Екаб Петерс

В «ЗАТОЧЕНИИ КРЕМЛЯ» (и о буридановом осле)

То, что Локкарт так быстро оказался на свободе, дипломатами Запада вовсе не оценивалось как победа. Опыт им подсказывал, что впереди могли быть куда большие неприятности, ведь Советы показывали свой решительный характер. Настораживало и то, что в отношении Локкарта власти не требовали, например, высылки из страны, что в международных делах было допустимой практикой.

Дипломаты пребывали в нервозности. По имевшимся данным, Шмидхен не был арестован, но и установить связь с ним в этой кутерьме не удавалось. Гике, посланный в Сокольники к Оленьим прудам (условленное место встреч Шмидхена и Берзиня), ни разу там не застал ни одного, ни другого. О Берзине все же узнали, что он на свободе и, кажется, вне подозрений, что заговорщиков истинно воодушевляло: сохранилась такая ключевая фигура! Секретарь американской комиссии в России (была и такая комиссия) Норман Армур, возвращавшийся через Стокгольм домой, сказал 7 сентября 1918 года британскому посланнику в Швеции, что «в Москве Локкарт известил его о том, что ему удалось подкупить латышских стрелков и что этот план известен французскому и американскому консулам и одобрен ими. Ему, Армуру, ничего не известно о намечавшемся на 10 сентября государственном перевороте — заговоре, который, как сообщают большевики, был ими раскрыт. Он этому сообщению не верит. Армур предполагает, что командир латышей решил просто отменить операцию».

Локкарт рассуждал вполне логично: ввиду начавшихся арестов Берзинь операцию отложил, и Берзинь еще не сказал своего слова, а Константин предлагал латыша ликвидировать! Страшно подумать!.. Локкарт, Гренар, Пуль не забывали и то, что националист Берзинь получил от «друзей» почти два миллиона рублей (1 000 000 — от Англии, 200 000 — от США и 500 000 — от Франции), дал слово чести, что этой суммы при определенных условиях будет достаточно, чтобы ликвидировать правительство Советов. Он не может так просто отказаться от обязательств, данного честного слова и дезертировать. Ведь ему оказывалось высшее доверие — деньги передавались без расписки.

Консула в тот момент озадачивало больше другое. Очень некстати то, что его приятельница Мура арестована. После некоторых размышлений в нем возобладал рыцарь. Он отправился в Комиссариат иностранных дел. Его приняли, были вежливы, но развели руками, ссылаясь на ЧК. Тогда Локкарт прибег к крайнему средству: явился снова на Лубянку и попросил доложить о себе Петерсу. Не исключено, что этот «отъявленный чекист», как он считал, согласится поговорить как «мужчина с мужчиной».

Из воспоминаний Локкарта: «Я обратился на Лубянку к Петерсу и просил проявить гуманность к женщине, которая ни в чем не виновата».

Из воспоминаний Петерса: «Войдя ко мне в кабинет, он был очень смущен, потом сообщил, что находится с баронессой Бекендорф в интимных отношениях и просит ее освободить».

Консул апеллировал к чувствам. Петерс был спокоен, обещал рассмотреть все аргументы, приведенные консулом, в пользу невиновности его приятельницы. Но вдруг… в какую-то минуту Петерс изменился, сурово сказал англичанину, что в этот раз ВЧК отпустить его не может.

Это был арест, ставший ответной мерой на действия Лондона. В английской столице взяли под стражу М. М. Литвинова, несмотря на то что он был назначен (4 января 1918 г.) послом РСФСР в Англии, о чем было сообщено министру иностранных дел Артуру Бальфуру. Литвинова запрятали в Брикстонскую тюрьму и на дверях камеры повесили издевательскую надпись: «Гость правительства его величества».

Локкарта поместили в странную квадратную комнату. Удобств никаких: простой стол, четыре деревянных стула, истертая и расшатанная кушетка; два окна комнаты выходили во двор. У простого умывальника с «соском» для англичанина повесили чистое полотенце, что вызвало надменную улыбку консула; откуда было знать странным и неотесанным чекистам, что истинный сакс, подобно Седрику[24], вымыв руки, не обтирает их полотенцем, а сушит, помахивая ими в воздухе.

Настроение консула было удрученное: в деле Муры он ничего не достиг, сам попал под стражу и неизвестно, чем все это закончится: большевики постараются отомстить ему — был убежден консул. В газетах, которые ему давали, он находил не менее удручающие сообщения. Из номера в номер большевики раскрывали подробности заговора, расставляли точки над «i».

5 сентября Локкарт прочел в «Правде» интервью заместителя председателя ВЧК. Петерс изложил часть подробностей раскрытого заговора, которые считали целесообразным обнародовать к тому времени.

Уши западных «друзей» России, в том числе и находившегося под арестом Локкарта, приученные к иного рода известиям, услышали на сей раз невероятное: Э. Берзиню, оказывается, ЧК предложила притворно принять приглашение западных дипломатов и выяснить, какие переговоры и кто именно желает с ним вести. Берзинь на время превратился в покладистого «буржуазного националиста», сторонника мнимо созданного «национального латышского комитета», которого не было и в помине. А ведь, по его словам, сей «комитет» вместе с Берзинем вроде бы надеялся, что союзники изгонят немцев из Прибалтики и создадут «свободную Латвию»! Брови Локкарта в изумлении поползли вверх. Потом им овладело негодование. Так опростоволоситься! Кто мог подумать, что ЧК так далеко зайдет! Прав был Рейли, когда высказал готовность ликвидировать этого предателя Берзиня.

Никто так никогда и не узнал, какие громы и молнии разразились в дипломатических кабинетах «друзей» России. Их «благородный» гнев лишь частью выплеснулся на страницы газет. Берзиню, нарушившему правила игры, следовало дать ниже пояса. «Таймс», махнув рукой на свою респектабельность, строчила: «Этот красный авантюрист запустил руку в нашу государственную казну и теперь потешается над нами с видом невинного младенца».

Кто мог знать, что Берзинь столь хитрое существо! Локкарт вспомнил — кажется, это было при их второй встрече, когда они размышляли, как убрать большевиков, — какая же святость проступила тогда на лице Берзиня! Но ничего искреннего в его чувствах не было. Фигляр!

Издерганный консул вдруг поймал себя на мысли, такой неожиданной, что его даже передернуло: а не является ли Мура также агентом ЧК — после случившегося можно допустить все. Прием, когда арестовывают и своих агентов, не нов. Он живо вспомнил, как Мура неожиданно уехала из Москвы в Эстонию — якобы повидать своих родителей. Ведь на такую поездку нужен был пропуск, поезда строго контролировались, а Мура, по ее словам, пересекла еще и полосу, занятую армиями Германии, прошла пешком. Кто ей мог помочь? Хотя бы с тем же пропуском? Локкарта она не просила. Он постарался успокоиться, обратился к логике. Как теперь быть с просьбой об освобождении? Настаивать? Забыть? Но ведь он уже признался этим варварам, что с ней связан. Как же все это теперь оставить? Может вызвать подозрения.

На Лубянку то и дело приходили торопливые люди, часовой проверял документы, впускал в длинный коридор, в котором теперь был прибит гвоздями большой плакат на серой бумаге с призывом бросить все силы «на борьбу с дровяной катастрофой»: надвигалась зима, а дров в Москве почти не было. Это собирались газетчики: узнать о подробностях заговора.

Петерс был воодушевлен, свеж, как после нескольких часов спокойного доброго сна. Говорил: «Целая сеть англо-французских агентов, щедро оплачиваемая союзными деньгами, занималась специально задержкой продвижения продовольствия из хлебородных районов в голодающие местности. У одного из арестованных по делу о заговоре французских офицеров найден огромный запас пироксилина и других средств для взрывов и поджогов продовольственных складов и транспортов. Наш товарищ Берзинь, мнимо вовлеченный в преступное дело, на тайной встрече с дипломатами спросил, что он должен делать для «успеха заговора», и Локкарт ему прямо ответил: «Прежде всего постараться, чтобы вверенные вам части оказались лишенными необходимого продовольствия, и этим вызвать их недовольство». Когда дошли до роли патриарха Тихона в готовившемся перевороте (а тот тайно обещал после свержения Советов звонить в победные колокола), то Петерс был совсем краток: «Святой отец воистину — «спереди блажен муж», а внутри исполнен лицемерия и беззакония. Даже в кругах патриарха говорят: «Человек он недалекий, пороху не выдумает».

Допросы тем временем продолжались. Петерс вызывал к себе Локкарта обычно ночью. Он советовал консулу, чтобы тот «в своих же собственных интересах» рассказал полную правду. Консул по-прежнему упорствовал — отказывался говорить, прикрывался всякого рода шутками. Локкарт ожидал, что Петерс заговорит о Муре, и тогда англичанин надеялся что-нибудь выведать, сориентироваться. Но Петерс даже не вспоминал имени его приятельницы, чем ставил консула в тупик.

Консулу разрешили пользоваться чернилами и бумагой, и он завел себе нечто вроде «тюремного дневника»: если его «мученически», как он думал, расстреляют, то пусть все узнают. Странно, но первую запись он посвятил своему «мучителю-фанатику» Петерсу. «Я не могу сказать, что он обращался со мной некорректно… он не был груб, ни даже нелюбезен, и наши взаимоотношения были вполне корректны… Он заходил в мою комнату и справлялся о том, как меня кормят. Я не жаловался, хотя пища, состоявшая только из чая, жидкого супа и картошки, была очень недостаточна».

Локкарт просил дать ему книги; Петерс принес роман Герберта Уэллса. И вторую — книгу Ленина «Государство и революция». Передавал английские газеты, доходившие до Москвы. Караульные аккуратно приносили «Правду» и «Известия».

Больше всего Локкарта коробило от жирных заголовков статей, в которых большевики писали об «англо-французских бандитах». Он читал резолюции фабричных комитетов, требовавших предания его, консула, суду и вынесения смертного приговора. Можно было ждать самого худшего. Расстреляли же бывшего начальника департамента полиции Белецкого. Локкарт лично знал этого степенного сановника, когда он еще был облечен властью. Целительным бальзамом были для него «Таймс», «Нью-Йорк таймс», «Фигаро», которые не щадили большевиков и предвещали им скорую гибель. Прочитав же в «Таймс» о Петерсе, что этот «царский каторжник, уголовный преступник зверски пытает арестованных, собственноручно расстреливает неповинных людей, кощунственно издевается над убитыми» и т. п., Локкарт разочарованно отложил газету в сторону. Подумал: как плохо в Лондоне знают положение в России, а на одном вранье ведь далеко не уедешь; мы вправе здесь отдать должное реализму мысли Локкарта.

Его перевели с Лубянки на территорию Кремля. Помещение было чистое, удобное — три комнаты: спаленка, ванная, небольшая кухонька. В ванной бросающиеся в глаза чистые полотенца, но «образованный» англосакс, помыв руки, по-прежнему помахивал ими в воздухе, смешно растопырив пальцы. Однако помещение и здесь показалось тесным. Самым неприятным было то, что он снова оказался не один, вопреки тому, что ему обещали власти. К своему удивлению, он увидел здесь Шмидхена. «Виновник всех наших бед!» — негодовал Локкарт. Судя по газетам, Шмидхен не уподобился притворщику Берзиню и угодил в тюрьму, но за то, что удостоверение, выданное Локкартом Шмидхену, каким-то образом попало в ЧК, англичанин считал виновником только латыша. Тридцать шесть часов Локкарт и Шмидхен провели вместе, не проронив ни слова; потом Шмидхена увели. Локкарт снова задумался: что означает присутствие Шмидхена здесь? Ошибка ЧК? Хитрая игра? Кто вообще этот Шмидхен? Ведь хвастался, что он близкий человек к Берзиню, а вот кремлевский командир у большевиков в почете и славе, а Шмидхен в тюрьме. Ответов не находил. Только стал думать о том, что эти чекисты не столь уж просты, как он полагал раньше, и что, вероятно, он опрометчиво сказал Петерсу, что чекисты далеко не мастера дела…

Самое неприятное началось после того, как Локкарт узнал от часовых, что именно из этой предсмертной обители в последний путь несколькими днями раньше увели Белецкого. Локкарта бросало то в жар, то в холод. Знать, что ты живешь в комнате, откуда предшественника повели на смерть, — что может быть страшнее!

Страхи и панику консула заметил Петерс: как бы чего с этим героем не случилось до суда! Да и дело не надо было осложнять — Локкарта приходилось беречь, как берегут того, кто наделал множество долгов и не прочь бы скрыться, не расплатившись, даже в небытие.

Петерс посетил консула. В тот же день Локкарт внес в свой дневник свежие впечатления. Петерс «охотно беседовал об Англии, о войне, о капитализме, о революции. Он рассказывал мне об удивительных событиях своего революционного прошлого. Показывал мне на своих руках следы пыток, которым его подвергали в тюрьме при царском режиме. Ни одна черта его характера не свидетельствовала о том, что он был таким бесчеловечным чудовищем, каким его много раз описывали». Его возражение против слова «чудовище» в отношении Петерса не было протестом против «Таймс», а скорее, это было просто для очистки своей совести.

Когда в следующий раз Петерс открыл двери временной обители Локкарта, последний услышал, что баронесса освобождена и ей разрешены свидания с ним, Локкартом. В первый момент Локкарт даже не обрадовался: чекисты вполне могли ее освободить, если она работает на них.

— Моя весть, как вижу, не вызвала у вас энтузиазма, — сказал Петерс. — Но мы сделали все, что могли. Сомнения в отношении Бекендорф выяснились. Порадуйтесь с нами, господин Локкарт.

А тот все не мог отделаться от мысли, что этот «странный человек», второе лицо в ЧК, освободил Муру лишь для того, чтобы затеять новые козни.

Вечером Локкарт записал в свой дневник: «Я получил вещественное подтверждение освобождения Муры в виде корзины с платьем, книгами, табаком и такими предметами роскоши, как кофе и ветчина, а кроме того, длинное письмо… Джейк лично запечатал его печатью ЧК и пометил на конверте своим размашистым почерком: «Прошу передать адресату, не вскрывая. Я читал письмо». Это странный человек!»…

Допросы прекратились, Локкарт почувствовал облегчение. Большевистские же газеты не унимались и раздражали его по-прежнему. Он их не брал бы и в руки, но инстинктивно хотел узнать, что ему еще предстоит выдержать: им овладевал страх перед неизвестностью. Локкарт полагал в свое время, что Россия может стать частью цивилизованной Европы, теперь же ему казалось, что так никогда не будет, что эта страна — сорвавшийся с цепи колосс азиатчины.

Локкарту разрешили гулять по территории Кремля, в котором он раньше никогда не был. Локкарт вступал в разговоры с караульными, которые его конвоировали в этих прогулках. Это были разные люди: русские, латыши, венгры. Однажды Локкарт спросил конвойного, что тот думает о его участи, и услышал, что в караульной команде держат пари из расчета два против одного, что он будет все же расстрелян… Локкарт потерял интерес к дальнейшим расспросам.

Он все же сделал для себя маленькое открытие: эти безграмотные мужики, его конвоиры, думали на удивление логично. Если на них насылали смерть, то они готовы были ответить тем же. К этому заключению вела Локкарта и недавняя история с американцем Бари, чуть не закончившаяся трагически.

А все началось с того, что в марте ВЧК раскрыла организацию, занимавшуюся вербовкой и отправкой бывших офицеров на Дон, к Каледину и Корнилову. Тогда арестовали и янки — бизнесмена В. Бари, игравшего, как утверждали газеты в Москве, большую роль в этой организации. Американское генконсульство, естественно, вступилось за Бари и официально за него поручилось. Бари был освобожден до суда и… скрылся. На суде, по данным большевиков, преступность Бари была доказана, и его приговорили к расстрелу. Если бы Бари не сбежал, то его кости давно уже покоились бы в земле…

Правда, генконсулу Девитту Пулю вся эта история обернулась большой неприятностью: большевики ему выразили недоверие[25], хотя и не предложили убраться из страны. Сравнив свое положение со случаем Бари, Локкарт не смог сделать для себя утешающего вывода…

Наступили мрачные осенние дни с нудными дождями. Мокрый ветер завывал у кремлевских стен. Локкарт не гулял, предпочитал раскладывать пасьянс. За этим занятием и застал его однажды Петерс, который снова заговорил о собрании в американском консульстве 25 августа. Не пожелал бы Локкарт во имя истины все же прояснить характер собрания? Нет, он не желал! Снова говорил о своей безгрешности, о предвзятости ЧК. Вопрошал: мол, какой здесь заговор, когда в нем один человек? Ваши газеты прожужжали уши: заговор Локкарта, заговор Локкарта!

Петерс посоветовался с Дзержинским, решили, что им ничего не остается, как припереть Локкарта к стенке.

Когда из особняка Берга привезли изъятые во французской миссии бумаги, при первом же их осмотре обнаружили письмо Маршана к президенту Франции. Давно ЧК не имела такого прямого свидетельства творимого союзниками в России! Пригласили самого Маршана на Лубянку. В допросе не было никакого резона — с ним хотели просто поговорить. Но не вышло и разговора. На коллегии ВЧК Петерс так доложил о встрече с французским журналистом: «Он был взволнован до безумия, почти плакал от возмущения, что союзники, и особенно французы, призванные спасти Россию, строили предательские планы взрыва мостов и поджога продовольственных складов». Петерс добавил, что, конечно, журналист большой ребенок, наивен, он «думал, что Пуанкаре не знает, что делают его представители в России; в своей наивности он не понял того, что все поджоги, подрывы — все это делается под непосредственным руководством Пуанкаре и Ллойд Джорджа».

Подлинник письма передали в следственную комиссию, фотографию письма — в газету «Известия», которая и напечатала письмо Маршана[26].

Локкарт долго перечитывал газету. Несомненно, письмо французского журналиста не подделка, согласился он. Однако француз преступил все границы дозволенного. Маршан своеобразно интерпретировал смысл Советского правительства, чья-де «поразительная государственная энергия, должен сознаться, — писал он, — теперь проявилась перед лицом самых ужасных затруднений». Это правительство, по мнению Маршана, заслуживает своего названия — «отнюдь не анархического и бессильного, но революционного в государственном, в высшем смысле этого слова… большевики повсюду, где они свергались как власть, возрождались, благодаря народному повстанческому движению». Политика союзников в этой несчастной стране ведет к «углублению анархии и обострению голода и гражданской войны, белого и красного террора». И это писал бывший редактор «Фигаро»! Локкарт успокоил себя шатким доводом: «Маршан, эта истеричка, перешел на сторону большевиков, очевидно, ЧК уплатила ему больше, чем «Фигаро». Скотина!..» Вечером записал: «Мною овладел приступ пессимизма».

Каждый день приносил новые данные, показывающие, что скрывалось за емким выражением «заговор Локкарта». Историки справедливо скажут «о первостепенной и неизбежной ответственности британского правительства за планирование и осуществление нападения на Советскую Россию»[27]. Не оставались в тени и Соединенные Штаты. Преступный союз Великобритании, Франции и Соединенных Штатов, направленный против Советской России, был и естественным, когда заговорщики тянулись друг к другу в едином стремлении свергнуть Советскую власть, и странным… Странным потому, что часто капитаны от каждой стороны, подобно героям известной басни Крылова, конкурируя друг с другом, стремились именно своим путем продвинуть пиратский корабль заговора вперед… Выражение «заговор Локкарта» не совсем точное, чтобы дать представление о его истинном размахе.

Соединенные Штаты были не менее лицемерны, чем другие союзники. «Правительство Соединенных Штатов использует все возможности, чтобы обеспечить России снова полный суверенитет в ее внутренних делах и полное восстановление ее великой роли в жизни Европы и современного человечества», — провозглашал в своем послании президент Вильсон в марте 1918 года. А государственный секретарь Лансинг (месяцем позже) неофициально уточнял: «Позиция США основывается на возможности интервенции в России». Для тех, кто хотел еще большей ясности, полковник Хауз (советник Вильсона) в феврале 1919 года неофициально рубил по-солдатски: «Главное, о чем речь, — это как наилучшим образом нанести поражение большевикам».

Можно удивляться, что ВЧК, только начавшая свой сложный путь, сумела представить очертания корабля и заговорщиков… Когда Советское правительство в марте 1918 года переехало в Москву, из Петрограда переехал и посол США Дэвид Френсис в… Вологду. Посол готовился встретить американские войска на пути с севера на Москву. Готовился и… торопил Вашингтон. В апреле он писал: «Я считаю, что время для союзнической интервенции приближается очень быстро и союзники должны быть готовы действовать очень решительно». Летом на севере России высаживаются американские войска. Страшным террором расчищают себе путь — 38 тысяч убитых, 8 тысяч расстрелянных и тысяча забитых побоями и умерщвленных голодом. Это потери Архангельской губернии, имевшей население всего 400 тысяч человек!

США начали интервенцию в Сибири и на Дальнем Востоке, где, по признанию командующего американским экспедиционным корпусом генерала Грэвса, тоже «жестокости были такого рода, что они, несомненно, будут вспоминаться и пересказываться среди русского народа через 50 лет после их совершения!».

В Вологде нет английского посла. Посол Джордж Бьюкенен в начале 1918 года вообще покинул Россию. У Англии тактика несколько другая: «Мы должны показать большевикам, что не собираемся принимать какое-либо участие во внутренних делах России… в то же время провинциальным правительствам и их армиям (т. е. белым. — В. Ш.) должны быть предложены деньги, агенты и офицеры…Это должно делаться как можно более скрытно, чтобы избежать, насколько возможно, обвинений в том, что мы готовим войну против большевиков» (из Меморандума кабинета Великобритании от 21 декабря 1917 года). А война-то уже шла, и английские интервенты высадились на севере, флот его величества вошел в Балтийское море и бомбардировал «все подозрительное» на берегах, обстреливал «морские цели». Однако в Вологду переехал посол Франции Нуланс. С раскрытием «дела Локкарта» союзники обвиняют французскую разведку, что она «разгласила тайну». Нулансу обидно выслушивать подобное… Демьян Бедный со страниц «Правды» назвал Нуланса «лакированным бандитом».

Соединенные Штаты задают тон. Посол Фрэнсис предлагает: «Захватить Петроград и Москву… без промедления: 50 тысяч войск будет достаточно, но 100 тысяч с избытком». А Девитт Пуль уже давно проинформировал Вашингтон об имеющейся группе, действующей «с целью образования правительства… которое сместит большевиков».

Бешеная гонка! Зловещий корабль заговора убыстряет ход…

25 августа Пуль дает понять коалиции заговорщиков, что все дело берут в свои руки США. Это выразилось в созванном глубоко секретном совещании в этот день.

Петерс, располагавший всеми оказавшимися в руках ВЧК разоблачительными материалами, проявил недюжинный ум, дав в итоге анализа точную характеристику роли США в этом огромном заговоре против России. Он написал для «Известий» статью «Для порядка». «Россия перестала быть жандармом, но вместо России вырос новый жандарм, новый хранитель порядка — наемник американской буржуазии Вильсон…Еще 25 августа у американского консула было решено…» Далее Петерс рассказал подробно о разделении труда, принятом на этом совещании, в целях подрыва Советской власти. Он подтвердил, что все пошло «по определенному плану: разбираются железные дороги и взрываются мосты, ведущие на фронт, к нашим армиям. Саботаж наблюдается в одном направлении: вызвать в массах недовольство и волнение. Своими деньгами, создавая эти беспорядки, Вильсон и компания пойдут их тушить».

И менее всего обращая внимание на стилистические огрехи, он следующим образом завершил свои мысли: «Но их затея не удастся. Слишком поздно. Проснулся рабочий мир. И… будут раздавлены гады буржуазного мира мировой революцией».

…На Западе все больше поднимался шум в связи с арестом Локкарта, писали о «тяжкой участи английского дипломата», которого «подвергают пыткам». В ВЧК прибыл шведский генеральный консул Аскер.

Не садясь на предложенный ему стул, в официальных выражениях Аскер стал заявлять, что он уполномочен своим правительством и т. д., призывал к гуманности в отношении к «терпящему превратности» английскому дипломату и перешел к чтению ноты с угрозами сэра Бальфура, тогдашнего министра иностранных дел Великобритании. Петерс шведа прервал и сказал, что Аскер обращается не по адресу: ВЧК не уполномочено представлять Советское правительство. Незачем и зачитывать ноту — она напечатана в «Известиях». Угрозы на нас не подействуют! Если Аскер желает повидать Локкарта, то препятствий к этому нет!

В тот же день швед встретился с Локкартом — увидел просторные комнаты, чистые полы и окна (уборку делали люди из конвоя) и вынужден был признать, что слухи о тяжелой участи Локкарта ни на чем не основаны. А сам Локкарт записал: «Он убедился в том, что я не голодаю и не подвергаюсь никаким мучениям; сообщил мне, что в моих интересах делается все возможное, и простился». Ничего другого он записать и не мог, ибо за день до этого в его блокноте о Петерсе уже были такие слова: «Он относился ко мне с чрезвычайной любезностью, справился несколько раз о том, как себя держит стража, доходят ли до меня регулярно Мурины письма и нет ли у меня каких-либо жалоб».

Когда же на следующий день после посещения Аскером ВЧК англичанин прочитал в газетах о том, что он, Локкарт, лично опроверг дикие слухи, распространяемые буржуазной печатью, и подтвердил шведскому генеральному консулу, что обращение с ним не оставляет желать лучшего, Локкарт был в бешенстве. Констатировал: «Что не могли сделать сами большевики, за них сделал английский дипломат со своим признанием — я, тупица, — дав все данные о том, что вовсе не нахожусь в опасности!»