и духовном совершенстве человека. Градация форм надежды поэтому есть градация того, на что направлены мечты такого человека.

1. Надежда на справедливость. Эта такая форма надежды, которая подразумевает, что, в принципе, возможны основания для справедливости. То есть справедливость достижима при определённом сочетании убеждений. Ни одно убеждение при этом недостаточно хорошо само по себе, чтобы достичь справедливости. Поэтому системы законодательства и правосудия должны отказаться от стандартов и клише, рассматривая каждую ситуацию гибко и адаптивно. Это вряд ли достижимо на практике в ближайшем будущем, но такая потребность зреет и усиливается с каждым годом.

2. Надежда на мир и единение. Это форма надежды, которая исходит из чаяний о создании счастливого и гармоничного общества. При этом подразумевается, что такое общество гетерогенно, основано на сложном сочетании установок, ценностей и идеалов. Оно не исповедует твёрдой убеждённости, что некое положение или некая идея неприкосновенны. В то же время такое общество ценит саму надежду на мир и единение как важный ориентир.

3. Надежда на научное совершенство. В отличие от убеждения, что некая система знаний может быть истинной, надежда на научное совершенство подразумевает, что знание по своей природе гетерогенно и не существует целостной системы всеобщего знания. Однако можно надеяться на расширение знаний, и этот процесс не ограничен. Иными словами, это надежда на познаваемость всего, но не в его единстве, а, напротив, в его множественности. Мы можем иметь научный взгляд на любую проблему, и это может иметь смысл.

4. Надежда на духовное совершенство и надежда на экономическое совершенство или другие вариации этой формы мышления тоже могут быть описаны с позиции ухода от догматических представлений к гибкой системе методов и мировоззрений.

Может сложиться неверное представление, что плюрализм, о котором мы говорим, есть просто методологическая установка. Мол, давайте пройдёмся и посмотрим, что хорошего есть на всех прилавках, а затем лучшее положим в корзину и из этого сделаем обед. Дело обстоит совсем не так. Не плюрализм, а Единое является методологической установкой, тогда как множественность источников причинности и гетерогенность природы рассматриваются нами как онтологическая данность.

Покажем это различие на простом примере. Предположим, что вы ребёнок и мать запретила вам есть мороженое за какой-то проступок или просто потому, что оно очень холодное. Однако такой запрет ещё не означает полного родительского запрета, и вы всё ещё можете спросить разрешения съесть мороженое у папы. И, кто знает, – может быть, у него сегодня хорошее настроение, и всё получится.

При таком положении дел выдавать материнский запрет за общий родительский запрет означает создавать теорию Единого. Мать лишь подразумевает, что отец тоже против мороженого, но она всё равно может сказать: «Надо слушаться родителей», на самом деле имея в виду: «Надо слушаться мать, несмотря на то что думает по этому поводу отец». В то же время позиция отца может отличаться.

Если мы принимаем множественность источников причинности как фактологическую данность, то, как следствие, оказывается, что любое объединённое влияние этих источников есть проблема. А точнее, – теория. Теория Единого. При этом если понимать исходную гетерогенность причин, то теория Единого – это всегда удобный и простой путь. Однако на пути создания таких теорий возникают термины наподобие такого, как «родительский запрет», и дальше эти термины начинают жить своей жизнью, в отрыве от реального положения дел. Вот чего следует избегать, если мы хотим сохранять надежду на мороженое.

Финальное замечание

Человек убежденный, на самом деле, сделал вот что. Он создал убеждение, что смерть – далеко не самое страшное, что может произойти. Человеку знающему это было почти недоступно, ведь он получил знание, что человек умирает, и это знание никуда не делось. После смерти человек заканчивает своё существование как личность. Поэтому все, что он желает получить как личность, он может получить только при земной жизни.

Человек убежденный не отменил этого знания, ведь знание нельзя отменить, но только опровергнуть. Однако он создал убеждение, которое позволило относиться к этому знанию не столь уж однозначно. Человек убежденный придумал бессмертную душу и вечную жизнь души. Не как знание о бессмертии древних египтян, которое было опровергнуто. А как убеждение Сократа или Христа, что нечто в человеке вечно (например, душа), которое невозможно опровергнуть. Это убеждение было нужно для того, чтобы сказать: «Нет, смерть тела – не самое страшное. Страшнее этого смерть бессмертной души». А точнее, грех или беззаконие.

Убеждение в том, что совершать зло ради выгод в «этой жизни» недостойно, связано далеко не только с религиозными воззрениями. Хотя наши знания прямо указывают на то, что следует искать выгоду во всем, даже нерелигиозные люди часто не готовы на подлость и тем более на преступление. Даже если полагают, что это зло останется безнаказанным. Убеждение о «бессмертности души» уже давно не является религиозным, и существует как оплот человеческого добра и общежития. К несчастью, оно же является и источником другого зла.

Не мелочного и подлого эгоизма человека знающего, конечно. Человек убежденный творит зло не ради себя, а именно в силу убеждений, то есть думая, что поступает хорошо и во благо своей бессмертной души. (Он может даже вредить себе лично, и все же идти на зло по идейным соображениям). Это зло войн и инквизиций. И это зло очень трудно отличить от добра, так как оно совершается в силу крепких убеждений. Такое зло часто совершается из высших идеалов и должно по идее приводить к общему счастью. Или утопии.

Вот почему сегодня мы говорим, что человек надеющийся должен поступить по отношению к убеждениям так же как когда-то давно человек убежденный поступил по отношению к знаниям. В действительности, что именно он собирается и должен сделать? Человек убежденный заявил, что смерть не абсолютна и существует вечная душа. Но он даже не задумался о том, зачем душе вечная жизнь. Это поистине забавно, ведь вопрос о смысле жизни не решён и по сей день, что уж говорить о жизни вечной.

Фактически человек убежденный просто обьявил, что вечная жизнь лучше конечного существования. И никто не собрался противопоставить этому хоть что-то. А это значит, что ради вечной жизни можно сотворить или натворить очень многое. Идея вечной жизни выглядит сегодня как подмена смысла жизни. Как ответ вроде такого: «Мы не знаем смысла жизни, так лучше тогда не умирать. Может быть, рано или поздно мы узнаем».

Пожалуй, пришло время задать вопрос, можно ли оправдать все убеждения только тем, что вечная жизнь души так несомненно и абсолютно ценна. Мы не предлагаем отказаться от этой идеи совсем, ведь, в конце концов, мы же не отказались от знания о смертности человека. Мы лишь считаем, что за убеждениями должно скрываться что-то содержательное, помимо указания на вечную жизнь. Ведь вечная жизнь, по-сути, бессмысленна сама по себе.

Человек надеющийся не станет считать вечную жизнь души высшей целью бытия человека. Он обратит внимание на то, что за этим скрывается бессмыслица или «деление на ноль», а значит, что в этой идее можно замаскировать всё что угодно. Любую идеологию. Как милосердие, так и несомненное зло. Но как же быть? Не возвращаться же к эгоистичной идее, что надо любой ценой успеть все на этом свете? Конечно, нет.

Человек надеющийся скорее постарается сделать следующий шаг. Он будет надеяться, что стремление к вечной жизни (через самоограничения и страдания) всё же имеет какой-то самостоятельный смысл, кроме страха небытия и забвения души. И он будет искать этот смысл и надеяться, что он также важен и для нашей земной жизни.