Экспоненциальный дрейф

Глава первая

— …И что вы предлагаете? Заморить его голодом?

— Я же говорил об окончании лечения, а не…

Светло-серая стена слегка поблескивает от неоновых ламп. Матовое стекло в оконной раме совсем темное, только по верхнему краю — тонкая светлая полоса. Перед ним кровать, на ней полулежит молодой человек в красной футболке. Руки прижаты к груди, стеклянный взгляд устремлен в пустоту. Запах больницы.

— …И давно он так?

— Четыре года…

Слова, которые проскакивают мимо. Их осознают, и они пропадают в никуда. Понятия, которые появляются сами по себе, чтобы дать всему свое название и привести все в порядок. Оставалась только срочность. Надо было что-то сделать, совершить. Чего бы это ни стоило.

— …По всей вероятности, он больше не проснется…

Лица, которые склоняются над ним. Фигуры, загородившие пациента в красной футболке. Стетоскоп, болтающийся на груди человека в белом халате. Яркий свет. Тепло.

— …А разве можно оправдать такие огромные расходы?

Сопротивление. Смутные воспоминания. Определенность. Обратного пути нет. Но куда? Нет, обратно нельзя ни в коем случае. Нужно перешагнуть через пропасть. Это всего один шаг. Ничего страшного. Тело, в которое надо проникнуть, — как рука в перчатку.

Конечно, телевизионщики нарушали режим дня и срывали весьма плотный график. Юрген Ребер наблюдал за тем, как они прокладывали кабель, устанавливали штативы и прожекторы и по несколько раз смотрели сквозь визиры своих видеокамер. Он даже и не подозревал, сколько труда требуется, чтобы создать минутный телесюжет для вечерних новостей.

— Давайте начнем, доктор Ребер? — предложил репортер, мужчина с покрасневшими глазами и некрасивым родимым пятном на лице. — Встаньте рядом с кроватью и положите руку ему на плечо… да… так… отлично… Торстен? — обратился он к оператору.

Тот присел на корточки и установил объектив. Ассистент поправил кусок полотна перед одним из прожекторов. Ребер даже ожидал, что кто-нибудь подойдет и смахнет пот с его лица. Но, очевидно, его внешность никого не интересовала.

— И смотрите на меня, а не в камеру! — Над объективом загорелась красная лампочка. — Поехали!

Ребер кивнул. Ему казалось, что он производит впечатление скованного и недружелюбного человека.

— Данный пациент перенес инсульт в мае 1998 года. К сожалению, это произошло в самолете при посадке, — начал он и откашлялся. Ничего, они потом вырежут это из кадра. — Следовательно, реанимационные мероприятия не были проведены вовремя. Его удалось спасти, но с тех пор он находится в состоянии бодрствующей комы.

Специально для съемки молодого человека побрили. Его глаза были широко открыты, а худощавое лицо повернуто в сторону окна. И никак нельзя было догадаться, понимает ли он, что происходит вокруг него.

— Значит, уже четыре года! Я слышал, что пациенты, которые находятся в коматозном состоянии более двух месяцев, как правило, не поправляются…

Ребер окинул взглядом репортера, в выражении лица которого появилось нечто темное и агрессивное.

— Да. Чем дольше пациент находится в коматозном состоянии, тем меньше его шансы на выздоровление, — осторожно ответил доктор. — Тем не менее известно немало случаев, когда больные внезапно выходили из вегетативного состояния через несколько лет или даже десятилетий. В принципе, даже больной с аноксией мозга может прийти в сознание в любую минуту.

— Вы уже были свидетелем таких случаев?

— Нет, к сожалению, нет.

Репортер понимающе кивнул.

— А в какую сумму обходится уход за больным в коме?

Ребер внезапно стал догадываться, откуда дует ветер. Журналисты хотели представить деятельность клиники как пустую трату денег.

— Пациенты в вегетативном состоянии — тяжелобольные! — Он чувствовал, как его охватывает гнев, но надо было держать себя в руках до тех пор, пока камера направлена на него. — Правильный уход за ними сложен и потому дорогостоящ. Но если сравнить все это с другими тратами нашего общества, то…

— Вы не могли бы уточнить ежемесячную сумму затрат? — перебил репортер.

Ребер перевел дыхание, прежде чем ответить.

— В зависимости от тяжести случая — от десяти до сорока тысяч марок.

— Другими словами, содержание только этого пациента поглотило от четверти до одного миллиона марок!

«Не может быть, чтобы он так быстро высчитал эту сумму!» — подумал Ребер.

— При трех тысячах новых коматозных пациентов в год эта сумма достигает сотен миллионов. Исходя из таких масштабов, не закономерно ли задуматься о сокращении сроков лечения пациентов, находящихся в данном состоянии, как это уже делается в Швейцарии, Англии и Нидерландах? — хладнокровно размышлял репортер.

Ребер почувствовал, как напрягся его подбородок.

— С медицинской точки зрения, это некорректно. Все равно что дать пациенту умереть с голоду. По-моему, это эвтаназия.

— Но разве эти расходы оправданны? Все лишь для того, чтобы сохранить жизнь без сознания?

В знак протеста Ребер поднял руку. Он чувствовал, как в нем закипает гнев. Хотелось взять плетку и с ее помощью выгнать этих телевизионщиков вон из палаты.

— Пациенты в вегетативном состоянии — не безнадежные больные, не умирающие и вовсе не больные, у которых наступила аноксия мозга, — произнес он дрожащим голосом. — Это живые люди, которым нужна наша помощь, как и другим тяжелобольным. Они случайно потеряли сознание, но ведь его нет и у грудного ребенка.

Ребер был так взбешен, что не заметил неуловимое движение плеча пациента под своей левой рукой.

— Хорошо, другой вопрос, — протянул репортер. По-видимому, он только начал формулировать свою мысль.

В этот момент опять дернулось плечо. Казалось, что кто-то хочет сбросить вспотевшую руку врача. Ребер развернулся. Этого не может быть! Внезапное пробуждение перед включенной камерой — такого еще никогда не было. Это сверх всяких ожиданий!

— Что такое?.. — начал было репортер, но Ребер прервал его:

— Ради бога, не выключайте камеру!

Зрелище захватывало дух. Доктор пытался понять, что происходит, но это было непостижимо. Словно по волшебству, в пустых, остекленевших глазах из какого-то неосязаемого измерения начинали зарождаться душа и сознание. Наверное, так же Бог вдохнул душу в Адама. В такой момент начинаешь верить во Всевышнего.

Так же внезапно, как включают свет, человек ожил. Глаза его наполнились жизнью. Как будто кто-то вернулся домой.

Его язык боролся с сухостью во рту, губы шевелились. Он оглядывал яркие лампы, журналистов и неуверенными, неуклюжими движениями ощупывал одеяло.

— Мвоааа… — вырвалось из горла, которое молчало четыре года.

Грудная клетка дрожала от напряжения.

Ребер дотронулся до руки молодого человека и погладил ее, внезапно засомневавшись в правильности своих действий.

— Все в порядке, — прошептал он. — Вас никто не тронет.

Голова больного резко дернулась, ужасающий взгляд сосредоточился на докторе. Горло и рот старались придать форму звукам, и казалось, будто пациент точно знает, что хочет сказать. У него получилось лишь что-то гортанное, похожее на «ммуа-де-хи».

И вдруг Ребер почувствовал, что его ноги стали ватными. Он опустился на колени перед койкой, и у него возникло странное желание расплакаться. Ребер дотянулся до звонка, чтобы позвать медсестру. После чего, не вставая — а этого он бы и не смог, — через плечо посмотрел на репортера.

— Надеюсь, вы понимаете, что сняли сенсационный материал? — Он взглянул на осветительные приборы. — Но теперь их пора выключать.