Эксгумация

55

Настоящие проблемы начались, когда предпоследний интервьюер, журналистка из «Миррор», вдруг спросила:

— Это правда, что вы были в больнице «Юниверсити-Колледж» и встречались с Азифом?

— Не понял?

— Он говорит, что к нему приходил человек, очень похожий по описанию на вас.

— Неужели?

— Он довольно много рассказал нам.

— Серьезно?

Я положил трубку и не стал ее поднимать, когда через секунду телефон зазвонил снова.

Из короткого разговора с журналисткой я понял, что «Миррор» заключила с Азифом эксклюзивное соглашение и увезла его (наверное, вместе с матерью) куда-нибудь, где другие газеты не могли бы его достать, — например, на один из райских островов Карибского моря. В завтрашней «Санди-миррор», наверное, появится фотография Азифа, потягивающего пинаколаду в баре на пляже и говорящего что-нибудь вроде: Я считаю, что виной всему — сокращение расходов на здравоохранение. Младший медперсонал работает с огромными перегрузками. Иногда люди не выдерживают и ломаются. Наверное, я сломался.

Мне было интересно, рассказал ли он им о беременности Лили, а если да, то смогут ли они это напечатать, или пока это была закрытая тема — sub judice. Азиф же мог довольствоваться тем, что ему удалось выпачкать в дерьме меня.

В течение получаса мне позвонили еще дважды с теми же вопросами: «Встречался ли я с Азифом? Зачем? Как я узнал про Азифа?»

По своей глупости я договорился с маляром, который должен был прийти и смыть красную краску с двери. Он только начал смывать, как приехала журналистка из «Миррор» и привезла с собой фотографа, который немедленно принялся фотографировать. Я слышал, как безостановочно щелкала его камера, работавшая на первую полосу завтрашней газеты. Маляр трудился, наполовину открыв входную дверь. После того как фотограф снял все, что мог (а снять он мог не много), — с маляром и без него, — журналистка стала задавать последнему вопросы о том, чем он здесь занимается. Откуда на моей двери краска кроваво-красного цвета? Когда она здесь появилась? Не свежая ли? Дома ли мистер Редман?

— Да, дома, — ответил я и втащил рабочего в дом. Потом запер дверь. — Проходите в гостиную, — предложил я ему.

Он прошел с довольно наглым видом.

— Так, а теперь, пожалуйста, отправляйтесь домой. Если вы не скажете больше ни единого слова журналистке, я заплачу вам, как за выполненную работу. Вы скорее всего сможете прийти и закончить ее, когда репортерша уйдет. Но если вы с ней заговорите, я найму кого-нибудь другого.

— Хорошо, — ответил маляр. Я знал, что он обманет меня, но что мне оставалось делать? Я заплатил ему и выпустил его из квартиры.

Журналистка из «Миррор» выкрикнула вопрос в приоткрывшуюся дверь:

— Азифа могут уволить! Что вы по этому поводу думаете? — После этого она переключилась на рабочего. Хотя я ему заплатил, он просто поманил журналистку на несколько шагов от моего крыльца, а затем начал выкладывать ей все, что знал. Я стоял прямо за дверью, и мне было слышно, как он спрашивал: «А мои фото появятся в газете?» На что корреспондент, вешая ему лапшу на уши, отвечала, что, дескать, им лучше, чтобы было хоть чье-то фото, чем вообще никакого, поэтому, если им не удастся сфотографировать Редмана, они поместят его фотографию.

Журналистка выудила у него все, что могла. Когда я позвонил и попросил удалить краску? Не показалось ли ему, что мой голос был расстроенным? Не высказывался ли я в разговоре с ним относительно того, кто мог сделать это? (Здесь рабочий откровенно соврал, сказав, будто я упоминал о каких-то «врагах»!) Кто, по его мнению, мог это сделать? (Как будто его дерьмовое мнение что-то стоило.)

После того как рабочий ушел, я услышал, что журналистка звонит к соседям. Соседи немедленно открыли ей дверь — поскольку они относились к нижнему слою среднего класса, а не к рабочему классу, они пока еще соблюдали какие-то приличия: вместо того чтобы выйти на крыльцо и открыто глазеть на происходящее, они подглядывали за событиями у моей двери из-за тюлевой занавески.

К этому моменту я уже понял, что меня ждет. Мне предстояло стать «замкнутым типом, который избегает общения с соседями». Наверное, если бы я каждый день в течение года приглашал всю улицу на какао с булочками, я бы смог избежать такой судьбы. Ну а так я делался человеком, способным на любую непристойность. По милости моих ближайших соседей таблоиды лепили монстра теперь уже из меня. К завтрашнему вечеру репортеры разузнают, что я однажды ковырял в носу на уроке биологии, а на следующий день расскажут об этом своим читателям.

(«Вы говорите, замкнутый тип? Не общается с соседями?»)

Я ощутил раздражение, злость, гнев, ярость.

История о звонках из морга попала в прессу не по моей вине. Вероятно, ее выболтал какой-нибудь полицейский, решивший хапнуть немного легких деньжат, чтобы заасфальтировать дорогу к своему дому. Но как им удалось связать анонимного журналиста, посетившего Азифа, с моей персоной?

Скорее всего, попивая пинаколаду с сотрудниками «Миррор», Азиф вел себя откровеннее, чем на больничном крыльце рядом с доктором Калькуттом. Когда Азиф упомянул таинственного гостя, который приходил к нему и, назвавшись журналистом, задавал вопросы, пройдохи-репортеры наверняка немедленно бросились выяснять, кто это был. Я представил себе, как мои фотографии отправляют по факсу в крошечное почтовое отделение на острове в Карибском море. К этому моменту пинаколада течет рекой. Азиф тяжело приподнимает пьяную голову и показывает дрожащим пальцем: «Эта он. Ват этат». Бум — его голова снова обрушивается на стол. По-прежнему очень даже трезвый репортер быстренько смывается. Если именно так все и было, то в оперативности газетчикам не откажешь.

Поговорив с соседями, репортерша вернулась к моему крыльцу и принялась звонить в дверь. Однажды мне уже приходилось переживать подобное внимание прессы. В одном из таблоидов напечатали нелепую (как мне тогда казалось) статью о том, что у Виты и Геркулеса бурный роман не только на экране, но и в жизни. Паломничество журналистов к моим дверям продолжалось день-другой, пока не выяснилось, что за это время бурный роман начался между людьми чуть более известными. Однако тот опыт так и не научил меня поведению в подобных ситуациях. Если кто-то решил приставать к тебе с вопросами, этого трудно избежать, разве что у тебя есть деньги на вышибал и лимузины, в которых можно удрать от репортеров.

Снова зазвонил телефон, и я подождал, пока включится автоответчик. Это была журналистка «Миррор», она звонила из-под моей двери, одновременно названивая в дверь. Дверной звонок раздавался в трубке с отставанием в несколько миллисекунд, которые уходили на его синтезирование, оцифровку и децифровку. Журналистка кричала по телефону, одновременно пытаясь докричаться до меня через щель в почтовом ящике. Это становилось невыносимо.

Я сделал все, что мог: снял со звонка коричневую, как никотин пластиковую крышку и разъединил провода.

Сообразив, что звонок не работает, репортерша забарабанила в дверь.

Я убавил громкость автоответчика до минимума и, включив на полную громкость компакт-диск с «Нирваной», улегся на диван, закрыл уши подушками и стал орать: «ля-ля-ля-ля!»

Соседи с обеих сторон застучали в стены. Возможно, для них я уже превратился из подозрительного и замкнутого типа, который избегает общения, в гнусного буяна — раз позволял себе такое.

Под эту какофонию я наблюдал, как растет количество сообщений на автоответчике.

Отыграла последняя песня на диске. Я поставил его на начало и налил себе чаю.

Затем я предпринял маневр, к которому никогда раньше не обращался, — перебрался в садик на заднем дворе. Я посидел там по пояс в траве и по шею в сорняках. Через некоторое время я пересек это зеленое море и обнаружил на другом конце нечто давно забытое — сарай.

Я открыл дверь, и мне показалось, что внутри не так уж и плохо — сухо, пыльно и совершенно пусто, если не считать ведра, швабры, мотка веревки и неисправной газонокосилки. Вынув швабру, я перевернул ведро и сел на него.

На какой-то момент я успокоился и ощутил необыкновенную легкость. Я восседал на ведре, как свежекоронованный король, — швабра в одной руке и чашка чаю в другой. Моим королевством был садовый сарай, а в стены замка ломилось «четвертое сословие» — пресса.

Не хватало только короны. Я достал из кармана носовой платок, завязал узелки на четырех концах и надел его на голову. Так мне удалось добиться полноты картины, если не считать того обстоятельства, что я успел выпить полчашки чаю.

С монаршим величием я наблюдал за тем, как в моей голове складывается решение: я буду продолжать свои посещения театра, что бы ни случилось и кто бы ни вмешался. Это привлечет внимание к Алану и Дороти, внимание, которое им вряд ли понравится. (Если журналисты проникнут на спектакль, их назойливость станет отличным дополнением к моей кампании кашля.) Не исключено, что я смогу воспользоваться их пронырливостью к собственной выгоде.

Я уже был готов вернуться в квартиру и позвонить Джеймзу, чтобы он заехал за мной вечером, как вдруг услышал полицейскую сирену и увидел, что от антенн на крышах отражается голубой отблеск.

Это была не Психея. Пока еще не она. Я ожидал ее в гости, как только стало известно, что я навещал Азифа. Опять частное расследование? Опять незаконное вмешательство? Психея рано или поздно должна была появиться. Но когда я чуть приоткрыл дверь, выяснилось, что это всего лишь двое патрульных, которых послали к моему дому, потому что:

— Соседи неоднократно жаловались на шум, сэр.

Они стояли между мной и фотографом, который пытался снять их под нужным углом.

— Заходите, — пригласил я.

Я уже успел выключить стереосистему.

В прихожей я объяснил полицейским ситуацию. Их нисколько не впечатлил тот факт, что я могу быть достаточно важной персоной, чтобы под моей дверью дежурил журналист. Однако они явно обрадовались, сообразив, что репортерша за дверью заинтересуется ими, если они выйдут и поговорят с ней.

— Что вы можете сделать, чтобы положить этому конец? — спросил я.

Они посмотрели друг на друга.

— Если они не нарушают закон, то немного.

— Но разве это не вторжение в частную жизнь или что-то еще в таком роде?

— А почему вы сказали, она интересуется вами?

Объяснять им все сначала не было смысла.

— Хорошо, впредь я буду убавлять громкость, но разве соседи не жаловались еще и на шум, который производила журналистка, колотившая в мою дверь?

— Мы с ней поговорим, — заверил меня полицейский. — Только, пожалуйста, не вынуждайте нас выносить вам официальное предупреждение.

Я улыбнулся, пообещал ни к чему их не вынуждать и выпустил их.

Минут на пятнадцать стук прекратился, а затем возобновился, правда, с меньшим энтузиазмом.

Я позвонил Джеймзу. Затем я позвонил Энн-Мари и рассказал ей, что происходит. Она предложила приехать, но я сказал ей, что будет лучше, если она останется дома. Я не хотел впутывать ее в скандал. И, честно говоря, к тому моменту она успела мне порядком надоесть.