Эксгумация

14

Я поворачиваю ключ в замке. Вспоминаю, как в детстве все не мог дотянуться до раковины, чтобы помыть руки. Толкаю дверь. Вспоминаю, как родители взяли меня на чью-то свадьбу, я свалился с церковной ограды, у меня сбилось дыхание и мне казалось, что я умираю — прямо на кладбище, под тисами. Вхожу в мертвый воздух квартиры, который уже давно не колыхали звуки голоса, не согревали человеческие тела или чайник на плите, который не насыщался любовью, возникающей от простого присутствия человека в доме. Вспоминаю, как стоял на одном колене перед огромным зеркалом, а мама учила меня завязывать шнурки, потому что скоро мне идти в первый класс. Беру пачку писем с тумбочки в прихожей. (На автоответчике сообщений нет.) Вспоминаю последний день в университете и ту мистическую скуку, которую, как мне казалось, я больше никогда не испытаю, — пока я не получил свою первую работу. Ковыляю в туалет. Вспоминаю, как споткнулся, когда бежал к матери с оценками в дневнике и улыбался. Можно подумать, что по прописи Конрада пробежал паук. Блюю. Тяжело дышу. Вновь тужусь.

Звоню родителям немного позже, чем обещал, из-за пробки на М40.

Мать уже побывала без меня в квартире и приготовила ее к моему приезду.

— Я выбросила журналы, — предупредила она меня.

Можно было не спрашивать, какие журналы она имела в виду. Они лежали в нижнем ящике письменного стола, рядом с дневником.

Теперь мать знала меня лучше, чем когда-либо, в результате нравился я ей меньше, а любила она меня больше.

Открываю дверь родителям.

— Что, тебе нехорошо? Тогда скорее в постель! Хочешь чаю? Травяного? Или кофе? Или горячего молока? Продукты в холодильнике, полуфабрикаты в морозилке. Фрукты в вазе. Да, я купила тебе вазу для фруктов — твоей я не нашла. Тебе была нужна ваза для фруктов. За квартиру я заплатила. И заштопала твои носки. Пожалуйста, больше не покупай акриловые. У телефона я положила список тех, кто оставлял для тебя сообщения. Тебе лучше? Мы отвратительно доехали. Ты скверно выглядишь. Сколько сейчас времени? Ты ведь знаешь, что мы оба тебя любим. — Короткая пауза. — Очень любим. — Еще короткая пауза. — Ты ведь знаешь. Папа сейчас поедет домой, а я буду в маленькой гостинице за углом. Я оставляю тебе их телефон, чтобы ты мог позвонить, если что-то понадобится. На твоей работе говорят, что ждут тебя в любое время, как только ты будешь готов. Все будет хорошо. Ты, наверное, устал. Иди ложись. Я принесу тебе горячего молока. — Обнимает и целует. Обнимает и целует. — Ну зачем ты ругаешься.

После первых полутора лет интенсивного «агукания» родители почему-то теряют способность осмысленно общаться со мной.

Вечером мать принесла мне яичницу-болтунью — как в детстве, когда я симулировал простуду, чтобы не ходить в школу. Но я не смог ее съесть.

— Надо было выбрать из яиц эмбрионы, — жалобно проскулил я.

— Не было там никаких эмбрионов.

— Как же не было. Вот, смотри. А вот еще один. Они похожи на маленьких детей.

Я выцарапал их — алые пятнышки желе — на край тарелки.

— Не могу я это есть.

По желто-белой поверхности яйца протянулась полоска крови, обернувшись спиралью вокруг желатинового недоцыпленка.

— Я сделаю тебе другие яйца.

— Пожалуйста, не надо.

— Может, печеную фасоль на тосте?

— Ладно.

Но вид печеной фасоли напомнил мне, как у моей домашней ящерицы произошел выкидыш, и она извергла из себя все содержимое своей утробы.

— Как насчет пшеничных батончиков с горячим молоком?

— Если ты мне их растолчешь.

Она потрогала мой лоб. И хотя было очевидно, что чувствую я себя плохо, она хотела показать мне, как много терпения она проявляет. Теперь она будет ждать, что я отплачу ей, когда поправлюсь: буду звонить, заезжать к ним, проводить с ними Рождество.

Спал я плохо.

После того как старикашки-смертники в моей палате доводили меня до безумия своими замогильными стонами или убийственным храпом, я вдруг осознал, что мне их не хватает.

С кровати я мог дотянуться до стереосистемы. Я включил «Радио-2», что мне немного помогло. Но музыка была слишком резкая. Не та, какую ставили на больничном радио.

Я настроился на одну из станций, посылавших в эфир непонятный писк радиосигналов, совсем не похожих на морзянку. Это было эхо холодной войны, никого больше не пугавшее. Я закрыл глаза и оказался в мире, по-прежнему разделенном между Русским Медведем и Американским Орлом, Леонидом Брежневым и Рональдом Рейганом. Над головой ревели снижавшиеся в Хитроу самолеты. Я представил себе, что это Б-52 с атомными бомбами, — и ощутил себя в безопасности, защищенным и надежно укрытым. Страх перед ядерной угрозой стал для меня еще одной формой ностальгии.

Я уснул.