Экономика каменного века

Но интенсификация труда должна осуществляться диалектически, потому что многие качества ДСП вынуждают его противиться одновременно и давлению политической силы, и расширению производства. Первостепенную значимость имеет свойство экономики домохозяйства удовлетворяться выполнением ею самой устанавливаемой задачи:

обеспечением средств к существованию. ДСП, по-существу, является антиизбыточной системой.

Производство для обеспечения существования

Классическое разграничение между «производством для потребления» (т. е. производством для производителей) и «производством для обмена» оказалось с самого начала существования экономической антропологии — по крайней мере, в англосаксонских странах — похороненным на кладбище допотопных понятий. Правда, Турнвальд принимал и использовал эти понятия, чтобы отделить примитивные экономики от современных денежных (Thurnwald, 1932). И ничто не могло предотвратить их воскрешения в различных этнографических контекстах (см. выше: «Недоиспользование рабочей силы»). Но, когда Малиновский (Malinowski, 1921) ввел понятие «племенной экономики», противопоставив его (отчасти) «независимой домашней экономи­ке» Бюхера (Blicher, 1907), представление о производстве для потребления получило эффектную отставку прежде, чем был исчерпан его теоретический потенциал.

Возможно, дело было в том, что «производство для потребления» или «независимая домашняя экономика» могут толковаться двумя различными способами, один из которых показал свою несостоятельность, а другой поэтому остался преимущественно в пренебрежении. Приведенные выше формулировки как бы предполагают состояние домашней автаркии, что нереально для производящих ячеек любого общества. Домохозяйства в примитивных общинах обычно не являются самодостаточными, т. е. производящими все, в чем они нуждаются, и нуждающимися во всем, что они производят. Непременно существует обмен. Даже помимо того, что люди регулярно дарят и получают подарки, повинуясь непреложным обязательствам, они также часто работают ради откровенно утилитарного обмена ценностями, посредством которого приобретают все, что им нужно.

Но все же остается «что им нужно»: и обмен, и потребление ориентированы здесь на обеспечение существования, а не на получение прибылей. Вот это и есть второе истолкование классических разграничений, и оно более фундаментально; оно более фундаментально, чем определенно: обмен есть отношение производителя к процессу производства. Это не просто «производство для потребления», это производство потребительских ценностей (даже если они обретаются через акты обмена) — в проти­воположность производству меновых стоимостей. В таком прочтении ДСП находит себе место среди уже имеющихся категорий экономической истории. Даже и при существовании обмена домашний способ приходится кузеном марксовому «простому циркулированию товаров», а таким образом, и прославленной формуле «Т-[58]Д-»Т'»: изготовление предметов для продажи на рынке с целью получения необходимых средств (Д, денег) для приобретения других, особых предметов (Т', товаров). «Простое циркулирование», конечно, категория, которая в большей мере относится к крестьянским, чем к примитивным экономикам. Но, подобно крестьянам, люди примитивной культуры остаются постоянными в своем стремлении потреблять ценности и ориентированными на обмен в интересах потребления, а значит, и на производство в интересах обеспечения средств к существованию. И в этом отношении и тем и другим исторически противостоит буржуазный предприниматель с его интересом к меновой стоимости.

У капиталистического процесса иные отправные пункты и иные расчеты. «Общая формула капитала» представляет превращение данной суммы денег в большую через посредство товара: Д-»Т—Д', задействование рабочей силы и физических средств для изготовления товара, продажа которого дает возможно более высокую отдачу на первоначальный капитал. Жизнеобеспечение и прибыль, «производство для потребления» и «производство для обмена» имеют, таким образом, противоположные конечные цели — и соответственно связаны с глубоко отличными интенсивностями производства. Ведь одна экономическая система ставит определенные и ограниченные задачи, в то время как другая преследует неопределенную цель «как можно больше». Здесь различие в качестве, так же как и в количестве: в качестве — в первую очередь. Производство для жизнеобеспечения предполагает не только скромную квоту хороших вещей, но — именно вещей особого потребительского свойства, которое отвечает обычным потребительским запросам производителей. В самом деле, в то время как домашняя экономика направлена на то, чтобы про­сто воспроизводить себя, производство для обмена (стоимостями) постоянно стремится приумножать себя: путем накопления некоего генерализованного «богатства». Это есть не просто производство конкретных товаров, но производство абстрактного богатства. И «небеса — ему предел». По определению, Д'<Д — это провал практики Д-»Т-»Д'; в духе конкуренции — Д' — & — есть формула успеха. Какой возвышенной, писал Маркс, кажется древняя установка, видевшая в человеке конечную цель производства, — в сравнении с современным миром, в котором производство является целью человека, а богатство — целью производства (Marx, 1967b, vol. 1, p. 450).

Рассмотрим одно из сопутствующих этому обстоятельств, этнографические свидетельства которому уже приводились: работа в системе производства для потребления обладает уникальной возможностью ставить пределы самой себе. Ничто не понуждает к наращиванию производства до предела физических и материальных возможностей, но, скорее, напротив, производство подвержено прерыванию на какое-то время, когда средства к существованию обеспечены на какое-то время. Производство для потребления прерывисто, нерегулярно и в целом неэффективно расходует рабочую силу. В то время как в производстве, организованном обменом и для обмена стоимостями:

Le but de travail n'est plus, des lors, tel produit specifique ayant des rapports particulieres avec tel ou tel besoin de I'individu, c'est I'argent, richesse ayant une forme universelle, si bien que le zeie au travail de I'individu ne connaTt.plus de limites: indifferent a ses propres particularites, le travail revet toutes les formes qui servent ce but. Le zeie se fait inventif et cree des objets nou-veaux pour le besoin social... (Marx).

Итак, очень жаль, что Экономическая Антропология предпочла в основном ^*

игнорировать разграничение между производством для потребления и производством для обмена. Между тем, признание различий в их продуктивности сослужило добрую и почетную службу при изучении экономической истории. Один из наиболее известных примеров — то, как с помощью этого разграничения Анри Пирен объяснил упадок сельского хозяйства в Европе раннего средневековья, когда экономика из-за арабских завоеваний в Средиземноморье осталась без рынков сбыта и сразу же скатилась от коммерческого обмена к локальной самодостаточности и от более высокой производительности — к более низкой:

...регресс земледельческих приемов очевиден. Не было смысла делать почву более плодородной, чем это требовалось для удовлетворения нужд производителя: поскольку излишки не могли быть реализованы, постольку они не могли ни улучшить материальное положение возделывателя почвы, ни увеличить рентовую стоимость земли. Земледелец поэтому доволь­ствовался минимумом забот и усилий, а агрономической науке позволено было впасть в забвение до тех пор, пока возможность продавать урожай снова не побудит владельцев земли перейти к улучшенным и доходным методам ее обработки. Но тогда землю станут считать меновой стоимостью, а не средством к существованию (Pirenne, 1955, р. 99).

А теперь классическая оппозиция вновь появляется в виде «двойной экономики» «слаборазвитых стран». Боэк, автор этой концепции (двойной экономики), так описывает контрастные различия двух типов экономических укладов:

Восточное общество отличается от западного еще и тем, что потребности очень ограничены. Это связано с ограниченным развитием обмена, в силу чего большинство людей вынуждено производить для самих себя, и, соответственно, потребности неизбежно должны оставаться скромными и по качеству и по количеству. Другое следствие из этого — то, что экономические мотивы не действуют непрерывно. Поэтому... экономическая деятельность также дискретна. Западная экономика имеет диаметрально противоположные тенденции... (Boeke, 1953, р. 39).

Но, будучи свидетелями конфронтации двух экономик в условиях колониализма, антропологи имели возможность наблюдать исторические различия как этнографическое явление. В косных моделях туземного труда и в «иррациональной» реакции на цены они видели производство для потребления в его кризисных проявлениях, следовательно, видели его сущность. Ведь традиционная экономика с ее определенными целями стремится утвердить себя даже тогда, когда она сломана и втянута в рынок. Возможно, это поможет объяснить, как на рациональном Западе могли долгое время уживаться два про­тиворечащих друг другу предрассудка относительно «туземной» способности к работе. С одной стороны, вульгарная антропология утверждала, что эти люди должны были не переставая трудиться, чтобы при имеющихся технических несовершенствах просто выжить; с другой стороны, было абсолютно очевидно, что «туземцы — прирожденные ленивцы». Если первое являлось колонизаторским «рациональным суждением», то второе — свидетельством определенной идеологической ущербности: по каким-то причинам представ­лялось нужным вдолбить в этих людей убеждение в необходимости взвалить на свои плечи груз белого человека. Когда их привлекали к работам на плантациях, они часто проявляли явное нежелание напряженно трудиться.

Втянутые в производство коммерческих культур, они не хотят реагировать «правильно» на колебания рыночных цен: так как они преимущественно заинтересованы в получении конкретных предметов потребления, то при повышении цен они стремятся выращивать на продажу как раз настолько меньше, насколько нужно, чтобы обеспечить желаемую сумму денег, а при понижении — как раз настолько больше. И внедрение новых орудий или культур, увеличивающих производительность туземного труда, может повести лишь к сокращению периода обязательной работы — преимущества будут служить скорее для увеличения времени отдыха, нежели для увеличения производимого продукта (ср. Sharp, 1952; Sahlins, 1962a). Эти и подобные проявления выражают непреходящие свойства традиционного домашнего производства, а именно производства потребительских стоимостей (ценностей), определенного в своих целях и, следовательно, не непрерывного в процессе осуществления.

Короче говоря, характеризуя ДСП как производство потребительских стоимостей (ценностей), мы возвращаемся к недопроизводству, эмпирический обзор которого был сделан в начале анализа. Домашняя система служит ограниченным экономическим целям, определяемым качественно условиями образа жизни, а не количественно — как абстрактное богатство. Соответственно работа является и неинтенсивной: дискретной, подверженной всевозможным видам прерывания ради культурно обусловленных альтернатив и в связи с теми или иными препятствиями — от мощных ритуалов до слабого дождичка. Экономика — это деятельность, поглощающая лишь часть рабочего времени в примитивных обществах, или иначе — это деятельность лишь части общества.

Другими словами, ДСП основывается на принципе антиизбытка. Приспособленный к производству для жизнеобеспечения, он имеет тенденцию «застывать» по достижении «пункта своего назначения». Отсюда, если понимать «избыток» как производство продукта сверх потребностей производителей, вытекает, что система домохозяйств не создана для этого. Ничто в структуре производства для потребления не толкает его превзойти самое себя. Все общество построено на косной экономической базе, а поэтому — на противоречии, ведь если экономика не принуждается преодолеть себя, общество в целом не выживает. С экономической точки зрения, примитивное общество основано на антиобществе.

Правило Чаянова

Существует более точный способ оценить это неинтенсивное использование производительных сил. Я предлагаю целую серию смешанных статистических и теоретических выкладок, которые ведут к заключению, что домашняя система устанавливает нормы жизнеобеспечения, ограниченные не только абсолютно, но и относительно потенциала общества; что, на деле, чем больше относительные трудовые способности домохозяйства в общине, состоящей из производственных домашних групп, тем меньше его члены работают. Последнее является капитальным открытием А. В. Чаянова. Здесь признание значимости этого открытия выражено в том, что оно именуется «правилом Чаянова».

Предварительно необходимо усвоить, что все три элемента ДСП, так подробно обрисованные, — небольшая рабочая сила, разделенная в значительной мере по половому признаку, простая технология и ограниченные конечные цели производства — соотносятся системно. Дело не только в том, что каждый из них находится во взаимосвязи с остальными, но и в том, что каждый по скромности своих масштабов приспособлен к характерным свойствам других. Стоит одному из этих элементов проявить неожиданную склонность к развитию, он столкнется с возрастающим сопротивлением других в силу их несоответствия. Нормальным, обусловленным системой, разрешением такого конфликта является восстановление status quo («отрицательная обратная связь»). Только в случае, если историческая конъюнктура внесет дополнительные противоречия извне («сверхдетерминация»), кризис перерастет в разрушение системы и приведет к ее трансформации. Характерно, что норма домашнего жизнеобеспечения проявляет тенденцию к инертности. Она не способна подняться выше определенного уровня, не подвергая испытанию возможности домашней рабочей силы либо непосредственно, либо через посредство технологических изменений, необходимых для более высоких показателей производства. Стандарт жизнеобеспечения не может значительно повыситься, не поставив под вопрос существующую семейную организацию. А она обладает универсальным защитным механизмом в виде имеющейся у каждой домохозяйственной ячейки возможности обеспечить адекватные производительные силы и производственные отношения. Так что до тех пор, пока домашний способ производства превалирует, представление о достаточном жизнеобеспечении будет соответственно ограниченным.

Более того, если внутренние противоречия, порожденные повышением стандартов, тем самым установят абсолютный предел, внешние противоречия определят уровень равновесия, который будет низким относительно экономических возможностей общества.

Поэтому, каков бы ни был характер социальных отношений между домохозяйства-ми — от анархии по природе до согласия по родству, — традиционное представление о нормальном благосостоянии должно быть зафиксировано на уровне, доступном для их большинства и оставляющем недоиспользованными силы наиболее эффективного меньшинства. Потенциально отдельные домохозяйства в общине сильно отличаются друг от друга по объему производимого продукта на душу хотя бы только потому, что находятся на разных стадиях цикла семейного развития и, следовательно, должны отличаться по соотношению эффективных работников и иждивенцев (детей и престарелых). Но допустим, что установки относительно домашнего благосостояния приведены в соответствие с возможностями наиболее работоспособных домохозяйств. Общество тогда оказывается перед лицом двух одинаково нетерпимых вариантов развития ситуации. То, какой из вариантов вероятнее, зависит от состояния взаимоотношений домохозяйств: их позиции относительно полюсов анархии и солидарности. Если ни первое, ни второе не перевешивает (или отношения враждебны), то успех немногих и неизбежная неудача многих — это экономический призыв к насилию. Если же господствуют тесные родственные отношения, то регулярное распределение благ немногими благополучными между многими неблагополучными лишь создает общее и постоянное несоответствие между представлением о

домашнем благосостоянии и реальностью.

Теперь сведем воедино все эти предварительные и абстрактные рассуждения: во избежание внешних и внутренних противоречий, восстаний, войн или просто устойчивых мятежных настроений, традиционные экономические показатели ДСП должны удерживаться в определенных пределах, которые находятся ниже возможностей общества в целом и особенно нерациональны (расточительны) по отношению к рабочей силе наиболее эффективных домохозяйств.

«В семейном хозяйстве, — пишет Чаянов, — показатели интенсивности труда значительно ниже, чем они были бы, если бы труд был полностью утилизирован. Во всех изучавшихся районах семейные хозяйства располагают значительными запасами неиспользуемого времени» (Chajanov, 1966, рр. 75­76). Это заключение, суммирующее результаты обширного исследования российского сельского хозяйства в годы, непосредственно предшествовавшие революции, позволяет нам продолжить свою аргументацию в совершенно другом регистре, не теряя основного ритма. Это правда, что Чаянов и его сотрудники развивали свою теорию докапиталистической домашней экономики в особом контексте простой циркуляции товаров.[59] [60]Однако, как это ни парадоксально, раздробленная крестьянская экономика способна более отчетливо, чем любая примитивная община, представить на эмпирическом уровне некоторые основополагающие тенденции ДСП. В случае с примитивными обществами эти тенденции скрыты и преобразованы общими социальными отношениями солидарности и иерархии статусов. А крестьянская домашняя экономика, сопряженная скорее с рынком посредством обмена, чем с другими домохозяйствами посредством корпоративного родства, «честно» открывает для обозрения глубинную структуру ДСП. Особенно явно, как свидетельствуют многочисленные таблицы Чаянова, она обнаруживает недоиспользование рабочей силы.

Чаянов пошел дальше простой констатации регулярного недоиспользования мужской силы. Он детально исследовал различия в интенсивности труда от домохозяйства к домохозяйству. Пустив в ход свое собственное исследование 25 крестьянских семей района Волоколамска, он смог показать прежде всего, что эти различия весьма значительны: троекратный разброс показателей — от 78,8 рабочих дней на одного работника в год в наименее производительных хозяйствах до 216 рабочих дней на работника в самых производительных. ⁵⁶Далее, что наиболее выразительно, Чаянов сопоставил различия в показателях интенсивность/домохозяйство с вариациями в структуре домохозяйств, представленной как число потребителей. Отношение размеров домохозяйства к полноценной мужской силе (отношение зависимости) представляет собой в сущности индекс экономической силы домохозяйства в соотношении со стоящими перед ним задачами жизнеобеспечения. Относительная работоспособность домашней группы может считаться возрастающей, по мере того как этот индекс приближается к единице. Чаянов показывает, что интенсивность труда в домашней группе соответственно уменьшается.

Может показаться, что выкладки Чаянова — это чрезмерное усложнение очевидного, особенно если считать сущность домашней экономики как экономики ограниченных конечных целей заранее данной. Все, что они утверждают статистически, можно предположить логически, а именно: чем меньше относительная пропорция работников, тем больше они должны работать, чтобы обеспечить данный уровень домашнего благосостояния, а чем больше пропорция, тем меньше должны они работать. Однако сформулиро­ванное в более общем виде и таким образом, что ничто в нем не указывает на окончательные выводы о сущности ДСП, а предлагается только сравнить эту систему с другими экономиками, правило Чаянова вдруг оказывается чрезвычайно укрепляющим мощь ряда теоретических положений: интенсивность труда в системе домашнего производства для потребления варьирует в обратной зависимости с относительной работоспособностью производящих ячеек.

Интенсивность производства всегда соотносится с продуктивной способностью. Правило Чаянова удачно суммирует и подкрепляет несколько предварительных обобщений, которые мы сделали по ходу рассмотрения выше. Оно подтверждает дедуктивное положение, что норма жизнеобеспечения не приспособлена к максимальной эффективности домохозяйства, но закрепляется где-то на уровне, доступном большинству, тем самым расточительно тратя даром некоторый потенциал наиболее эффективных. В то же время это значит, что в ДСП не заключено никакого импульса к производству избыточного продукта. Но тогда трудности наименее эффективных домашних групп, в особенности тех (составляющих значительный процент), которые не удовлетворяют свои собственные запросы, оказываются тем более серьезными. Ведь домохозяйства с большей работоспособностью отнюдь не расширяют автоматически свою деятельность во благо беднейших. Ничто в самой этой организации не обеспечивает систематической компенсации своих собственных системных изъянов.

Собственность

Напротив, определенная автономия в сфере собственности усиливает привер­женность каждого домохозяйства своим собственным интересам и не стимули­рует производство для других.

Мы не должны поддаваться гипнозу понятия «право» на собственность (важнее его реализация), равно как и абстрактных претензий на «владение», — куда важнее реальные привилегии пользования и распоряжения. Акционер компании AT&T верил, что его пять акций дают ему право повалить телефонный столб, зловредно установленный прямо против его окна с прекрасным видом. Антропологи на собственном опыте научились отделять друг от друга разные составляющие права собственности — получение дохода, использование, контроль — ввиду того, что они могут быть разделены между

несколькими держателями одной и той же вещи. Мы также проявили достаточную гибкость, чтобы признать отдельные права, не являющиеся исключительными по своей сути, но отличающиеся преимущественно тем, что один держатель имеет власть отвергать решения другого:

ранговые сверхправа, как у вождя по отношению к его подданным, или сегментарные сверхправа, как у линиджа в целом по отношению к составляющим его домохозяйствам. Путь антропологического прогресса теперь усеян трупами, призраков большинства из них лучше избегать. Предмет, интересующий нас здесь, — привилегированное положение домашних групп, каковы бы ни были сосуществующие держатели прав.

Ведь эти сосуществующие держатели находятся скорее над семьями, нежели между семьями и их средствами производства. Так, верховные «владельцы» в примитивных обществах — вожди, линиджи, кланы — стоят к производству в отношениях второй степени, а связующим звеном являются расположившиеся между ними домашние группы. Владение вождя — «землей, морем и людьми», как говорят фиджийцы, — особенно показательный случай. Это «владение» скорее «включительное», чем исключительное, и скорее политического свойства, чем экономического: производное или вторичное право на продукты и средства производства, обретенное в силу предписанного традицией статусного превосходства над производителями. В этом его отличие от буржуазного владения, которое дает контроль над производителями в силу права на средства производства. Каковы бы ни были сходства в идеологиях «владения», эти две системы собственности действуют по-разному: одна (вождеская) — это право на вещи, реализованное через власть над людьми; другая (буржуазная) — это власть над людьми, реализованная через право на вещи.⁵⁷ «Владение» вождя — производители — средства производства. Буржуазное владение — средства производства — производители.

В племенных обществах домохозяйство обычно не является исключительным владельцем своих ресурсов: полей, пастбищ, охотничьих и рыболовных угодий. Но вопреки владению более крупных групп или высших авторитетов, или даже — благодаря их владению, домохозяйство сохраняет первичные или непосредственные отношения к производственным ресурсам. Там, где ресурсы не разделены, домашняя группа имеет неограниченный доступ к ним; там же, где земля разделена на участки, домашняя группа имеет право на соответствующую долю. Семья обладает узуфруктом , иными словами — правом пользования, но все реальные привилегии не эксплицитны в этом термине. Производители на основе повседневной реализации этого права определяют, как земля будет использоваться. И им дан приоритет в присвоении произведенного продукта и распоряжении этим продуктом; никакое право любой стоящей над домохозяйством группы или высшего авторитета не простирается так далеко, чтобы лишить домохозяйство средств к существованию. При этом право семьи как члена группы-собственника или

«Во-первых, богатство в старинных племенных или деревенских сообществах ни в коем случае не было источником господства над людьми. И во-вторых, даже в обществах, продвигавшихся к классовым антагонизмам, коль скоро богатство давало господство над людьми, это было преимущественно и почти исключительно господство над людьми а силу и через посредство господства над вещами» (Engels, 1966,р.205).

общины-собственницы непосредственно и независимо использовать соответствующую долю общественных ресурсов для поддержания своего существования не подлежит отчуждению или урезанию.

Как правило (как экономическое правило), в примитивном обществе отсутствует категория безземельных пауперов. Если и происходит какая-то экспроприация, то это, с точки зрения способа производства как такового, несчастный случай: виной тому могут быть злосчастья войны, например, но не системные свойства экономической организации. Примитивные народы изобрели множество способов «поднять» человека над его товарищами. Но право производителя контролировать свои собственные экономические средства делает невозможным самый неотразимый из таких способов, извест­ных истории: исключительный контроль над этими средствами некоторых немногих, ставящий в зависимое положение остающихся многих. Политические игры должны вестись на уровнях, находящихся над производством, к тому же с «разменной монетой» вроде пищи или иных готовых продуктов. И вообще обычно лучший ход в игре, так же как и лучший способ конвертировать собственность, — это раздавать добро.

Домашнее соединение ресурсов

Сегрегация домохозяйств, как бы вмонтированная в производство и отношения собственности, довершается внутренне направляемой циркуляцией продуктов домашнего производства. Будучи неизбежным следствием производства, которое одновременно специализировано по половому признаку и ориентировано на коллективное потребление, это центростремительное движение предметов производства отделяет экономику домохозяйства от остального мира, хотя и поддерживает внутреннюю солидарность группы. Этот эффект умножается во много раз там, где распределение принимает форму совместных трапез — ежедневного ритуала, объединяющего группу в одно целое. Обычно домохозяйство является потребительским союзом, реализующим свое единство именно таким способом. Но, по крайней мере, потребности домашнего хозяйствования диктуют какое-то объединение ресурсов и услуг, чтобы предоставлять людям все, что им необходимо. С одной стороны, распределение доносит до потребителей результаты деятельности в соответствии с взаимодополняющими функциями, например, функциями мужчины и женщины, на союзе которых основывается домохозяйство. Объединение ресурсов и услуг нивелирует разделение на части ради единства целого; это оиюоопотагаю-щая деятельность группы. С другой стороны, домохозяйство, благодаря этому, лвлногсч раз и навсегда отделенным от других ему подобных. Данная группа может периодически поддерживать отношения реципрокности с этими другими. Но реципрокность — это всегда

Реципрокность, или реципрокация (от лат. reciproco — возвращаться назад, двигать взад и вперед) — термин, введенный Б. Малиновским и используемый преимущественно субстантивистами. Разные авторы вкладывают в этот термин не совсем одинаковые значения, но чаще всего понимают его как взаимный, имеющий институализированный характер и производимый по нормативно обусловленной процедуре обмен услугами и материальными ценностями между людьми, связанными комплексом прав и обязанностей. Ведущий представитель субстантивизма К. Поланьи считал реципрокацию наряду с редистрибуцией и рыночным обменом одной из трех основных форм экономической интеграции. М. Салинз выделял три формы реципрокации: генерализованную, при которой требование взаимности и эквивалентности даров и услуг реализуется лишь в конечном счете в течение длительного времени; сбалансированную, требующую эквивалентной отдачи при каждом даре и каждой услуге; и негативную, связанную со стремлением получить что-либо без отдачи (/О. И. Семенов. Реципрокация// Свод этнографических понятий и терминов. Социально-экономические отношения и социононормативная культура. М., 1986).

отношения между субъектами; какова бы ни была солидарность, реципрокность может только разделять и продлять существование экономически обособленных иден-тичностей — тех, кто состоит в отношениях обмена.

Льюис Генри Морган именовал жизненную схему домашней экономики «живнм коммунизмом». Выражение представляется удачным, так как организация домо/о зяйств являет собой высшую форму экономического обобществления: «от каждого по способностям, каждому по потребностям» — от трудоспособных взрослых то, что им надлежит производить и делать в соответствии с разделением труда, а взрослым -- то, в чем они нуждаются; но в то же время, и старикам, и детям, и нетрудоспособным, независимо от их вклада, — то, что им требуется. Это своего рода социологический осадок — группа, имеющая судьбу и интересы,отдельные от судьбы и интересов осталь­ного мира, и отдающая приоритет тем правам и чувствам, которые действуют внутри нее. Объединение замыкает домашний круг; окружность превращается в экономическую и социальную демаркационную линию. Социологи называют это «первичной группой», а люди «домом».

Анархия и дисперсия

Ломашний способ производства, если его рассматривать в пределах, которые он сам себе ставит, исключительно как структуру производства, — это вид анархии. ДСП не предполагает никаких социальных и материальных отношений между домохозяйствами помимо того, что они единообразны. Он предлагает обществу лишь конституированную дезорганизацию, сеть механически действующей солидарности, наложенную на россыпь раздробленных сегментов. Экономика общества разбита на тысячу крошечных существований, каждое из которых организовано так, чтобы продвигаться по жизни независимо от других, и каждое действует по незамысловатому принципу — заботиться о самом себе. Разделение труда? За пределами домохозяйства оно теряет качество органичности. Вместо того чтобы объединять общество в одно целое, жертвуя автономией производящих групп, разделение труда здесь, поскольку оно в основном является разделением труда по признаку пола, жертвует единством общества ради автономии производящих групп. Ни в организации доступа домохо-зяйств к производственным ресурсам, ни, опять-таки, в экономических приоритетах, заложенных в домашнем объединении, нет никакого стимула к более сложным формам разделения труда. Если посмотреть с политической точки зрения, ДСП — это своего рода естественное состояние. Ничто в пределах этой инфраструктуры производства не понуждает домохозяйства вступать в соглашения и отдавать часть собственной автономии. Поскольку домашняя экономика в конечном счете — это племенная экономика в миниатюре, постольку, с точки зрения политической, она подкрепляет такое состояние примитивного общества — общества без Суверена. В принципе каждый дом воспроизводит и все потребности, и все средства, которые требуются, чтобы удовлетворить эти потребности. Будучи, таким образом, разделено на

Авторы настоящего перевода транслитерируют термин reciprocity двумя способами в зависимости от контекста: реципрокность, когда характеризуются отношения между людьми, реципрокация — когда речь идет о процессах их деятельности.

многочисленные единицы, занятые сами собой, т. е. функционально не скоординированным, производство домашним способом обладает той самой организацией, которую имеют картофелины, сложенные в один мешок.

Вот что, в сущности, представляет собой структура производства в примитивном обществе. И, конечно, это не только на первый взгляд. На первый взгляд, примитивное общество — это лишь жалкое подобие первобытной «бессистемности». Повсюду мелкой анархичности домашних производственных групп противостоят более мощные силы и более крупные организации, институты социально-экономического характера, которые связывают один дом с другим и подчиняют все их общему интересу. Все же, эти крупные интегрирующие силы не встроены изначально в господствующие и непосредственные производственные отношения. Напротив, именно потому, что являются отрицанием домашней анархии, они отчасти ответственны за существование беспорядка, который должны были бы подавлять. И если в конце концов анархия оказывается скрытой от поверхностного обозрения, она, тем не менее, не является изжитой. Она продолжает вносить постоянную дезорганизацию, таясь на заднем плане, покуда домохозяйство остается ответственным за производство.

И здесь я призываю за видимыми фактами осознать постоянный факт. «На заднем плане» — дискретность власти и интересов, обусловливающая нечто большее — дисперсию людей. На заднем плане — естественное состояние.

Любопытно, что почти все философы, ощущавшие потребность вернуться к этому состоянию — при том, что это никому не удавалось, — видели в нем особую форму распределения населения. Почти .все подозревали какую-то центробежную тенденцию. Гоббс проецировал в прошлое этнографические сообщения о том, что жизнь человека была одинокой, бедной, гнусной, грубой и краткосрочной. Подчеркнем (на данный момент), одинокой. Это была жизнь отдельно. И то же представление о первоначальной изоляции упорно появляется снова и снова — от Г еродота до К. Бюхе-ра — в построениях тех, кто отваживался строить гипотезы о человеке в естественном состоянии. Руссо сделал несколько попыток, к нам в наибольшей мере относится Essai sur ['origins des langues .⁵⁸ В первоначальные времена единственным обществом была семья, единственными законами — законы природы, а единственным регулятором отношений между людьми — сила. Другими словами, это было нечто вроде домашнего способа производства. И для Руссо «варварская» эпоха была чем-то вроде золотого века

не потому, что люди были объединены, но потому, что они были разделены. Каждый, так сказать, считал самого себя хозяином всего; так могло быть, но никто не знал никого, кто домогался бы большего, чем то, что было у [61] [62]

него в руках; его потребности были далеки оттого, чтобы приближать его

к его товарищам, напротив, они отдаляли его. Если хотите, то да — люди

нападали друг на друга, когда встречались. Но встречались-то они редко.

*

Всюду царило состояние войны, но вся земля была мирной.

Максимальная дисперсия — это модель расселения при естественном состоянии. Чтобы понять, какое вообще значение все это может иметь для настоящего исследования — конечно, если предположить, что читатель не отказался еще от всяких попыток вникнуть в это явное безумие, — важно задаться вопросом, почему политические философы представляли естественного человека заброшенным далеко от других и по большей части одиноким. Ответ очевиден — дело в том, что эти ученые мужи противо­поставляли в виде самой простой оппозиции природу культуре и отделяли от нее (природы) все искусственное, а чем иным, как не искусственным творением, является общество? («.L'etat de nature, с' est Ie bourgeois sans societe.»**) Но помимо этого очевидного противопоставления, мысль о рассеянном распределении людей по земле являлась также логической и функционалистской дедукцией, рассуждением о том, как должна была бы проявить себя человеческая натура, если бы она оказалась в естественном состоянии, а не в политической системе. Когда право продвигаться по жизни с помощью силы рассматривается как всеобщее, а не как монополизированное политической организацией, тогда осторожность есть лучшая часть доблести***, а пустое пространство вокруг — самый надежный залог безопасности. Сводя к минимуму конфликты из-за ресурсов, добра и женщин, дисперсия является лучшим защитником личности и имущества. Иными словами, это воображаемое философами вынужденное разделение сил вынудило их вообразить также и разделение человечества: в порядке воображаемой предосторожности поместить этих воображаемых людей как можно дальше друг от друга.

Я нахожусь на взлете наиболее абстрактной, наиболее гипотетической, а короче — безоглядной спекуляции: глубинная структура экономики, домашний способ производства подобен естественному состоянию, и характерные движения последнего — это есть и характерные движения ДСП. Предоставленный самому себе, ДСП стремится к максимальной дисперсии домашних ячеек, так как максимум дисперсии — это отсутствие взаимозависимости и общей власти, что как раз и является, в основном, путем, по которому идет организация производства. Если внутри домашнего круга основные движения центростремительны, то между домохозяйствами они центробежны. И всю совокупность домохозяйств они превращают в возможно более жидкую смесь, которая способна растекаться до бесконечности, если более мощные институты порядка и равновесия не поставят ей предела.

Сказанное выглядит таким экстремистским, что я должен сослаться на некоторые возможности его этнографической релевантности, даже ценой повторения уже известных фактов и предвосхищения последующей

Перевод с французского М. Салинза, с английского — наш. В оригинале отсутствуют библиографические данные. Состояние природы — это буржуа без общества {фр.).

Перефразированная поговорка: «Discretion Is the better part ofvalour» {бы осторожности нет и доблести); часто приводится как шутливое оправдание трусости

аргументации. Карнейро, как мы видели ранее, позаботился показать, что деревни в тропических лесах Амазонии обычно имеют ^Л менее 1000 или даже 2000 [?] жителей, которых можно было бы прокормить при существующей земледельческой практике. Он отвергает поэтому традиционные объяснения столь малых размеров деревенского населения, полагающие причину в ограниченных возможностях подсечно-огневого (передвижного) земледелия. Он пишет:

Я бы хотел поспорить, что фактором куда большей важности являлась легкость и частота распада деревень, не связанная с жизнеобеспечением [т. е. с техническими приемами жизнеобеспечения]... Легкость, с которой это явление происходит, наводит на мысль, что деревни редко могут получить шанс так увеличить свое население, что оно окажется тяжелой нагрузкой для несущей способности земли. Центробежные силы, понуждающие деревни дробиться, как кажется, достигнут критической силы намного раньше, чем это может случиться. Что за силы толкают к распаду деревень — вопрос, остающийся за пределами нашего рассмотрения. Будет достаточным сказать, что многое может возбуждать фракционные столкновения внутри общины, и Чем больше община, тем более частыми должны быть такие столкновения. К тому времени, когда деревня в тропическом лесу достигает численности в 500 или 600 человек, стрессы и напряженность внутри нее доходят до того, что открытый раскол, ведущий ,. к выкидыванию несогласной фракции, легко может случиться. При сильном внутриполитическом контроле большая община может остаться целостной, несмотря на фракционность. Но лидерство было откровенно слабым в большинстве амазонских деревень, так что политические механизмы поддержания единства растущей общины перед лицом возрастающей мощи сил раскола были более чем недостаточны (Carneiro, 1968, р. 136).

Моя позиция состоит в том, что примитивное общество основывается на экономической несогласованности, сегментарной непрочности, которая создает особые локальные причины для столкновений и усиливает последствия таких столкновений; при отсутствии же «механизмов поддержания единства растущей общины» кризисы реализуются и разрешаются путем раскола. Мы отметили, что домашний способ произ­водства является прерывистым во времени; теперь мы также видим, что он является прерывающимся в пространстве. И если первый вид прерывистости ответствен за некоторое недоиспользование рабочей силы, то второй предполагает постоянное недоиспользование ресурсов. Наш весьма окольный и сугубо теоретический тур вокруг домашнего способа производства, таким образом, привел нас обратно к эмпирическому пункту отправления. Строящийся на ненадежной основе домохозяйств, которые в любом случае имеют ограниченные материальные интересы, скованный в своем использо­вании рабочей силы и изолированный в своем процессе от остальных групп, домашний способ производства не создан для того, чтобы давать блестящие результаты.

ДОМАШНИЙ СПОСОБ ПРОИЗВОДСТВА:

ИНТЕНСИФИКАЦИЯ ПРОИЗВОДСТВА

Очевидно, что домашний способ производства может быть лишь «сумбуром, мелькающим на заднем плане», этот сумбур всегда присутствует, но никогда не выходит на сцену. На самом деле. не бывает, чтобы домохозяйство само по себе осуществляло экономический процесс; ведь если домашнее хозяйство само по себе схватит производство мертвой хваткой, то общество задохнется. Почти каждая семья, существующая исключительно за счет своих собственных средств, рано или поздно обнаруживает, что у нее нет средств к существованию. И если домашнее хозяйство периодически не справляется с самообеспечением, то тем более оно не создает и обеспечения (излишков) для общественного хозяйства: для содержания социальных институтов,

существующих за пределами семьи, или для коллективной деятельности, такой как война, церемонии, возведение крупных технических сооружений — всего того, что, вероятно, столь же необходимо для выживания, как и каждодневная забота о хлебе насущном. Кроме того, недопроизводство и низкая численность населения, присущие ДСП, легко могут обречь сообщество на роль жертвы на политической арене. Экономические изъяны домашней системы должны быть побеждены, иначе побежденным окажется общество.

Весь эмпирический процесс производства, таким образом, организован как иерархия противоречий. В основе лежит (и она внутренне присуща домашним системам) примитивная оппозиция между «отношениями» и «силами»: контроль домохозяйств становится препятствием для развития средств производства. Но это противоречие ослабляется наложением на него другого противоречия: между экономикой домашнего хозяйства и обществом в целом, между домашней системой и более крупными институтами, частью которых она является. Родство, институт вождей, даже ритуальная система или что бы то ни было еще выступают в примитивных обществах как экономические силы. Большая политика интенсификации экономики вовлекает в нее социальные структуры за пределами семьи и культурные суперструктуры за пределами производства. В конечном счете, материальный результат проявления этой иерархии противоречий, если даже и не исчерпывает всех технологических возможностей, превосходит способности домашнего производства.[63]

Сказанное выше провозглашает теоретическую линию нашего исследования, обозначает перспективы, которые открывает анализ ДСП. И в то же время оно намечает путь для дальнейшей дискуссии: о влиянии родства и политики на производство. Но для того, чтобы избежать продолжительных рассуждений об общих местах и дать возможность для проверки и применения наших выводов,

нам в первую очередь необходимо как-то оценить влияние конкретных социальных систем на домашнее производство.

О методе изучения воздействия социальной структуры на домашнее производство

В приложении к системе домашнего производства, теория гласит, что интенсивность труда, приходящаяся на одного работника, будет расти в прямой зависимости от соотношения потребители/работники в домохозяйстве (правило Чаянова).[64] Чем больше относительное число потребителей, тем больше каждый производитель (в среднем) должен работать, чтобы обеспечить приемлемый конечный продукт на душу в домохозяйстве в целом. Факты, однако, уже показали, что возможны определенные нарушения правила, хотя бы потому, что для домашних групп с относительно небольшим числом работников особенно возрастает вероятность не справиться с самообеспечени­ем. В этих домохозяйствах интенсивность труда падает ниже теоретически ожидаемой. Еще более важно — поскольку оно может послужить для реабилитации некоторых изъянов домашнего способа производства или, по крайней мере, позволить примириться с ними, — то обстоятельство, что реальная и взятая в полном объеме социальная структура общины в каждом конкретном случае не обязательно обнаруживает условия для соответствия наклонной интенсивности Чаянова, хотя бы потому, что родственные и по­литические отношения между домохозяйствами, а также заинтересованность в благосостоянии других, которую такие отношения влекут за собой, с необходимостью поднимают производство на уровень выше нормы в некоторых домохозяйствах, оказывающихся способными такой уровень обеспечить. Иначе говоря, социальная система обладает специфической структурой и проявляет колебания в интенсивности домашнего труда, обусловливающие определенную степень и определенный характер отклонений от линии нормальной интенсивности Чаянова.

Я предлагаю две пространные иллюстрации, происходящие из двух весьма различающихся обществ, чтобы попытаться показать, что отклонения от правила Чаянова могут быть переданы графически и подсчитаны количественно. В принципе, с немногими статистическими данными, которые нетрудно собрать в ходе полевых исследований, можно построить профиль интенсивности для сообщества домохозяйств, — профиль, который прекрасно отражает общий объем и распределение добавочного труда. Другими словами, по вариациям в домашнем производстве должно быть возможным определение экономического коэффициента данной социальной системы.

Первый пример возвращает нас к работе Таейера Скаддера, исследующей зерновое хозяйство в деревне Мазулу долинных тонга. Это исследование уже рассматривалось выше в связи с различиями в домашнем производстве средств жизнеобеспечения (см. главу 2). Табл. 3.1. представляет теперь материалы Мазулу более полно и по другой организационной схеме; сюда включены число потребителей и работников на каждое домохозяйство, а также индексы структуры рабочей силы в домохозяйствах (потребители/работники) и интенсивности труда (площади обрабатываемой земли в акрах/работники). Материалы по Мазулу не содержат непосредственных измерений

интенсивности труда, как-то реальное количество часов, затрачиваемых людьми на работу; интенсивность может быть оцененная косвенно, исходя из площади, обрабатываемой одним работником. Соответственно, неизбежно появятся искажения, степень которых неизвестна, поскольку усилия, затрачи­ваемые на обработку одного акра, по всей вероятности, неодинаковы у разных работников. Более того, при попытках оценки пищевых потребностей и трудовых затрат различны[65], половозрастных групп надо было сделать некоторые предварительные подсчеты, поскольку детальная перепись населения была недоступна и данные о структуре населения в таблицах производства Скаддера (Scudder, 1962, приложение В) недостаточно диф­ференцированы. Насколько это возможно, я буду применять следующую упрощенную, но, очевидно, разумную формулу оценки потребительских запросов: если принять за стандарт (1,00) взрослого мужчину, то ребенка доподросткового возраста следует считать за 0,50 потребителя, а взрослую женщину—за 0,80 потребителя³. (Вот почему потребительская колонка обычно дает цифру меньшую, чем должна была бы дать по количеству домочадцев, и, как правило, не целое число.) Наконец, должны быть сделаны некоторые по­правки на специфический характер рабочей силы домохозяйства. Некоторые, очень малые участки земли, указанные в таблице Скаддера, очевидно, обрабатывались очень юными работниками; вероятно, это были учебные участки, вверенные попечению младших подростков. Работники из списка Скаддера, обрабатывавшие менее 0,50 акра и принадлежащие к младшему поколению семьи, считаются, таким образом, за 0,50 работника.

Разумеется, я должен настаивать на иллюстративном характере примера Мазулу. Вдобавок к нескольким ошибкам, которые должны были вкрасться при манипуляциях с данными, крайне небольшое число домохозяйств (в общине их было лишь 20) не может гарантировать достаточной статистической достоверности. Но поскольку наша цель лишь предложить вероятную схему, а не доказать ее подлинность, некоторые ее недостатки, конечно, весьма достойные сожаления, не кажутся нам фатальными.[66]

* Г лавы семейств DHL отсутствовали, работая по найму у европейцев, в течение всего периода исследований. Они не фигурируют в показателях своих домохозяйств, хотя деньги, которые они принесут по возвращении в деревню, будут, вероятно, дополнительным вкладом в жизнеобеспечение семьи.

** Глава дома К работал часть времени по найму у европейцев. Он также занимался и культивацией и фигу­рирует в подсчетах по его домохозяйству.

Источник: Scudder. 1962, рр. 258-261.

Что же в таком случае иллюстрируют материалы Мазулу? Во-первых, то, что правило Чаянова остается в силе в общих чертах. То, что оно остается в силе в общих чертах, хотя и не в деталях, становится очевидным, если изучить последние колонки табл. 3.1. Индекс «площадь культивируемой земли (в акрах)/работник» возрастает в грубой зависимости от индекса «домашние потребители/работник». Процедура, подобная процедуре Чаянова, покажет то же самое, с несколько большей точностью. В табл. 3.2 мы приводим зави­симость индекса «площадь участка/работники» от отношения

«потребители/работники», диапазон которого, следуя методам Чаянова, разбит на равные участки.

Результаты хорошо сопоставимы с данными, полученными Чаяновым и его сотрудниками для крестьянской России. В то же время таблица Мазулу обнаруживает и отклонения от правила. Очевидно, что отношение между интенсивностью труда и долей работников среди домочадцев не является ни согласованным, ни пропорциональным на протяжении всего ряда в целом. Отдельные дома отклоняются более или менее существенно (но не совсем случайно) от общей линии. Да и сама по себе общая линия имеет неравномерный характер: она отражает нерегулярные колебания в виде специфического рисунка подъемов и спадов.

Все это: и основная тенденция, и вариации — может быть изображено на одном графике. Рассеяние точек на рис. 3.1 представляет собой распределение различий в интенсивности труда домохозяйств. Каждое домохозяйство фиксировано на горизонтальной (X) оси, исходя из отношения «потребители/работник», и по вертикальной (У) оси, исходя из отношения «площадь/работник». Среднее значение этой переменной, своего рода среднее домохозяйство, может быть отмечено точкой с координатами Х » 1,52 (п/р), У = 2,16 (а/р).*

п/р — потребители/работник, а/р — площадь в акрах/работник. ' 6ху-сумма(ху)/сумма(х-квадрат), где х- отклонение каждой единицы от среднего значения х (среднего п/р), у-отклонение от среднего значения у (а/р). Следует подчеркнуть, что при таком ограниченном и рассеянном распределении различий между домохозяйствами регрессия в случае Мазулу (и в последующих рассматриваемых случаях) имеет малое предсказательное и объяснительное значение. Она приведена здесь только как характеризующая основную тенденцию вариаций.

** В данных по мазулу имеется следующее усложнение: в более богатых домохозяйствах, способных поставлять пиво для работников извне, часть расходуемого на это труда не исходит непосредственно от такой домашней группы. И тогда, с одной стороны, цифры показателя «обрабатываемая площадь/работник» в данном случае не подтверждают справедливости принципа Чаянова — богатые дома работают меньше, чем показано, бедные — больше. С другой стороны, определенная часть пива, таким образом обеспечиваемого, может содержать сгусток законсервированного труда снабжающих домохоэяйств, так что на протяжении длинного временного отрезка наклонная «интенсивность/работник» снова становится ближе к приводимым в отчете по мазулу данным. Ясно, что нужна тонкая корректировка или же необходимы непосредственные измерения рабочего времени каждого работника — ни то, ни другое невозможно сделать на основе наличных данных.

Общая усредненная тенденция различий домохозяйств по интенсивности в этом случае подсчитывается по отклонениям от этого значения, т. е. в соответствии со стандартной формулой линейной регрессии.⁵ По результатам Мазулу, реальная наклонная интенсивности труда общины достигает прироста в 0,52 акра на работника для каждого приращения на 1,00 в отношении числа потребителей к работнику. Но это искусственное построение. Ломаная линия (О) на рис. 3.1 отражает попытку изобразить более правдоподобное поведение вариативности, значимое стремление отойти от линейного представления зависимости между интенсивностью и структурой рабочей силы. Эта линия, кривая реальной интенсивности, была построена на основе средних значений интенсивности (средние значения колонок), взятых на интервалах 0,20 по отношению «потребители/работник». Заметьте, что.кривая имела бы иные очертания, если бы была построена на основе значений табл. 3.2. Располагая столь незначительным числом наблюдений (20 домохозяйств), трудно сказать, какая из этих версий наиболее валидна. Статистическая интуиция подсказывает, что с увеличением числа примеров кривая может стать сигмовидной (~ кривая) или выгнутой направо и вверх, наподобие экспоненты. Обе эти конфигурации, как и другие, встречаются в таблицах Чаянова. Что, однако, кажется более важным и согласующимся с выработанным пониманием, так это то, что вариации в интенсивности труда возрастают по мере приближения к двум экстремумам п/р ряда, нарушая или даже изменяя на противоположное направление наклонной на ее наиболее стабильном среднем отрезке. В точках экстремума на шкале структур домохозяйств (отношения п/р) правило Чаянова становится опровержимым. На одном конце располагаются домохозяйства, испытывающие недостаток в мужской силе или подвергшиеся каким-то напастям. (Домохозяйство J в сериях Мазулу, представленное самой правой точкой, служит таким примером: это женщина, овдовевшая к началу пе­риода культивации и вынужденная содержать троих детей доподросткового возраста.) На другом конце спад кривой интенсивности в левой части в некоторый момент прекращается, поскольку отдельные группы включают работников, которые трудятся сверх собственных потребностей. С этой точки зрения (с точки зрения их традиционных запросов), они работают с избыточной интенсивностью.

Но следующая процедура не обнаруживает, по крайней мере однозначно, избыточного продукта. Для этого необходимо построить наклонную нормальной интенсивности, исходящую настолько же из теории, насколько и из действительности: наклонную, отражающую вариации в трудовых затратах, требующихся для обеспечения каждого домохозяйства по традиционным нормам пропитания, предполагая, что каждое домохозяйство оставляет провизию для себя. Необходимо, другими словами, представить домашний способ производства таким, каким он выглядел бы, если бы не осложнялся включенностью домохозяйств в более крупные структуры социума. Воплощая домашний способ производства как таковой в его задатках (теоретических возможностях), эта линия нормальной интенсивности могла бы также считаться истинной наклонной Чаянова, так как она представляет наиболее строгую установку правила Чаянова. Поскольку оно основывается на производстве, подчиненном определенной, традиционной цели, постольку правило Чаянова не допускает какой-либо пропорциональней зависимости между интенсивностью и относительной производительностью труда. В принципе, это строго обусловливает наклонную такого отношения: интенсивность труда при домашнем способе производства должна возрастать пропорционально увеличению потребительских запросов при каждом приращении на 1,00 соотношения «потребители/работник». Только в этом случае необходимая (нормальная) выработка продукта на душу будет обеспечиваться в каждом домохозяйстве, независимо от конкретного состава домохозяйств. Это, таким образом, функция интенсивности, которая согла­суется с теорией домашнего производства — так как отклонения от нее, встречающиеся в действительности, соответствуют характеру более широкого социума.

Как же мы определяем истинную наклонную Чаянова для Мазулу? По Скаддеру, 1,00 акр обрабатываемой земли на человека должен обеспечить достаточное пропитание. Однако, «на человека» относится здесь ко всем без дифференциации по полу и возрасту. Так как, по нашим предварительным подсчетам, население деревни, составляющее 123 человека, сводится к 86,20 полным потребителям (за стандарт принят взрослый мужчина), то для нормального пропитания каждого потребителя потребуется 1,43 акра. Поэтому истинная наклонная Чаянова — это линия, выходящая из начала координат и возрастающая на величину 1,43 акр/работник для каждого приращения на 1,00 потребители/работник.

Прежде чем переходить к измерению реальных отклонений от этой наклонной, необходимо сделать выбор между альтернативными формулировками правила Чаянова, так как это практически скажется на представлении о нормальной интенсивности. Большая часть предшествующего анализа относится к формулировке, в соответствии с которой интенсивность труда растет с увеличением относительного числа потребителей. Однако закон Чаянова хорошо выражается и как обратное соотношение между ин­тенсивностью домашнего труда и относительным числом производителей; т. е., чем меньше производителей приходится на потребителей, тем больше должен работать каждый производитель. С точки зрения логики, эти два утверждения симметричны, но с точки зрения социологии, по всей вероятности, нет. Первая формулировка лучше отражает существующие в действительности тяготы, бремя, налагаемое на полноценных производителей теми зависимыми от них людьми, которых они должны кормить. Может быть, именно поэтому Чаянов предпочитал употреблять прямую формулировку, и я буду поступать так же.[67]

На рис. 3.2 линия Чаянова (С) поднимается слева направо, интенсивность возрастает с увеличением относительного числа потребителей в соответствии с подсчитанным коэффициентом 1,43 а/р на 1,00 п/р. Линия проходит через разброс точек. Еще раз оговоримся, что эти точки отражают различия в интенсивности труда между домохозяйствами de facto. Но в непосредственном соседстве с истинной наклонной Чаянова или даже наложении на нее их значение изменяется: теперь они говорят о модификациях, сообщаемых домашнему производству его включенностью в более широкую организацию общества. Эти модификации также суммарно отражаются в виде отклонения наклонной реальной интенсивности (I) от наклонной Чаянова, поскольку первая — 0,52 а/р для каждого 1,00 п/р из средних показателей интенсивности и структуры — представляет собой сведение различий в домашнем производстве к их основной тенденции. Положение обеих линий, характер их пересечения в пределах известных значений, отражающих различия между домохозяйствами, дают специфичный для данного сообщества профиль трансформаций домашнего производства, обусловленных его включенностью в социальную систему (рис. 3.2).

Теперь такой профиль может быть очерчен непосредственно для Мазулу, и некоторые из его конфигураций — замерены. Наклонная эмпирического производства (I) проходит выше наклонной Чаянова в ее левой части. Расхождение между ними достигает значительной степени потому, что определенные домохозяйства (многие среди них хорошо обеспечены мужской силой) возделывают больше земли, чем им необходимо. Они работают с избыточной интенсивностью, а не с интенсивностью, достаточной просто для удовлетворения собственных нужд, потому что они включены в общественную систему производства, а не просто в домашнюю систему. Они вкладывают в более широкую систему избыточный домашний труд.

Как показано в табл. 3.3, с экстраординарными усилиями работают 8 из 20 производственных групп Мазулу. Для них средний показатель структуры мужской силы — 1,36 потребителя/работник, средняя интенсивность — 2,40 акра/работник. Давайте отметим эту точку, точку среднего избыточного труда ^) на профиле Мазулу (рис. 3.2). Ее координаты выражают стратегию экономической интенсификации Мазулу. Расстояние по вертикали от S до наклонной нормальной интенсивности выражает среднюю величину, обусловливающую импульс к избыточному труду для производящих домохозяйств: 0,46 акров/работник, или 23,60% (так как нормальная

интенсивность при 1,36 п/р составляет 1,94 а/р). В этих домохозяйствах сосредоточены 20,50 действующих производителей, или 35,60% рабочей силы деревни. Таким образом, 40% домашних производственных групп, располагающие 35,60% рабочей силы, в среднем функционируют на уровне, превосходящем нормальную интенсивность труда на 23,60%. Таково значение Y для точки S.

Х-координата импульса избыточности ^) в соотношении со средним показателем структуры домохозяйств (М) отражает то, как тенденция к интенсификации распределяется в общине (рис 3.2). Чем больше S отклоняется влево от среднего показателя структуры (п/р) (Х=1,52 п/р), тем выше в домашних группах пропорция работников, которые функционируют на уровне избыточного труда. Чем ближе, однако, S к середине, тем выше доля общего участия в избыточном труде; сдвигаясь вправо, S будет указывать на эк­страординарную экономическую активность в домохозяйствах с пониженной трудоспособностью. В случае Мазулу, средний импульс избыточности ^) находится определенно левее среднего показателя структуры (М) по деревне. По показателю п/р шесть из восьми домохозяйств, работающих с избыточной интенсивностью, находятся ниже среднего. Для всех восьми домохозяйств средний показатель структуры ниже на 0,16 п/р или на 10,50%, чем средний показатель в общине в целом.

Наконец, на основе имеющихся материалов (табл. 3.1 и 3.3) можно подсчитать долю избыточного (домашнего) труда в производстве общего продукта деревни. Это делается прежде всего путем суммирования избыточной площади (в акрах), обрабатываемой теми домохозяйствами, которые производят с интенсивностью выше средней (число работников умножалось на показатели избыточного труда для каждого из восьми случаев). Общий объем избыточного труда, подсчитанный таким образом, составил 9,21 акра. Площадь всей обрабатываемой жители Мазулу земли составляет 120,24 акра. Следовательно, 7,67% продукта, полученного в деревне, представлены продуктом избыточного труда.

Необходимо подчеркнуть, что термин «избыточный труд» относится непосредственно к домашним группам и что речь идет об «избытке» по сравнению с их средней потребительской квотой. Деревня Мазулу в целом не обнаруживает избыточных трудовых затрат. То, что обрабатываемая деревней общая площадь несколько меньше, чем это необходимо с точки зрения ее потребительских запросов, до некоторой степени является свидетельством характерных особенностей и относительной неэффективности существующей социальной стратегии. (Так, точка среднего показателя структуры домохо­зяйств [1,52 п/р] на наклонной прямой, отражающей реальное производство [I], находится ниже, чем проходит истинная наклонная Чаянова [С].) Непроизводящий класс не мог бы жить за счет результатов труда жителей деревни Мазулу — по крайней мере, без реальных антагонизмов и потенциальных конфликтов.

Математическое обоснование недопроизводства в этой деревне очевидно. Если некоторые группы работают с интенсивностью, превышающей среднюю, то другие работают с интенсивностью, настолько не дотягивающей до средней, что на выходе продукции общий баланс оказывается слегка отрицательным. Это соотношение неслучайно. НапроДомашний способ производства: интенсификация производства тив, профиль производства в целом следует рассматривать в качестве проекции интегрированной социальной системы, отражающей как среднюю норму интенсивности домашнего труда, так и наклонную прямую практической интенсивности, как показатели недопроизводства домашней экономики, так и показатели избыточности в ней. Пониженная производительность в одних домах не является независимой от избыточного труда других домов. В действительности (насколько позволяет судить имеющаяся информация), неудачи домашней экономики можно приписать действию внешних по отношению к организации производства факторов: болезней, смертей, европейского влияния. Тем не менее, рассмотрение этих неудач в отрыве от успехов может создать ложное впечатление, что некоторые семьи просто оказываются неспособными достигнуть успехов по причинам, целиком зависящим от них самих. Отдельные семьи могли не делать успехов именно потому, что заранее была очевидна возможность жить за чужой счет. И даже недопроизводство из-за непредсказуемых обстоятельств оказывается приемлемым для общества; оно терпимо по отношению к ослабленным домохозяйствам благодаря избыточной интенсивности труда других, которая обладала самостоятельной динамикой, как бы рассчитанной на предупреждение трагедий домашнего производства вследствие тех или иных социальных катаклизмов. На профиле интенсивности, таком как на рис. 3.3, мы имеем дело с распределением вариаций в экономических показателях взаимосвязанных домохозяйств — другими словами, с социальной системой домашнего производства.

ПОТРЕБИТЕЛИ/РАБОТНИК

1,20 1,25 1,30 1,35 1,40 1,45 1,50 1,55 1,60 1,65 1,70 1,75 1,80 1.85 1,90 1,95 2,00

Рисунок 3.3. Деретя Ботунебо, капауку: Различия между домохозяйствами по интгнсивности труда (1955)

У капауку западной Новой Г винеи иная экономическая система, представляющая весьма отличающуюся модель с гораздо более разработанной стратегией интенсификации. Но капауку имеют и другую политическую систему, способную мобилизовать усилия домашней экономики для накопления продуктов производства, которые могут быть предметом обмена, в первую очередь — свиней и сладкого картофеля. Обмен и перераспределение ценностей у капауку — это основные тактики ведения открытой конкурентной борьбы за престиж (Pospisil 1963).

Выращивание сладкого картофеля — ключевой сектор производства. Капауку в очень большой степени — их свиньи в меньшей — живут благодаря сладкому картофелю. Под него отводится свыше 90% обрабатываемой земли, и семь восьмых трудовых затрат уходят на его культивацию. Тем не менее, различия между домохозяйствами по объему производства сладкого картофеля экстраординарны: восьмимесячный период наблюдений Посписила за 16 домохозяйствами дал десятикратный разброс показателя «производимый продукт/домохозяйство» (табл. 3.4).

И у капауку мы опять-таки можем судить об интенсивности труда только по получаемому продукту. Колонка интенсивности в табл. 3.4 представляет интенсивность в килограммах сладкого картофеля, производимых одним работником — что, возможно, приводит нас к ошибкам, подобным тем, с которыми мы сталкивались, имея дело с соответствующими цифрами для Мазулу, поскольку разные работники затрачивают неодинаковые усилия для получения единицы веса продукции. Более того, я осмелился пересмотреть сделанные этим этнографом подсчеты домашнего потребления, приведя их в большее соответствие с данными, относящимися к другим обществам Меланезии, и принимая потребности взрослой женщины за 0,80 потребностей взрослого мужчины, вместо 0,60 у Посписила — цифры, которую он вывел после беглого изучения традиционной диеты. (Что касается других членов домохозяйств: дети считались за 0,50 потребителя, подростки за 1,00 и старики обоих полов — за 0,80.) Подростки считались за 0,50 работника, следуя практике, принятой этнографом.

Различия в интенсивности домашнего труда компонуются в совершенно отличную модель. При изучении таблицы не обнаруживается отчетливой прямой Чаянова. Но кажущаяся нерегулярность поляризуется или, скорее, раскладывается на две упорядоченные конфигурации, когда вариативные данные по домохозяйствам отражаются графически (рис. 3.3). Все выглядит так, будто деревня капауку делится на две «популяции», каждая из которых имеет отдельную хозяйственную кривую. В одном случае, в какой-то мере соответствующем наклонной Чаянова, интенсивность возрастает с ростом относительного числа потребителей — в то время как в другой «популяции» зависимость обратная. И дело не только в том, что домохозяйства последней весьма производительны на фоне своей трудоспособности, но в том, что группа в целом находится на заметно более высоком уровне, чем домохозяйства первой серии. Но ведь у капауку имеется система «бигменов» классического меланезийского типа (см. ниже «Экономическая интенсивность общественного порядка»), политическая организация, которая обычно по­ляризует человеческие отношения, способствуя продуктивному процессу: группируя по одну сторону бигменов или будущих бигменов, а также их приверженцев, продукты труда которых бигмены способны гальванизировать, а по другую сторону — тех, кто удовлетворяется восхвалением и живет за счет амбиций других.[68] [69] Вот идея, достойная того, чтобы ее высказать в качестве предсказания: это раздвоенное распределение, «рыбий хвост» интенсивности домашнего труда будет обнаруживаться повсюду в меланезийских системах, имеющих бигменов.

Хотя это и не очевидно на первый взгляд, неявно выраженная линия Чаянова действительно присутствует в разбросе вариаций интенсивности домохозяйств. Ее следует математически выделить (опять-таки как линейную регрессию отклонений от средних значений). В результате, наклонная прямая интенсивности домашнего труда поднимается слева направо по направлению к отметке 1007 кг сладкого картофеля на работника для каждого приращения (в среднем) на 1,00 отношения потребители/работник. Рассмотренный с точки зрения соответствующего стандартного отклонения, этот наклон у капауку является более пологим, чем эмпирическая наклонная прямая Мазулу (в z-еди­ницах Ь х'у'= 0.62 для Мазулу и 0,28 для Ботукебо ). Еще интереснее, что истинная линия изменений у капауку совершенно отличается от их наклонной нормальной интенсивности (рис. 3.4).

XI 14 8,7 9,1 4,5 8,898 2,02 1,978 * 0 «пересмотренных» оценках потребления — см. текст.

** Взрослые (М и Ж) посчитаны - 1,00 работника, младшие подростки и старики обоих полов как 0,50 ра­ботника.

Источник: PosohiL 1963.

Я изобразил наклонную нормальной интенсивности (истинная линия Чаянова) по данным краткого изучения системы питания Посписила, наблюдавшего 20 человек в течении б дней. Рацион среднего взрослого мужчины составил 2,89 кг сладкого картофеля в день, следовательно, 693,60 кг за 8 месяцев, в течение которых проводилось исследование производства. Наклонная увеличения интенсивности 694 кг/работник для каждого 1,00 п/р проходит существенно ниже наклонной эмпирической интенсивности, и, действительно, она не пересекается в дальнейшем с этой последней в разбросе показателей реальных вариаций домашнего производства. Профиль совершенно отличен от профиля Мазулу, и отличен именно в значимых показателях.[70]

9 из 16 домохозяйств Ботукебо работают с избыточной интенсивностью (табл. 3.5). Эти 9 домов включают 61,50 работника, или 59% всей рабочей силы. Средний показатель их структуры 1,40 потребители/работник, средний показатель интенсивности — 1731 кг/работник. Следовательно, точка среднего избыточного труда S находится слегка правее точки среднего показателя структуры домохозяйств — на 2% в п/р отношении. Фактически, 6 из 9 домов находятся ниже среднего показателя структуры домохозяйств, но это отклонение не трагедия. Импульс к добавочному труду кажется распределенным более равномерно у капауку, чем у жителей Мазулу. С другой стороны, сила этого импульса определенно выше. Как показывает Y- координата S, средняя тенденция избыточной интенсивности для значения 1731 кг/работник на 971 кг выше нормальной интенсивности (отрезок SE). Другими словами, 69 групп капауку, составляющих 59% рабочей силы, работают в среднем с интенсивностью на 82% выше средней.[71]

Коллективный избыточный труд этих групп приносит 47 109 кг сладкого картофеля. Продукция всей деревни Ботукебо составляет 133 172 кг. Таким образом, 35,37% всего общественного продукта — это доля избыточного труда. Взятая в сравнении с Мазулу (7,67%), эта цифра привлекает наше внимание к тому, что прежде оставалось за пределами рассмотрения: обычная структура домохозяйств является также частью стратегии интенсификации общины. Превосходство Ботукебо над деревней Мазулу объясняется не только большим объемом или более равномерным распределением избыточного труда. Домохозяйства Ботукебо в среднем более чем вдвое превосходят по

численности работников домохозяйства деревни Мазулу и за счет этих различий наращивают свое превосходство в интенсивности.

Наконец, как показывает профиль интенсивности капауку, эффект избыточного производства перемещает показатель реальной производительности на значительную величину выше нормальной. В точке, отмечающей средний показатель структуры домохозяйств, на наклонной реального роста интенсивности труда прирост на 309 кг/работника (29%) выше, чем на наклонной прямой Чаянова (отрезок М-М' на рис. 3.4). По отношению к потребительским запросам людей (свиньи не учитываются) деревня Ботукебо в целом имеет избыточный продукт (производит с избытком).

Рисунок 3.4. Ботукебо, капауку: социально обусловленные отклонения от наклонной Чаянова в интенсивности труда

Таблица 3.5. Ботукебо, капауку: вариации в интенсивности труда домохозяйств в соотношении с нормальной интенсивностью труда

Домохозяйс П/р Кг излишков/ Нормальн Отклонение от

тво работник ый нормальной

показател интенсивности ь У

Различия в интенсивности труда между Мазулу и Ботукебо суммируются в табл. 3.6. Эти различия выражают количественные показатели двух разных способов социальной организации домашнего производства.

Ясно, что исследовательская задача не исчерпывается изображением профиля интенсивности, она только поставлена. Нам предстоит трудная и сложная работа, которая затеяна только потому, что она обещает много дать антропологической экономике, и которая состоит не просто в накапливании профилей производства, но и в их интерпретации с точки зрения их социологического содержания. В случае с деревнями Мазулу и Ботукебо такая интерпретация должна сосредоточить внимание на политических различиях, на контрасте между системой бигменов капауку и традиционными политическими институтами, описанными исследователем тонга как «эмбриональные», «в значительной степени эгалитарные» и совершенно не связанные с домашней экономикой (Colson, 1960, р. 61 и след.). Остается выявить специфику подобных отношений между формами политической организации и экономической интенсификацией, а также обозначить менее драматичное экономическое воздействие систем родства, почти незаметное в своей прозаичности и повседневности, но однако не менее мощное, когда дело касается детерминирования ежедневного производства.

Родство и интенсивность экономики Отношения родства, которые по преимуществу связывают домохозяйства

между собой, должны влиять на их экономическую деятельность. Десцентные группы и брачные союзы различной структуры, даже межличностные сети родственных связей различных моделей в разной степени поощряют избыточный домашний труд. И также с переменным успехом, в стремлении обеспечить более или менее интенсивную эксплуатацию местных ресурсов, отношения родства противостоят центробежной тенденции ДСП. Вот, таким образом, идея, в одном отношении банальная, в других — парадоксальная, однако она указывает на некоторую проблему, достойную дальнейшего исследования: при прочих равных, гавайская система родства представляет собой более интенсивную систему экономики, нежели эскимосская. Просто потому, что гавайская система, в понимании Моргана, имеет более высокую степень классификации: более интенсивную идентификацию прямых и

боковых родственников.

Если эскимосская система родства категориально изолирует нуклеарную семью, размещая остальных в социальном пространстве определенно за ее пределами, то гавайская неограниченно распространяет семейные отношения на боковые ветви. Гавайская экономика домохозяйств может подвергнуться такой же интеграции в общину домохозяйств. Все зависит от степени солидарности и широты ее распространения в системе родства. С этой точки зрения, гавайская система родства имеет преимущества перед эскимосской. Обеспечивая подобным образом более широкую кооперацию, гавайская система должна способствовать формированию более сильного социального давления на домохозяйства, обладающие большими трудовыми ресурсами, особенно на те, которые имеют наивысший показатель «потребители/работник». И при прочих равных условиях, гавайская система родства будет формировать более сильную тенденцию к накоплению излишка, чем эскимосская. Она также может способствовать установлению более высокого среднего уровня благосостояния в сообществе в целом. Наконец, по этой же причине гавайская система обеспечивает большие различия в количестве производимого домохозяйствами продукта на душу населения и в целом меньшие развития в интенсивности труда на одного работника.

Помимо этого, гавайская система, вероятно, дает более высокий уровень использования имеющейся территории, более приближенный к техническим возможностям. Дело в том, что родство особым образом противостоит недопроизводству ДСП — оно противостоит не центростремительной нацеленности домохозяйств на собственное жизнеобеспечение, но центробежной тенденции домохозяйств к дисперсии, и, таким образом, не

Десцентные группы — линиджи, кланы и т. п.

Систем родства — выраженная в специальных наименованиях (терминах родства, номенклатурах родства) совокупность принципов группировки родственников, сложившаяся в каждом конкретном обществе. Точкой отсчета в любой системе родства является индивид — это, т. е. системы родства всегда эгоцентричны. Системы родства чрезвычайно многообразны; многочисленны также и их научные классификации и типологии. Подробнее см.: М. В. Крюков. Системы родства китайцев. М„ 1972; Алгебра родства. Вып. I. Под ред. В. А. Попова. М., 1995. Гавайская система родства (лучше всего изучена на о-вах Полинезии) строится по так называемому генерационному принципу, при котором терминологически дифференцируются только группы родственников, относящихся к разным поколениям. Различия между прямыми и боковыми линиями родства, между отцовской и материнской сторонами родства игнорируются. Т. е., в поколении эго все родственники будут именоваться (условно) «братьями» и «сестрами», независимо от степени кровного родства и безотносительно к тому, кто является их прародителями в старших поколениях; в поколении отца и матери все будут (условно) «отцами» и «матерями». В поколении детей — «сыновьями» и «дочерьми». Таким образом, одни и те же категории родства распространяются на весьма широкий круг людей, дскимосская система родства в основных чертах сходна с нашей. См. также примеч. к с. 184.

только недоиспользованию в домохозяйстве трудовых ресурсов, но и кол­лективному недоиспользованию территории. Система родства устанавливает общественный порядок, с большим или меньшим эффектом противодействующий заложенной в ДСП тенденции к дисперсии; соответственно этому происходит концентрация домохозяйств и использования ресурсов. Жители Фиджи, для которых, как мы уже видели, неродственник является чужаком и, следовательно, потенциальным врагом и жертвой, словосочетание быть знакомым (veikiali) понимают также как быть в родстве (veiweikani), а для понятия мирное сосуществование у них обычно используется словосочетание жить как родственники (tiko vakaveiweikani). Вот один из нескольких примитивных вариантов такого согласия, которого не хватает в ДСП, своего рода modus vivendi, где средства труда и производства остаются сегментированными и необъединенными. Но, опять же, разные системы родства, различаясь по силам привлечения людей друг к другу, должны в различной степени обеспечивать пространственную концентрацию. Они с той или иной степенью успеха преодолевают фрагментарность домашнего производства, а соответственно и определяют возможности освоения тер­ритории и ее эксплуатации.

В то же время родственная солидарность не может быть недифференцированной при исконно заложенной в домашнем способе производства раздробленности. Даже гавайское родство только формально охватывает родственной близостью социальный универсум. На практике оно постоянно учитывает не фиксируемые терминологией различия в социальной дистанции. Домохозяйство никогда полностью не поглощается более широким сообществом, и домашние связи никогда не бывают свободны от конфронтации с более широкими родственными отношениями. Это постоянное противоречие, присущее примитивному обществу и его экономике. Но это противоречие не очевидно. Обычно оно затемняется чувством общности, распространяющимся на весьма отдаленные степени родства, чувством, мистифицированным не подлежащей критике идеологией реципрокности, и, сверх всего прочего, скрывается за перенесением принципа социальной солидарности с семьи на более крупные сообщества, за видимой гармонией организации, при которой линидж может показаться сильно разросшимся домохозяйством, а вождь — отцом своего народа. Вскрытие этого противоречия при нормальном течении жизни примитивного общества требует, таким образом, сознательного этногра­фического усилия. Кризис, cn'se revelatn'ce , наступает только случайно и обнажает структурную оппозицию так, что ее нельзя не распознать. При отсутствии же такого редкого шанса — или возможности тщательно ознакомиться с нюансами реципрокности (см. главу 5) — остается обратиться к занятным этнографическим курьезам вроде пословиц, скрытое глубокомыслие которых в форме парадоксов дает толкование тому, что иначе может показаться широко простершейся дружественностью.

Так, те же бемба, которые определяют родственника как «того, кону ты даешь пищу», определяют колдунью как ту, что «приходит к тебе в дом, садится и говорит: „я полагаю, ты скоро будешь готовить. У тебя сегодня есть такой добрый кусок мяса..." или „я полагаю, сегодня вечером пиво будет

готово" или что-то в этом роде» (Richards, 1961, р. 202). Ричарде сообщает, что домохозяйки бемба во избежание необходимости угощать используют следующие хитрости: перед приходом в гости старшего родственника заблаговременно прячут пиво, а потом встречают гостя со словами: «Увы, сэр, мы несчастные бедняки. У нас нечего есть» (там же).[72]

У маори конфликт между интересами домохозяйства и более широкими интересами стал ходячей притчей во языцех — «открытым противостоянием», по словам Ферса. Ферс в одной из своих ранних статей, посвященной пословицам и поговоркам маори, писал о «прямых противоречиях между поговорками, которые проповедуют и гостеприимство и полную его противоположность, и щедрость и ее отсутствие» (Firth, 1926, р. 252). С одной стороны, гостеприимство «было в ряду высших добродетелей коренных жителей... эту добродетель вдалбливали во всех, она вызывала наибольшее одобрение. На практике от нее в значительной степени зависели репутация и престиж» (там же, р. 247). Однако Ферс столь же быстро подметил и целый набор популярных изречений противоположного содержания. Имелись пословицы и поговорки, в которых говорилось, что блюсти собственные интересы предпочтительнее, чем заботиться о других, придерживать пищу лучше, чем распределять ее между другими. «Мясо остается твоим, пока оно сырое». Далее следует добавление: «Приготовленное, оно достается другому».

Пословица советует есть мясо недожаренным — лишь бы не пришлось делиться им с другими. Другая пословица гласит: «Чтобы не было

неприятностей, жарь свою крысу [любимое блюдо маори] прямо в шкуре». Одна из поговорок в благородном акте дележа видит нечто, оставляющее после себя сильное неудовольствие:

Haere ana a Manava yeka Обрадованное сердце ушло прочь,

Noho ana a Manava Kuwa огорченный разум остался

В другой то же говорится об утомительном попрошайничестве родственников: He huanaga ki Matiti Зимой — дальний родственник,

He tama ki Tokerau осенью — сын - о человеке, который зимой, когда сажают растительные культуры, всего лишь дальний родственник, а осенью, когда собирают урожай, вдруг становится «сыном». Эти противоречия житейской мудрости маори передают реальный конфликт общества — «два диаметрально противоположных принципа поведения действуют бок о бок»... Ферс, однако, не сделал паузы, чтобы проанализировать эти образцы народной мудрости как таковые — насколько правдиво отражают они факты социальной жизни. Вместо этого он встал на позиции своего рода «наивной антропологии»,[73] хорошо согласующиеся с Экономической Наукой: в своей основе это была оппозиция человеческой природы и культуры, «естественного стремления индивида к собственной выгоде» и «выраженной морали социальной группы». Леви-Стросс, вероятно, сказал бы, что это, помимо всего прочего, еще и модель мышления маори: ведь пословица противопоставляет сырое приготовленному, так же как обладание отдаванию, а нежелание делиться — реципрокности, т. е. природу — культуре. В любом случае, в более позднем исследовании по экономике маори Ферс разъясняет, почему противостояние этих двух принципов было выстроено именно по оси «дальний родственник — сын» (Firth, 1959а). Так выразился конфликт между разветвленной системой родства и домашними интересами ва- наау. домохозяйства, «основной экономической ячейки маори»:

Ванаау коллективно владело некоторыми видами собственности, а также, как корпоративная единица, пользовалось правами на землю и ее плоды. Задачи, требующие участия небольшой группы работников и не очень сложно организованной кооперации, выполнялись ванаау, и на основе этого в значительной мере обеспечивалось снабжение пищей. Каждая семейная группа представляла собой сплоченное, самодостаточное объединение, справлявшееся со своими собственными делами, как экономическими, так и социальными, за исключением тех случаев, когда они затрагивали интересы всей деревни или политические интересы племени. Члены ванаау как единого целого жили и питались вместе, отдельной группой (Firth, 1959a, р. 139) [74]

Домохозяйство в этих примитивных обществах постоянно пребывает в ситуации дилеммы и непрерывного маневрирования, вечно лавируя между заботой о благополучии дома и более широкими обязательствами по отношению к родственникам в надежде выполнять вторые, не нанося ущерба первой. Помимо парадоксов житейской мудрости, бытующих в пословицах и поговорках, это своеобразное перетягивание каната получает общее отражение в нюансах традиционной реципрокности. Потому что, несмотря на подразумевающуюся эквивалентность, традиционный реципрокный обмен часто не сбалансирован — в сугубо материальном смысле. Расплата за первоначальный подарок лишь более или менее соответствует ему по ценности и лишь более или менее непосредственно следует во времени. Вариации в стиле реципрокации хорошо коррелируют со степенями родства. Сбалансированность характерна для материальных отношений между дальними родственниками. Чем ближе к дому, тем менее выгодным становится обмен. Здесь приходится проявлять терпимость к задержкам или даже к полной неспособности вернуть «долг» («реципроцировать»). Сделать заключение, что родство теряет свою силу по мере того, как оно теряет свою близость, не значит удовлетворительно, или хотя бы просто логично объяснить суть явления, учитывая «растягивание» категорий родственной близости на весьма широкий круг людей. Более подходящим объяснением будет сегментарное разделение экономических интересов. Что определяет дифференциацию форм родственной солидарности и наполняет каждую из них соответствующим функциональным значением, что вкладывает глубокий смысл в такие разграничения, как дальний родственник/сын? Это экономическая позиция дома, семьи. Семейный дом — это место, где начинается благотворительность. Исходная точка отсчета степеней родственной близости — ДСП. Так что все, что говорится в главе 5 о тактической игре реципрокации, может быть принято во внимание и при анализе настоящей проблемы.

Несмотря на заложенное в самом основании социальной структуры примитивных обществ противоречие между домохозяйством и более широкой родственной группой (родней), случаи, когда эта структура дает трещину и конфликт выходит наружу, немногочисленны. Тем более ценна поэтому последовательная работа Ферса, посвященная жителям Тикопии, особенно поздний ее этап (1953/54), на котором он (в сотрудничестве со Спиллиусом) пересмотрел многие свои прежние выводы. Ему тогда представился случай наблюдать этих прославившихся своим гостеприимством людей в годину испытания голодом (Firth, 1959a). Природа нанесла тикопиа сразу два удара: в январе 1952 и марте 1953 года разразились ураганы, серьезно разрушившие жилища, повредившие деревья и нанесшие урон несобранному урожаю. Это повело к нехваткам питания, варьировавшим по своей тяжести от района к району и от периода к периоду. В целом, самая трудная пора пришлась на сентябрь-ноябрь 1953 г., пора, описываемая этнографами как «голод». И все же народ выжил, так же как и социальная система. При этом первое произошло не только благодаря второму. Родство за пределами домохозяйства поддерживалось в рамках формального кодекса, хотя этот кодекс чтился при систематических нарушениях, так что если даже обществу тикопиа в целом удалось сохранить своего рода моральную устойчивость, оно все же явно обнаружило, что в основе его заложена неустойчивость. Кризис обнажил это. Ферс и Спиллиус говорят об «атомизации», фрагментации более крупных родственных групп и «более тесной интеграции» внутри домохозяйств. «Что голод сделал, — писал Ферс, — так это он выявил солидарность элементарной семьи» (Firth, 1959Ь, р. 84; курсив мой).

Экономическое расщепление проявило себя на разных «фронтах», но в первую очередь в сферах собственности и распределения. Даже при планировании восстановительных работ после первого урагана каждый дом был сам по себе (кроме домов вождей): «Почти во всех случаях использование ресурсов было направлено на обеспечение интересов семьи... Расчеты редко выходили за эти пределы» (р. 64). Предпринимались попытки отменить традиционную привилегию родни иметь доступ к семейным земельным наделам (р. 70). Земля, находившаяся в совместном владении близких родственников, стала причиной собственнических раздоров, порой заставляв­ших брата восставать против брата, порой приводивших к решительным разделам и строгому разграничению братских прав (Firth, 1959Ь; Spillius, 1957, р. 13).

В сфере распределения пищи процессы были более сложными. При обмене проявились колебания, которые нетрудно было бы предвидеть — от расширения сферы дружественной поддержки и щедрости в периоды испытаний до противоположной этому домашней изоляции, когда испытания оборачивались бедствиями. 70 В то время и в тех местах, где нехватка пищи была менее острой, экономика домашнего хозяйства могла даже перечеркнуть самое себя: семьи, находившиеся в близком родстве, приостанавливали свое отдельное хозяйство, чтобы «подбросить топлива в коллективный очаг». Однако при углублении кризиса включалась противоположная тенденция, имевшая две взаимодополняющие составляющие: уменьшение добровольного дележа и рост воровства.71 По оценке Ферса, количество случаев воровства пятикратно возросло по сравнению с его первым пребыванием на Тикопиа двадцать пять лет назад, и если раньше объекты воровства в основном ограничивались предметами «полуроскоши», то теперь в большинстве случаев воровство распространялось на запасы продовольствия — не оставались неприкосновенными и ритуальные урожаи, не оставались невинными и члены знатных домов. «Почти каждый воровал и почти каждый был обворован» (Spillius, 1957, р. 12). Между тем, после первоначальной волны взаимопомощи, частота и социальный диапазон актов дележа стали прогрессивно сокращаться. Вместо еды гости получали одни извинения, и вероятно неискренние. Запасы прятали от родни, даже запирали в ящики, к которым для охраны приставлялся один из домашних... Ферс следующим образом описывает подобное нетикопийское поведение:

В ряде случаев родственники, подозревая, что у хозяина в доме имелась еда,

подолгу просиживали там, болтая и ожидая, что хозяин наконец сдастся, и

подадут еду. Но почти всегда хозяин держался до последнего и не отпирал

ящики с едой, пока не уйдет гость (Firth, 1959Ь, р. 83).

Нельзя сказать, что это была война каждой семьи против каждой. Тикопиа сохраняли вежливость. Как писал Ферс, манеры выстаивали, даже если нравы падали. Однако кризис явился проверкой прочности социальной структуры. Он показал слабость этого декларативного «Мы, тикопиа» по сравнению с силой частного домохозяйства. Домохозяйство оказалось крепостью личного интереса, крепостью, которая в условиях кризиса отрезает себя от остального социума и поднимает мосты (когда не участвует в набегах на поля знакомых и родни).

ДСП должно быть оказано противодействие, он должен быть преодолен. И не просто по причинам технического свойства — потребности в более высоких уровнях кооперации, а потому, что экономика домашнего хозяйства настолько же ненадежна, насколько, казалось бы, функциональна — нудная жизнь для личности и угроза для общества. Одна из главных сил противодействия ДСП — более широкая сеть родства. Однако продолжающееся господство экономики домашнего хозяйства накладывает отпечаток на общество в целом: противоречие между инфраструктурой и суперструктурой родства, которое ни­когда полностью не подавляется, но всегда подспудно присутствует, коварно влияет на повседневное распределение благ и в критический момент может [75] [76]

выйти на поверхность. чтобы ввести всю экономику в состояние сегментарного коллапса.

Экономическая сила политического порядка *

Два слова можно употребить [у ca'a ], говоря о пирах, ngauhe и houiaa. Первое буквально значит «еда», а второе — «слава» (Ivens, 1927, р. 60).

«Не будь пиров, — сказал [мужчина вогео ], — мы не собирали бы столько каштанов и не сажали бы столько деревьев. Наверное, нам хватало бы пищи, но мы никогда бы не ели по-настоящему хорошо» (НодЫп, 1938-39, р. 324).

В ходе эволюции примитивного общества основной контроль над домашней экономикой, по-видимому, от формальной солидарности родственной структуры переходит к ее политическим аспектам. По мере политического оформления структуры, особенно по мере централизации власти в руках правящих вождей, экономика домашнего хозяйства мобилизуется для решения более крупных социальных задач. Такой импульс, посылаемый производству политикой, часто удостоверяется этнографически. И хотя первобытным лидером или вождем могут руководить его собственные амбиции, он воплощает конечные цели коллектива. В противовес частным интересам экономики домашнего хозяйства и ее мелочной озабоченности собственной выгодой он персонифицирует принцип общественной экономики. Племенная власть, которая есть сила или которая будет силой, вторгается в систему домохозяйства, чтобы подорвать его автономию, обуздать его анархию и дать свободу развитию его производительности. По наблюдениям Маргарет Мид, «темп жизни в каждой данной деревне манус , количество находящихся в обороте товаров и, таким образом, их число в целом зависело от количества лидеров в ней. Их число варьирует в корреляции с их личной предприимчивостью, интеллектом, агрессивностью и многочисленностью родни, поддержку которой он может обеспечить» (Mead,1973a, pp.216-217).

Мэри Дуглас вывела то же правило, но наоборот — как теорию поражения власти — в своей основной монографии о леле района Касаи. Она сразу же отмечает экономические следствия: «Те, кому так или иначе приходилось иметь дело с леле, должны были заметить, что у них нет никого, кто мог бы давать распоряжения с обоснованной надеждой на повиновение... Недостаток авторитета имеет там давнюю историю, что и объясняет их нищету» (Douglas, 1963, р. 1). Мы уже сталкивались ранее с данным негативным эффектом, особенно в отношении недоиспользования жизненно важных ресурсов. Как выяснил Карнейро при изучении куикуру— а Изиковиц развивает сходную идею, исходя из данных по ламет, — проблема заключается в соотношении, с одной стороны, хронической тенденции к разделению и дисперсии общин и, с другой стороны, уровня развития политического контроля, который мог бы корректировать эту неустойчивость общинного состава и воздействовать на динамику экономики так, чтобы она более адекватно соответствовала

Са'а — одна из этнических общностей меланезийцев Соломоновых о-вов. Вогео — этническая общность меланезийцев Соломоновых о-вов.

техническим возможностям общества.

Этот аспект политической экономии примитивного общества я рассматриваю лишь кратко и схематично.

Все зависит от политического противодействия центробежной тенденции, склонность к которой присуща ДСП. Говоря иначе, степень приближения к производственным возможностям (при прочих равных факторах), достигаемая тем или иным обществом, является результатом наложения двух противоположных политических принципов: с одной стороны, центробежная дисперсия, присущая ДСП, ставшая уже рефлекторным механизмом поддержания мира; с другой стороны, согласие, которое может быть обес­печено стоящими над семейной общиной институтами иерархии и объединения, — институтами, успех которых скорее всего может быть непосредственно измерен концентрацией населения. Конечно, здесь дело не только в племенных институтах власти и не только в их вмешательстве, противодействующем примитивному рефлексу раскола. То, насколько насыщен район населением, зависит также от взаимоотношений между об­щинами — взаимоотношений, которые, вероятно, поддерживаются в равной мере благодаря как бракам и линиджам, так и институтам власти. Мне здесь важно по меньшей мере обозначить problématique: каждой политической организации присущ свой коэффициент плотности населения и, таким образом, если присовокупить экологические условия, присуща своя детерминанта интенсивности использования земли.

Второй аспект этой общей проблемы, влияние политики натруддомохозяйств.я обсуждаю подробнее. Отчасти потому, что в этом случае доступны более подробные этнографические данные. Можно даже выделить по отдельности определенные формальные черты структуры власти, которые по- разному сказываются на продуктивности домохозяйства, и, таким образом, получить надежду проанализировать их в виде профиля социальной интенсивности. Однако прежде чем совершить эти полеты в сферу типологий, мы должны рассмотреть средства, с помощью которых структура и идеология власти реализуют себя в производстве примитивных обществ.

Воздействие политической системы на домашнее производство не лишено сходства с воздействием системы родства. И далее, организация власти не отделена от организации родства, а ее экономическое влияние наилучшим образом может быть понято как радикализованная функция родства. Даже многие крупнейшие африканские и все полинезийские вожди не были изъяты из системы родственных связей, что облегчает понимание экономики их политических деяний — так же, как и политику их экономики. Поэтому я намеренно исключаю из данного обсуждения подлинных монархов и государ­ства и говорю лишь о тех обществах, где родство выполняет функцию монарха, а «монарх» — это просто старший родственник. В основном нам придется иметь дело с «вождями», в точности соответствующими этому названию. А организация вождей — это политическая специализация в организации родства, родство же — это обычно родственная специализация в политической организации. Более того, что справедливо для наиболее развитой формы лидерства, вождеской организации, то a plus forte raison справедливо и для племенных лидеров всех видов: они занимают свои позиции и внутри сети родства, и над нею. И насколько это верно с точки зрения структуры, настолько же верно и с точки зрения идеологии: на практике экономическая роль лидера — это только специализация морали родства. Здесь лидерство выступает как высшая форма родства и, следовательно, высшая форма реципрокности и щедрости. Это бесконечно отражается в этнографических описаниях любых регионов примитивного мира, даже вплоть до тяжелых дилемм, порожденных обязанностью вождя быть щедрым:

Вождь [намбиквара ] должен не просто делать все хорошо — он должен стараться делать все лучше остальных, и этого ожидает от него группа. Каким же образом вождь удовлетворяет этим требованиям? Первое и самое главное орудие его власти — щедрость. У большинства примитивных народов, особенно в Америке, щедрость является центральным атрибутом власти. Она играет определенную роль даже в тех рудиментарных культурах, где представление о собственности ограничивается переносным набором грубо изготовленных предметов. Хотя вождь, с материальной точки зрения, казалось бы, не находится в привилегированном положении, ему приходится распоряжаться избыточным количеством пищи, орудий, оружия и украшений, которые, будучи пустячными сами по себе, все же значительны на фоне царя щей бедности. Когда индивид, семья или вся группа чего-то желает или нуждается в чем-то, им необходимо обращаться к вождю. Поэтому, когда появляется новый вождь, щедрость — одно из первейших качеств, от него ожидаемых. Это клавиша, которую будут нажимать практически непрерывно. И по качеству, возможному диссонансу и прочим особенностям получившегося звука вождь будет судить о своей репутации в группе. В основном все это делают его «подчиненные»... Вож/у) были моими лучшими информаторами, и, зная сложность их положения, я старался довольно обильно их награждать. Но тем не менее редко какой-либо из моих подарков оставался у них более одного-двух дней. И когда я собирался в дальнейший путь после нескольких недель, прожитых в какой-то конкретной группе, ее члены были обогащены такими приобретениями, как топоры, ножи, раковины и прочие имевшиеся у меня в запасе предметы. Вождь же, напротив, оставался в общем таким же бедным, каким был в момент моего приезда. Его доля, которая изначально была намного больше средней, оказывалась целиком у него экспроприированной (Levi-Strauss, 1961, р. 304).