Егеря - элита войны

5. KRIGENS SKRALDEMAND ^{5}

Я должен был стать руководителем особой программы от датской группы по разминированию (DDG) на Кавказе. Если быть более точным — в Ингушетии и Чечне.

Весной-летом 2000 года я и еще несколько бывших егерей прошли специальную подготовку в казармах Farum, где Министерство Обороны вместе с DDG сделало из нас экспертов по обезвреживанию взрывных устройств. Мы узнали, как работать с миноискателем. Узнали о медленной и смертельно скучной процедуре захоронения и уничтожения мин в земле. Узнали также и разницу между самыми разными типами противотанковых и противопехотных мин, гранат, бомб, ракет и других боеприпасов. И как все это уничтожить.

Все эти боеприпасы представляли собой огромную проблему в странах "третьего" мира. Особенно сильно страдали от мин и неразорвавшихся боеприпасов в Афганистане, некоторых странах Африки, Азии и на Балканах. И, конечно же, на Кавказе.

DDG имела организованные гуманитарные программы по разминированию во всех этих регионах. Во многих из них еще шли боевые действия и там мины, к сожалению, оказывали устрашающий эффект не только на солдат, но и на гражданское население. Мины, бомбы и минометные снаряды, которые не взорвались из-за технических ошибок или брака изготовителя, каждый год уносили жизни и калечили десятки тысяч людей и скота.

На Кавказе эта проблема приняла просто гигантские размеры. В этом регионе в течение 15–20 лет после развала Советского Союза непрерывно шли войны. Этнические конфликты, военные преступления, разборки мафии и террористов здесь обычное дело. Самое громкое из них — теракт в школе № 1 в чеченской деревне Беслан, 1–3 сентября 2004 года. В день открытия школы после летних каникул около 30 чеченских исламистских повстанцев, вооруженных автоматами Калашникова, РПГ и самодельными бомбами, захватили школу и около 900 заложников. Неуклюжие и хаотические действия со стороны полиции, солдат и гражданских привели к гибели 330 заложников, из них половина — дети.

Российско-чеченский конфликт начался, когда небольшая и непризнанная республика Чечня в 1991 объявила себя независимой после распада Советского Союза. В течение десятилетия русские солдаты сражались с чеченскими повстанцами. Это привело страну в руины, погибли десятки тысяч людей, многие были искалечены.

Предполагается, что на конец 2000 года в стране "работают" около одного миллиона мин. Это при населении в один миллион человек! Поэтому ни одна друга страна в мире не страдает так от противопехотных мин, как Чечня. Только в 2002 году по самым приблизительным оценкам 5700 человек погибли или получили ранения от мин, из них 1000 — детей. Прибавим к этому искалеченный и убитый скот.

Это особенная проблема противопехотных мин, потому что население страны живет своей жизнью — жители страны должны передвигаться, используя поля, дороги и тропы; дети должны ходить в школу, или работать в семьях фермеров, скот необходимо пасти, люди ездят в города на рынок. Иначе жизнь в стране встанет и не будет самого необходимого для существования.

В идеале, приступать к разминированию надо было бы немедленно, но в 2000 году это было невозможно из-за того, что шла напряженная борьба между чеченцами и русскими. Последние имеют более 100 000 солдат по всей стране, в первую очередь в столице — город Грозный.

Вот почему DDG начал сотрудничество с другими гуманитарными программами от ООН и ЕС, в основном со шведской SIDA, ведя программы по обучению беженцев как избегать мин и что с ними делать при обнаружении.

Эта программа, которую я должен вести и развивать, была запущена в лагерях беженцев в соседней с Чечней республикой — Ингушетия, город Назрань. Ингушетия одна из самых маленьких и бедных республик на Кавказе, она граничит с Чечней на западе и имеет площадь в 3600 кв. километров, что примерно половина Зеландии (Дания), с населением менее полумиллиона человек. Добавим сюда несколько сотен тысяч беженцев из Чечни в лагерях по всей стране. На них мы и должны пока сосредоточить усилия по информированию.

Мой путь начинает с нескольких дней в огромной и холодной русской столице Москве. Здесь я узнаю, что большинство москвичей негативно относится к кавказцам. Они считают их террористами и преступникам. Это заставляет меня изрядно понервничать, когда я думаю о проблемах, которые ждут меня как руководителя программы.

Моим самым близким сотрудником был бывший егерь Peter Correl, как и я, прошедший курс по разминированию. Из-за ужасной ситуации с безопасностью в Ингушетии нас охраняли четверо местных полицейских. Похищения людей были настоящим бичом в этом районе. В 1996–1999 гг. было похищено примерно 1300 человек. До сих остаются не выплаченными выкупы за 500 с лишним человек. Похищение людей с Запада здесь очень прибыльный бизнес. Многие журналисты и сотрудники гуманитарных организаций были похищены в целях выкупа местными преступными группировками.

Самый громкий случай — похищение Camill'ы Carr и ее "бой-френда" Jon'a James'a, которые прибыли в Грозный в 1997 году, чтобы открыть реабилитационный центр для детей, пострадавших от войны. Через три месяца они были похищены чеченскими боевиками и в течение последующих 14 месяцев подверглись пыткам и побоям; Camill'у неоднократно изнасиловали. Их освободили лишь при содействии русского миллиардера Бориса Березовского.

Увы, это все — страшная реальность, а я нахожусь в дороге, поздно ночью в октябре 2000 года в аэропорту Домодедово, направляясь в Назрань. Аэропорт окутан метелью, так что нам не взлететь. Русский капитан в большой меховой шапке только качает головой, усиливая мой страх относительно безопасности полетов в этой стране. Спокойствию не способствует и плохая шумоизоляция салона "Туполева" и то, что при взлете попадал багаж с полок. Русские женщины, сидевшие рядом, как ни в чем не бывало, разглядывали глянцевые журналы.

Через несколько дней после приезда я включился в работу. Мне выделили небольшой офис с компьютером и принтером. В учительской, прилегающей к моему офису, я тренирую первую группу — 15–20 местных сотрудников. Все чеченцы, в основном женщины 20–40 лет, но есть два двадцатилетних парня. Они рассказывают мне об ужасах жизни за последние десять лет в своей стране. Все они живут в лагерях для беженцев и многие потеряли мужей, жен, детей или родителей, которые погибли или просто пропали без вести.

Но, не смотря на свое положение — или, возможно, из-за этого — они проявляют удивительную силу духа и активно включаются в работу по информированию населения о минных угрозах. По местным меркам работа оплачивается очень хорошо.

Мы организовываем наших подопечных в небольшие мобильные группы и отсылаем по всему региону сроком до недели. Это рискованно, т. к. они часто работают в районах боевых действий между русскими солдатами и чеченскими повстанцами. Однако наши усилия пользуются большим успехом, поскольку учителя попадают в труднодоступные районы, где почти никто не знает, как бороться с минами и что с ними делать.

Благодаря успеху мы расширяем набор. Как только об этом пронеся слух, нас сразу же буквально подвергли бомбардировке просьбами взять кого-то. Особенно были настойчивы наши охранники, настаивавшие на кандидатурах своих родственников. Двое из них были очень агрессивны, крича на меня и угрожая, что могут перестать охранять меня, когда я им говорю, что мы уже нашли всех кандидатов.

Надо сказать, что из-за опасной криминогенной обстановки в стране и постоянных похищений я не могу выйти один за пределы офиса — мои "охранники" повсюду следуют за мной. Ими я совсем не впечатлен. Они выглядят апатичными и я им просто не доверяю. Если Peter или я попадем в беду, то они будут первыми, кто сбежит.

Дом, в котором мы живем — отличная, закрытая от посторонних, вилла, построенная в "элитном" районе. Рядом с нами живет президент республики, и каждое утро мы видим как его бронированный "хаммер" в сопровождении черных автомобилей, набитых телохранителями, на высокой скорости покидает дом.

Окрестности столицы находятся в резком контрасте с Назранью. Очень мало дорог имеют твердое покрытие, улицы покрыты отходами и мусором, крупный рогатый скот, птицы и дикие собаки бродят, где вздумается. Есть несколько магазинов, но больше всего людей на рынках, где они приобретают еду и предметы повседневной необходимости.

Дом мы делим с Датским советом по делам беженцев, который состоит из датчан и местных жителей. Главный здесь поляк по рождению, но датчанин по гражданству, по имени Kristof. С длинными седыми волосами он выглядит как упрямый поклонник поколения Вудстока. Но он также и квалифицированный архитектор — здесь он отвечает за строительные проекты в лагерях беженцев. Несмотря на свой внешний вид, Kristof профессионал и прост в общении, поэтому я уважаю его.

Здесь есть Henrique, приятный, тихий и вежливый француз, организующий логистику в лагерях. Среди прочих выделяется Kharon, ответственный за наем местной рабочей силы. Это небольшого роста, но очень амбициозный и трудолюбивый чеченец, мечтающий уехать в Канаду, где бы он смог получить образование и начать новую жизнь с красивой женой и их ребенком.

За пределы дома и города я выезжал, как правило, только в лагеря беженцев, чтобы помочь своим ученикам и посмотреть, как беженцы получают нашу информацию. Несколько сотен тысяч беженцев, несущих на себе следы голода, увечий и пыток, живут в лагерях в течение многих лет. Многие дети родились в них, и не знают другой жизни, кроме лагеря, где тысячи и тысячи палаток теснятся друг к другу, разделяемые грязными дорогами и тропинками. Семьи по 6-10 человек втиснуты в палатку, площадью не более 20 квадратных футов, обогреваемой небольшой железной печкой и освещаемой парой ламп. Все, что у них есть это несколько личных вещей, пара кроватей, столы и старые фотографии, свидетельствующие о жизни до этого. Я побывал в семье, где 10-летний мальчик потерял обе руки и зрение, играя в лесу. Оставшуюся часть жизни он будет сильно зависеть от своей семьи, т. к. не может даже одеться или сходить в туалет. В другой семье отец потерял обе ноги, когда он пошел на поле за коровой. Чудом ему удалось доползти до своей фермы. Благодаря иностранной организации, специализирующейся на протезировании пострадавших от мин, он может передвигаться, опираясь на костыль.

В целом, беженцы сильно зависят от помощи со стороны ООН и иностранных гуманитарных организаций. Ситуация за пределами лагерей не сильно лучше. Во время поездок по регионам, окружающим Чечню, я часто вижу чеченские семьи, временно осевшие то тут, то там, у родственников и друзей, в ожидании дня, когда они смогут вернуться домой.

В одной семье я получаю приглашение зайти в дом для чашки чая. В доме полно детей, но само семейство сильно пострадало от войны в Чечне. Мать сидит с мокрыми водянистыми глазами и показывает мне стопку фотографий. На одной ее брат и его девушка, подростки. Двумя годами ранее они как-то ушли утром на работу в соседнюю деревню и не вернулись. Семья больше никогда о них не слышала, но уверена, что их захватили и расстреляли русские.

В школах, где мы проводим лекции, нет ни тепла, ни бытовых удобств — это просто ветхие деревянные бараки, где есть только дети, сбившиеся в кучку, и один учитель у стены.

Еще большее разочаровании — это посещение больниц в приграничных районах. Это просто неописуемые здания в аварийном состоянии, часто без стекол в окнах, которые просто закрыты, чем попало. Темные комнаты без света. Туалеты с обгаженными стенами. Пациенты, лежащие в грязных постелях с ампутированными конечностями и отсутствующим взглядом в потолок. У врачей и медсестер совсем немного примитивного медицинского оборудования.

Как здесь выживают пациенты — выше моего разумения. Я сам, как егерь, жил порой в крайне грязных и примитивных условиях, и знаю, как легко слабнет и сдается организм и его иммунитет в таких условиях. Если вы не умерли от ран или болезни, то оставаться в подобном месте смерти подобно.

В конце зимы я еду в Грозный. Во всем Кавказе не найти места более "загрязненного" минами и неразорвавшимися боеприпасами. Я еду туда для того, чтобы связаться с несколькими школами, которые хотят открыть у себя наше обучение. Это довольно рискованная поездка, боевые действия в городе в самом разгаре. Каждый день русские выезжают со своих баз и располагаются на сотнях контрольно-пропускных пунктов (КПП) по всему городу, в которых они держат город в железном кулаке. Его направляют на все, что хоть напоминает сопротивление. Регулярно происходят бои с использованием тяжелого вооружения. Ночью русские укрываются на своих базах, а повстанцы вылезают на улицы и расставляют мины-ловушки. Таким образом, около 4700 русских солдат было убито в Чечне, с 1999 по 2002 гг. Потери чеченцев отличаются, в зависимости от того, кто об этом говорит. Русские говорят о 45 000, с 1994 года, когда началась первая война. Сами чеченцы, включая их известного лидера в изгнании Ахмеда Закаева, говорят о 250 000 убитых и стольких же пропавших без вести.

Мои охранники должны сопровождать меня в Грозный, но они откровенно "слабоваты" для этого. Я сомневаюсь, что они рискнут, чтобы спасти меня в непредвиденной ситуации, поэтому с удовольствием соглашаюсь на их просьбы обратиться за помощью к русским.

Таким образом, я еду, одетый в бронежилет, на заднем сидении внедорожника в компании с тремя огромными и молчаливыми русскими солдатами из элитных подразделений. Солдаты вооружены автоматами. Мои охранники из Назрани едут в другой машине сзади.

Путь из Назрани в Грозный занимает несколько часов и если бы Чечня не была зоной военных действий, то пейзаж решительно можно было бы назвать красивым. Мне открывался прекрасный вид на леса, ручьи и величественный горный хребет на юге, где выступал Эльбрус с его высотой в 5642 метра.

Но в стране идет война, и я вижу маленькие красные знаки с черепами на заборах вдоль полей. Это значит, что там есть мины. На самом поле я вижу туши крупного рогатого скота, погибшего ранее. С отвращением рассматриваю остатки нескольких собак, которых, похоже, накрыло одним взрывом.

Периодически мы останавливаемся на КПП, где бронетранспортеры и боевые машины пехоты укрываются за бетонными стенами. С их помощью русские контролируют все передвижения по дорогам. Однажды, когда мы проезжали КПП перед Грозным, внезапно БМП открыла огонь из 7.62 мм пулемета. Водитель в нашей машине не стал останавливаться разбираться, а просто благоразумно выжал газ и как можно быстрее отъехал от него.

Мы въезжаем в город и сворачиваем в сторону центра. Город куда больше шокирует меня, чем я мог себе предположить. Выражение "город-призрак" здесь как нельзя более кстати уместно. Практически все дома разбиты, разрушены или несут следы боев. Немногие люди перемещаются по улицам с сумками от рынка к дому. Даже русские солдаты, сидящие на своих бронированных машинах, кажется, находятся под влиянием этой удручающей атмосферы. Они не выглядят дисциплинированными и сосредоточенными, как можно было бы ожидать в зоне боевых действий.

Вот и центр! Мы припарковываемся и, в первый раз за всю поездку, русский, видимо командир, заговаривает со мной. Он идет со мной, а двое остаются здесь. Солдаты сразу занимают позиции у машины, направив стволы в противоположные стороны. Мои "телохранители" остаются в машине на расстоянии от нас, но один из них все же осмелился выйти и подойти ко мне. Ему нужно сделать фотоснимок, что я и разрешаю ему.

Русские немного встревожены поэтому мы быстро идем к школе. Нас встречает пожилая, седая и хрупкая женщина, которая видимо, является учителем. Она, кажется, ошеломлена нашим приездом. И относится к нам с подозрением. Кто этот иностранец, являющийся в окружении русских солдат и предлагающий ей помощь?

Через переводчика я объясняю ей мое задание, и она загорается от мысли о моих преподавателях. Мы достигаем соглашения о том, когда должны придти учители, но я подчеркиваю, что в ситуации войны нельзя точно предсказать даты и время, когда они придут. Конечно-конечно, соглашается женщина и приглашает навестить школу еще раз.

Проходит еще несколько часов, я посетил еще несколько школ. Начинает темнеть и, хотя русские молчат, я понимаю, что самое время убраться отсюда. Мы снова проезжаем все КПП и выезжаем из города. Русские солдаты в приподнятом настроении. Водитель часто оборачивается ко мне и широко улыбается, демонстрируя золотой зуб. Кажется, солдаты успели выпить.

Надеюсь, я больше не вернусь в этот город-призрак.

На протяжении начала весны мы активно ездим в лагеря беженцев, школы и другие официальные учреждения. Peter и я удовлетворены своей работой. Программа развивается хорошо и мы должны подобрать себе замены, прежде чем

улетим домой. Но прежде происходит несчастный случай.

Peter проснулся утром и почувствовал, что у него парализована и онемела половина лица. Он выглядел более чем странно, и мы вызвали врача. Местный врач прибыл на старой машине скорой помощи, больше похожей на катафалк. Он одет в грязный белый халат и трубчатую меховую шапку. Почти всего его зубы — из золота. Врач быстро диагностирует Peter'a и ничего не находит. На помощь ингушских врачей рассчитывать не стоит, поэтому на следующий же день я улетаю вместе с Peter'ом. Там его госпитализируют в больнице с диагнозом паралич Беллы, вызванный латентной инфекцией с вирусом герпеса.

Мне пришлось немного поругаться со своим руководством, доказывая, что я поступил правильно, сразу же отправив Peter'a в датскую больницу. Он быстро поправляется, доказывая мое утверждение, что быстрая госпитализация была оправданной. Я же немедленно возвращаюсь в Ингушетию и готовлю себе замену, в лице местной женщины по имени Елена. Она очень гордится своими успехами и новым статусом.

Я счастлив, что закончил свои дела в этой части света и наслаждаюсь весной в Дании. Бегаю трусцой в парке там, где я хочу и когда хочу. Радуюсь датским женщинам и пиву.

Меня также пригласили в детскую передачу на TV2 для того, чтобы я рассказал, как живут дети на Кавказе.

В конце концов, мне поступает еще одно предложение от DDG — та же программа, но уже в Афганистане. И я им благодарен за это.