Егеря - элита войны

7. OMGIVET AF TALEBAN ^{7}

Я начинаю привыкать к своей новой работе и окрестностям Кабула. Первые несколько недель были очень интенсивными — постоянно новые задачи и новые лица, с которыми надо работать. Также, я провожу много времени за написанием докладов для наши спонсоров — ЕС, DANIDA, SIDA. И я слежу за корректировками наших действий, чтобы они соответствовали программам разминирования ООН.

Я успел познакомиться со всеми людьми на базе DDG; все они, включая садовника и повара — мужчины, женщины здесь работать не могут. Афганцев у нас нанято 250 человек, кроме саперов есть команда ответственная за утилизацию неразорвавшихся боеприпасов, медбригады и механики для обслуживания нашего автопарка — примерно двух десятков машин.

Мой босс Fredrik c ухмылкой утром поведал мне, что меня ждут в Министерстве транспорта Талибана для сдачи экзамена на вождение автомобиля.

Я должен был сдать теоретический тест и только тогда смогу здесь водить машину самостоятельно.

С изрядной долей скептицизма я прибыл в Министерство, нашел "офис", ответственный за лицензирование иностранцев-водителей, и постучал. Тишина. Тогда я вошел без приглашения. В комнате темно и пыльно. За огромным столом сидел старик с большой белой бородой, сложив перед собой морщинистые скрюченные руки. Странно, но он смотрит на меня с торжествующим видом, не менее странно, что также смотрит его помощник — мальчик.

Оба кивают мне, и старик шепотом на ухо командует помощнику. Мальчик с нетерпением бросается к стене, где на доске нарисована какая-то схема дорожного движения.

На скверном английском мальчишка спросил меня, тыкая пальцем в схему, с чудовищным акцентом — "что вы делать здесь?"

Присмотревшись к схеме (там был перекресток с круговым движением) я ответил, что буду пропускать движущихся по кольцу и заеду когда это будет возможно.

Мальчик посмотрел на потолок, как будто там отражалась глубина моего ответа, а затем побежал к старику и, видимо, перевел мой ответ.

Старик, выслушав мальчика, улыбнулся мне. У него всего один зуб.

Далее последовал вопрос о движении со светофором, и старик пожал мне руку в итоге — экзамен сдан.

После сего сюрреалистического испытания я наконец-то смог приступить к нормальной работе. Приехав на поле, я посовещался с капитаном команды и получил участок работы среди афганских саперов.

Это не совсем удобно, но средства защиты — 10 кг кевларовый бронежилет и шлем с забралом также необходимы, как и миноискатель.

После часа работы забрало запотело вконец, колени болят, а шея под лучами солнца просто кипит. Мое уважение к афганцам, работающим здесь по восемь часов в день, только возросло. Делаю глоток воды и возвращаюсь к этому вялому и умственно изнурительному труду.

Через некоторое время мой миноискатель наконец-то сработал. Теперь максимум осторожности и никаких резких и неконтролируемых движений. Медленно удаляю грунт. А вот и она — "блин" коричневого цвета на пять сантиметров ниже поверхности. Пальцами я удалил камни и прилегающий грунт. Это русская противопехотная мина — ПМН. Диаметром 12 сантиметров, содержит 200 г взрывчатки. Достаточно давления в 6 килограмм, чтобы она сработала. Хватит, чтобы убить ребенка. Я могу себя считать счастливчиком в своем бронежилете и шлеме — если она сработает, то я лишусь "только" руки.

Хотя мина пролежал здесь много лет ее покрытие полностью цело, и она готова к "работе". Я начинаю медленно отползать назад, чтобы найти колышек с красным концом, и в этот момент рядом раздается взрыв, за которым слышно пронзительный крик.

Место взрыва хорошо видно из-за облака песка и гальки. Мы подбегаем к месту, и я вижу сидящего сапера, который трясется взад и вперед, жалобно крича. Его левая рука выглядит как кровавый кусок мяса и костей. Похоже, что жилет и шлем сработали как надо — больше у него ничего не повреждено.

В дело вступил доктор Koshan. Он быстро стабилизирует раненого, сделав ему укол морфия и наматывая жгут. Четверо его помощников выносят раненого на носилках и через несколько минут я только и вижу уносящуюся машину скорой помощи.

Большую часть времени доктор только и делал, что лежал на носилках в машине, не желая выходить на солнце, но сегодня он отработал свою зарплату.

Руку несчастному, скорее всего, ампутируют, но жизнь его вне опасности и он сможет жить дальше — его здоровье было застрахована на сумму 4500 долларов. Эти деньги помогут прожить здесь его семье много лет.

К сожалению, попадаются афганцы, заинтересованные в получении этих денег — намеренно рискующие, чтобы обеспечить свою семью и избавиться от опасной работы. Я даже слышал о случаях, когда шли на смерть, т. к. сумма выплаты в этом случае 20 000 долларов.

Последующее исследование места взрыва показало, что это была как раз ПМН, вроде той, что я обнаружил. Годы движений почвы и осадков вызвали активацию мины, заставив потом сработать, когда сапер начал копать…

Я упаковал оборудование с ящик и отправился по грунтовой дороге домой. Подъезжая к КПП Талибана я, как обычно, замедлил скорость, так чтобы талибы меня узнали. Стекло с моей стороны было опущено и вдруг в направлении на "3–4 часа" я отчетливо услышал звуки выстрелов — стреляли из автоматического оружия. Немедленно выжав тормоз, я под прикрытием автомобиля прыгнул в канаву рядом. Выждав минуту, я осторожно выглянул в направлении КПП, который был на 100 метров ниже по дороге. И встретился взглядом с талибом, стоявшим с другой стороны дороги. Он радостно смеялся, махая мне своим АК-47 в руке.

Я знаю его, и он знает меня, да и мою машину тоже.

В общем, хорошая шутка вышла. Весь день прямо таки просто комедия — от сдачи теста в так называемом Министерстве транспорта, взрыва под солнцем и, наконец, этот обстрел.

Удачный денек.

Вечером я отдыхал, сидя на веранде, болтая с боссом и наслаждаясь холодным пивом.

Наше разминирование продолжается все лето 2001 года. Кроме минных полей, мы также беремся за утилизацию боеприпасов. Для этого у нас есть небольшая мобильная группа по работе с неразорвавшимися боеприпасами (EOD) из двух-трех автомобилей и 10–12 человек. Основная проблема в безграмотности населения — никто из них даже не знает, что неразорвавшиеся гранаты и ракеты про прежнему опасны. К своему ужасу, мы часто видим детей или взрослых, свободно перетаскивающих такие боеприпасы.

Управлением EOD занимается мой шведский коллега Rasmus, очень компетентный человек, ему в этом помогает англичанин Peter Le Soirre, настоящая легенда среди EOD-овцев. Его привлекаем как консультанта. Ему уже за пятьдесят и он богат, почти миллионер. Но Peter равнодушен к деньгам и единственное, что его занимает — неразорвавшиеся боеприпасы и мины. Даже свои уикенды он, по его словам, предпочитает проводить, занимаясь дайвингом у затонувших кораблей с боеприпасами.

К сожалению, с ним скоро произошел несчастный случай. В один прекрасный день он сидел у себя в офисе и изучал китайскую гранату. Внезапно она зашипела. Все что он успел сделать — это отшвырнуть ее от себя. Гранат взорвалась в метре от него, нашпиговав его тело и лицо осколками. Peter-а срочно отвезли в местную больницу, где у него началась гангрена, которую с трудом удалось остановить. Сейчас он уже поправляется.

Однажды в воскресение я поехал вместе с Rasmus-ом проверить подозрительный объект на окраине города, похожий на противотанковую мину. Местные сразу же собрались вокруг посмотреть на это, так что пришлось приложить усилия, чтобы объяснить им, что это очень опасно.

В течение двух часов мы медленно, аккуратно и усердно подкапывались к объекту. Однако никак не могли понять, что это за боеприпас. Внезапно мой взгляд упал на стоящие рядом фонарные столбы. Фонари на них не работали. И я увидел, что лампы — большие и круглые — есть почти на всех столбах, кроме того, что рядом с нами. Тут меня, конечно, осенило. Объект оказался лампой, ушедшей под землю. Мы выкопали ее и показали местным жителям, которые, кажется, были впечатлены. Хотя в этот раз мы себя не чувствовали героями.

Упаковываясь в машину, Rasmus сказал, что слышал от коллеги из соседней нам организации о пустом доме на севере города, где, судя по разбросанному помету, была заперта собака. Его попросили осмотреть дом. Я отнесся к этому скептически. Даже если мы найдем и возьмем себе собаку, то, что с ней будем делать, когда надо будет уезжать? На местных оставить ее нельзя. В мусульманском мире собак считают грязными животными, наравне со свиньями. Поэтому здесь они не пользуются любовью. В Кабуле много бродячих собак самого жалкого вида от голода, болезней и жестокого обращения. К моему гневу я часто видел детей, бросающих камни в собак и бьющих их ногами, и я часто видел искалеченных собак, у которых вырезаны уши или еще что-то..

.

Поэтому я все же согласился.

Мы потратили около часа на поиски собаки и в тот момент, когда уже садились в машину для обратной дороги, Rasmus нашел то, что искал под кустом рядом — небольшой черный комочек меха. Судя по размеру — возрастом 5–6 недель, еле двигает головой, чтобы посмотреть на нас. Я поднял его, отметив, что это сука и она очень слаба.

На веранде дома DDG я расположил нашу находку в тени, положив перед ней немного молока и печеночного паштета в блюдце. Скоро щенок заснул.

Ночью, когда мы с Rasmus-ом смотрели BBC World по телевизору, щенок вошел в комнату и сразу же заявил о своих новых силах — запрыгнул ко мне на колени и начал облизывать пальцы.

Вот тут-то я и понял, что это теперь моя собака. И точка.

Я пообещал себе, что ни за что не брошу ее, вне зависимости от трудностей.

Последующие несколько недель наши сотрудники-афганцы с открытым ртом наблюдали, как я возился с собакой. Так как ее нашел Rasmus, то я решил, что собака должна иметь что-то шведское. И я назвал ее Сельмой, в честь шведской писательницы Selma Lagerlof.

В дополнении к EOD-командам и разминированию полей Кабула, мы проводили операции в Джелалабаде и провинции Газни, в ста километрах к юго-западу от Кабула. Здесь мы только что закончили с очисткой от мин вокруг старой советской базы. Для нас таки дни многое значат, так как мы показываем важность и полезность нашей работы местным жителям. Это также повышает боевой дух саперов и их гордость за свою работу.

Праздник необходимо отметить церемониалом, пригласив заодно и местную администрацию. Даже если они — из Талибана и многие из них нам совсем не сочувствуют.

Наши люди в Газни запланировали большую церемонию, с участием местного "талибского" губернатора. Требовалось также участие людей из столицы, а потому я вместе с оперативным директором Hayat-ом и водителем должны были прибыть на церемонию. Наше отсутствие или опоздание могло быть воспринято как оскорбление лично губернатора и иметь серьезные последствия для дальнейших отношений между DDG и Талибаном.

А между тем я болел. За последние пять недель я потерял 11 килограмм из-за поноса. Подозреваю, наш шеф-повар был не слишком щепетилен в плане гигиены. В среднем за день я ходил на "горшок" 20–30 раз. Мне становилось все хуже. В Пакистане мне диагностировали дизентерию и прописали лекарства. Стало значительно легче, но, и по сей день, у меня бывают приступы дизентерии.

Тем не менее, ехать надо было.

Два часа неровной трясущейся дороги, вернее пародии на нее. Мне пришлось несколько раз просить остановиться, чтобы я мог оставить несколько непривлекательных следов на афганской почве.

Единственный факт присутствия в этих краях человека — неровная гравийная дорога. В остальном доминирует бесплодное открытое и плоское пространство, пересекаемое хребтами гор. Обычно я любуюсь видами, проносящимися мимо, но в результате болезни стал полностью апатичен.

Когда мы пересекли очередной хребет, я заметил небольшую черную точку на правой обочине дороге в нескольких милях от нас. Слишком маленькая для КПП талибов. Может быть животное? Но почему я не могу опознать силуэт? Когда мы подъехали ближе я понял что это такое. Человек. В инвалидном кресле. Посреди пустыни. Один.

Я не верю своим глазам — инвалид на кресле, один под палящим солнцем в 50 градусную жару. Сначала я решил, что окончательно заболел и это мираж. Но потом мы подъехали ближе, водитель начал тормозить и инвалид повернул к нам кресло. Я вижу, что это старый безногий человек, закутанный во все черное. Все его лицо отмечено невероятным страданием и болью.

Когда мы проезжали мимо, он с трудом поднял руку к нам. Боже, он просто сидел тут и просил подаяния у проезжающих мимо автомашин!

В боковое зеркало я вижу его исчезающим в пыли, пытающимся развернуть кресло в нашу сторону. Никогда не забуду его высушенное тело и лицо, слабые, почти безжизненные, глаза, которые смотрели без всякого выражения из глубины черепных впадин.

Как он туда попал? До ближайшей деревни не менее десяти километров. А как он переносил жару? Никто здесь не мог выжить долго, а уж инвалид и подавно.

По сей день, я удивляюсь, что не помог ему. Почему не остановил машину, не дал ему воды и денег? Может быть, я был парализован этим сюрреалистическим зрелищем? Может быть, думал я, кто-то его там оставил на время и потом вернет к семье? В течении нескольких лет эти мысли донимали меня, как и память о зрелище удаляющегося инвалида в пустыне.

Спустя семь лет я встретился с одним человеком, который все мне объяснил. В Афганистане существуют преступные группировки, которые похищают детей и подростков, и калечат их, отрезают руки, ноги. После этого калек используют как источник дохода — заставляют выпрашивать подаяния. Вероятно, тот старик был такой жертвой. День за днем его оставляют на дороге, чтобы он брал подаяния у нескольких водителей. День за днем, месяц за месяцем, без надежды на будущее, он будет работать до тех пор, пока не станет бесполезен для похитителей. Тогда его убьют.

Мои мысли все вращались вокруг страшного инвалида, когда мы приехали в Газни. Здесь нас уже ждут. Чувствуется празднично-взволнованная атмосфера.

Земля в провинции Газни весьма плодовитая из-за природной оросительной системы. Эта система была важной для местных крестьян в течение тысячелетий. Когда Советский Союз уходил, то оставил в местных краях очень крупные минные заграждения. Так как вода здесь очень важна для проживания и возделывания полей, то крестьяне, рискуя жизнью, были вынуждены ходить по минному полю за водой. Мины также затрудняли дорогу в город, где можно было продать свою продукцию на рынке. Так что здесь не редко можно увидеть людей, искалеченных минами — без рук, ног или глаз.

Но теперь, нашими усилиями, местные жители смогут свободно ходить за водой. Церемонию должен открывать сам губернатор, в тенистой и пышной роще. Расставлены столы с белыми скатертями, на них чай и печенье. Вокруг поляны стоят банки с цветами. Все готовы и ждут губернатора, которой подъезжает на черной Toyota c кучей охранников — молодых и агрессивных талибов в черном. Все с обязательными АК-47 — штатное оружие любого талиба. Из машины выходит губернатор — удивительно молодой человек в белой тунике и маленькой белой шляпе. Вопиющий контраст на фоне охраны.

Я подхожу к нему, глядя в эти темные глаза, которые, казалось бы, истончают только дружелюбие и приветливость. Он приветствует меня сухо, но вежливо — этого безбородого неверного с Запада.

С бородой у меня проблемы, признаюсь. Талибы не особо ценят людей без бороды. Неоднократно мне приходилось громко и ясно давать понять местным, что это мое дело.

Но в этот день, в качестве представителя DDG, было бы неуместно также громко и ясно отвечать об этом губернатору Талибана.

Наблюдаю за реакцией гостей на губернатора. Только некоторые смотрят прямо, большинство — трусит, отводит взгляд.

Когда все собираются, я через переводчика кратко рассказываю о работе DDG и выражаю гордость и радость за то, что могу передать безопасную землю местным общинам — теперь они могут выращивать свой урожай в безопасности. Делается торжественное фото и гости приступают к угощению.

Не имею ни малейшего желания привлекать к себе внимание губернатора, поэтому сижу в кресле и смотрю по сторонам. Краем глаза вижу, как Hayat с картами о чем-то говорит с губернатором. Некоторые гости с любопытством смотрят в мою сторону и хихикают над безбородым белым человеком. Чувствую себя совершенно изолированным и одиноким в этом обществе. С грустью думаю о том, что эти ксенофобские фундаменталисты могли быть хоть немного благодарными за нашу работу. Благодаря деньгам, обучению и работе, которую мы проводим в этой стране здесь стало значительно безопаснее жить. А взамен получаем смешки над нашими "бородами" одеждой и поведением.

Как датчанину мне совершенно непонятно, как такие люди, как губернатор, могу иметь какую-то поддержку у общества, которое угнетает свой народ и варварски относится к женщинам. Многие из Талибана плохо образованы и верят тому, что им говорят с самого детства. Но их лидеры не настолько невежественны. Они имеют хорошее образование, часто западное. Их мотивацией является ожесточенная ненависть к Западу, нашим ценностям.

Я поднимаюсь, вежливо прощаюсь с губернатором, и выхожу в рощу погулять. Когда я остаюсь один, то вижу как красивы эти места. Но этот мир, в котором я нахожусь, настолько чужероден мне, что, не смотря на то, что я сам выбрал эту работу, я был бы несказанно рад уехать отсюда.

Тогда я и предположить не мог, что мне придется вернуться сюда и провести здесь гораздо больше времени, чем я мог бы себе представить.