Екаб Петерс

ВРЕМЯ ТОРОПИТ

Антонина родила сына.

Петерса в тот день не было в Ташкенте; он кочевал, мотался по старым караванным дорогам, тяжело ступал по барханам, ощущая на зубах неприятный скрип.

Вернувшись, Екаб узнал радостное известие. Когда увидел Антонину, удивился: материнство сделало ее еще красивей, еще родней. Он уже не мог точно сказать, с какого момента общих дней любил ее, свою жену, так, как это чувствовал в этот незабываемый час…

Пришла радиограмма — Петерса отзывали в центр! Известие не удивило, хотя он меньше всего ожидал получить его теперь. Истекало полтора года работы Петерса в Туркестанской республике. Он так втянулся в свои далеко не легкие и столь многообразные дела, так сработался с друзьями и товарищами — Абдуллой Ярмухамедовым, секретарем Полисом, следователем Юденичем и, конечно, Яном Рудзутаком, одним из умнейших людей в РКП (б), с ним Петерсы жили в ташкентской «коммуне».

Он по привычке не стал подводить какие-то «свои» итоги последних полутора лет. Но один личный итог все же напрашивался: в Ташкент он приехал без семьи, уезжал семейным человеком. У него была жена, любимый сын Игорек. Огорчало лишь, что судьба почти наверняка оторвала от него дочь Мэй.

В феврале 1922 года оба Чрезвычайных комиссара — Екаб и Антонина — втиснулись в поезд на Москву. Вещей с ними не было практически никаких, лишь то, что на них самих, да пеленки сына и теплая овечья шкура, чтобы не застудить малыша.

Быстро заметаются следы в песках, но пройди там добрый человек — его не забудут, свежим ветром разнесутся его слова, чтобы жизнь могла стать лучше, а сухое солнце не так жгло. В истории Туркестана Петерс останется навсегда. Пройдут десятилетия, а в книгах будут справедливо писать: «Ореолом заслуженной славы отмечены имена первых чекистов края — Я. X. Петерса, Г. И. Бокия, И. П. Фоменко, А. Бабаджанова, Д. Устабаева, X. Хусанбаева…»

В Москве «Чрезвычайка» реорганизовывалась в Государственное политическое управление (ГПУ). Созданная в экстраординарных обстоятельствах, ВЧК теперь, когда Республика выходила из гражданской войны и жизнь властно требовала решения созидательных задач, завоеванных оружием, героизмом народа, правдивым партийным словом, нуждалась в переменах, в приспособлении к новому времени; не все это понимали. Возникали и вопросы о будущем и изменениях работы ГПУ, разгорались споры, посещали сомнения. Петерс, например, считал, что ликвидация ВЧК несвоевременна, но хотел все же свои мысли проверить. С кем же серьезно поделиться соображениями?

И Петерс пишет письмо Ленину. Пишет о непорядках на железной дороге, в чем он еще раз убедился на утомительном пути из Ташкента; о торговле, кооперации, советских учреждениях, взяточничестве. Справится ли со всем этим новая организация? Пишет откровенно, переполненный тем, что хорошо знал. Петерс просил Владимира Ильича принять его.

Ленин весь февраль жил под Москвой в совхозе близ деревни Костино, вынужденный считаться с состоянием своего здоровья. Прочитав письмо Петерса, он ответил на него не откладывая:

«Тов. Петерс. От свидания должен, к сожалению, по болезни отказаться». Ленин не оспаривал картин беспорядков, нарисованных Петерсом, хорошо зная, что происходит на самом деле. Он недавно во многом убедился лично, ознакомился, в частности, с состоянием автодрезин ВЧК. Увиденное так его поразило, что немедленно было написано письмо шифром лично И. С. Уншлихту в ВЧК и В. В. Фомину в НКПС: «Состояние, в котором я нашел автодрезины, хуже худого. Беспризорность, полуразрушение (раскрыли очень многое!), беспорядок полнейший, горючее, видимо, раскрадено, керосин с водой, работа двигателя невыносимо плохая, остановки в пути ежеминутны, движение из рук вон плохо, на станциях простой, неосведомленность начальников станций, видимо, понятия не имеют, что автодрезины ВЧК должны быть на положении особых литер, двигаться с максимальной быстротой не в смысле быстроты хода — машины эти, видимо, «советские», т. е. очень плохие, — а в смысле минимума простоя и проволочек, с военной аккуратностью, хаос, разгильдяйство, позор сплошной. К счастью, я, будучи инкогнито в дрезине, мог слышать и слышал откровенные, правдивые (а не казенно-сладенькие и лживые) рассказы служащих, а из этих рассказов видел, что это не случай, а вся организация такая же неслыханно позорная, развал и безрукость полнейшие.

…Могу себе представить, что же делается вообще в НКПС! Развал, должно быть, там невероятный».

Ленин дал понять Петерсу, что в данный момент речь идет не о знакомой и печальной картине «советских порядков» и не об ослаблении борьбы с ними, а о том, что создание ГПУ отражает необходимость нового взгляда на вещи. В прежних, военных условиях боевыми организациями являлись главным образом Наркомвоен и ВЧК. Теперь, Ленин полагает, вперед надо выдвинуть Наркомюст, то есть повседневную, самоотверженную работу по соблюдению социалистической законности и защите прав трудящихся, а не карательную деятельность против контрреволюции, хотя и о ней забывать нельзя, несмотря на то что она потерпела поражение в открытом военном столкновении.

«Со взяткой и пр. и т. п. Государственное политическое управление может и должно бороться и карать расстрелом по суду. ГПУ должно войти в соглашение с Наркомюстом, и через Политбюро провести соответствующую директиву и Наркомюсту и всем органам.

1 марта 1922 г. С ком. приветом Ленин».

Ленинская логика и ход мысли рассеяли сомнения Петерса. С еще большей энергией он взялся за работу в новой организации в Москве, став членом коллегии и начальником Восточного отдела ГПУ. А когда в декабре 1922 года отмечалось пятилетие ВЧК — ГПУ и войска ГПУ вышли на Красную площадь показать свою выучку и дисциплину, то Петерс, принимавший с Дзержинским, Уншлихтом, Коном, Енукидзе парад, искренне выражал свою гордость за прошлое и настоящее корпуса рыцарей революции.

По этому поводу Петерс написал статью, где говорилось: «Отмечая пятилетие ВЧК и подводя итоги результатам его работы, мы тем самым отмечаем целую эпоху Советской власти в борьбе за ее существование — эпоху, когда изолированная со всех сторон от внешнего мира, в обстановке блокады и интервенции международной контрреволюции, в обстановке лихорадочной работы агентов контрреволюции Советская власть вела борьбу не на жизнь, а на смерть». И еще одна отчетливо прозвучавшая нота: «История никогда бы не простила русскому рабочему… нам пришлось бы краснеть перед историей, если бы мы в тяжелый момент борьбы недостаточно оценили силы врага и не били бы его так, чтобы победить».

Перейдя к задачам ГПУ сегодняшнего дня, Петерс сделал важный вывод: «Несмотря на всю мирную обстановку, задачи перед ГПУ стоят колоссальные. Учесть психологию врага сейчас гораздо труднее, и борьба сложнее, чем тогда, когда мы на удар отвечали ударом». Он особо выделил мысль, что сила чекистов — в служении народу и его поддержке, что надо сделать все, «чтобы ГПУ пользовалось той же поддержкой трудящихся, как и ВЧК».

Да, разгадать психологию врага стало труднее. Вместо лобовой атаки враги перешли к попыткам взорвать Советскую власть изнутри, направить ее на путь «мирного разложения».

…Долго готовится Сидней Рейли к новой операции в большевизировавшейся России, веря, что он все в ней перевернет, изменит. Только бы вползти в нее, закрепиться там. Он сказал на заре Советской власти, что «совдеповцам понадобится минимум пять лет, чтобы освоить азбуку тайной войны». И хотя не любил вспоминать, что через пять месяцев после произнесенных им слов ему пришлось бежать от настойчивых парней ВЧК, но понимал, что чекисты — опасный и достойный противник.

Однако выводы из всего, похоже, делал нереалистичные. Впитывал как губка все, что узнавал от мастеров тайной смертельной игры, из опыта непрекращающейся борьбы против Советской Республики. Был приближен к Черчиллю, никогда не скрывавшего ненависти к Советам. Оказывал услуги разведке Деникина. Вечерами в Лондоне Рейли предавался чтению биографии Наполеона. Собирал все, что мог, узнать о ГПУ. Наконец принял решение — пора перенести поле боя на территорию врага, тайком пробраться в «Совдепию».

Энергично помогают Рейли скрытые единомышленники в России (только после тонкой проверки он доверится им). Они отыскали щели на границе, обезопасили Рейли при переходе в СССР. Граница позади, и Рейли уже открыто, как простой «совдеповец», едет в глубь России. «Возродится она, Россия, потому что все лучшее стремится к этому», — думает он и с внутренним пафосом причисляет к «лучшим» и себя!

Наконец он прибывает на явку. Все происходит продуманно, как и обговорено еще на Западе. Он входит в малоприметный дом, обменивается паролями, заходит в комнату, где его ждут. Еще раз обмен паролями. Его приветствуют двое. Он их рассматривает — цепко, словно просвечивает невидимыми лучами.

— Что вы так смотрите на нас? — говорит один.

— Нет, я ничего… — спокойно произносит Рейли.

Рейли все же удивлен, очень удивлен, и оттого мысли в голове понеслись нервными молниями. Как-то смущенно оглядывается — кто же эти двое? Он вроде бы их и знает! Неужели? Нет, не может быть! Но (о ужас!) это так! Внутренне холодея, он понимает — это конец!

Эти двое были Ф. Дзержинский и Е. Петерс… А те, что прибыли с Рейли с самой границы («единомышленники»), — разведчики ОГПУ.

Рейли потом пускает в ход свое последнее оружие (вдруг сработает!) — предлагает ОГПУ обменять свою жизнь на секреты Интеллидженс Сервис. Но иллюзии рушатся. Суд еще в 1918 году приговорил его, «мастера тайной войны», к расстрелу. Чекисты положили враждебной СССР деятельности Рейли (он же Константин, Массино, Бергман, «сэр Рейз») суровый, но закономерный конец.

…В какой-то чудесный день приехала малышка Мэй. Представилась, как это в обычаях Англии, мисс Мэй, но ее сразу же стали называть Маечка. Она запрыгала и захлопала в ладоши: так понравилось ей новое имя да и то, что у нее отныне будет два имени, как у девочек из семей в Альбионе… Малышка Мэй впервые увидела и своего братика. Игорек по малолетству своему только лепетал, приводя в восторг сестричку. Маечка была хорошая заводила, и детям московского двора, новым ее друзьям, очень нравился Маечкин акцент. Потом мисс Мэй уехала, чтобы позже снова навестить Москву, отца.

К детям у Петерса были какие-то особо теплые чувства. Может быть, от того, что и по службе они стали частью его дела, его сердца. ГПУ продолжало начатую ВЧК беспрецедентную — иного слова не найти — эпопею по борьбе с беспризорностью. Спасены были миллионы несчастных, голодных, оборванных детей, которыми кишели города, порты, железнодорожные станции, особенно на благодатном юге. Их извлекали из котельных, брошенных вагонов, подвалов, чердаков, находили в открытых полях и степях, где их жизнь была похожа на судьбу перекати-поля, гонимого ветром без цели и смысла… В результате они начинали и входили затем в новую, достойную человека жизнь!

Вспоминает Антонина Петерс: «Он неизбывно любил детей, не только своих, дочку Маечку от первого брака… и нашего сына Игорька. Он очень тяжело переживал страдания беспризорных детей в голодные годы. С какой душевной щедростью и энергией он вместе с Дзержинским боролся с детской беспризорностью. Советское государство даже в самое трудное время не жалело никаких средств для улучшения жизни детей, но… ведь много еще оставалось людей, не брезгающих поживиться на детском горе, и поэтому у чекистов была и здесь большая работа. Они участвовали в организации детских домов, санаториев, больниц, боролись с хищениями, снабжали детские учреждения топливом, следили, чтобы отпущенное продовольствие попадало непосредственно детям…»

Все более опытным и удачливым, поистине мудрым становился Петерс на своей службе, в решении больших задач страны. Конечно, не всегда легко было на пути к цели, трудности порой ожесточали, не раз охватывала смертельная усталость, что-то не удавалось, но он умел вырваться из клещей слабости.

В партии Петерса любили, очень ценили. В конце 1920 года, когда Петерс еще работал в Ташкенте, на VIII Всероссийском съезде Советов его избрали членом ВЦИК. На XII съезде партии в 1923 году он был делегатом с решающим голосом, вошел в состав Центральной контрольной комиссии (ЦКК). Избирается он и делегатом на XIII и XIV съезды партии, на обоих съездах он выдвигается в состав ЦКК.

На XIV съезде партии группа латышей-делегатов собралась сфотографироваться на память. Пригласили Сталина, он сел в центре с трубкой в руке. Слева от него были Я. Рудзутак, чуть дальше усач Я. Фабрициус. Справа, рядом со Сталиным, Е. Петерс. Он по-прежнему входил в коллегию ОГПУ, избирался в состав ЦКК на XV и XVI съездах ВКП(б). Вроде бы сухой справочный перечень, но как много он говорит о действительной любви, в партии к Петерсу, о его авторитете и заслугах перед ней и Советской Республикой!

Когда к десятилетию ВЧК — ГПУ отмечали «старых» чекистов (а они были, как правило, все еще так молоды!), то Петерса наградили орденом Красного Знамени «за активную борьбу с контрреволюцией». Говорили, правда, что награда запоздала, но ведь так всегда с истинными наградами — они, как правило, приходят позже, бывает, слишком поздно, но приходят обязательно!

Своеобразной наградой, совсем неожиданной, стала книга Луизы Брайант «Зеркала Москвы», опубликованная в Америке. Такая книга Екабу в радость, как свежий порыв чувства, она вызвала поток воспоминаний. Книга эта малоизвестна даже исследователям жизни Петерса, но она стала памятником дружбы лучших людей Америки и России, а жаль, что о памятниках в наше, порой слишком устремленное только вперед, время иногда и забывают.

Крупинки особого блеска из «Зеркал» — рассказы о встречах Брайант с Лениным — заняли достойное место в хрестоматиях Ленинианы. Страницы, посвященные Петерсу, наряду с тем, что написал Альберт Рис Вильямс, — лучшее из всего о Петерсе.

Интересные штрихи к портрету Петерса дал и Хермод Ланнунг[42]. Это он, тогда молодой секретарь датского посольства, после штурма Зимнего дворца, утром, был на площади… События в России потрясли Хермода. Он с готовностью берется представлять в России датский Красный Крест. Еще почти два года он проведет в красной России, выучит досконально русский язык. В 1922 году снова приедет в Россию — комиссаром миссии Нансена по оказанию помощи голодающим. Ланнунг напишет: «В Москве, будучи представителем Красного Креста, я встречался с Дзержинским и его заместителем Петерсом. Понимаю, насколько ответственные задачи приходилось решать их учреждению. Могу сказать одно — с Петерсом легко было разговаривать, он был очень приятный человек». И добавит в другом месте: «Как и другие западные представители, мы в основном решали все вопросы с Петерсом. Вообще ему очень был свойствен деловой подход к проблемам».

В то время как враги продолжали слать проклятия и чернить Петерса словами изощренных ругательств, А. Р. Вильямс, Луиза Брайант, X. Ланнунг сказали о нем слова правды, воздали ему дань справедливости. Поведали, чем их потряс этот необыкновенный человек — Екаб Петерс.

Шло время, выдвигались все новые задачи и проблемы. Вся сила, весь пафос выступления Петерса на XVI съезде партии (1930 г.) были вложены в этой речи в одно, самое главное, что беспокоило и мучило тогда: «Товарищи, я хочу остановиться исключительно на вопросах борьбы с бюрократизмом». Он не раз думал о том, какой страшной тормозящей силой впился бюрократизм в организм социалистического строительства. Многие организации и учреждения превратились в некие чудовища громадных бумажных машин, где имеется бесчисленное множество ненужных и ничего не делающих людей, где при помощи колоссальных штатов пожирается масса советских средств, и все эти многоголовые фабрики «взаимных прений и трений», как их многие называли, нарушают ход социалистического строительства, подрывают энергию революционной борьбы. Екаб разделял мнение тех, кто считал: если бы в противовес этим бумажным машинам и бюрократам не стоял единый, строго организованный и проникнутый творчеством партийный аппарат, то все упомянутые дефекты привели бы давно к нашей гибели.

Петерс говорил на съезде: «Борьба с бюрократизмом и за улучшение нашего соваппарата — есть борьба длительная, серьезная», для этой борьбы необходимо «мобилизовать широчайшие массы трудящихся, мобилизовать внимание всей нашей партии». Напоминал слова Ильича: «…без систематического улучшения аппарата мы бы погибли». Говорил о засоренности аппарата, об оторванности от производства многих инженеров-специалистов, в нем работающих, приводил слова одного инженера: «Что я буду делать на производстве — я в жизни не работал на производстве, я не знаю производства!» И комментировал их: «Вот такие инженеры сидят в центральном аппарате, они планируют, они дают производственные задания заводу и фабрике, они составляют планы оборудования, типы машин и все, что угодно, а производства не знают. От мировой техники они отстали на пушечный выстрел». Петерс предлагал радикально изменить эту ситуацию. Как своевременны и актуальны и сегодня эти его мысли и соображения!

Он говорил и о недопустимости такого положения, когда молодые советские специалисты, окончившие вузы и втузы, работают затем в качестве стажеров и не могут закрепиться в аппарате, ибо там места заняты людьми старого мира, часто и не разбирающимися в деле.

Важнейшей мерой улучшения работы Петерс считал «надзор рабочих масс в аппарате». Предлагал шире привлекать рабочих к этому важнейшему делу: «Тут можно привлечь рабочих, они и привлекаются десятками и сотнями. Я думаю, что на выдвижении и привлечении рабочих к дальнейшей работе по улучшению госаппарата съезд должен зафиксировать внимание партии и всего рабочего класса. Только тогда у нас будет гарантия, что соваппарат… будет мобилизовывать все средства, все возможности для ускорения темпов нашего строительства, для проведения генеральной линии партии».

На съезде Петерс был избран в комиссию по отчету ЦКК и в новый состав ЦКК. С 1930 по 1933 год он в руководстве крупнейшей организации страны: член МК ВКП(б), член Президиума МКК, председатель МКК. С 1934 года член КПК при ЦК ВКП(б) — Комиссии парт-контроля, член МК ВКП(б). По-прежнему занимает высокие посты и пользуется большим авторитетом.

Но трагическая несправедливость надвигалась неумолимо и, как тогда казалось, необъяснимо…

В декабре 1937 года его исключили из партии.