Элизиум, или В стране Потерянных Снов

Глава 1. Предложение, часть 1

Драко Малфой был никудышным путешественником. Никогда не выбирался дальше южных границ Франции, а с запада на восток — не бывал дальше Дублина и Азкабана.

В Азкабане, впрочем, был он мельком и в очень юном возрасте, по делам семьи… и не любил вспоминать.

И о других поездках он говорил мало, неохотно, словно стыдясь — было мало фотографий, еще меньше памятных сувениров (совсем не было, если сказать честно), скудные рассказы касались только устройства заграничной жизни, каковое устройство Драко всегда находил нелепым, несуразным, неуютным, неловким, не подходящим для его, Малфоя, нужд.

Не то, чтобы ему все было не в радость в этих путешествиях. Скорее, он сам был себе не в радость, и многие вспоминали, как он грустил, скучал, маялся — настоящий английский сплин на выезде. Кто-то мог счесть это даже очаровательным.

Он был счастлив лишь в Малфой Мэнор, за запертыми дверьми своего кабинета, где просиживал подолгу и допоздна, читал, писал деловые письма, а бывало, очень долго, с рассеянным видом, стоял у высокого окна и просто смотрел на один и тот же пейзаж: холмы поднимаются плавным краешком неглубокого блюдца, платаны и дубы обрамляют подъездную аллею. Летом он разглядывал скупые оттенки серо-зеленого в их кронах, зимой — голые, в ажур сплетенные, ветви.

Он был человеком спокойным, кто-то бы даже отметил, что мудрым, во всяком случае, мудрость часто ассоциируют с этим спокойствием, надменным, величественным и тихим, какое в нем почти каждый замечал с первого взгляда.

И сам он себя таким видел, и знал, что таков и есть — и внутренне, и снаружи.

Он знал, что о нем говорили — говорили всякое, но предпочитал молчание всякого рода попыткам опровержений. Да и слухи эти не были ложью от и до — это была дикая смесь преданий, центром которой была даже не его, Малфоя, фигура, а смерти в Хогвартсе, череда ужасных смертей, и победа над Темным Лордом.

Драко был в этих легендах фигурой второго плана, истеричным трусливым подростком. Он очень долго шел от этой истории, от себя самого — уходил так тщательно и так планомерно, что, возможно, и совсем не имел времени на все иные дороги, на все другие пути.

Не мудрый, а умудренный. Таким он себя знал.

До дня шестого октября, пасмурного и холодного, с низкими серыми облаками, дня, до минуты, когда он встал из-за стола, чтобы, как привык, провести четверть часа у окна.

Те же платаны, с красными лоскутками еще не опавшей листвы, показались ему в тот день особенно красивыми, и приятен был контраст с серым пейзажем, деревья словно пылали: неярко, но царственно.

Его сын вернулся домой на короткие каникулы, вызванные легкой простудой, вернулся по настоянию матери, и Драко был рад его присутствию — оно делало дом живым.

Он увидел фигурку, шагавшую по дорожке, вот она скрылась за круглыми шарами декоративных кустов, вот опять показалась — теплая мантия, шарф и вязаная шапочка, лихо сдвинутая на затылок. Скорпиус нес в руке метлу, вероятно, направлялся к холмам, и, вероятно, Астория сейчас хмурилась и ворчала, недовольная тем, как сын пренебрегает постельным режимом и книгами.

Драко и сам был слегка рассержен — пока другие зубрят и пыжатся над заклинаниями, его хитрюга Скорпиус проводит дома веселые деньки. Посмеиваясь над недалекой м-м Помфри, которой он смог запудрить мозги своим театральным кашлем («коклюш, это коклюш», верещала она из камина, пока Астория кое-как натягивала мантию, а Драко раздумывал, каким образом ему удалось вырастить такого очаровательного наглеца).

Конечно же, никакого коклюша.

Кашель прошел на второй день конфетной диеты. Теперь, для верности, они оставили его еще на денек в поместье — и поглядите, куда этот джентльмен отправился.

Но он глядел с умилением и почти не сердясь. Скорпиус дошагал до платанов, выпустил метлу, она повисла в ярде над жухлой травой.

Драко гордился его спортивными успехами — будущими, конечно, но несомненными. Любой родитель живет в двух временах — в прошлом своего малыша: кажется ведь, что лишь вчера он был младенчиком, приятно пахнущим чистой пеленкой и молоком. С бессмысленным и упрямым взглядом синих глаз — почти без белков, невыразительных, но ярких.

И в будущем — во всех этих победах, когда мир ляжет у ног твоего чада, и он будет красив, умен, справедлив, богат. Счастлив. Проживая это будущее прямо теперь, в миг, когда он неуклюжий маленький мальчик — проживая его так, словно оно уже пришло — каждый родитель одновременно счастлив и мучительно несчастлив, от хрупкости мечты, и от ее невозможной, горькой ясности.

Вот таким он запомнил шестое октября — коротким мигом мечты, неуловимым, но длящимся, длящимся — пока мальчик в вязаной круглой шапке взмахивал руками, запрыгивая на метлу.

Скорпиус покачнулся, опять как-то странно раскинул руки. И повалился вдруг в траву, спиной, очень неловко, так падает груда книг — быстро, вразброс, кое-как.

Секунду или две Драко Малфой смотрел в совершенном спокойствии, ожидая, что сын поднимется, и на будущее отметит себе, как группироваться при таких эксцессах. Он даже немного улыбался, ожидая, что Скорпиус встанет, отряхиваясь и сердясь, и, может, его личико будет в этот момент прекомично перекошено: сердитое красивое личико с большими светлыми глазами, с аккуратным приплюснутым носиком и таким крошечным красным ртом — две вишенки нижней губы, капризный изгиб верней…

Скорпиус лежал в траве — его не было видно отсюда, из кабинета, только черное пятно упавшей в сторону шапки. Метла висела в воздухе, опадавшие листья платанов кружились по гладким невидимым спиралям.

Тогда он побежал. Побежал, а затем аппарировал. Он запомнил холод, ударивший ему в лицо, порыв ветра, откуда-то налетевшего, и строгий, терпкий запах осени. Драко был в рубашке с закатанными рукавами, ветер раздул парусом его расстегнутый жилет — и пропал, все стихло, наступила торжественная, звенящая тишина, не нарушаемая даже паникой в его мыслях. И паники-то не было: недоумение, легкий страх, не больше.

Костерост, зелья? Может быть, Скорпиус еще и правда не оправился от простуды.

Лицо его сына было серьезным и застывшим. Что страннее всего было, так это глаза — смотрели они весьма забавно (при иных обстоятельствах, конечно). Левый глаз таращился в небо, а зрачок правого закатился под полуопущенное веко. Что придавало бедному мальчику изрядное сходство со сломанной куклой. Если только возможно, чтобы этой куклой оказался его собственный сын…

Драко позвал его, нащупал пульс, поднял на руки. Скорпиус был в глубоком обмороке — это ясно. Он аппарировал в дом, позабыв о метле. Астория запаниковала первой. Было много крика, слез, причитаний. Все это превратилось для Драко в какую-то мешанину посторонних звуков, красок, движения — все не было настоящим, а только оттеняло спокойный сон его бедного Скорпиуса.

Были вызваны врачи, мальчика трясли и переворачивали, крутили так и этак, наконец, переправили в больницу, где все повторялось, круг за кругом осмотров и совещаний, до вечера, пока не стемнело.

Лишь тогда Драко понял, что произошло нечто ужасное. Позволил страху потрогать себя — прохладными пальцами, по затылку, шее и скуле. Он позволил страху прийти, и позволил себе кричать на колдомедиков, обвинять их Мерлин знает в чем, позволил себе быть тем, кем и был с самого начала — обезумевшим отцом, растерянным мужем, отчаявшимся человеком.

Поздним вечером был оглашен диагноз — кома, обширное кровоизлияние в мозг. Все это его сын нес в себе с самого рождения, никто не знал и знать не мог, ни Драко, ни Асторию нельзя было и обвинять, как нельзя было обвинить ни врачей, ни мир вокруг, никого. Скорпиус просто родился с таким крошечным сосудом в мозгу, хрупким и неправильным.

Настолько хрупким, что однажды, через двенадцать лет, при коротком неопасном падении, этот сосуд порвался.

И мир стал другим. В нем не было больше Скорпиуса Гипериона Малфоя — было лишь тело. Неподвижное и расслабленное, комок плоти, манекен, которому закрыли веки, как покойнику.

Год назад он встретился на вокзале Кингс Кросс с Гарри Поттером, героем волшебного мира и счастливым папашей трех разномастных детишек.

Гарри тогда выглядел довольным жизнью, хотя и слегка потрепанным ею же — а впрочем, Драко не мог дать гарантии, что то же самое нельзя было сказать о нем самом.

Они обменялись кивками и разошлись почти приятелями — если бывают на свете приятели, не сказавшие друг другу ни слова.

Все же он испытывал какую-то смутную приязнь, и сам не мог понять, чем ему вдруг стал нравиться Поттер. Много лет назад он спас его жизнь, но для Драко это не имело никакого значения.

Скорее, понравилась спокойная уверенность, та самая, которая ему и в себе самом была приятна. Взрослый мужчина, не тот мальчишка, от которого его трясло в школе, без этих грязных волос, и никаких вам больше плохо обстриженных ногтей с заусенцами. Опрятно одетый, собранный, никакой заносчивости, скорее, смущение — от внимания праздной толпы.

Драко был бы совсем не против и перекинуться с ним парой слов… но все-таки они оставались людьми разного круга. Поэтому он кивнул, отвернулся.

И позабыл о Поттере.

До десятого октября этого года.

Драко сидел у постели больного — они с Асторией сменяли друг друга, чтобы выспаться за три или четыре часа, поесть и сменить одежду и вернуться на свой печальный пост.

Скорпиус лежал на высокой койке, одна рука — поверх покрывала и вывернута ладонью наружу, рукав больничной рубашки закатан для уколов. Лицо его ничего не выражало, рот был открыт, крупные выпуклые веки казались голубоватыми, фиалково-нежными.

Весь он был ужасно красивым в эти дни, нежным, беспомощным, таким, что Драко казалось — у него сердце разорвется от жалости и умиления. В нем была открытость и ясность умирания — даже не агонии, а угасания, медленного, неотвратимого.

Драко видел эту красоту… а может быть, просто хотел ее видеть, цеплялся за свои чувства к опустевшему телу, потому что, увидь он реальность — полутруп с застывшей предсмертной гримасой — вполне возможно, он просто сошел бы с ума от горя.

Поттер вошел в палату, походка у него была и осталась энергичной и одновременно неуклюжей. Он держал руки в карманах, но при виде поднявшегося из кресла Драко протянул ему ладонь.

— Как он? — быстрый взгляд на тело. — Я слышал, Драко, я слышал от детей. Все в школе знают уже… И мы тоже узнали. Мне так жаль.

Их взгляды встретились. Драко хрипло пробормотал:

— Добрый день, Гарри.

Они никогда не называли друг друга по имени. Это звучало немного дико, слегка неискренне.

— Что-нибудь можем сделать? Лекарства, специалисты?…

— Я плачу лучшим медикам Британии, — сказал Драко. — Хочу выписать людей с континента. В Дурмштранге есть лекарь, который видел подобное.

Он вздохнул и сел обратно в кресло.

Поттер слабенько, наигранно улыбнулся.

— Значит, надежда есть?

Драко почувствовал короткий укол ярости, зависти — все трое отпрысков Поттеров живы и здоровы, почему он, Драко Малфой, за все эти годы не сделавший ничего… ничего плохого, ничего такого, что могло рассердить покровителей волшебников, почему он, ради Мерлина? Почему не Поттер, не Уизли, не кто-то еще?

И какое право имеют они на его надежду? Так она была скупа, так беспросветно мала — милостыня нищему, два кната, закатившиеся под половицу. Драко не знал, хватит ли ему самому.

— Есть. Говорят, что это сложный случай, но зелья, ритуалы…

Он осекся, понимая, что выглядит глупо — с этими своими двумя кнатами безумной, бессмысленной надежды.

Поттер смотрел на него с состраданием, но спокойным, почти безмятежным — его лицо за годы, пока Драко не имел счастья лицезреть героя волшебного мира, как-то сумело сделаться почти непроницаемым.

У Драко осталось сильное впечатление, что Поттер — сам или у кого-то — выучился допускать наружу лишь те эмоции, какие сам хотел показать. В этом не было, впрочем, ничего артистичного. Обыкновенная выдержка человека, годами сидевшего в кабинетах Министерства Магии, а в последние пять лет — в прокуренных кабинетиках Аврориата.

Тем не менее, было сострадание, и он почувствовал такую благодарность, что едва не заплакал. Не сочувствие и не жалость — лишь молчаливое сожаление о потере, и готовность ее разделить, и ни малейшего страха. А страх Драко видел в эти дни часто, чаще, чем хотел — и в собственном отражении в зеркальце больничного туалета, и в глазах жены, и на лицах врачей, медсестер, родственников, знакомых.

Страх, имевший слишком много причин, и чаще всего ни одна из причин не касалась маленького мальчика на высокой казенной койке. Страх и облегчение. О, сколько облегчения он видел вокруг, сколько почти счастья — «слава Мерлину, все это не со мной, не с моим ребенком» — они могли бы вытатуировать фразу у себя на лбу — Драко и тогда бы не смог прочитать ее яснее.

— Ты устал? — вдруг, напрямик, безо всяких переходов, осведомился Поттер.

— Почему ты спрашиваешь?

— Не знаю, — он слегка смутился, — ты выглядишь очень усталым. Как будто вот-вот сорвешься. Я не знаю…

— Нет, — упрямо сказал Драко. — Я чувствую себя хорошо.

— А где миссис Малфой? Астория? — с кривой улыбкой.

— Она спит. Она аппарировала домой и спит. У меня еще, — Драко взглянул на часы над койкой, — час. Может, два.

— Что-то вроде дежурства?

— Точно.

— Может быть, спустимся в кафетерий?

Немыслимо было, что он вообще это предложил.

Немыслимо и то, что Драко, подумав, согласился. Не было препирательств, и никаких доводов, вроде такого, что в любом случае обо всех изменениях в состоянии сына ему сразу же сообщат. Конечно, сообщат.

Может, ему действительно требовалась передышка, или Поттер выглядел таким… надежным, способным помолчать в эти двадцать минут, пока Драко пил бы невкусный кофе и грыз зачерствевший кекс — Драко был уверен, что так будет.

Так и было.

Они просто сидели за столиком, грязным и шатким, каждый со своей кружкой, и даже кекс был таким, как он себе представлял — безвкусным и крошащимся. Поттер не ерзал и не дергался. Драко смотрел в окно и ничего толком не видел, не слушал, только иногда, позже, вспоминал — автомобильный гудок, кусочек серого неба, ажурный полет желтого листа.

И опять — в третий раз — Поттер его удивил. Он поднял руку, подержал над липкой, в крошках, столешницей, и положил ее, очень мягко, осторожно, на ладонь Драко. Пальцы его сжались, разжались — и он убрал руку.

Прикосновение же оставалось еще несколько секунд: призрак, воспоминание, эхо.

Больше ничего.

Они встречались каждый день — одни и те же двадцать минут за горьким кофе, Драко коротко пересказывал результаты встреч с медиками, Поттер слушал, кивал, задавал какие-то незначащие вопросы.

Он как будто чувствовал, что не стоит идти дальше, что Драко всего-то и надо, чтобы кто-то слушал сбивчивые и невнятные рассказы, чтобы надежда его в эти минуты из бесплотной и невесомой становилась реальной, искренней, настоящей.

В конце ноября в Св. Мунго сдались и самые оптимистичные, и Скорпиуса перевезли домой. Комната его, оклеенная плакатами квиддичных команд, забитая сломанными и любимыми игрушками, тесная, темная (ему нравилось держать гардины задернутыми, он вообще был мальчиком с явными наклонностями к раннему, чуть напыщенному, подростковому трагизму), превратилась в обитель Спящей Красавицы — так они с Асторией называли сына.

Казалось, в этой идиотской и неуместной шутке они собрали оставшуюся в доме радость — и отдали сыну, и казалось, что, когда он очнется, то будет смеяться над ней вместе с ними.

Но пока единственным, кто улыбнулся (скорее, приподнял в улыбке уголки губ, но Драко и за это был благодарен), оказался Поттер. Опять Поттер. Удивительно, за что начинает цепляться волшебник, чтобы не сойти с ума от потери, от огромности и всесилия беды — за какие мелочи, за каких (прежде казавшихся ненужными, ничтожными даже) знакомцев.

Поттер был тем, кто улыбнулся сказанной вскользь шутке, когда они втроем — Драко, Астория и он — туго натягивали шелковую простыню. Из-под подушки, которая все еще пахла волосами маленького мальчика, его сладким и терпким ромашковым шампунем, выпала вдруг книга в яркой обложке. Поттер поднял ее и показал Драко: ведьма с таким бюстом, на котором можно было полочку для посуды поместить, прикрытым лишь какими-то треугольными лоскутками, размахивала кинжалом и творила заклинания огня: адски переливавшиеся розовые шары… Чтиво, не то, чтобы запретное в Малфой Мэнор — Драко ничего своему сыну не запрещал, но до смешного неуместное, и до смешного же — уместное в этой комнате маленького любопытного негодяя. Они расхохотались, коротко, и под изумленным и горестным взглядом Астории.

— Я видел продолжение, — примирительно сказал Поттер, поднимая подушку и ловко стягивая с нее наволочку. Домовик подтащил стопку чистого белья и с подобострастным нетерпением выдрал подушку из его рук.

— Я куплю ему все продолжения на свете. Пусть бы даже в них… не знаю? Пусть бы даже воинственная мадмуазель сняла этот чисто символический костюм.

Они опять засмеялись. Драко чувствовал горечь, которая лишь оттеняла веселье. Горько было от бесцеремонности, с какой они содрали покров это маленькой тайны, и от того, каким тихим был Скорпиус у него на руках — невесомым и тихим, маленьким, спокойным.

Будь он и вправду здесь, участникам разговора не поздоровилось бы.

— Знаешь, они спрашивали о нем, — сказал Поттер, помогая домовику расправить покрывало.

— Кто? — не понял Драко.

— Мои дети. Альбус и Джеймс. Он был хорошим мальчиком… — Поттер посмотрел Астории в лицо, — то есть, он… он хороший мальчик. Они не дружили, но… Они спрашивали о нем, они сказали, что…

Поттер на секунду задумался.

— «Он клевый и всегда давал скатать контрошки по зельям». Это Ал сказал. Ал не заводила, в отличие от своего брата. Друзей у него немного… может быть, даже маловато, он замкнутый. Но он может отличить клевого мальчика от… от обычного.

И Поттер замолчал.

Драко смотрел на него исподлобья, затем осторожно положил сына на чистые простыни. Белое, как бумажный лист, личико чуть повернулось набок, хохолок светлых волос упал на высокий лоб, кожа была такой тонкой, что на виске виднелась синеватая венка.

Поттер скрестил руки на груди. Астория повернулась к нему и вглядывалась с какой-то странной, тревожной просьбой в глазах. Драко поцеловал мокрый лоб и почувствовал дыхание с маленьких губ — нечистое, но приятное, в нем было тепло, магия близости, у него защемило сердце, и он поспешно выпрямился.

— Сейчас все по-другому в школе, — быстро заговорил Поттер, повернувшись к Астории и смущенно кивая через слово, — все по-другому, не так, как было… у нас. Факультеты дружат между собой, Слизерин… считают умниками, но их уважают, все уважали его, он хорошо держался на метле, Ал сказал, что всегда болел за него, потому что он…

Астория молча вглядывалась в его лицо.

— Он сказал так: «Скорпиус был мелкий, но упрямый, и он хорошо держался против всех этих громил, а я таких пацанов уважаю».

Драко боялся, что жена расплачется, но она только слушала, с жадной, почти заискивающей, дрожащей улыбкой.

— Все это я одобряю, потому что… Это правильно, так и надо, так должно было быть, когда Хогвартс вообще создавали. Не для вражды — для дружбы, для помощи друг другу. Роза, Роза Уизли. Она сказала, что они писали друг другу записки, — Гарри полез было в карман, но остановился. — Может быть, вы не хотите их… видеть?

Астория протянула руку.

Он положил ей в ладонь свернутый в треугольничек огрызок пергамента.

Астория развернула и прочитала громко, хорошо поставленным голосом, как будто было важно именно так — внятно, четко — прочесть эти каракули, и именно здесь, сейчас.

«Рыжая-бесстыжая, утрись! Контрошка на десять баллов! Завтра меняемся, только чур не трепаться, горгулья тебя раздери на 1 млн. кусочков… Целую в нос.

Вечно твой, Великолепный Негодяй из Слизерина».

— Ничего такого не было, — с короткой усмешкой сказал Поттер. — Роза не из тех девочек, она серьезная, умненькая и с большим… хм… самомнением. Воспитание. Гермиона. Все такое. Но, похоже, они были дружны. Они менялись результатами контрольных, благо, что Рэйвенкло не со Слизерином в паре… В наше время и помыслить такое было трудно. Я… гм… я о контрольных.

— Ему нравится, когда его так называют, — сказал Драко.

— Прости?

— Великолепный Негодяй. Он сам это выдумал, еще до школы.

Астория села на постель и сцепила руки на коленях.

— Просили разрешения приходить, но я сказал, нет… Конечно же, вам решать, но… Наверное, это лишние хлопоты.

— Они испугаются, — вдруг сказала Астория, очень убежденно. — Дети боятся смерти. Болезней. И детям не нужно видеть такое, это все равно, что фестрала увидеть до срока… до поры.

Драко и Поттер уставились на нее в изумлении.

— Мы хотели еще ребенка… Правда, Драко?

Он с глупым видом кивнул.

— Ему не было бы так скучно. Здесь, в поместье Скорпиус иногда ужасно скучал. Был страшно рад отправиться в школу, потому что…

И тут она разрыдалась. Драко видел это слишком ясно, чтобы утешать: о чем она плакала, о ком. Об этом — втором, не рожденном, несуществующем ребенке. О себе самой.

Поттер еще покашлял и покачался на каблуках, а потом не выдержал и вышел.

Драко позвал его вниз, в столовую, куда подали чай и закуски, но они почти ничего не съели. Незаметно наступил вечер. Поттер ушел через камин, и Драко — вот тогда в первый раз — ощутил собственное одиночество и неясную тоску.

Потом он приходил еще и еще, возвращался, движимый каким-то своим чувством долга, гриффиндорской заботой или еще чем: записки от Розы, которые Астория складывала в фарфоровую шкатулку в изголовье постели, коротенькие пересказы школьных проделок — от Ала, Джеймса…

Поттер трудился для Астории в основном, наверное, чтобы ее поддержать, она была очень хрупкой в эти дни, казалось, неловкое слово может ее сломать, но молчание — мужское скупое горе — могло и вовсе ее раздавить. Вот почему Драко вел себя в те дни так, словно не было в Малфой Мэноре гостя более дорогого… А может, и правда не было.

Наступил декабрь, выпал первый снег и тут же растаял.

Тем вечером, за две недели до Рождества, Драко и решился поведать тайну. Нет, он не рассчитывал на понимание, просто не мог не сказать.

Поттер был человеком — возможно, единственным во всем мире, не считая самого Драко, который отказывался хоронить Скорпиуса Гипериона Малфоя. Поттер был тем, кто держал Драко в неуправляемой, страстной мечте, и кому еще было рассказать, как не ему?

— Безумие, я знаю, — Драко показал Поттеру на кресло у стола. — Выслушай, потом возражай.

Он крепко запер дверь и даже наложил заклятие от подслушивания — не особенно верил в возможность такового, но тайна того требовала. Он говорил быстро, горячо, сам себя слышал со стороны и удивлялся этой, почти просительной, страстности.

Он остановился у окна и перевел дыхание. Взглянул на сумерки, на оголенные ветви деревьев на фоне свинцово-серых, мокрых туч, и поежился.

— Что бы ТЫ сделал, чтобы вылечить своего ребенка? — потребовал он, не обернувшись.

Ответ он знал.

— Все, что могу. Все, что только возможно.

Драко быстро кивнул — не кивнул, а просто дернул головой.

— Да, да. Так все говорят, Гарри. Скажи еще раз. Подумай и скажи.

Молчание.

Поттер разглядывал свои руки с предельным вниманием.

— Все, что возможно, — повторил он тихо. И, еще тише. — И наверное… Ох, Драко. Что невозможно…

Он осекся, поняв, что зарапортовался. Это была стандартная формула, дурацкая мантра любого отца. Но Драко просиял.

— Вот именно. Невозможное. Немыслимое.

— К чему ты клонишь? — прямой вопрос. Не из тех он был, этот Поттер, кто ходит вокруг да около.

— Невозможное. Я не знал, где искать, как искать, ЧТО искать.

Драко прошелся вдоль книжных полок. Показал на корешки:

— Здесь ничего нет. Волшебникам не страшны эти болезни, ты знаешь… нет, не знаешь, подожди. Дай договорить. Я много прочел и говорил, наверное, со всеми лекарями волшебного мира. Это кровоизлияние в мозг… Оно невозможно. Оно… нет таких волшебников, кто умер бы от него — мы не так устроены, что-то есть в магии, что не позволит нам умирать от инсульта. Инсульт, — повторил он терпеливо, точно Поттер не был полукровкой, — инсульт, это болезнь магглов. Кровь заливает мозг, человек… маггл мертв.

— Я знаю, — тихо, участливо.

— Нет, не знаешь. Вот почему не лечат. Нет таких зелий, лекарств. Есть, есть, — он перебивал сам себя, — есть, я знаю. Они мне говорили. Но они не помогают. Тогда… этот Переску из Трансильвании, он первым мне сказал. Если не помогло с первого раза, то не поможет уже никогда. «Твой мальчик или встанет здоровым, или нет такого лекарства во всем мире…» Нет, он не помог. Я прогнал его.

Поттер слушал, приоткрыв рот. Драко сам себе противоречил, это было плохо… Он глубоко вдохнул и решил начать сначала.

— Есть лекарство, но так давно никто из нас не болел и не умирал от этого, что о нем почти забыли. Но оно есть, и оно должно было помочь. Переску привез его. Мы ополовинили наше состояние, отец дал согласие… Мерлин мой, ты не знаешь, сколько это стоило. Но не помогло.

Драко остановился напротив него и смотрел, широко раскрыв глаза, борясь с этим сбитым дыханием.

— Понимаешь ты? Не помогло.

— Я помню Переску, — сказал Поттер. — Он, кажется, вернулся туда, к себе?..

— И даже денег не взял. Кодекс чести, и все остальное. Я стал уважать его после этого, хотя ненавидел. Я помчался за ним, аппарировал в одной рубашке. Попал в снег, чуть не заблудился на этом чертовом перевале… неважно. Ты слушаешь?

— Да, — быстро сказал Поттер. — Да, Драко. Я слушаю, но…

— Теперь слушай. Теперь. Я был у него в замке, мокрый, весь… весь мокрый от снега. Кажется, плакал, чуть не ползал на коленях. Ты помнишь Лорда? О, еще бы тебе не помнить.

— Помню… Драко, послушай…

— Нет, ты послушай. Это было, когда я до конца их всех понял — тех, кто приползал к Лорду. Нет, не всех. Но тех, кто видел в нем надежду. На бессмертие, ты понимаешь? На избавление от этого всего, от болезни, горести, смерти, в конце-то концов. Я был мальчишка, дурак, откуда мне было знать, зачем люди к нему идут? За этим идут. И на коленях ползают. И плачут, и унижаются так, что не дай тебе Мерлин когда-нибудь видеть.

— За властью шли, — негромко заметил Поттер. — И я видел.

Драко рассмеялся.

— Я был дурак, а ты и остался. Бессмертие, или, лучше сказать, победа над смертью — вот чем он их завлекал. Многих. Многих, не всех.

— Смерть победить нельзя, — неловко дернувшись, сказал Поттер. — И ты это тоже знаешь.

— Пафос. Пафос и дурость. Кто уже умер, те… да, нельзя, — Драко вдруг сорвался, и наплевал на это, забыв обо всем. — А те, кто между жизнью и смертью, те ищут. И вот так ползают, как я полз. Ищут надежду. Я искал. И нашел, — закончил он торжествующе.

— Кристоф Переску, — медленно и осторожно, как идущий по тонкому льду, сказал Поттер, — не Темный Лорд. И близко от него не был.

— Да, и тем не менее. Он мудр, он силен. Он рассказал мне о том, как душа, заключенная в измученное тело, уходит…

Драко осекся.

— Уходит, и? — совершенно хладнокровно переспросил Поттер.

— Уходит в какую-то страну. Больше он не сказал ничего… ничего конкретного, ничего понятного. Но такая страна есть. И есть ход из нее. Обратно. Сюда. К нам.

Драко помахал руками, обводя кабинет, но он показывал на мир, на Малфой Мэнор и все вокруг, на снег, на небо, на платаны и аллеи.

— Есть страна, о которой мы просто не знаем. Замирье, так он ее называл. Но называют по-разному. Это тоже неважно. Это просто слова. Мне нужны были факты.

Он уселся за стол и отомкнул заклинанием верхний ящик. Когда вынимал свои секретные бумаги, руки его слегка тряслись.

— Я стал искать. Книги, книги, в них все по-разному, и мало что понятно… Есть ходы, тайные лазейки, кроличьи норы, странные места…

Он поднял взгляд и натолкнулся на сочувственную, легкую улыбку. Но зеленые глаза — такие яркие в искусственном свете кабинета — не смеялись.

— Это забавно? То, что я искал? То, что я говорю?

— Нет, — сказал Поттер, положив обе руки на стол и придвигаясь к нему, — я только хочу сказать. Драко. Ты не в себе, ты… это понятно, это так понятно, что я плакать хочу, не смеяться. Твой сын…

Драко властно поднял руку.

— Скорпиус жив. Это — главное. Наклонись к нему, и почувствуешь дыхание. Он жив.

— Это зелья… зелья держат его живым. Позволяют ему дышать, его сердцу — биться, но…

— Ты прав, — великодушно отозвался Драко. Он даже улыбнулся. — Ты прав совершенно, Поттер. Все зелья мира на страже его тела, и ни одно не может вернуть сюда его душу. Потому… потому-то всего-навсего, что ее тут нет. Она в другом мире, за невидимой нам стеной. Но мы должны найти ход в этот мир, найти карты, компас… и вернуть ее оттуда.

Вот что я искал. Наконец до тебя доходит. Это хорошо.

Поттер открыл рот, подумал и закрыл.

За стеклышками очков Драко видел вопросы — в этих красивых глазах, честных и бесстрашных. Вопросы дурацкие, странные. «Карты? Компас?»

Но ему стало легче.

— Вот первое, что я нашел. Будешь смеяться, но нашел прямо у себя под носом. В коробке с книгами. В коробке в его комнате. Прямо тут, все это время оно было тут, а я погнался за Переску, как последний идиот.

Драко положил на середину стола тонкую книжицу. Поттер глянул мельком и тут же поднял взгляд.

— Это детская книжка.

— И более того — раскраска, — со смешком согласился Драко. Он был страшно доволен собой. — Прочти название.

— «Страна Потерянных Снов». Все с большой буквы. Мерлин и Моргана, что за бред?

Драко открыл обложку. Кое-как намалеванная ленивым художником карта была отпечатана на первом листе.

— Вот и карта, Поттер. Вот же она, смотри.

Он ткнул пальцем в желтые, зеленые, серые, красные пятна.

— Страна Потерянных Снов. Страна, куда, если верить книге, отправляются потерянные души, и особенно души потерянных детей. Тех, кто не слушал родителей, плохо умывался, таскал сладости до обеда… Словом, действительно бред.

Драко хихикнул.

— Но здесь карта. Посмотри: страна делится на четыре королевства. Страна Полудня, Вечерняя страна, Княжество Полночи и Берег Рассвета. Здесь есть все: реки, пустоши, леса… море. Мосты, границы, дороги. Все пути. ЗАЧЕМ, по-твоему, в детской книжонке такая подробная карта, черт возьми?!

— Драко, — воскликнул Поттер, не выдержав, — это чушь, это совершенно… Ты…

— Теперь самое интересное, очкарик. Вот это, — Драко потряс у него перед носом листом, — копия пергамента, который дал мне Переску. Некто Ксений Премудрый оставил рукопись, в ней подробно описал остров, на который атланты уходили, когда чувствовали себя слишком могущественными для этого мира. Уходили умирать, если угодно, если только атлантов можно назвать смертными. Но они нашли себе другое место, где их души могли существовать без тел, без болезней, без боли вообще. Они засыпали и не просыпались, потому что их сознание… разум, он уходил далеко. Они назвали это место Сомния — остров сна. Посмотри, что здесь написано.

Драко забрал лист у Поттера и принялся читать:

«Сомния делится на четыре части по количеству ушедших племен. Некоторые избрали своим местом страну Полдень, другие ушли в Полночные берега, а иные, кто не хотел выбирать вечный свет или вечное бессветье, предпочли основать два княжества — Утра и Заката. Доживая на Сомнии, ушедшие не могли вернуть себе тело, а потому постепенно пути туда были забыты, оставшиеся же в Атлантиде не пожелали последовать за ними.

Четыре царства были честно разделены, но вскоре, по слухам, разразилась война, многие погибли, и Сомния опустела. Могущество ее обитателей, впрочем, было таково, что и по сей день Сомния может забрать себе любую душу из существующих, и только истинно мудрый найдет путь обратно. Таковых было за всю историю Атлантиды трое, их имена приказано держать в великой тайне, а пути возвращения нам неизвестны».

— Страна потерянных снов. Сомния.

— Легенды, — сказал Поттер, сняв очки, — Драко, что за прок от этих легенд? И детских сказок.

— Если не ошибаюсь, именно детские сказки помогли в войне с Лордом, — сухо заметил Драко.

— Это дело другое. Даже в Атлантиду мало кто верит, это гипотеза… предположение… В стиле мистера Лавгуда, кстати сказать.

— Это прародина всех волшебников, но, если тебе так угодно, можешь думать… Предположение. Что мне оставалось делать с этим пергаментом? Сжечь его, выбросить? Что?

— Нет, — сказал Поттер, отводя взгляд. — Ты не смог. Ты надеешься. Это понятно…

— Еще факты, — перебил его Драко, — только факты. Я стал искать упоминания Сомнии, и долго пришлось рыться во всяком хламе… Вот уж действительно чушь и сказочки. Но кое-что я нашел.

Еще бумага. Копия с листов старинного фолианта.

— Знаешь, зачем была создана Завеса Мертвых?

Поттер вздрогнул.

— В этой книге рассказывается, как мастера делали эту дверь. Они искали пути в Замирье, в страну невиданных богатств и большого могущества. Они надеялись вернуться… И принести в наш мир наследство предков. Я не понял, о каких предках речь. Вот тут сказано: «возможно ли, чтобы искания наши привели нас к государству тех, кто ушел с затонувшего острова в поисках существования, совершенно отдельного от бренного тела?» Это же Атлантида, Гарри. А страна, куда они ушли — Сомния.

Гарри потер виски.

— Я поверить не могу, что обещал… обещал все это выслушать. Драко!

— Все сходится. Завеса — путь в Сомнию. В страну, где душа может потеряться, не найти путь обратно. Но если душа разделена с телом, а тело живет здесь…

— Хватит! Всё, стоп. Прошу тебя. Хватит.

Драко внимательно посмотрел на него.

— Я знаю, я все прочел о Сириусе Блэке. И, в конце концов, он мне тоже родственник. Он отправился туда, точнее сказать… случайно попал, не было пути назад. Или же он просто не нашел… Но я? Я найду. Я отправлюсь туда и найду.

— Даже не думай, — твердо сказал Поттер. — Забудь об этом, Малфой. Подумай еще и забудь.

Но если кто и не забыл о Стране Потерянных Снов, так это Поттер. Драко видел по его глазам, по тому, как несколько раз он порывался заговорить — и усилием воли заставлял себя молчать. Прошла неделя, и он не выдержал.

Они ужинали после очередного визита к Скорпиусу, Астория осталась в спальне сына. Драко и Гарри с унылым видом ковырялись в рагу. Поттер поднял голову и тихо, с заговорщицким видом, проговорил:

— Ты все еще ищешь это… эту… страну? Другой мир?

Драко положил вилку.

— Я только собираю все вместе. Карты, способы туда попасть. Ключи, двери, ходы.

Поттер не удивился и даже не сделал вид, что удивлен.

— Ты собираешься туда отправиться?..

Драко долго смотрел ему в лицо. Поттер не выдержал, отвел глаза.

— Ты бы не искал, Гарри? Если бы знал, что она есть, что есть шанс на спасение для твоего…

— Да, да, — торопливо сказал Поттер. — Я бы, скорее всего… Но, послушай. Я думал над всем этим. Завеса Мертвых ведет… я не знаю, в мир мертвых. Только и всего. Там, за ней — шепчут, кричат. Это… Никто, разумеется, не знает, что за мир там, за ней. Но это определенно не…

— Ты знаешь еще пути? — осведомился Драко. — Дороги, двери?

— Нет. Но я никогда и не…

— Я знаю, — сказал Драко спокойно. — Есть еще дороги на Сомнию. И даже морской путь, он где-то там, где магглы выдумали себе Бермудский треугольник. Ведь, в сущности, они глупы, недалеки…

Поттер, однако, воодушевился.

— Если есть такие дороги, то…

— Разница небольшая. Но для меня значительная. Только прошедшие через дверь… в нашем случае, через Завесу, могут найти ключ к двери обратно. Такой ключ есть. Он там, в Стране Потерянных Снов. Но его можно найти и можно вернуть моего сына. Я намерен сделать это.

— Никто тебя не пропустит. Этот зал в Министерстве… охраняется. Это мягко сказано. После инцидента с Сириусом…

Черты Гарри исказились. На его лице проступила печаль, далекая, глубокая, как океан.

— Мне правда жаль, Драко.

— Не жалей ни о чем, Поттер, — посоветовал он устало. — Не жалей ни о чем, пока не потеряешь единственного сына. Тогда жалей.

Молчание.

— Меня снимут с поста, наверное, — слабо проговорил Поттер. — Уволят. И твоя смерть будет на моей совести. И твой сын… останется здесь, больной и один.

— Думаешь, я не знаю последствий? — огрызнулся Драко. — Я никому бы не решился об этом сказать. И тебе в первую очередь. Раз уж сказал — значит, иду до конца.

— Вот именно, — грустно и как-то рассеянно сказал Поттер, — до конца. И ты знаешь, что это напрасная жертва.

— Нет, не напрасная. Или я сделаю это, или…

— Что?

— Все закончится через пару месяцев, раньше, возможно. Он не может пролежать овощем все эти годы. Зелья ослабят его, тело его умрет, потому что волшебник не может жить без души.

— О Мерлин, — Поттер снял очки. — Как тебя отговорить? Под арест взять?

— Раз не взял до сих пор, значит, ты мне поверил.

— Ты говоришь как сумасшедший. Как мистер Лавгуд какой-нибудь.

— Я не Лавгуд. Я все продумал, опирался только на факты…

— На детскую раскраску!

Драко пожал плечами.

— Мои факты у меня есть. Проведи меня в Зал Завесы, и совесть твоя будет чиста. Это просьба… Гарри. Только просьба. Не приказ, не требование, и даже не предложение.

Зеленые глаза сверкнули.

— А если бы было предложением, то… что?

— Я никого с собой не возьму.

— Но ты так уверен в успехе, — тихо сказал Поттер. — Что же ты? Риска ведь никакого.

Драко захотелось вдруг, чтобы он взял его за руку — как там, в больничном кафе.

Он чувствовал себя ужасно одиноким и невыносимо растерянным.

— Это мое дело, мой сын.

— Как по-малфоевски. Самонадеянно и глупо…

— Ты не знаешь ничего. А я много прочел. Время за Завесой идет по-другому. Здесь пройдет секунда или две, а там — годы, десятилетия. Может, и наоборот.

— Значит, есть риск? Все-таки. — Гарри поднес к губам бокал с вином.

— Ты меня поймал. Есть.

— Тогда и есть риск — не вернуться.

Драко почти дотянулся, чтобы дотронуться до его пальцев, но остановил сам себя.

— Послушай. Теперь я до конца откровенен. Если я не вернусь, ты поможешь ей… поможешь ей справиться с горем. Но она сильная, она оправится, и поймет… Гм. Мне неприятно это говорить, но, возможно… эти слова о другом ребенке. Она найдет себе мужа и будет счастливой матерью. Так они устроены. Женщины.

Гарри вытаращился на него, но промолчал.

— Я знаю, это жестоко, несправедливо. Я был с ней счастлив, и я люблю ее. Но она мать, она создана быть матерью. Что до меня… Я найду там его. Я буду там. Буду с ним. Со своим единственным сыном. Вот и все. И если мы не найдем пути назад, я, по крайней мере…

Поттер сглотнул.

— Ты говоришь о самоубийстве.

Драко нахмурился.

— Я, в общем-то, знал, что ты не так все поймешь.

Домовик унес нетронутые тарелки и пискнул что-то о десерте.

— Спасибо, нет… Гарри? Ты будешь?

Поттер качнул головой. Он встал из-за стола.

— Я подумаю, как провести тебя в Зал. Но не жди, что это случится скоро. Рисковать своей карьерой ради такого глупого суицида я вовсе не намерен.

Он зашагал к камину.

— Вот теперь ТЫ говоришь как Малфой, — громко сказал Драко, только чтобы дать волю своей злости и разочарованию.

Поттер круто обернулся.

— С кем поведешься, говорят. До встречи, Драко.

Вечером, накануне Рождества, прилетела сова. Драко положил последний сверток с подарками для Скорпиуса рядом с постелью больного. В этот момент квадратный конверт упал в его руку. Он открыл, развернул.

«Завтра я отпущу охранников на тридцать минут выпить рождественского пунша… Если ты передумал, лучше ответь прямо сейчас».

Драко не ответил.

Утро выдалось солнечным, сияющим — снег уже не таял, лежал на холмах белый и гладкий, словно свежие простыни. Воздух пах морозно и остро.

Астория спустилась к завтраку в красном бархатном платье — она была очень красива, Драко все смотрел и не мог насмотреться. Ее большие глаза следили за ним с тревогой, с упреком, с вопросом. Делая приготовления втайне, он все-таки не сумел скрыть от нее своего нетерпения — и своей нервической, невольной дрожи.

— Ты побудешь с нами? Вечером? — вдруг спросила она.

Драко поднял чашку и сделал большой глоток горячего чая.

— Почему ты спросила?

— Мы… будем разворачивать подарки. Там и твой тоже есть… от меня, от Скорпиуса.

— Разумеется, — солгал он, не моргнув глазом.

Прибыл он в Министерство раньше назначенного. Долго слонялся под дверью кабинета, пока Поттер, наконец, не вышел — взвинченный, раздраженный. Он был в джинсах, свитере, куртке — Драко даже испугался, что передумал и сейчас аппарирует домой. Но Поттер сказал:

— Почему так рано? Ты всем тут глаза намозолил.

Драко недобро усмехнулся.

— Боишься за свою карьеру, гм?

Долгий, непроницаемый взгляд.

— Ты одет как в дорогу, — негромко проговорил Поттер, — и эта сумка…

Драко поправил перекинутую через плечо сумку, набитую пергаментами и картами. Он одевался очень тщательно, продумал до мелочей каждую деталь — отказался от неудобных городских ботинок, вместо них купил пару сапог драконьей кожи. Джинсы, фланелевая рубаха, джемпер, пальто, шарф. Все вещи надежные, теплые, крепкие. Со множеством карманов, в том числе потайных.

— Палочка? — спросил Поттер, не дождавшись ответа.

— С собой.

Драко решил не говорить ему о маленьком удобном кортике с пропитанным ядом лезвием и о прочих насущных вещах. Все это было не его, Поттера, дело…

— Тогда идем.

Они почти дошагали до поворота к Залу Завесы, но тут Поттер остановился. Он вытащил из кармана нечто невесомое, почти невидное… развернул.

— Накинь. Спрячься. Когда я открою дверь, ступай туда, но дождись меня.

Драко кивнул и позволил набросить на себя мантию-невидимку. Поттер поправил ее около его лица, слепо провел рукой, холодные пальцы на мгновение ткнулись в щеку Драко.

— Все нормально, — шепнул Драко раздраженно.

— Только проверил. Ты запомнил? Жди меня, пока я не скажу, что пора…

— Да, да… Хорошо.

— И никаких заклятий, договорились?

Драко кивнул, потом сообразил, что Поттер не видит, и быстро пробормотал:

— Как скажешь.

Они миновали пост охраны, Поттер, словно бы что-то вспомнил, остановился и принялся с наигранной сердечностью поздравлять двух здоровенных румяных парней. Один из них расплылся в улыбке, второй встал по стойке смирно.

— Самое время пропустить по стаканчику, ребята, — с игривым кивком заявил Поттер.

Тот, что улыбался, покраснел и выдавил:

— Нам нельзя, мистер Поттер. Не можем отлучаться, по уставу…

— Брось, Шейли. Я разрешаю, — благодушно сказал Поттер.

Они мялись и топтались на месте.

— Там, в кабинете Рональда Уизли… уже разливают. Потом разойдутся по домам, а вы вернетесь. Обещаю, никому не скажу.

— А мистер Уизли?

— О, он сам велел вас позвать.

— Но мы…

Поттер похлопал паренька по плечу.

— Идите, пока я не передумал. Но не больше двадцати минут, договорились?

Они затопали прочь, нервно оглядываясь.

— Двадцать минут? — зашипел Драко из-под мантии. — Ты обещал больше.

Поттер отомкнул первое заклятие.

— Не беспокойся. Тебе хватит…

Он снял еще заклятие, вставил ключ в скважину, и слегка приоткрыл дверь.

— Туда. Быстро. Ждать меня.

Драко протиснулся, и очутился в небольшой комнатке, темной и пыльной. Два рожка на стенах освещали лишь Завесу — ее сероватая поверхность качалась и плыла в полумраке.

Он скинул мантию, снял сумку, положил себе под ноги и быстро проверил содержимое — так проверяют багаж на вокзале.

Ведь он в начале пути. Наверное, полагается чувствовать себя… Драко не знал, что тут полагается. Воодушевление? Восторг?

Но ничего не было, кроме страха. Завеса шептала и звала, но ничего хорошего в этих путанных призывах не было. Вдруг, посреди других голосов, прорезался один, старческий, усталый, дрожащий.

— Здесь так темно… Дайте мне руку. Кто-нибудь? Дайте мне руку. Бесси? Стенли?… Пожалуйста, кто-нибудь…

Драко застыл. Поттер слегка толкнул его в плечо.

— У нас десять минут.

— Я иду, — деревянным голосом проговорил Драко.

Рука Поттера нашла его ладонь и крепко сжала.

— Без прощаний, — поморщился Драко.

— А я не прощаюсь, — сказал Поттер. — Я иду с тобой.

— Что-о?! — он не шептал, а вскрикнул.

Раздраженный рык.

— Не стой столбом, Малфой. Шевелись! Иди. Не выпускай мою руку только.

— Нет! Нет! Пусти меня.

— Черта с два. Ты знал. Ты ЗНАЛ, твою мать, что так и будет.

Драко схватил сумку и рванулся к Завесе. Показалось даже, что от резкого движения у него что-то порвалось в локте. Поттер держал крепко.

— Пусти!

— Здесь темно. Мне страшно. Так пусто здесь, внутри… — зашелестел тот же голос.

Драко отшатнулся. От пыльной занавески пахло старческим дыханием, гнилью, болью, смертью, влажными нечистыми тряпками.

— Или со мной, или я зову охрану, — рявкнул Поттер.

Он был рядом — дыхание обожгло Драко щеку.

Его била крупная дрожь.

— Итак? Раздумал?..

— Ты на это и рассчитывал, — горько сказал Драко. — Ты удержишь меня, а тем временем вернутся эти парни…

— Ты идиот.

— Но Гарри…

И тогда Поттер совершил нечто абсолютно немыслимое. Чудовищное. Он толкнул Драко в плечо, не разжимая костлявых своих жестких пальцев. Драко покачнулся и упал — и секунду или две был абсолютно уверен, что сейчас приземлится с другой стороны гадкого покрова. Упадет, ударится коленями о каменный пол, а рука его, пальцы все еще в ладони Гарри — окончательно будет вывихнута.

Но его подхватило, потянуло вниз, вниз — он ничего не видел — и он падал, словно в глубокий колодец. Он раз ударился плечом, бедром, что-то скользкое и липкое мазнуло по щеке. Вокруг кричали — истошно, испуганно, рыдали и умоляли подать руку. Пальцы Поттера разжались, он остался один. Падение ускорялось, и вдруг он почувствовал такой холод, словно все ветра и все морозные ночи мира впились в кожу невидимыми иглами. Он закричал в тоске, в отчаянии, не помня себя.

— Поттер! Поттер! Гарри!..

Вновь ударился, на этот раз спиной — с ужасом понял, что совершенно голый, кожа так и вспыхнула, ободралась. Он пытался зацепиться пальцами о стены колодца, но они соскальзывали, под ногтями рвались какие-то мокрые тенета, мелкие камешки катились вместе с ним.

И через мгновение все стихло. Падение остановилось. Холод отступил. Темнота же по-прежнему была такой, что Драко уже не мог сообразить, закрыты его глаза или открыты.

Он лежал на твердой земле, по крайней мере. Протянув руку в сторону, нащупал мягкие, теплые, спутанные стебли травы. Тогда он, громко выругавшись, перевернулся на спину. Голова кружилась. Он открыл глаза, и тут же зажмурился. Вновь открыл.

Над ним поднимались жухловатые, желто-зеленые травы. Небо было низким, с прорехами в облаках. Прохладный ветерок набегал и раскачивал головки белого клевера, коричневатые метелки осоки.

Драко не знал, что случилось — кроме того, что он больше не в Министерстве. Одно знал точно: он лежал в этой траве совершенно голый. Пропали пальто, сапоги, рубаха — все, все, даже его белье.

Он заставил себя сесть, его затошнило, но он принялся шарить вокруг в поисках сумки. Сумки тоже не было.

Был невысокий холм, кромка деревьев вдали, разбитая вдрызг колея внизу, она поворачивала за другим, таким же лысым, поросшим лишь унылыми сорными травами, холмиком. И до самого горизонта тянулись они — холмы и квадратики маленьких пашен, и дорога, которая, честно говоря, не выглядела особенно разъезженной.

С деревьев поднялась в небо рваная серая туча, Драко инстинктивно сжался — но туча оказалась вороньем, птицами, которые, рассыпавшись в небе, попадали на черные полосы вспаханной земли.

Он встал во весь рост, оглядываясь. Его трясло, зубы громко клацали.

Человек лежал в десяти шагах от него. Скорчившись, сгруппировавшись, поджав ноги и обхватив себя руками. Голый. Темные волосы. И что-то сверкнуло в траве рядом с ним. Драко подбежал и поднял очки с круглыми стеклышками.

— Поттер, — он бесцеремонно затряс его за плечо. И засмеялся. — Гарри! Гарри, получилось, черт тебя дери…

Поттер застонал, поднял голову. Осторожно приоткрыл глаза.

— Боже. Малфой, ты какого хрена разде…

Он осекся и сел, быстро подтянув ноги к груди. Озирался с преглупым видом.

— Значит… получилось? Ты тоже это слышал?

— Что?

— Там, в колодце. Кто-то кричал, просил подать руку…

— Я тоже решил, что это колодец. Но это путь, Гарри. Это был путь сюда, на Сомнию. Мы просто падали и мы… — Драко выдохнул. Протянул Поттеру очки. Тот нацепил их на нос и благодарно усмехнулся. — Теперь здесь.

— Почему ты уверен, что это она? Страна потерянных… чёрт! Потерянных снов?

— Это не похоже на Министерство Магии, во всяком случае.

— И ни на что другое. Это… это поля, там, вон там?

Драко кивнул.

— Здесь кто-то живет. Это хорошая новость. Сомния все еще вполне обитаема, значит, нам будет проще…

— Смотря в чем, — буркнул Поттер.

— Плохая новость, — продолжал Драко, ежась от ветра, — вся моя одежда пропала. Палочка, сумка с картами…

— Если не заметил, моя тоже, — опять проворчал Поттер.

Драко изумленно посмотрел ему в лицо и расхохотался.

— О, не сердись! Прошу тебя, не сердись. В этот момент… Мерлин и Моргана. Я здесь, я… Где-то здесь мой сын, понимаешь?

Он схватил Гарри за плечи, разворачивая лицом к себе. Поттер деликатно покосился на его ладонь, но ничего не сказал.

— Ты понимаешь, Гарри? Я…

Драко опять захохотал самым идиотским образом.

— Я здесь теперь, с ним… И ты, — вдруг сообразил он. — Ты понимаешь, что теперь можешь увидеться со своим крестным? Ты не рад? Ты не рад этому?

— Был бы рад, — протянул Поттер, — если бы не был голым, без палочки. Аццио палочка!

Ничего не произошло.

— Не трудись, — посоветовал Драко, — я уже пробовал. Здесь нет волшебства… Вероятно. Во всяком случае, нет в том виде, как мы привыкли… Здесь все немного другое. Сильно другое, согласен, ладно. Помнишь? Я же читал.

— Какого хрена, — возмутился Поттер, вскочив и тут же пошатнувшись. — Ты должен был предупредить.

— Ты же не собирался со мной идти. С какой стати…

— Ты прекрасно знал, что пойду. Ты все это видел. Дурацкая твоя малфоевская гордыня тебе не позволила спросить. Не позволила даже попросить.

Драко покачал головой.

— Не ожидал до последней секунды. Пока ты меня не толкнул. Но за это, — он облизнул губы, — за это я тебе так благодарен, что пропущу мимо ушей даже чушь про «гордыню».

Поттер пожал плечами.

— Как тебе угодно. В любом случае, мы здесь… без магии, без одежды, без… всего. Кстати! И твои хваленые карты?!

Драко сощурился.

— Не беспокойся. Все это здесь, — он постучал согнутым пальцем по виску, — я могу начертить их, даже если меня ночью разбудят.

Поттер глянул с сомнением.

— Чем чертить-то будем? И на чем? И куда нам идти?

Драко показал на колею.

— Идеи насчет одежды… оружия?

— Оружие нам вряд ли понадобится, — соврал Драко, — что касается остального… Найдем жилище, людей… то есть, обитателей. Спросим.

— Два голых пришельца. Просто все так и мечтают, чтобы им помочь, — невесело усмехнулся Поттер, но Драко отвернулся и зашагал вниз, к дороге.

Идти было и тяжело, и легко.

Легко было у Драко на сердце — да, путешественник он был так себе, но вот, первый раз в жизни, он шел по такому пути, который казался ему и правильным, и единственным, и счастливым. Он то и дело ловил себя на том, что улыбается.

Тяжело было от ветра, который стал холоднее и крепче, и от того, как босые ступни увязали в грязи, и от того, что не видно было конца этой дороге, и поля вокруг были ободранными, заброшенными. Лишь воронье, да кривые ветлы на верхушках холмов. Солнце, однако, не заходило, хотя по всем расчетам должен был уже наступить вечер. Солнца и не видно было — лишь какие-то проблески в облаках, кусочки синевы, которые, тем не менее, придавали Драко неясного оптимизма.

Поттер шел, нахмурившись, обхватив себя руками, уставившись под ноги. Он казался очень бледным в этом жидком свете вечного дня — белая кожа, россыпи родинок на худой сильной спине, длинные ноги. Драко разглядывал его украдкой, в основном, чтобы понять, в каком он настроении. Радости пути он явно не разделял. И, возможно, злился?..

Но Поттер первым заговорил.

— Как ты думаешь, в какой мы части этой… гм. Страны. Да. Страны?

Драко с облегчением улыбнулся.

— Это похоже на границу. Не знаю точно… возможно, страна Полудня, но уж больно тут холодно для Полудня.

— Границу с чем?

— С Сумеречным Королевством.

— Все-то ты знаешь, — буркнул Поттер и вдруг засмеялся. — И уверен, что мы идем в правильном направлении?

— Тут нет никакой разницы, — робко сказал Драко. — Куда мы ни пойдем, наткнемся на людей. И тогда спросим. И я нарисую карту. Покажу им и спрошу…

— А что, если они сами в этих картах давно не разбираются? Атланты вымерли, как я понял.

— Верно, — Драко закивал. — Верно, они мертвы. Но их знание, конечно, осталось… так или иначе. Ведь они живут здесь давно. Вечность.

— Кто? — тупо переспросил Поттер.

— Те, кто попал сюда.

Драко закусил губу, подбирая слова.

— Ты думаешь, это и есть оно, царство мертвых, Аид, Элизиум, или как угодно назови. Но нет, Гарри. Это всего лишь остров, затерянный, но такой же, как любое другое место… в мире. Это не страна мертвых. Они не мертвецы. Они — застрявшие тут. Души, сознания.

— Вроде нас с тобой?

— Мы дело другое. Путники. Когда мы вернемся…

— А ты по-прежнему в этом уверен, — заметил Поттер без энтузиазма.

— Да, Гарри. Уверен, иначе не шел бы сюда. Мы тут путники. Наше тело и наша душа едины. Значит, и вернуться нам ничто не помешает.

Поттер долго молчал. Стал накрапывать мелкий дождь. Грязь под ногами совсем развезло, приходилось ступать, каждый раз выдирая ногу из жидкого тягучего месива.

— Сириус, — сказал он вдруг. — Он тоже попал сюда весь, целиком. Тело и душа.

— Поэтому и он мог бы вернуться, — подхватил Драко, но Гарри резко, зло обернулся к нему.

— Так почему же до сих пор…

Лицо его вытянулось, кровь отхлынула от щек.

— Что? — переспросил Драко, оборачиваясь.

— Тихо, — приказал Поттер. — Ты слышишь?

Драко услышал. Стук, скрип, голоса, сиплый невнятный смех. Поттер пихнул его в плечо и сам нырнул было в сторону от дороги. Но прятаться было негде, и он сам прекрасно это знал. Драко же только схватил его за запястье, удерживая.

Повозка показалась из-за поворота, и вот они застыли прямо на пути у двух снулых гнедых лошадок с пустыми глазами. Возница привстал, разглядывая незнакомцев. Его товарищ, размахивая флягой, спрыгнул и пошел вперед, все что-то бормотал, а затем заметил, что его не слушают, и тоже встал.

Возница дернул поводья, лошади еще проковыляли по грязи, и замерли, перебирая копытами в склизкой грязи.

Драко с достоинством поклонился. Люди эти были чумазыми и плохо одеты — в какие-то коричневые рубахи, домотканые панталоны, на головах — кожаные шапки, похожие на старинные подшлемники.

— Вы кто такие? — проорал возница. — Кто такие, а?!

— Мать честная, — его спутник икнул и едва не поскользнулся в колее. — Да это беглецы. Вот повезло.

Драко подступил к ним ближе.

— Мы не беглецы. Путники.

— А без разницы, как вас называть. Иди сюда, — со сладчайшей улыбкой позвал возница.

— Драко, — предупредил Поттер, но Драко шагнул вперед.

— Мы готовы принять любую милость, сударь, — учтиво кивнув, проговорил Драко. — Особенно что касается одежды…

— Особенно что касается пожрать и поспать, — подхватил тот, что с флягой. Флягой он и размахивал во все продолжение разговора. — Идите сюда, добрые души. Вас нам и не хватало.

Поттер заступил вперед и даже оттер Драко плечом.

— Мы примем в дар любую…

— И я приму, — заржал возница. — Кето, тебе половина, как причитается.

Кето пошатываясь, заспешил к Драко. Он взял его за руку и потянул к повозке. Лошади зафыркали, затопали пуще прежнего.

— Идите сюда, идите, добрые души. Погрейтесь, хлебните винца.

Он сунул флягу Драко под нос, но Драко сморщился и отвел ее от своего лица.

— Спасибо, но…

Возница, очень быстро и ловко, подбросил что-то в воздух, Драко не успел даже разглядеть — и на его шее оказалась веревочная петля. Он раскрыл рот, но петля затянулась, возница дернул к себе — Драко упал, в глазах его заплясали красные огоньки. Поттер, спотыкаясь и крича, бросился на выручку, и опять возница оказался ловчее всех, и вот их уже подтащили, в петлях, к повозке. Кето говорил ласково и быстро:

— Мы беглецами давно не торгуем, но такое уж время, человекам выбирать не приходится.

Драко извивался и хрипел, да и Поттер вел себя не лучше. Их не били, только пихали и хлопали по плечам, по груди, животу.

— Сильные, славные ребятки. Сюда, сюда, держи… Не тяни так, придушишь, дуррак…

Они вползли под вонючий парусиновый навес, и повалились на устланный соломой пол.

Здесь было тепло, по крайней мере.

Кето ловко связал запястья Драко за спиной, возница (которого Кето называл Калебом) то же самое проделал с Поттером.

— За что вы нас… Зачем? — спросил Драко, когда лошади тронулись, а Кето вновь припал к фляге. — Мы не желали вам зла.

— Разве не видно? — с горечью отозвался Поттер. — Это просто негодяи, которые…

— Которым не повезло на ярмарке. Ничего не продали, — Кето показал на груду пустых корзин. — Возвращаемся вот. А вы располагайтесь поудобнее. Кто знает, когда вас придется продать.

— Мы не продаемся, — пробурчал Поттер. — Отпустите нас.

— Все добрые души продаются, — рассудительно сказал Кето. — Таков закон. Так было, и есть, и будет… Надеюсь.

Он пьяно захихикал.

— И кому вы нас намерены… отдать?

— Продать, дружок. Как тебя звать, кстати?

— Драко. Драко Малфой. Я ищу…

— А все что-то ищут. Ты ищи, конечно, ты в этом деле лучше меня понимаешь, — Кето подмигнул. — Ищи-ищи. Только сначала дай старику заработать. Ты красивый, сильный, и…

Грязная рука потянулась к его лицу, заскорузлый палец бесцеремонно оттянул нижнюю губу. Драко клацнул зубами, пытаясь укусить. Поттер ухмыльнулся.

— И зубы хорошие. Вот смотри, — Кето раздвинул свои губы и показал редкие, черные осколки, усеивавшие его челюсти, — смотри, как бывает. А у беглецов все с этим в порядке. И если бы свиньи из треклятой сумеречной страны не травили нашу воду, я бы тоже был… как ты. Красавчиком.

— Это смешно, — сморщился Поттер, — вы бы нам хоть одежду дали.

Кето всплеснул руками.

— Я где тебе возьму, слепошарый ты дурак? Где ты тут видишь лишние штаны, или, может, рубашку? Или с себя снимать? Продам — оденут вас.

— Хорошо, я понял, — сказал Драко рассудительно. — Вы хотите за нас выручить денег…

— Много денег, — Кето поднял палец и важно кивнул. — И вы первые беглецы, каких я поймал за последние… лет двадцать, а то и больше. Прежде, когда отец мой держал фермы на Осином берегу, я вас пачками ловил и был богач. Потом и отец разорился, и я уехал пытать счастья… Да только никому не везет нынче, вот что я скажу. И я не везучий. И Калеб, хороший человек и корзинщик что надо. И вот беглецы мне выходят навстречу, и глядят так ласково, славно, ну? Что мне было делать?

Драко помотал головой.

— Послушайте… Я сюда не сбежал. И он тоже. Мы пришли. Из-за двери. Мы ищем людей. Кое-кого… Не встречали ли вы…

— Других беглецов? Не-а. А вам надо было искать подальше, к границе идти. А вы зачем поперлись в город?

— Мы не знали, куда идти.

— Ну, так значит, и нечего соваться было, — грубо отрезал Кето. — Сюда не за тем идут, чтобы шляться попусту.

В его словах, как ни странно, Драко усмотрел определенный резон. Он сидел, неловко прислонившись к жесткому борту повозки. Воняло здесь непереносимо — до того, что голова начинала кружиться, хотелось вовсе перестать дышать, только бы смрад не забирался в легкие. Прелая солома, сгнившее полотно, протухшее вино и человеческое тело, не знавшее мыла и щетки очень давно… Но повозка шла медленно, рывками, и его постепенно стало укачивать, клонило в сон.

«Скорпиус», подумал он с какой-то восторженной нежностью. И больше ничего — только имя, и даже не полное. Оклик в темноте, крошечный миг, свет далекой звезды, кроткий и неясный, и нежный, как касание дружеской руки — только еще нежнее.

Он проснулся от того, что Кето яростно тряс его за плечо. Кето даже замахнулся было, но Поттер что-то сердито крикнул — уже снаружи. За пологом слышались голоса, женские, визгливые, раскатистые окрики Калеба и торопливое, беспрерывное бормотание Поттера.

— Соня чертов, вставай. Разлегся. Вставай, кому сказал. Топай давай. Время тебя показать во всей красе…

Кето дернул его за связанные запястья, Драко встал на колени, и в таком виде дополз кое-как до откинутого края полога. В лицо ему ударило свежим воздухом, и он почти упал в мокрую траву.

— Батюшки, тут еще один! — завизжала женщина.

— Ага, ага, а я говорил, что аж целых…

— Вон отсюда, — крикнула она, и Драко повернулся к ней, сощурившись от яркого после повозки света.

Женщина была высокой, статной. С очень смуглой кожей и правильными чертами лица, с крепкой шеей, которая вся была в крупных бусинах, золотых цепочках, каких-то амулетах. Платье из тонкой шерсти облегало ее длинную талию, от груди расходилось к подолу, открывая белоснежный батист нижней рубашки. Причудливый головной убор был украшен бирюзой, агатами, и покрывал почти всю высокую прическу из черных, как смоль, уложенных в тугие кольца, кос.

— Торговля беглецами запрещена, — опять прокричала она и надвинулась на Калеба, который, однако, и бровью не повел.

— Что ж, что запрещена? Да и кто это выдумал? Эта наша Светлость выдумала? А я скажу, что это чушь и глупость, каких мало. А тебя я как облупленную знаю, Шэннон, так что или бери, или не верещи, как свинья на убое.

Шэннон повернулась к Гарри и Драко: они сами не заметили, что придвинулись друг к другу, молча встали плечом к плечу.

— Бесстыдники, — завопила она, теперь уже на них, — да вы беглецы ли? Может, разделись чтобы меня надуть, а? А, Кето? Калеб? Я вас знаю, прохвостов!

Кето заржал, а Калеб ткнул пальцем в щеку Поттера, который тут же отодвинулся, и чуть не вжался в Драко всем телом.

— Зубы, зубы смотри у этих молодцев. Да и где ты видела вот это? Вот такое? У нас таких не делают…

Грязный палец подцепил дужку, и очки полетели на землю. Поттер выругался сквозь зубы. Драко только вздохнул.

— Это незаконно! — с отчаянием, скрывавшим что-то еще — жадный страх, надежду даже, взвизгнула Шэннон.

Драко огляделся и кругом и только теперь заметил, что поля сменились довольно ухоженными длинными рядами посадок: высокие растения с голубыми цветами качались ровными полосами. Посадки эти убегали куда можно кинуть взгляд, а посреди этого светло-синего моря, и совсем близко от повозки виднелся низкий палисад, за ним — двухэтажное, изрядно потрепанное временем, здание из серого камня. Узкие вертикальные окошки только по верхнему ряду. За домом видны были еще какие-то строения — деревянные, с соломенной крышей: сараи, амбары, пристройки. Несколько высоких, с вытянутыми свечкой ветвями, тополей окружали чистенький, выметенный и даже кое-где камнем выложенный, двор.

Из-за спины Шэннон появилась еще незнакомая фигура — очень похожий на нее, мальчик лет шестнадцати, с таким же красивым, но надменным до невозможности, личиком, с такими же черными густыми волосами, сплетенными в косу, в широкой, расшитой бусинами и камешками, рубахе и узких панталонах. Он встал на одно колено, поднял очки и повертел в руках. На каждом пальце у мальчика было по перстню.

Драко с тоской подумал, что у этих господ вполне хватит денег… или чем тут расплачиваются?

Чтобы купить их с Поттером. Да и вряд ли Калеб и Кето просили такую уж высокую цену за незаконный — как выяснилось — товар.

— Отдайте ему очки, — попросил Драко, кивнул мальчику и поймав его внимательный, серьезный взгляд. — Отдайте, прошу вас.

Мальчик оглянулся на Шэннон и, пожав плечами, протянул очки Калебу. Калеб взял и затолкал себе в карман.

— Берешь, нет? Я до ночи еще хочу вернуться домой, — плаксиво протянул Кето.

— Да ты уж на ногах еле держишься! Забулдыга, — выплюнула Шэннон с отчаянием.

Ее глаза перебегали с Гарри на Драко, но ни разу она не взглянула ниже линии талии. Драко был в этом уверен, иначе, наверное, сгорел бы со стыда… А впрочем, он уже свыкся со всем этим приключением. Более того, надеялся, что все разрешится в самом ближайшем будущем, и ведь все это, в сущности, мелочи, пустяки… Недоразумение.

Должно быть, зрелище голых пришельцев тут никого особенно не удивляло. Разве что пробуждало в людях охоту до денег. Вот это уж наверняка, подумал Драко.

Он старался учтиво и даже слегка надменно улыбаться им всем, но выходило, наверное, не слишком хорошо. Мальчик — тот вообще разглядывал его с хмурым и холодным вниманием, которое Драко совсем не нравилось.

— Возьму одного, — сказала Шэннон, тяжело вздохнув. — Сколько ты просишь, Калеб?

— Двадцать красных монет, — тут же выпалил Калеб, нисколько не раздумывая. — Или десять белых.

— Не жирно тебе, корзинщик? — оскалился мальчик.

Шэннон взглянула на него с неудовольствием и гордостью — как на расшалившегося ребенка. Да он и был ее сыном, догадался Драко.

Он не мог бы спутать это особенное выражение на ее лице ни с каким другим.

— Взрослые говорят, — прикрикнул на него Кето, — не ты, юный Шейн. Ты — слушаешь.

— Мама, вот этого, — мальчик на Кето даже не посмотрел, а ткнул пальцем в грудь Драко. — Посмотри, какой он.

— Шейн, ну что за глупости?

— Этот — слепой, — уверенным тоном заявил мальчик, показав на Поттера. — На что нам слепой?

— А на что нам зрячий, — проворчала она, поднимая пришитый к поясу кошелек. — Только мешки таскать. На что его еще поставить? Ты умеешь ткать, прясти? — обратилась она к Драко.

— Увы, мадам, — вежливо отозвался он. — Но, если, выкупив, вы отпустите нас, нас двоих, вы можете рассчитывать…

Шейн громко, весело захохотал.

Калеб с досадой отвесил Драко подзатыльник.

— Заткнись, ублюдок.

— Не трогай его, — прорычал вконец ошалевший от всего этого позора Гарри.

— Я еще тебя сейчас потрогаю. Так потрогаю, — и Калеб поднял руку с зажатым в ней кнутом.

— Довольно! — прикрикнула на него Шэннон. — Восемь монет за этого, белого. И с глаз моих долой, мусорная ты душонка.

Она круто обернулась к сыну.

— Принеси шкатулку с беглецовым ожерельем, — приказала она тем же властным тоном. — Да побыстрее… Шейн! Хватит на них пялиться, шевелись же.

Она по одной, вздыхая и охая, выудила из кошелька пять монет. Испытующе глянула на Кето и Калеба, но те изобразили какую-то невнятно-вежливую пантомиму, и Шэннон пришлось отсчитать еще три.

— Накинь сверху за труды, — проныл Кето.

Калеб же просто выдрал монеты из ее чистой, узкой ладошки и спрятал в кожаном мешочке, что болтался на его широкой груди.

— Вот и спасибо, и славно, и мадам Шэннон не останется в накладе, уж я обещаю.

Поттер остолбенел.

Драко пришлось в одиночку взывать к ним, приложив все старание и весь ораторский пыл.

— Господа, это страшная ошибка… Недоразумение. Нельзя продавать нас, тем более — по отдельности. Мы свободные волшебники, мы…

Шэннон нахмурившись, посмотрела куда-то мимо него. Он почувствовал вдруг, что и ей стыдно, нестерпимо стыдно за все происходящее.

— Я Шэннон, — веско сказала она, по-прежнему пряча взгляд. — Это поместье Льняной край. Мы прядем шерсть и лен, делаем лучшие ткани в округе… и за сто миль, и до самого Рубинового Колеса. Если бы хозяйство не приходило в упадок, если бы из работников не осталось у нас только только старого Лауро, то ни за что не стала бы покупать беглеца. Муж мой на войне, и так давно…

Она гневно воззрилась на Калеба и Кето.

— Вот эти бездельники отсиживаются по своим смрадным норам, воруют где плохо лежит…

— Я честный корзинщик, — завопил Калеб, топнув ногой. — Я не должен воевать, тем более что всем нам давно конец. Взгляни на небо, Шэннон из Льняного края! Посмотри, и убедишься, что твой муж мертв, что его сожрали призраки сумрака, и давно уже, давным-давно!

Она вздрогнула всем телом.

— Вот из-за таких, как они, небо пасмурно уже второй десяток лет. И мой муж, возможно, действительно, мертв, — проговорила она с усилием. — А на кого нам рассчитывать, мне и Шейну? Все бросить, по миру пойти? В беглецы продаться?

Кето нехорошо осклабился.

— Лучше прикупить хорошенького беглеца, Шэннон. Кто знает, на что он ЕЩЕ сгодится, не только, небось, мешки таскать…

Калеб заржал. Вернулся Шейн и протянул матери квадратную резную шкатулку темного дерева.

Шэннон раскрыла ее, двумя пальцами вынула красную короткую веревку с черным камешком в узелке.

— Иди сюда, беглец, — позвала она.

Кето подпихнул Драко в спину. Поттер забормотал:

— Нет, нет. Миссис Шэннон, вы не можете…

Драко подошел. Ростом женщина была почти с него, она обвязала веревочку вокруг его шеи и затянула потуже. Ее руки были теплыми, мягкими. От дыхания пахло свежо и приятно.

— Ожерелье беглеца. Сколько лет никто не носил его в поместье Льняного края…

Она чуть улыбнулась. Теперь, вблизи, Драко увидел, что губы ее дрожат. Темные глаза смотрели в упор и требовательно, но улыбка была почти просительной.

— Знаешь, как оно действует? Конечно, нет, если только ты настоящий беглец…

— Не знаю, — тихо сказал Драко.

— Уйдешь отсюда дальше, чем на две мили — и ожерелье сожжет тебя изнутри, станешь задыхаться и молить о пощаде. Но тогда лишь отпустит, когда вернешься сюда, ко мне.

Драко подумал об остром ноже, которым в скором времени разрежет дурацкую веревку.

Шэннон кивнула:

— Станешь резать, и оно будет жечь, пока не погибнешь.

Склонив голову набок, он промолчал.

— Теперь иди за Шейном, тебе дадут воды, умоешься и смоешь всю эту грязь, — он показала на его ноги.

Ноги у него и впрямь до самых колен были в коричневой подсохшей коросте.

— И одежду. У меня в поместье полно девушек, многие и замуж не собрались еще, — она усмехнулась. — Нехорошо в таком виде показываться… как тебя зовут?

— Драко.

— Нехорошо, Драко. Ступай.

— Но он, — Драко оглянулся на Поттера. — Прошу вас, возьмите его. Возьмите нас двоих. Мы поможем вам, чем попросите, только…

— У меня нет средств на двух беглецов, — сказала она, властно подняв руку, — к тому же, не хочу я рисковать и одним из вас.

Дальнейшее Драко запомнил смутно, туманно, как в кошмаре. Поттер рванул к нему, Кето и Калеб вдвоем оттаскивали его, отпихивали Драко от повозки. Опять просвистела веревочная петля, Поттер упал в грязь, его пинали, колотили ногами, ругали последними словами и волочили прочь.

Драко помнил, как он извивался в колее — такой грязный, что уже почти и не видно было белой, как молоко, кожи. Драко умудрился кого-то укусить, его отшвырнули, потом Шэннон что-то прокричала, что-то короткое и страшное, и он упал, задыхаясь, огонь потек по его горлу, из глаз брызнули слезы. Кое-как Поттера зашвырнули в повозку, били уже не разбирая, попадали по лицу, голове…

Драко лежал, задыхаясь и плача, огонь от ожерелья даже не казался ему мучительным — а был лишь отражением собственного отчаяния.

Калеб вскочил на облучок, начал нахлестывать лошадок, и они, хрипя, сразу взяли в карьер, колеса так и подпрыгивали по разбитой дороге. Вот они исчезли за аккуратным рядком тополей.

Драко остался совершенно один.

Шейн помог ему подняться и повел к дому. Они молчали. Молчала Шэннон, молчал Драко, он и дышал-то тяжело и неровно. Только когда вся процессия миновала каменную ограду, Шейн сказал вдруг, и очень беспечно, совершенно как ребенок, которому купили новую игрушку:

— Теперь ты будешь мой раб, Драко.

Шэннон сверкнула глазами на сына — и опять не сказала ни слова.

Его привели в пустой и чистенький сарайчик.

Драко краем глаза заметил удивленное личико какой-то юной особы, которая, прыснув, убежала, подхватив длинные юбки.

Шэннон ушла и вернулась со стопкой одежды. Шейн, закатав рукава расшитой рубашки, выволок на середину комнаты деревянное корыто. Та же смешливая девчонка появилась с ведром воды, плеснула в корыто и опять захихикала.

— Очень смешно, — с укоризной сказал Шейн, однако и он выглядел так, словно вот-вот расхохочется. — Что ты пялишься на него, Мелисса? Беглеца не видела?

— Нет, — она покраснела. — А правда, что все мужчины становятся такими… вот? Когда вырастают?

— А то ты не знаешь, — самодовольно сказал Шейн.

— И ты?

— Пошла прочь, — рявкнула на нее Шэннон. — Бесстыжая девчонка.

Шейн вынул из ножен маленький, казавшийся почти игрушечным, кинжальчик и перерезал веревки, стягивавшие Драко руки. Драко вскрикнул, когда кровь прилила к ладоням, и застонал от долгой, вязкой, нестерпимой боли. Пальцы его кололи тысячи игл, он стал растирать кисти, переминаясь с ноги на ногу.

— Вода ледяная, — сказал Шейн. — Подожди, и они принесут еще. Горячую.

— Там, откуда я пришел, — начал Драко, думая о заклинаниях для обогрева, но прикусил язык.

В конце концов корыто было наполнено, и Драко осторожно ступил в теплую воду. Он сел, поджав под себя ноги — с наслаждением, не обращая внимания на перешептывающихся служанок и непристойную болтовню Шейна.

Ему протянули свернутый кусок шерстяной ткани, и он принялся тереть себя, пытаясь одновременно согреться, очиститься и разогнать кровь. Он согнулся очень низко и плеснул водой в лицо, потом на голову.

Шейн коснулся его затылка.

— Ты весь дрожишь, Драко-беглец.

— Не могу согреться, — признался он.

— Я прикажу принести еще горячей воды. Котел греет медленно, и мы не ждали, что купим… тебя.

Драко обхватил плечи руками.

— Зачем ты сюда сбежал? — спросил Шейн с любопытством.

Драко смотрел в темную от грязи воду. Его лицо смутно колыхалось — бледное отражение, разбитое и довольно несчастное. С кончиков волос капало.

— Я ищу своего сына.

— Сы-на? Он тоже беглец?

— Вероятно… Не знаю, Шейн.

— Не повезло же ему, — со смешком.

— Именно затем я и…

Драко осекся.

Шейн забрал у него тряпицу и принялся энергично тереть его плечи.

— Спа… спасибо, — прошептал Драко.

— О, ты такой забавный, — Шейн засмеялся. — Ты как игрушка. И вежливый к тому же. Я думал, беглецы ужасные грубияны… И ты неплохо сложен для старикана … Сколько тебе лет?

— Тридцать семь.

— Боги, боги. Ты и правда старик! Я не знал, что у стариков такая гладкая кожа. Вот наш Лауро…

— Шейн, — сказала Шэннон, появляясь на пороге сарая, — побереги силы. Ты прекрасно знаешь, что сейчас не место, не время…

— Ты же МНЕ его купила, мама, — воскликнул Шейн с такой очаровательной и наивной гордостью, что Драко невольно фыркнул.

— Не тебе. И уже собирают к ужину. Драко, ты пойдешь с нами, — взмахом руки она отпустила служанок.

Со двора тянуло сладковатым дымом яблоневых поленьев, чем-то еще приятным, теплым, чистым.

У Драко заурчало в животе. Впервые за этот долгий день он вспомнил, что голоден, а последним, что съел, был кусочек сэндвича за чаем в Малфой Мэнор.

Собственный дом показался ему таким далеким, недостижимым… и таким прекрасным. Он пытался прогнать тоскливые, эгоистичные мысли, но выходило все хуже и хуже. Пока, наконец, он не решил, что расплачется, как последняя баба.

Он оделся, пряча лицо от любопытных глаз Шейна. Панталоны из тонкой шерсти, льняная рубашка, кожаные сапоги — все пришлось впору, он решил не уточнять, кому раньше принадлежали все эти вещи. И без того было ясно, кому. Ныне, вероятно, бесславно погибший, муж леди Шэннон был того же роста и сложения, что Драко.

В довершение ему дали куртку из хорошо выделанной кожи, с отличными посеребренными застежками и поясом, на котором крепились кинжальные ножны, и он почувствовал себя уверенней. Конечно, это не его теплые, функциональные вещи, но теперь есть… Драко ощупал себя. Есть ножны и карманы, а значит, со временем появится и их содержимое.

Шэннон была так добра, что посадила его ужинать с собой. Прислуживала бойкая девица с милым рябым личиком, она, в отличие от остальных обитательниц поместья, вела себя вполне пристойно и на гостя почти не пялилась.

Она принесла миски с тушеными овощами, рагу, свежие хлебы, еще горячие, вино, какие-то пирожки или их подобие с пряной зеленью. Драко наплевал на приличия (и были ли таковые в отношении «беглеца», только что купленного, как вещь?) и набросился на еду со всем энтузиазмом. Он только надеялся, что Поттер — где бы он сейчас ни был — сможет поесть так же, как он… а может, и лучше. Хотя куда уж лучше.

Шэннон смотрела на него в упор — задумчиво, с ласковой покровительственной полуулыбкой.

Драко остановился, наконец, не донеся ложку до рта.

— Что? — грубо осведомился он.

— Ничего. Ты проголодался, но не выглядишь так, словно тебя век не кормили, — заметила она. — Ты выглядишь здоровым, сильным, Драко.

— И?..

— И значит, я не прогадала с покупкой.

— А я читал, что беглецы всегда бывают сильными. Ну и кто, ты сама подумай, кто сюда еще придет, мама?

Драко взял чашу с вином и сделал большой глоток. Вино было сладкое, чуть разбавленное водой, пахло терносливом и медом. Приятный напиток.

— Что это за «беглецы», о которых вы все твердите? — спросил он, когда первая легкая волна хмеля поднялась в груди.

— Души, которые приходят с той стороны, — пояснил Шейн, важно и с великосветским кивком. — Оттуда. Из замирья.

Драко так и подмывало расхохотаться. «Замирье» в каждом мире свое, как оказалось.

— Зачем же они приходят?

— А вот ты зачем пришел? И твой слепой друг? Зачем вы сюда пришли?

— Я говорил уже… я ищу своего сына. Точнее, его… его душу.

— Ну, так вот они тоже ищут. Разное, я точно не уверен, что про все читал, — с озабоченным видом поведал Шейн. — Сокровища, или вот тех, кто пропадает там, в замирье.

— А вы? Вы бывали в замирье?

Шэннон легко, звонко рассмеялась, точно Драко удачно пошутил.

— Мы? А что мы там забыли? Говорили, что там все перепутано. День, ночь, сумерки, рассвет, все идет как попало, как будто так и надо… Да, и к тому же. Магии там нет. Никакой, даже самой простой, вроде амулета на торговую удачу.

— Ну, это, как раз, сказки и ложь, — заметил Драко. — Что касается дня и ночи… Да, у нас все как-то… Я бы сказал — по-другому. Но не запутано. Если мы в стране Полудня…

— Да благословится полдень, — быстро, без выражения проговорил Шейн и приложил кончики пальцев ко рту, — в нашем краю.

— Да-да. Так вот, неужели никогда не наступает вечер, утро… ночь?

Шэннон опять засмеялась.

— Подойди к двери, взгляни, — предложила она.

Драко встал и шагнул к порогу. Темнота была такой плотной и тяжелой, что, казалось, ее можно потрогать. И никаких сумерек, никакого заката он, пока шли приготовления к ужину, не заметил. Ночь опустилась быстро, в считанные секунды. Опустилась, как полог на птичьей клетке.

Качался невдалеке сиротливый, слабый свет фонарика — должно быть, служанки возились во дворе, он слышал их смех и разговоры, но больше не было ничего. В небе — ни звезд, ни луны. Чернота такая глубокая, перевернутая бездна над головой.

Он поежился и вернулся на свое место за столом.

— Очень впечатляет. Но звезды, луна…

— Звезды, месяц, луна, — пропел Шейн, — дьявольские выдумки уродов из Полночной страны. Ты видел когда-нибудь людей без ног, без рук, с телом, как у гусеницы? Черепа у них голые, вместо глаз две дыры, носа нет, а рты им зашивают при рождении, чтобы не нарушать тишины. Король Береговых пустошей ненавидит звук человеческой речи. Если туда попадает человек, путник или воин, то первым делом ему отрезают язык.

Шэннон закатила глаза.

— Ты начитался книг с этими преданиями. Никто не знает, что там, в пустошах. Есть ли живые вообще? Очень сомнительно. Князь Сумерек отравил их воды, и давным-давно, еще прежде, чем решил нас взять измором.

— А где граница страны Сумерек? — как бы между делом, поинтересовался Драко.

— На восточном берегу реки Тейя, — разъяснил Шейн. — Если ты пойдешь все время от нас на восток, пройдешь Рубиновое кольцо, затем болота, затем будет разлив Тейи, и, когда переберешься на тот берег, то там…

— Шейн, хватит. Не хватало еще, чтобы он сбежал и умер в ожерелье. Это будет на твоей совести, — серьезно сказала Шэннон.

— Не уверен, что мне нужно именно туда, — смущенно пробормотал Драко. — Я даже не знаю, где мне его искать. Если бы кто-то видел его, ну хоть кто-нибудь. Это мальчик, ему двенадцать лет, он… худенький, со светлыми волосами, как у меня, и он…

— Мы не видели беглецов очень давно. Знаешь, ты вообще-то первый беглец, какого я встретил. Разве что когда был маленьким совсем, но тогда я и не помню. А вот прежде, до моего рождения, их было много. Тогда, когда можно было ими торговать… — начал Шейн.

— Отчего же запретили? — небрежно осведомился Драко.

Шэннон устало вздохнула. Отпила из своей чарки.

— Это нововведения нашей Светлости, королевы Полудня. Моя мать отлично помнит ее воцарение и все, что тогда творилось. Я была девочкой еще… совсем юной девочкой. Беглецы стали свободными… многие желали уйти, и творили страшные дела, чтобы выведать путь обратно. Грабежи, разбой…

— А кто был прежде этой… Светлости?

— Старый король. Он умирал, когда она явилась. И уж такая добрая, справедливая. Красивая. Столько надежд мы питали. Посмотри только, куда нас завела ее доброта. Мы проигрываем князю Сумерек, мы… вымираем. Наше небо затянуто этими проклятыми тучами, идут дожди, гибнет урожай. Нет никакого сладу. И надежды нет. Хорошо еще, что беглецы разошлись кто куда, и больше не трогают нас. Наверное, ушли в Рассветный край. Вот где богатства, по слухам. Туда их всех тянуло.

— Но я не понимаю, — начал Драко упрямо, — не понимаю, чем беглецы отличаются от вас, от всех других.

Шейн и Шэннон переглянулись.

— Что ты имеешь в виду? — наконец, осторожно, спросил Шейн.

— Посмотри на меня. Я чем-то хуже тебя, твоей матери? Я чем-то отличаюсь, кроме того, что попал сюда голый, без одежды, оружия и вещей?

Шэннон коротко качнула головой.

— Ты не здесь родился. А родился там, в замирье.

— Какая разница? Те, кто пришел сюда прежде вас всех, они тоже…

— Наши предки отдали свое тело и умерли, чтобы сюда прийти, — сказала Шэннон спокойно. — Можешь ли ты сказать, что умер?

Драко прикусил губу.

— Нет, — в конце концов, сказал он. — Нет, я определенно не помню, чтобы умирал.

— Может быть, тело твое мертво там, в замирье? — с какой-то странной надеждой спросил Шейн.

— Нет, — повторил Драко. — Я пришел сюда… ну… целиком.

— Значит, ты не живой и не мертвый, — просиял Шейн. — Теперь понимаешь?

Драко кивнул. Теория эта была ему знакома — по крайней мере, он несколько раз натыкался в описаниях Сомнии на деление всех живых существ по рангам, по кастам. Мертвые, живые, полумертвые и полуживые. Теперь вот и беглецы.

— Мама, пускай несут пирог, — сказал Шейн, явно утомленный этими расспросами.

Шэннон позвала служанку. Принесли пирог, он умопомрачительно пах ягодами и сладким тестом. Драко потянулся за кусочком.

— Итак, держать меня здесь незаконно? — невинно осведомился он, перехватив суровый взгляд хозяйки. — Я все правильно понял, леди Шэннон?

Она смущенно дернула плечом.

— Ты первым погибнешь, если покупку раскроют. Уж я позабочусь о твоем ожерелье. Если заметил, оно вполне мне подвластно. Но стражи свободы… ах, да что говорить. Лет пять назад я бы и побоялась тебя покупать, наверное. Теперь я в отчаянии. А стражи свободы ушли на войну и наведываются к таким, как мы — да еще подальше от Рубинового кольца — так редко…

— Что вся сделка того стоила, — хладнокровно закончил за нее Драко.

Шэннон с едва заметным раздражением поднесла к губам расшитую шелком салфетку.

— Не грусти, — сказал Шейн, отрезая себе большой ломоть и облизывая пальцы, — тебе будет здесь хорошо. Здесь, у нас. Со мной.

По крайней мере, Шэннон сделала все, чтобы он чувствовал себя почти свободным, почти равным — даже не слугам, а хозяевам. Почти. Возможно, хотела компенсировать эту треклятую веревку у него на шее.

Драко перепробовал все, что только придумать мог — побег, ножи, ножницы, осколок стекла, кислоту, в которой дубили кожи, огонь… Первые дни в поместье он провел в непрерывной агонии, пока Шэннон не пригрозила, что со следующей попыткой сердце его может не выдержать, и он просто умрет. После этого он решил действовать другими способами.

Была возможность подластиться к Шэннон — он видел, что ей приятно его общество. Может быть, он и зашел бы дальше разговоров у камина, да только красивая его хозяйка умела держать дистанцию. По взглядам ее, по случайно оброненным словам, он замечал, как она тоскует — и уже не по мужу даже, просто — по мужчине, но она, вероятнее всего, была не так глупа, чтобы допустить беглеца ближе. Она никогда к нему не прикасалась, никогда не задерживала на нем взгляд.

Другое дело Шейн. Драко охотно с ним беседовал, и часто случалось, что нытьем и уговорами, мальчик добивался того, чтобы мать отпустила Драко с ним — долгие прогулки, выезд на лошадях, правда, в пределах чертовых «миль беглеца», книги, беседы, сердечные тайны… Хотя последние Драко про себя называл «телесные».

Шейн был из ранних, и более чем широкий выбор женских прелестей в поместье развил в нем все наклонности, которые, пожалуй, развивать не стоило еще бы в такие годы. Он был бесстыжим и самоуверенным. Его красота, хозяйское положение, слепая любовь матери — все способствовало тому, чтобы ни одна из служанок, работниц ткацкой мастерской или фермы отказать не могла. И они любили его — баловали, все до единой, как брата, как ребенка, как любовника.

Но Шейн явно истосковался по мужскому обществу. Слепой, глупый, как пробка, Лауро был ветхозаветным старичком-одуванчиком, безобидным, как овца на выпасе, и столь же малопригодным для высокоумных бесед, которые Шейн любил разводить в любое время дня и ночи.

Мальчик много прочел — и Драко вскоре получил разрешение пользоваться библиотекой поместья. Они задавали друг другу вопросы — с одинаковой жадностью выпытывали, каждый о жизни в «замирье». Спорили, кричали даже. Драко нравились эти разговоры. Не нравился только тон мальчика, иногда слишком уж…

Он не смог бы объяснить, если бы и сам себя допрашивал. Иногда проскальзывало какое-то самодовольное нетерпение, насмешливое, настойчивое, странное. Как будто сам Шейн давно уже все решил, и знал, что Драко знает, и только ждал, когда Драко сам попросит… но о чем?

О побеге.

Так он стал думать, устав от высокомерных взглядов и загадочных улыбок мальчишки. Конечно же, Шейн ему сочувствовал. Драко не мог не убедить его в том, что нужно идти дальше, искать сына… Шейн поверил. Он хотел помочь, но сам не предлагал, потому что боялся гнева матери и не привык, к тому же, запросто отказываться от любимых игрушек. Драко стал раздумывать над этим, и сумел, наконец, сам себя уверить в том, что Шейн ему поможет.

Дни его тянулись совершенно одинаково, убийственная цепочка, звеньям которой он и счет бы потерял, если бы не отмечал на выпрошенном у Шейна листе каждую прожитую здесь ночь.

Ранний подъем, когда солнце не выкатывалось из-за горизонта — а просто появлялось в небе, подобно вспышке, приглушенной, правда, завесой вечных облаков. Ночи в стране Полудня были темны, как ад, но коротки — Драко однажды произвел нечто вроде астрономических наблюдений, и вывел, что светлое время суток здесь длится ровно в шесть раз дольше абсолютной темноты.

Итак, подъем: спал он в маленькой каморке в хозяйском доме, без окон, без двери даже — альков в дальнем конце каминного зала. Тут была устроена узкая постель. Белье всегда было чистым и хорошо пахло, но кровать была неудобной, и он часто просыпался с ломотой в спине, с затекшей ногой, или онемевшей шеей.

Умывался в том сарае, где в первый день ему устроили баню, умывался вместе со всеми слугами, слушая их сплетни, бесконечные и бессмысленные, как чириканье птиц в ветвях тополей. Вместо завтрака каждый получал по кружке молока и по куску серого пористого хлеба. Здоровая пища, спасибо и на том.

Затем наступало время работы — Лауро с появлением Драко обленился и только отдавал приказы, часто, впрочем, весьма нелепые. В конце концов, его отослали куда-то на ферму, Драко же выполнял всю мужскую работу — таскал тюки с шерстью и готовым товаром, сбрасывал снопы в мялку, приносил воду из колодца, колол поленья, латал прорехи в стенах мастерской, в сараях и амбарах, запрягал повозку, если Шэннон выезжала по делам, ходил за лошадьми. К обеду он уже валился с ног от усталости. Обед приносили обыкновенно в мастерскую, и, пристроившись подальше от щебета работниц, он раскрывал книгу и читал, поспешно жуя и глотая, почти не чувствуя вкуса.

К ночи, когда работа была сделана, его звали на ужин с Шэннон и Шейном. Были дни, когда во время этих милых бесед он просто клевал носом. Но бывало, что разговор становился интересным, особенно если Драко рассказывал им о сыне, об Англии, о волшебстве в том, замирном, мире.

Затем отправлялись спать — Драко заметил, что обитатели страны Полудня старались дотемна завершить все крупные и важные дела, а двери крепко запирали.

Сны, в которых он встречал Поттера и Скорпиуса, и был так невозможно, до боли, счастлив, повторялись из ночи в ночь.

И вновь день, без утра, без рассвета — неумолимый, бессовестно отнимавший надежду — круговерть тяжелой работы — книги — и снова эти сны.

Только Шейн его и развлекал.

Однажды они вдвоем отправились к затопленной балке на краю льняного поля. Был один из тех редких ветреных дней, когда тучи вдруг разошлись, небо было роскошным, сияющим, солнце било в глаза, сверкало в листве, заглядывало в каждый скромный синий цветок.

Балка эта некогда была оврагом, а потом поросла ветлами и осокой, и по дну ее побежал было, да и заболотился, глубокий ручей. От дождей он вспух и поднялся, превратившись в запруду, с черной водой и устланным палой листвой дном. Здесь было прохладно и неуютно в пасмурные дни — а в такой день, как этот, даже приятно: таинственный сумрак внизу, яркое солнечное буйство там, над обрывом, где качались головки цветов и бродили, недовольно перекликаясь, овцы в густых белых шубках. Гремел колокольчик, слышались окрики пастушки, и все дышало покоем: покоем сладким и опасным.

Шейн, скрестив ноги, уселся на берегу. Драко примостился рядом, и раскрыл было книгу, но смуглая ладонь легла поверх страницы.

— Хватит читать, Драко-беглец. Ты все прочел и все узнал, что тебе нужно. И все равно ни в одной книге не напишут, куда отправился твой сын.

Драко вынул из кармана разрозненные, кое-как собранные им в эти дни листы:

— Я выписываю то, что мне понадобится. И хочу составить карту… Та, что у меня в голове, никуда не годится. Она устарела. Многое изменилось.

Шейн фыркнул.

— Поговори со мной, — приказал он, отобрав книгу. — Скажи, зачем ты так ищешь его? Ты его любишь?

— Он мой сын.

— А если он уже мертв?

Драко улыбнулся.

— Это невозможно. Он ведь только наполовину здесь — он полумертвый, по-вашему. Здесь его невозможно убить. Вот почему я не думаю, что искать надо в стране Полудня. Вы не слишком-то доверяете полумертвым и полуживым.

— Наша Королева из полуживых, — напомнил ему Шейн.

Драко задумчиво кивнул.

— Вот почему я хотел бы ее увидеть и…

— Мечтай, мечтай, — Шейн так и покатился со смеху.

Драко обернулся и глядел, как он разлегся на траве, раскинув ноги и руки, узкоплечий, гибкий, наглый… Иногда он узнавал в этом избалованном мальчике себя — и становилось неприятно. Неприятны были ему эти перстни, которыми Шейн то и дело хвалился, камни с волшебными свойствами, древние и изысканно обточенные, золото, серебро, крупный жемчуг. Неприятна излишняя любовь к затейливым, девичьим почти, прическам, одна другой пышнее и вычурней. В мелкие косички Шейн вплетал цветы и ленты, крупные косы закалывал гребнями.

— Послушай, — Драко решил сменить тему. — Ты ведь мог бы выехать в город? В Рубиновое кольцо? Ты мог бы спросить там о Гарри. Поискать его? Для меня.

Шейн поднялся на локте.

— Зачем тебе этот слепой?

— Мы с ним вместе…

— Брось, — протянул Шейн с нехорошей усмешкой, — он такой неприятный. Я был рад, что мама его не купила.

— Он был со мной, — упрямо сказал Драко, — это я его сюда притащил, если уж на то пошло.

Историю с залом Завесы Шейн уже знал. Она доставила ему немало удовольствия, особенно та часть — на взгляд Драко, весьма мрачная — когда оба путешественника падали в невидимом колодце.

— Да теперь-то уж все равно. Каждый теперь сам по себе. Тебе повезло. Ему нет.

Драко отвернулся.

— Что ты? Не думаешь, что тебе повезло? — потребовал Шейн, дернув его за рукав. — Мы не нравимся тебе? Мама не нравится? Я — не нравлюсь?

— Ты мне нравишься, — сказал Драко. — Ты умный, развитый, смелый мальчик.

— Ты бы хотел, чтобы твой сын был таким? Таким, как я?

Драко опешил. Шейн же сел рывком и подвинулся ближе.

— Я… нет, я… Я не думаю, что…

Еще ближе. Дыхание его касалось шеи Драко. Шейн бесцеремонно отвел в сторону прядь сильно отросших волос и почти дотронулся губами до кожи.

— Скажи, что хотел бы.

— Шейн, послушай…

— Поцелуй меня.

Драко не смел отодвинуться. Это была и просьба, и приказ.

— Что?..

— Как ты своего сына целуешь. Как будто я — твой сын. Обними меня, поцелуй.

Драко медленно повернулся и неловко обнял Шейна за плечи, быстро и сухо поцеловал — клюнул — в гладкую щеку.

Черные глаза смотрели испытующе, строго и холодно.

— Не так. Ты не так его целуешь, своего сына.

Драко оттолкнул его, разозлившись на себя, на него, на всю эту мерзкую страну.

— Избалованный, — выдохнул он, — ты избалованный, ты злой, испорченный сопляк. Сам не знаешь, о чем просишь. Ты не понимаешь, что такое отец, у тебя и отца-то не было… и ты совсем извратил… все извратил в этой своей красивой головенке.

Драко ткнул пальцем в черепаховый гребень, скреплявший две толстые косы.

Шейн вскочил и без раздумья, ни на секунду не изменившись в лице, отвесил Драко пощечину. Драко схватился за скулу, не успев даже понять произошедшее до конца, а мальчишка ударил его еще, и еще раз. Бил наотмашь, со всей силы. Потом поднял ногу и пнул беглеца в живот.

В Льяном краю Драко ни разу пальцем не тронули — не считая окрика Шэннон, когда их с Поттером разлучали в первый день.

И эта неожиданная, страшная перемена так его ошеломила, что он согнулся пополам, задыхаясь, смаргивая слезы, забормотал что-то сквозь сбитое дыхание — и умолк.

Его время в поместье наполнилось не только страхом — и не столько им, но надеждой, на этот раз горькой, яростной, жестокой. С надеждой такого рода идут в атаку солдаты гибнущей армии.

Драко очень давно не испытывал подобного: можно сказать, что и вовсе позабыл об этой стороне собственной натуры. Цепкой, расчетливой, жесткой.

Пока мальчик его бил, он думал лишь об открывшемся ему — и думал совершенно хладнокровно, с каким-то почти исступленным удовольствием.

Нет, Шейн не собирается помогать ему с побегом. Но он поможет. Теперь — поможет.

В тот день они вернулись в поместье, едва успев до исчезновения солнца. У Драко на щеке расцветал синяк, но оба вели себя, как ни в чем не бывало. Особенно Шейн. Те же небрежные шутки, смех. Даже болтовня за ужином.

Шэннон вгляделась в лицо беглеца, качнула головой, нахмурившись, но ничего не сказала.

Через две ночи Шейн выманил его на прогулку. Они вели лошадей под уздцы, вышагивая по разбитой колее, и Драко чувствовал, что мальчик вот-вот сорвется. Уж больно Шейн был тихим, задумчивым, серьезным.

— Драко, — наконец, окликнул он. — Драко, ты не сердишься на меня?

— Нет.

— Нет? Совсем нет?

— Я должен был рассказать твоей матери.

Шейн скривился.

— О. Это. Поверь, она знает обо мне и кое-что похуже.

Драко не был ни в чем уверен, не был уверен, блефовал ли маленький гаденыш. Решил не рисковать, кивнул.

— Хорошо… Значит, я правильно сделал, что не сказал.

— Ты ведь не ждешь за это благодарности? — мальчик вскинул подбородок, очень похожим на мать жестом.

— Совсем не жду.

— Я был жесток к тебе. Но ты! Ты тоже обошелся со мной жестоко.

— Прости за все, что сказал о твоем отце… о том, что… у тебя его нет. Твой отец, мертвый он или живой, всегда таковым останется…

Шейн нервно рассмеялся.

— Ты просишь у меня прощения? Ты?

Драко наклонил голову. Только бы не переиграть. Осторожнее…

— И хотел бы загладить вину, если ты не против.

Он шагнул к Шейну, взял его руку и поднес к губам. От оливковой кожи пахло цветами и ягодами, и немного — мускусом и потом.

Шейн вырвал ладонь из его пальцев и, опять как тогда, в балке, без предупреждения, закатил Драко оплеуху. Звонкую, резкую. Лошади испуганно затоптали на месте. Драко, от неожиданности потеряв равновесие, едва не свалился в грязь.

— Вот теперь поцелуй руку, — со злобной, приклеенной улыбкой сказал Шейн.

Драко послушался. Касаясь губами руки, что его ударила, он не мог сдержать дрожь — но, и он опять себе поразился, это была дрожь предчувствия, а не омерзения.

Шейн погладил его по щеке и что-то прошептал.

— Что? — переспросил Драко.

— Я могу прийти к тебе? Сегодня? Когда стемнеет?

— Да.

— Вот так просто?

Драко почувствовал, что краска заливает лицо.

— Шейн, что ты от меня хочешь?

— Поцеловать тебя. Обнять. Словно ты мой отец.

— И это всё?

Темные глаза были совершенно непроницаемыми.

— А чего еще ты желаешь?

Очень ловко мальчик сумел все повернуть в свою пользу. Теперь Драко выглядел бы совратителем юных прелестников… если бы только кто-то захотел дознаться, в чем он сильно сомневался.

— Я не знаю. Не слишком опытен в таких делах…

— О, не строй из себя! Ты старик, тебе тридцать семь лет. Уж верно ты знаешь, что мне надо?

Драко шагнул к нему и, наклонившись, поцеловал в губы. Рот Шейна был мягким и податливым, влажным, дыхание пахло так же сладко и томительно-нежно, как его маленькие ладошки. Только губы были тверже, чем женские, и в движениях его языка, ловкого, быстрого, была неженская требовательность, почти непристойная грубость.

Он отодвинулся.

— Вот так?

Мальчик колебался. Драко видел в его глазах этот блеск — высокомерие пополам с просьбой, и до последнего мига неизвестно, что победит.

Он знал этих людей, знал уже неплохо, хотя и допустил несколько роковых ошибок, и все же — знал — как боролись в них постоянно жажда управлять и жажда принадлежать, страсть и долг. Если бы он позволил себе как следует над этим поразмышлять, то пришел бы, пожалуй, к интересным выводам.

Хозяева Льняного края, при всей своей красоте и — относительном и быстро тающем, но все же — богатстве, были разорванными душами, надломленными, противоречивыми. Все, что было хорошего в Шейне и Шэннон — благородство, ум, манеры, великодушие — сполна компенсировалось их жестокостью, властностью, надменностью и недоверием, таким огромным, что, казалось, его хватит еще на десять поколений ткачей и прядильщиков. И самое забавное заключалось в том, что именно темная сторона удерживала поместье, со всеми цехами и полями, на плаву и в собственности Шэннон. И именно безбедное существование не позволяло им опуститься до уровня Кето, Калеба и других, которых Драко уже видел и знал вполне — полулюдей, чьи инстинкты направлялись только наживой и днем сегодняшним.

Странное сочетание. Болезненное, страшное.

Шейн помотал головой, словно успел прочесть все это, всю жалость и презрение, и примешанное к ним восхищение, в глазах беглеца.

— Мы встретимся, когда солнце исчезнет, ужин закончится. Тогда ты узнаешь меня, — с нажимом сказал он.

— Как скажешь, — прошептал Драко.

И подумал, с грустью, с медлительной, темной печалью: «тогда узнаешь и ты».

Ужин впоследствии вспоминался ему удивительно ярко. Зажгли множество свечей, он запомнил и платье Шэннон — винного цвета, с крупными аметистами по вороту, с узкими длинными, закрывавшими пальцы, рукавами: платье королевы, а не ткачихи.

Шейн вел себя со сдержанным дружелюбием, и, пожалуй, излишне сдержанным даже — почти не шутил, только улыбался в ответ на реплики матери и беглеца. Было много хорошего молодого вина, еда показалась Драко изумительно вкусной, все эти оттенки, запахи, квинтэссенция Полудня: вызревшие фрукты, сочные ягоды, горячий хлеб, нежное мясо. Он ел много и с жадностью.

— Говорят, — прервала Шэннон веселую болтовню служанки, — что на хуторах за холмами появились стражи свободы.

Её лицо оставалось безмятежным, когда она произнесла это. Драко выпрямился и положил надкушенный плод на стол. Шейн отодвинул чашу и уставился на мать с сердитым изумлением.

— Кто бы это мог быть? — с тем же спокойствием, и не глядя на беглеца, спросила она.

— Кто-нибудь донес на дураков, на Кето-пьяницу и этого грязного корзинщика, — яростно, порывисто сказал Шейн, — я так и знал, что этим кончится.

— Что вы будете делать? — спросил Драко, с любопытством вглядываясь в ее лицо. — Со мной? Что вы сделаете, когда стражники придут сюда?

Она отмахнулась, впрочем, довольно наигранно.

— Это не скоро случится. Дорога плохая, а их лошади больные и старые. Они не поедут в такую глушь, тем более что всё — слухи.

— Я слышал, как на Хуторе Калико сплетничали о беглеце в Льняном Краю, — встрял Шейн. — Значит, кто-то и впрямь донес.

— Продажные души, — задумчиво и беззлобно сказала Шэннон. — Знала же я о неприятностях с тобой, Драко. И все же не жалею. Ты помог. Ты нам очень помог.

Она подняла бокал и слегка поклонилась: как равному, с нежной полуулыбкой.

— Благодарю, — он ответил таким же учтивым поклоном. — Рад вам служить, госпожа Шэннон.

— Притворщик, — еле слышно прошептал Шейн, но все сделали вид, что не услышали.

Некоторое время они пили в молчании. Служанку отослали, свечи постепенно гасли. Драко взглянул за порог и увидел, как в узкую щель между створками двери сочится тьма.

— Такое чувство, что скоро ты с нами простишься, — Шэннон невесело рассмеялась. — Что это последний ужин. Знаете… вроде того, когда провожали на войну моего мужа. Так же сидели, скованные печалью и близкой разлукой…

Драко передернуло.

— Этого я не помню, — заявил Шейн, — я помню, как он взял меня на руки и смеялся. Но я не помню, чтобы ты печалилась, мама.

Шэннон вздохнула.

— Ты многое не помнишь, ты был слишком мал. Твой отец любил тебя… сильнее всех на свете. Даже я, возможно, любила тебя тогда… меньше. Мое сердце было с ним, я была молодая, глупая девочка. Глупости, — она хлопнула ладонью по столу. — Не будем об этом. Драко, не бойся. Они не отнимут тебя. Я позабочусь…

— Вы меня не отпустите? — спросил он, сглотнув.

— Я? Нет, что ты. Куда ты пойдешь, в эту тьму, по дороге, которой совсем не знаешь? Я не желаю тебе смерти, кажется, это ты уже понял… Или нет? Ты стал нам всем дорог, — быстрый взгляд на сына, — тебя полюбили здесь, в Льняном краю. И мы не отдадим тебя, пусть и рискуем всем, что у нас есть.

Драко опустил взгляд. Он уже свыкся с ее странной, высокомерной и твердой, заботой. Возможно, и сама она в это верила, верила, что спасает Драко от всех бед страны Полудня. А если и не верила до конца, то уж прикладывала все силы, чтобы себя в этом убедить.

Шейн дернулся всем телом, когда она встала. Шэннон подошла к нему и поцеловала в макушку.

— Пора спать. Завтра долгий день. Будут вязать снопы, работы много… Спокойной ночи, сын.

Она кивнула Драко:

— Спокойной ночи, Драко. Благословится твой полдень, — она коснулась кончиков пальцев своими губами. — Наш с тобой полдень.

И она ушла.

Пока убирали со стола, Драко и Шейн сидели друг напротив друга, не глядя в глаза. Становилось все темнее, воск капал с огарков крупными мутными каплями. Наконец, наступило время уходить.

Драко прошел в свою каморку, взял курку, проверил карманы. Он подавил в себе печаль и — особенно постарался — проигнорировал ужас, который его охватывал при мысли о ночи в стране Полудня. В кармане было ворованное огниво, кусок трута, под кроватью лежал маленький масляный фонарь. Все готово. Все будет хорошо.

Шейн шагнул в каморку, но Драко, повернувшись к нему, вытянул руку перед собой.

— Не здесь, — сказал он тихо, — в этой комнате нет даже двери.

— Зачем ты надел куртку?

— Сейчас сниму, — пообещал Драко. — Но прошу тебя, не здесь.

— Они все знают. Тут ничего не утаить, это же поместье, и я…

Драко взял его ладонь, быстро поцеловал, изображая полнейшую покорность.

— Все, что ты попросишь.

— Хорошо, — Шейн слабо улыбнулся. — Мать быстро уснет. Идем в мою спальню.

Он потянул Драко за руку, и они вышли, почти на ощупь. Драко зажег фонарь, поставил на пустой стол.

Поднялись по лестнице на второй этаж. Здесь было три комнаты, больших и мрачных, с низкими потолками и узенькими окнами: спальня Шэннон, комната Шейна, и библиотека, переделанная в кабинет и контору для ведения счетов.

Шейн не стал запирать дверь. Он зажег светильник в изголовье и, к изумлению Драко, даже не глядя на него, принялся снимать с себя куртку, а затем рубаху.

Мальчишке нельзя было отказать в храбрости. Драко покосился и увидел, как под тканью панталон прорисовывается выразительный бугорок. Даже выступило темное пятнышко смазки. Он шумно выдохнул, борясь с тошнотой и отвращением к самому себе.

Мальчика он даже не презирал уже — да и за что его было презирать? За эту вот юношескую похоть? За совершенно запутанные, самого Шейна явно пугавшие, желания? Нет, только жалость сейчас в нем была. Глубокая и тревожная, как тот колодец, в который они с Поттером провалились за Завесой.

Он шагнул к низкой кровати, на которой мальчик разбросал одежду, поднял рубашку и, робко улыбаясь, поцеловал то место, где пришит был рукав. Пахло молодым потом, яростью, похотью, чистым льном и цветами.

Губы Шейна раздвинулись, блеснула полоска белоснежных, острых, как у ласки, зубов.

— Я знал, что ты тоже этого хочешь. Иди сюда. Поцелуй вот тут, — он показал на свой сосок, темный, маленький, точно родинка.

Драко бросил рубашку, незаметно пошарил под ней, в последний момент нащупал ножны с кинжалом. Игрушка, пустяк, но лезвие было очень острым — он уже проверил несколько раз, вынуждая Шейна срезать веточки и разрубить пару узлов в ткацком цехе. Маленький кинжал, легкий, очень удобный, с рукоятью, которая целиком умещалась в ладони взрослого мужчины. Не соскользнула бы только.

Он завел руку за спину, делая вид, что пытается снять свою куртку.

— Сейчас! — зашипел Шейн, он дрожал от нетерпения. — Подойди сейчас же.

Шаг. И еще. В последний миг он уставился мальчику в глаза, не смог отказать себе в таком удовольствии. Рука Драко легла на худое крепкое плечо, он сжал пальцы и дернул Шейна на себя. Тот, пытаясь сохранить равновесие, крутанулся на месте — и в следующую секунду нож был у его шеи, спина прижата к груди Драко. Он вскрикнул, жалобно и совсем по-детски.

— Тихо, — заговорил Драко, проводя кончиком ножа по кадыку. Стремясь отодвинуться от лезвия, мальчик все больше и больше запрокидывал голову и все сильнее вжимался в его тело. — Тихо, не кричи. Сейчас мы отсюда выйдем, ты позовешь госпожу Шэннон. Мы встанем у ее постели, и ты будешь стоять тихонько… очень смирно. Иначе поранишься.

Шейн истерически захохотал.

— Предатель! Предатель, предатель, чертов беглец, да будет Полночь в твоей душе… Ты нас не знаешь! Она не отпустит тебя! Она не отпустит! Ты не знаешь ее!

— О, еще как знаю. Вы дали мне прекрасную возможность вас узнать, люди из Льняного края.

Драко развернулся к двери вместе с ним.

— Делай шаг, только аккуратно. Иди так, словно я с тобой танцую. Все время помни про меня, хорошо? Шейн?..

Мальчик не ответил.

Они добрались до двери, Шейн, слепо вытянув руки перед собой, толкнул ее. В спальне Шэннон было темно, тихо. Драко слышал свое дыхание и дыхание мальчика — сбитые, скомканные, влажные звуки.

— Шэннон? — позвал он. — Госпожа Шэннон, проснитесь.

Во тьме послышался шорох, вздох.

— Это я, Драко. Ваш сын стоит рядом со мной, я держу кинжал у его горла. Зажгите свечу и взгляните.

— Мама, не надо, — заорал Шейн и задергался. Драко почувствовал, как на миг кончик лезвия ткнулся глубже — и почти провалился под мягкую, податливую кожу. Мальчик вскрикнул и заплакал. — Он меня убьет! Мама! Мама!

Вспыхнуло пламя свечи, Шэннон сидела на постели и держала ее в руках, лицо ее было совершенно ровным, бесстрастным, черные волосы лежали по плечам тусклым плащом. Ее тонкая рубашка, расшитая мелким узором, больше открывала, чем скрывала, и Драко отвел взгляд.

— Что ты делаешь, Драко-беглец?

— Бегу, — сказал он с безумной пустой ухмылкой. — Ты видишь, что я делаю. Держу нож у шеи твоего испорченного сына. Он привел меня в свою спальню.

— Ложь, — взвизгнул Шейн, извиваясь.

Драко опять провел ножом из стороны в сторону, и по пальцам мазнуло чем-то горячим, влажным.

— Встань, сними с меня ожерелье. Если попробуешь колдовать, то, клянусь тебе, моя рука дернется прежде, чем я упаду.

— Куда ты пойдешь? За что ты так с нами, Драко?

— Делай, как я говорю, Шэннон из Льняного края. Не думай обо мне. Думай о нем.

Шейн тихонько заплакал.

— Мама, он врет. Все это задумал с самого начала. Соблазнил меня, уговорил…

Драко надменно улыбнулся:

— О, это правда. Я его соблазнил. Иначе откуда такому, как он, знать, как целует настоящий отец? В губы, как любовницу. Так, Шейн?

Он слегка встряхнул его. Мальчик что-то просипел, кровь бежала по его груди, по плоскому животу.

Шэннон поднялась, поставила свечу, подошла, неслышно ступая.

— Ты негодяй, Драко-беглец. И после всего, что мы сделали для тебя? Вот так ты нам платишь?

— Ты знала, что такое беглецы. Сама рассказывала — разбои, убийства. Стоило ли рисковать? Но ты рискнула.

— Ради тебя, — тихо сказала она. На скулеж сына она не обращала, кажется, никакого внимания. Драко и восхищался, и ужасался такой выдержке. — Ты помнишь, как попал сюда? Ты был голый, измученный, потерянный…

— О, прошу тебя. Давай окончим представление.

Она смотрела ему в глаза несколько долгих мгновений. Он вдруг понял все — с непостижимой и холодной ясностью — понял ее. И простил.

— Твой муж не вернется. Я тебе не муж, и никогда им не стану. Я люблю другую женщину. И ему я не отец, и никогда не буду. У меня есть сын, он живой, и я ему нужен, — сказал он, только чтобы прогнать наваждение. — Если ты правда любила меня…

— Замолчи, — оборвала она его, поднимая обе руки. — И ты, Шейн. Хватит плакать. Он лишь поцарапал тебя. Он не сделает больно.

Она положила руки ему на шею, теплые, гладкие руки, повозилась с узлом — и ожерелье беглеца упало на пол. Драко наступил на него с таким удовольствием, какого в такой момент от себя и не ждал.

Он попятился к двери, не выпуская мальчика и не убирая кинжал.

— Что ты делаешь? Я отпустила тебя, Драко, — Шэннон повысила голос, и, кажется, впервые дала волю своему страху. — Отпусти и ты его.

— Пока не буду там, за порогом.

— Ты сумасшедший! Никто не уходит в ночь. Не здесь, не в краю Полудня!

— Мне надоели эти страхи и суеверия, — негромко сказал он. — Я наелся досыта вашими легендами и прочей ерундой. Ночь кончится очень скоро. Я буду далеко, и не вздумайте высылать за мной. Вы знаете, что сюда едут стражи свободы.

— Врет, все врет, — просипел Шейн, дергаясь и дрыгая ногами, — никто не придет ему на помощь. Мама! Пусть убирается, пусть его сожрут там, в ночи. Пусть его чума заберет, пускай…

Они спустились вниз, миновали стол, на котором сиротливо желтел маленький светильник.

Шейн почти волочился рядом с Драко, спотыкаясь и плача, кинжал оставлял узкие полосы на его красивой шее — и Драко изо всех сил пытался их не оставлять, да иначе не получалось. Наконец, с огромным облегчением, он отшвырнул мальчика в сторону. Загремел резной дубовый стул, Шейн упал на пол и завыл в голос. Шэннон бросилась к сыну.

Драко взял фонарь и толкнул тяжелые двери. Вышагнул в полную темноту.

Он так долго представлял себе побег, что теперь ноги сами несли его — мимо амбаров и колодца, мимо тополей, каменной ограды, и все вокруг было мраком, бархатным, плотным, лишь жалкий круг света от фонаря выхватывал — то бледные головки цветков льна, то высокий серебристо-серый ствол дерева, то вытоптанный пятачок травы под ногами.

В ночь за ним никто посылать не станет — это наверняка. Не станут, скорее всего, и с приходом солнца — да и кто мог бы преследовать?

Шэннон не отпустит сына, а сама не опустится до охоты за беглецом. Лауро? Смешно. Остальные? Девицы, женщины, старухи, беспомощные и глупые.

Нет, побег отсюда был делом совсем простым. Не следовало тратить время и ждать, когда ее сердце смягчится — надо было провернуть все в самом начале.

Собственные нелепые ожидания Драко показались ему такими смешными, что он даже тихонько хохотнул. Чего он ждал, на что рассчитывал?

Женщина сошла с ума без мужчины. Настолько помешалась, что выкупила беглеца и сделала его своим, в полном смысле слова, своим. Не роняя достоинства, не прикоснувшись даже к нему, без поцелуев, признаний, объятий и постели. О, это было довольно ловко проделано.

Драко шагал по льняному полю, спотыкаясь о путанные стебли и камешки, распаляя в себе этот гнев на нее — гнев придавал храбрости, честно сказать.

Ночь была пустотой — совершенной, абсолютной, немыслимой. Ни звука вокруг. Он обернулся. Узкие прорези окон поместья светились тускло-оранжевым — словно глаза какого-то далекого, большого, мирного зверя.

Зашагал быстрее, стараясь унять растущий ужас. Недолго, говорил он себе, недолго. Он будет на дороге, и появится солнце. Высокие травы касались его ладоней, задевали бедра и колени. Прикосновения вкрадчивые, чужие.

Он с облегчением увидел, что шел так быстро — почти бежал — и уже в круге света его фонарика показались две развороченные, блестевшие от влаги, жирные колеи. Драко знал, куда ему идти — к Рубиновому кольцу, повернул и прибавил шагу. В тишине слышал лишь собственное дыхание, да чавкающие звуки под подошвами сапог.

Вот и славно. Теперь он свободный человек, не беглец без одежды и достоинства, а человек, которому всякий рад будет помочь. Ну, хорошо, допустим, и не всякий… В любом мире полно таких, как Кето и Калеб, их всегда больше, чем таких, как Шэннон и Шейн. Ах, Шэннон.

Нет.

Лучше уж корзинщик с его пьяным глупым расчетом, чем такие, как она.

О мальчике он решил больше не думать, не вспоминать. Он чувствовал себя грязным, униженным. Отчего-то все это смешалось в его душе, похоть, низость, собственные притворные поцелуи, и эти запахи — цветы, пот, желание.

Что-то встало за его спиной — он даже не почувствовал, а просто в одно мгновение узнал.

Знал, что нечто большое и равнодушное, и опасное в этом безмолвном тягостном равнодушии, стоит сейчас позади. Драко побежал, фонарь в его руке раскачивался, свет дергался, выхватывая полосы грязи на дороге, его собственные ноги, бесцветные спутанные стебли травы.

Он не выдержал и оглянулся. Сердце билось неистово, кровь пульсировала в ушах, в висках. Его рот стал сухим и жарким, язык еле ворочался.

— Эй! — крикнул он, чтобы самого себя разуверить. — Кто вы? Кто здесь?

Драко поднял фонарь повыше. Свет лег на колею, и вот оно приблизилось — нечто высокое, молчащее, бесстрастное. Он попятился, едва не упал. Высоко над ним горели два мрачных белых глаза — маленькие и близко посаженные, немигающие, глядящие прямо перед собой — не на Драко. В безветрии, в бессловесном покорном упорстве, оно надвигалось прямо на беглеца. Драко шагнул в сторону.

Существо прошло мимо, не остановилось и не оглянулось, он чувствовал, как оно идет — его шаги, мерные и шаркающие, и ужасное это движение бесплотной — и все же невозможно плотной — тьмы рядом с собой. Он опять поднял фонарь, пытаясь разглядеть путника — и увидел Скорпиуса.

Скорпиус был у него на руках — если то были руки, но Драко показалось, что видит длинные пальцы, держащие маленькое тело под коленями, под мышками. Скорпиус спал, там, в высоте, лицо его было мирным и отрешенным, совсем таким, как там, в Малфой Мэнор — короткие светлые волосы, забавная складка маленьких упрямых губ, выпуклые веки, длинные ресницы.

Он не мог этого видеть, не мог отсюда, с того места, где стоял — но видел же, так ясно, так… по-настоящему.

— Скорпиус, — он закричал или зашептал, сам не знал точно. — Скорпиус, это я! Я здесь, пришел за тобой! Здесь, я здесь…

Существо уходило все дальше, двигалось размеренно и бестрепетно. Он побежал было следом, споткнулся, фонарь упал и опрокинулся, масло с шипением выплеснулось в лужицу, загорелось, вспыхнуло. Драко встал на одно колено, и, в свете яркого пламени, увидел, что существо пропало. Скорпиус лежал в колее, обнаженный, он видел его маленькие лопатки и шею с выступающим позвонком.

Драко бросился к сыну, отпихнув фонарь ногой, масло еще горело, когда он бухнулся на колени перед мальчиком. Он схватил его за плечи и перевернул. Вместо лица колыхалась тьма, плотная, вязкая. Пальцы его провалились во что-то мягкое, и плоть оказалась грязью — она стекла между пальцев, запачкав его. Он заплакал, завыл. Долго ползал в темноте, руки его елозили в холодной грязи и натыкались на осколки фонарного стекла, обрывки фитиля, липкое масло.

Когда слезы высохли, он встал и побрел дальше, и его обогнали еще четыре ночных странника, все несли спящих: Шейн, Шэннон, Астория, Поттер. Все оставляли свою ношу на дороге, и каждый раз Драко ничего не мог с собой поделать, хотя знал, что это лишь морок, наваждение, собственная его печаль, обретшая форму и вес — он бежал к их голым беспомощным телам, и вместо лиц находил черные провалы, а вместо кожи, костей — тяжелую мокрую грязь.

Последний путник нес Драко — он узнал самого себя, спящего, но теперь не было ни ужаса, ни трепета, ни надежды. Свое собственное тело он и трогать не стал — обошел, стараясь не глядеть: так в детстве он боялся смотреть в зеркало в темной комнате, каждый раз опасаясь, что увидит кого-то другого, кто пялится из черноты и скалит зубы в мрачной злорадной ухмылочке.

Как ни странно, Драко — тот, другой, окликнул его. Он обернулся, хотя и ругал себя последними словами.

— Подожди, — умоляющий, его собственный, полный отчаяния и мольбы, голос. — Подожди, куда же ты? Я с тобой.

Он попятился, Драко-морок встал на колени, голый, жалкий, чужой — и странно свой, все его движения были так знакомы.

— Прошу тебя?.. Я могу с тобой пойти?

— Нет! — выдохнул он. — Нет! Убирайся. Ты никто.

Пошатываясь, морок встал и протянул к нему руки. Потом вдруг засмеялся — лающим отрывистым смехом, неприятно и совсем невесело, бухнулся на колени, и, быстро перебирая руками, ринулся на него. Он двигался как собака или лошадь — гораздо быстрее, чем человек мог двигаться на четвереньках.

Драко увидел, что это и не человек вовсе, и тем более не он сам — это было существо с бледной безволосой кожей, выгнутой дугой спиной, длинными лапами и узкой нечистой мордочкой, полусобака-полукрыса. Полу-черт-знает-кто-еще.

Глаза без белков, мелкие оскаленные зубы.

Драко развернулся и побежал. Он знал, что морок не опасен — и, как в кошмарном сновидении, знал, что ему полагается уносить свою душу прочь — иначе случится нечто пострашнее метаморфозы. И, пока он бежал, то и дело спотыкаясь, слыша за спиной приближающееся дыхание мерзкой твари, он запутался и потерялся. Мало того, что в какой-то момент, в диком возбуждении и азарте, он прыгнул в сторону от дороги, ломился по заросшему сорной травой полю в неизвестность, потеряв направление пути — он еще и начал сомневаться в себе.

Драко позади него был им, или он был той химерой — он уже не знал. Одновременно и гнался, и убегал. Бежал на четвереньках, выдыхая холодный чистый воздух и раззявив слюнявую пасть — и оборачивался сам на себя. Он почувствовал, как земля уходит выше — должно быть, взбирался на холм. Оглянувшись, увидел, что преследователей прибавилось — белокожие, пустоглазые, они неслись по его следу, не меньше десятка: во тьме только и видны были силуэты уродливых, угловатых, тощих тел.

Он решил больше не оглядываться, и очень вовремя — с размаху едва не налетел лицом на кряжистый ствол. Отшатнулся, метнулся в сторону. Вытянув руки перед собой, вслепую помчался, то и дело натыкаясь на торчащие корни, низкие ветки, какие-то обрубки под ногами, то проваливаясь в прогалины, то взбираясь по склону.

Что-то вспыхнуло впереди, Драко увидел яркое желтое пятно, рассеченное темными линиями — не сразу сообразил, что это деревья, высокие, словно колонны в каком-то причудливом, освещенном лишь с одной точки, зале. Свет стал приближаться, раскачиваясь, и приближались уродцы у него за спиной.

Он упал на колени, пополз к свету, и страх стал таким большим, гулким, как эхо, он растекался вокруг него, и укрывал его, путал и рвал все мысли.

Кто-то ломился сквозь лес — фыркая, тяжело дыша, ломая ветви. Да просто-напросто твари загнали его в ловушку.

ОНИ не опасны — опасно то, что приближается. Драко прижался к земле и раскрыл рот в беззвучном, отчаянном вдохе.

Только бы не нашли. Здесь, в темноте, они могут услышать лишь его дыхание. Он замер, вздрагивая, распластавшись в палой листве.

Шорохи, скрипы, мерный глухой стук. Должно быть, свет качается сейчас прямо над его головой: темнота под сомкнутыми веками стала ярко-красной.

Но его не заметят. Теперь уже — нет.

— Мерлин и Моргана, да как же вы… Пошли прочь. Прочь, твари.

Он узнал голос. Казалось, и морок узнал, раздались недовольное рычание и разочарованный скулеж.

— Ур-роды чертовы.

Свист рассеченного плетью воздуха. Драко открыл глаза и медленно сел.

Человек был в седле, в поднятой руке держал фонарь. Зажатой в другой руке плетью он опять хлестнул тьму, выругался. Драко увидел сначала темно-алый плащ, длинный, стекавший до самых стремян, затем — ворот высокой куртки, расшитый черным и серебряным шелком. А потом увидел лицо.

— Поттер!

Гарри повернулся и секунду смотрел на него, не то не узнавая, не то просто в сильном изумлении.

— Поттер, что ты… Как ты здесь…

Это было уж слишком. Драко схватился за край плаща, уверяя себя, что вновь обманулся, что сейчас по пальцам потечет грязная жижа, а все спасение обернется очередным извращенным кошмаром.

Плащ был гладким, тяжелым. От него пахло лошадиным потом, дымом и лесом — простой, острый запах. Живой. Нормальный.

— Отпусти меня. Дай спешиться, — сказал Гарри, неуверенно улыбаясь. — Ты-то хоть не с теми уродцами? По ночам тут хрен знает что творится.

Он спрыгнул с седла, ловко, словно всю жизнь только этим и занимался. Пристегнул фонарь к седлу. Драко шагнул к нему.

— Потрогай. Я знаю, я видел. Превращается в грязь, в песок, в воду… Потрогай, — он бормотал какую-то чушь, но Поттер очень серьезно взял его руку и крепко сжал, накрыл другой ладонью.

— Нет, я бы тебя узнал, — он ухмыльнулся. — Что ты здесь делаешь? Ночью? Один? Вышел прогуляться, гм?

Драко был так счастлив его видеть, что вместо ответа притянул к себе и неловко ткнулся лицом в капюшон.

— Я сбежал, — просто сказал он. — Сбежал из Льняного края.

Поттер осторожно отстранился, положил обе ладони на его плечи, всмотрелся сердечным и тревожным взглядом.

— И потом начались кошмары. Как во сне, — продолжал Драко. — Но это не сон. Ты тоже их видел?

— Каждую ночь, — спокойно сказал Поттер. — Они боятся света. И никогда не нападают. Но черт… как же это выматывает!

Драко смущенно улыбнулся — чувствовал, что губы до сих пор трясутся.

— Ты не пешком. И одет…

— Не рассчитывал же ты, что я до сих пор тут расхаживаю голышом?

Драко хотел засмеяться, но вместо этого всхлипнул и как-то, для себя самого странно, подобострастно и торопливо, закивал.

— Конечно. Конечно, нет…

Поттер глядел, хмурясь. Очки поблескивали в фонарном свете.

— Иди сюда, — сказал он. — Иди.

Драко позволил себя обнять. Поттер держал его крепко, гладил по плечам и между лопаток.

Свет стелился по земле вокруг, делал листья резными, а ветви — словно чернилами нарисованными, и прогонял мглу, и страх, и неуверенность, и печаль.

История Поттера, что и говорить, была куда более впечатляющей, чем история беглеца из Льняного края. Драко не ждал ничего другого: с момента, как увидел плащ, расшитую шелком куртку и гнедого жеребца.

Они шли, Поттер показывал дорогу, и говорил, говорил — до появления солнца.

Все началось с того, что Кето и Калеб надрались, как свиньи. Они хотели отпраздновать сделку, а Кето был уже навеселе, так что много времени это не заняло.

Ночь застала всю экспедицию прямо посреди дороги: мертвецки храпящие охотники за беглецами и голый, связанный и избитый Поттер. Ему удалось разрезать веревки, какой-то тупой нож валялся среди корзин, он возился так долго, что, по его же собственным словам, «потерял счет времени и даже, кажется, сознание потерял». Но дело было сделано, руки освобождены. И осталось только стащить с Калеба штаны, а с Кето — куртку, выпихнуть своих спутников на обочину и со всей силы хлестнуть лошадей.

Об этой — первой — ночи в замирье Гарри не смог рассказать ничего связного, слишком он был возбужден и обрадован побегом. Он совсем было решил вернуться в поместье, за Драко, но тут лошади понесли — впоследствии он приписал это появлению химер, тогда же просто краем глаза видел какие-то бледные, едва светящиеся силуэты у дороги. Он почти не мог править, и повозка неслась и неслась вперед, сквозь тьму, а когда показались вдали огни какого-то хутора, колесо налетело на большой камень, Гарри выбросило с облучка, и он покатился по склону холма. Сильно разбил голову и какое-то время пролежал без чувств, и очнулся, когда солнце уже пришло.

Вернулись и лошадки, смирные и пристыженные ночной своей выходкой. Он кое-как сумел запрячь их обратно, в таком виде они явились на хутор — это был небольшой поселок, с низенькими глиняными домиками, единственной улочкой и очень угрюмыми обитателями. Кто-то из них узнал повозку корзинщика Калеба, выбежала из грязного домишки мадам Калеб, взвыла, запричитала, и, прежде чем он успел дать деру, Гарри уже схватили дюжие родственники несчастного корзинщика.

К ночи он уже был в местном подобии тюрьмы, а Калеб вернулся, хромая и ругаясь на чем свет стоит. Эта ночь оказалась последней для Кето — он пропал вместе с восемью белыми монетами, и больше никто его не видел.

Зато Калеб был зол, как черт. Зашел разговор о том, чтобы самим расправиться с преступником и грабителем, каковым теперь Поттер мог считаться официально — но побоялись. Так он очутился в темнице хутора Калико, и провел почти десять дней, ожидая прибытия шерифа Западной Стороны.

Темница эта была всего лишь глубокой ямой, вырытой в мягком песчанике на краю широкого рапсового поля. Днем узнику спускали ведро воды, ведро для испражнений и бросали объедки. Ночью же… о, тогда он мог сполна изучить особенности местного темного времени суток.

Видел ли он химер?

Да, и еще как. Они собирались вокруг его ямы, заглядывали к нему — с любопытством невинным и почти дружелюбным. Тусклый свет от огарка, который сбросили Поттеру вместе с коробком спичек, почти их не отпугивал. И он видел эти острые белые мордочки, смотрел им в глаза — девять ночей подряд.

— Они не опасны, — сказал Гарри, вышагивая рядом с Драко и глядя куда-то перед собой, — вроде боггартов. Была бы здесь миссис Уизли, урожденная Грейнджер, уж она бы наверняка придумала что-то вроде…

Гарри поскреб за ухом.

— Что-то вроде того, что они — предки наших боггартов. Или еще каких тварей?

— Дементоров, — пробурчал Драко, вспоминая свой кошмар. — Не иначе.

Гарри с усилием рассмеялся.

— Нет. О, нет. Они безобидны. Только… любят менять форму.

Драко угрюмо кивнул.

Гарри в эти ночи видел свою семью — они смотрели на него, нависая над краем плохо освещенной ямы. Не только смотрели, но и звали. Умоляли прийти и помочь. Он говорил об этом с неохотой, то и дело поглядывал на Драко.

— Я видел Скорпиуса, — наконец, признался тот, — видел, в первый раз принял за настоящего. Но он не был химерой. Он превратился в грязь в моих руках. Растаял. Вот и все. Затем Шэннон, Шейн… Астория.

Он помолчал.

— И ты, — тихо прибавил, чтобы только покончить со всем этим.

— Тебя я тоже видел, — сказал Гарри. — Разумеется, я ни на мгновение не поверил в их превращения. Господи, я не для того столько лет отпахал в Аврорате…

— Ты видел больших чудовищ? Большие, безмолвные… — начал Драко и заткнулся, перехватив изумленный взгляд Гарри.

— Нет, — медленно сказал он. — Расскажи.

Драко рассказал все, от момента, как побежал прочь от поместья — до того мига, как свет фонаря в руке у Поттера рассек лесную мглу.

— Этого я не видел, — признался Гарри. — И не думаю, что… Нет, никто из них не встречал подобного.

— «Никто»?

— Ну. Я со многими из местных потом говорил, — Гарри криво улыбнулся. — Насчет этих ночных беспорядков.

«Потом» случилось с появлением шерифа Западной Стороны. Это был грузный, в годах, мужчина, много лет начальствовавший над стражами свободы. Ему вменялось в обязанности наводить порядок до самого Западного залива — там кончалось королевство Полудня. Однако в последние годы, когда беспрерывная война подтачивала королевскую армию, он почти и не выезжал дальше западных предместий Рубинового кольца.

Поттером шериф был очень недоволен. Случай вопиющий, а значит, ехать по его преступную душу все же пришлось. Пришлось и тащить с собой двух стражей. Пришлось слушать вопли Калеба и бессвязный лепет единственной родственницы Кето — его полусумасшедшей, совершенно опустившейся, сестры.

Гарри вытащили из ямы и повезли в городскую тюрьму. По дороге он выложил все подробности своего появления в Сомнии, детали незаконной сделки в поместье Льняного края, и все остальное, включая собственный неудачный побег.

Шериф еще сильнее надулся. Рассказ Гарри означал необходимость возвращения за Калебом, Драко, и — это, кажется, сильнее всего шерифу не улыбалось — необходимость поисков Кето.

Они добрались до Рубинового кольца. Это был, по сути, пояс из многочисленных мелких поселений, поселочков, городков, окружавший настоящую столицу Королевства — большой и довольно богатый, шумный, густонаселенный город. Кто называл его Сердцем Полудня, кто Рубиновым Полуднем, кто просто говорил «Полдень» — Гарри признался, что точного названия так и не узнал. Кажется, его и не было. Местные отродясь не отличали сам город от окружающего его пояса деревень и городков. Все они связаны были между собой сносными мощеными дорогами, вдоль некоторых даже стояли ночные светильники — подобие газовых фонарей на высоких каменных постаментах. Это место было в своем роде благословенным, сюда не смели соваться химеры, здесь жизнь кипела и ночью, и днем.

— Ну, и мне стало ясно, почему шериф Гилмор так не хотел тащиться в Льняной край. Они вообще не любят выезжать за пределы кольца, — сказал Поттер. — Я их понимаю, Драко.

Итак, они прибыли в столицу благословенного Полудня. Разбирательство с делом Поттера и его несчастного спутника, к удивлению Гарри, не заняло и пары часов.

Гарри велено было отпустить, на него наложен был штраф за поломку возка Калеба-корзинщика…

— И меня просто вытолкали взашей из зала суда. Да что говорить: дела эти ребята делают очень споро, особенно, если видят, что дело такое дерьмовое, как… твое.

Все же он сумел догнать шерифа на улице и стал упрашивать, чтобы за Драко выслали патруль. Некоторое время шериф только угрюмо отнекивался, потом Гарри заговорил о себе — о том, как он служил, долго и честно служил в Аврорате, и тут Гилмор слегка оживился.

— Он, кажется, понял, что может меня завербовать. Да я и не отказывался, честно.

— Еще бы, — вставил Драко. Все же он не мог скрыть ухмылки.

А еще говорят, от судьбы можно убежать. Вот посмотрите, Гарри Джеймс Поттер: сбежал аж в замирье, и опять поступил в службу поимки негодяев.

Несколько дней Гарри прожил в доме у Гилмора, изучал местное оружие, учился ездить верхом, зубрил правила стража свободы.

— Все это совершенно несложно, — уверил он Драко. — Я не знаю, возможно, ошибусь, но они очень примитивное общество, с примитивными законами. Око за око, зуб за зуб. Все довольно ясно и просто. Многое вообще держится на мелких взятках и откупах. Вот вроде нашего с Гилмором союза.

Вскоре он был в седле, и готов вернуться в Льняной край.

— Я обещал шерифу, что вернусь с тобой. Он выдал мне ордер на арест всего имущества Шэннон. Я ему… гм. Понравился, в конце концов. И он надеется на свою долю, честно говоря. Я думаю, это всё и решило.

— Значит, — сказал Драко, думая о своем, — я спас Льняной край? От разорения?

— Выходит, что так. Если бы я доехал до поместья, вызволил тебя и огласил приказ Королевы, Шейна забрали бы на войну, а Шэннон поместили в тюрьму. Поместье выкупил бы новый хозяин — купец из Рубинового кольца, какой-нибудь толстосум… Точно не могу сказать, но определенно, все закончилось бы куда хуже, чем теперь.

— Но эта бумага, она все еще у тебя?

— Да. Только теперь ты можешь прийти в суд и свидетельствовать. Сказать, что они добровольно тебя отпустили.

— Не так уж все было добровольно.

— Ну, — беспечно сказал Поттер. — Это тебе решать.

Некоторое время они шагали в молчании. Драко глубоко вдохнул. И вдруг начал говорить — он рассказал все, все, что так его мучило и что делало его таким грязным, он рассказал о том, как целовал руку, ударившую его, о том, как любил — и как страстно ненавидел своих хозяев. Поттер слушал, не перебивая.

— Я приставил нож к его горлу. И Шэннон сняла ожерелье. Тогда я ушел, — закончил он, стараясь не смотреть на своего спутника.

Слышно было, как цикады поют в высокой траве, солнечные лучи пробивались сквозь полупрозрачные, как вуаль, облака, свет был рассеянным, тусклым и нежным. Жеребец, которого Гарри вел под уздцы, шел спокойным, горделивым шагом, его большая голова слегка покачивалась: как будто бессловесная тварь слушала признания Драко, и понимала, и даже немного сочувствовала. Чего, очевидно, от Поттера ждать не приходилось.

— Ты знаешь, что я об этом думаю? — сказал Гарри, наконец. — Ты хочешь услышать?

Драко махнул рукой.

— Думай как тебе угодно. Когда ты увязался за мной, сюда… я и не рассчитывал, что…

— Я думаю, что мальчишку следовало бы как следует выпороть, — ровным голосом проговорил Поттер. — И еще. Я пойму, если ты не захочешь спасать их сраные рабовладельческие задницы.

Драко вздрогнул, но рассмеялся.

— Ты поступил так, как только и мог… в такой ситуации. Но тебе действительно важно это слышать? От меня?..

— Я не любил ее… не в том смысле любил. Уважал, преклонялся в какой-то мере… Я никогда не жил на чьей-то милости, и поэтому… все это было странно, я не могу объяснить.

— Ну, так не объясняй, — просто сказал Поттер.

— Что касается Шейна…

Поттер остановился и повернулся к нему. Их взгляды встретились.

— Послушай, не морочь себе голову, Драко. Ты будешь себя накручивать — только хуже станет. Ты сделал единственное, что было возможным. Да, это отвратительно, я имею в виду то, что он… и… черт! Но перестань. Просто прекрати об этом думать.

— Вот так все просто, — пробормотал он, глядя в зеленые безмятежные глаза. — У тебя всегда получалось не усложнять.

— Просто не забывай, что мы тут временно, — серьезно сказал Гарри. — Мы пришли и уйдем… И, кто знает? Возможно, мы даже не будем помнить о том, что здесь делали.

Драко выдавил короткую улыбку.

— Скоро солнце уйдет, — сказал он, чтобы переменить тему. — Мы что же, заночуем прямо тут, на дороге? Ты рассказывал, что случилось с Кето…

— Думаю, этот пьяный дурак просто побежал, да и заблудился со страху, — сказал Гарри. — В такой тьме неудивительно. Нет, мы сейчас повернем.

Он небрежно ткнул пальцем на высокий холм с полоской деревьев справа от дороги.

— Я ночевал вчера. Должно быть, кострище все еще там.

Драко завозился, зашуршал листами в карманах. Многое из того, что взял с собой, он растерял, пока убегал по темной дороге от собственного призрака. Он стал вынимать бумагу и вглядываться в свои записки.

— Что это у тебя?

— М-м. Дай сообразить. Отсюда три ночи пути до Рубинового кольца, так?

— Верно. У нас с тобой еще две ночевки под открытым небом. Хотя мы можем попробовать доехать до какого-нибудь хутора… Но черт знает, где они тут. Калико недалеко, но, кажется, мы уже миновали его. Возвращаться не хочется. Шериф не дал мне толковой карты. Вообще-то, никакой не дал. Я должен был ехать по дороге, никуда не поворачивать, все время на запад. Я только и свернул там, где тебя повстречал… знаешь, эта дорога как веревка с петлями. Вот я и срезал…

— Так похоже на Гарри Поттера, — съязвил Драко.

Поттер, к его удивлению, рассмеялся вполне беззлобно и даже хлопнул его по плечу.

— Что ж, я никогда не отказывался выполнять свой долг. Пусть и самый идиотский.

— Я покажу… Покажу тебе, что сделал за это время.

Драко убрал бумаги в карман и искоса глянул на Поттера. Может быть, до этого мгновения он не отдавал себе отчета — но ему хотелось, он просто жаждал — стать в глазах очкарика не таким уж никчемным и безответным существом, каким сам себе показался в истории с Льняным краем.

Ему хотелось, чтобы Гарри оценил его, и оценил высоко… Да только за что? За все эти по крупицам собранные сведения, половина из которых — древние, как сама земля, легенды, а другая половина — слухи и суеверия?

— Молодец, Скар, — сказал Гарри, снимая седло и похлопывая жеребца по шее. — Ты такой славный мальчик. Иди, разомнись, поищи клевер, только далеко не убегай.

— «Скар»?.. — переспросил Драко, подняв бровь.

Поттер смущенно хихикнул.

— Я так его назвал. У него не было имени, а видел бы ты, какой он был тощий и больной.

Гарри показал маленькие круглые шрамы под длинной нечесаной гривой.

— Весь был в чирьях. Гилмор отдал мне его, сказал, что другого нет. Бедная лошадка. Поначалу я думал, что он издохнет, и придется у Гилмора выпрашивать другого, но, как видишь, этот балбес пошел на поправку.

Большой карий глаз с лукавством косился на них из-под жесткой, длинной челки.

— Иди, — Гарри опять хлопнул его по спине, — иди, малыш.

В его тоне было что-то отеческое, ласковое. Драко первым вошел под тенистый свод — на вершине холма деревья росли полукругом, были они не слишком высокими, ветви сплелись в подобие купола. Трава вытоптана, со следами копыт. В центре поляны — черный глаз костища, и довольно большого.

— Ты тут просто фейерверки разводил, — заметил Драко.

— Это Гилмор мне дал. Точнее, его жена. Милая леди. Порошок для поддержания огня, чтобы горело всю ночь. Незаменимое средство для тех, кто много путешествует. Я попробовал, и, знаешь ли… Действительно работает. У этих ребят своя магия. Не всегда я ее понимаю, но она неплохо справляется. А теперь — за дело.

Драко взял у Поттера недлинный, легкий меч, потрогал пальцем лезвие.

— Не затупится о ветки?

— Руби те, что посуше, — посоветовал Гарри. — От свежих проку нет при растопке.

Драко послушался и принялся орудовать мечом, пока Поттер раскладывал на земле свои пожитки, сумку, фонарь, упряжь. Он вернулся к костру, и, только успел бросить охапку хвороста в угольный круг, как солнце исчезло.

— Оп, — сказал Поттер, он был рядом, но Драко его совсем не видел. — Никак не привыкну, как это все быстро делается тут… у них…

Чиркнула спичка. Драко увидел кругляшки очков, белые сполохи на лице, раздвинутые в улыбке губы.

— Нашарить бы фонарь… Ага! Готово.

Что-то звякнуло, зашипело — и вот свет озарил нарубленные ветки, Поттера, сидевшего на корточках, и Драко, так и застывшего над ним с мечом в опущенной руке.

Вскоре разгорелся и костер. Поттер достал мешочек с этим своим чудо-порошком и бросил щепоть в пламя. Вспыхнуло до самого полога из листвы, а затем пламя упало, как занавес.

— Больше похоже на трюки, чем на волшебство, — сказал Драко с сомнением.

— О, эти ребята любят эффекты, — смеясь, сказал Гарри. Он расстелил плащ и хлопнул рядом с собой. Потом, подняв голову, крикнул в темноту, — Скар, детка! Домой. Хватит колобродить, не то явятся твои лысые приятели.

Он захохотал.

— Скар совершенно не боится этих уродов. Кажется, он их даже не видит. С этой точки зрения, они для него, ну… как фестралы для маленького ребенка. Между тем, как лошадки Калеба понесли, едва чертовы твари появились на обочине…

— Быть может, они других тварей увидели? — неуверенно сказал Драко.

— Не знаю, не знаю… И знать не хочу. Садись. Ужин. У меня в животе черная дыра.

Поттер расстегнул сумку и достал ополовиненную краюху серого хлеба, ломти чего-то непонятного в промасленной бумаге, флягу синего стекла и два яблока. Драко сел рядом с ним, поджав под себя ноги и, неловко повозившись, извлек из кармана свою долю. Пирог, обернутый куском ткани, от всех приключений и падений вчерашней ночи был раздавлен всмятку, весь в каких-то крошках и былинках, набившихся в карман.

— Стащил, когда собирался…

Он неловко усмехнулся. Поттер поднял флягу, салютуя.

— Виват беглецу из Льняного края! Но, уверяю, моей жратвы вполне хватит на двоих.

Скар подошел к огню и остановился, боязливо пофыркивая.

— Полюбуйтесь на красавца. Гиен этих он не боится, а костра испугался. Тихо, тихо. Держи, — Поттер бросил ему яблоко, оно упало в траву, Скар обнюхал и, ощерив желтоватые зубы, подцепил с ловкостью цирковой лошадки.

— Угощайся, — сказал Гарри, видя, что Драко сидит неподвижно, с куском своего жалкого пирога в руке. — Не стесняйся, прошу тебя. Это отлично прожаренное мясо, со специями или чем-то в этом роде. И почти еще… свежее.

Он развернул бумагу.

Драко взял и стал есть, не глядя на Поттера, не отрывая глаз от пламени. Поттер рядом с ним жевал вдумчиво, не спеша. Протянул ему флягу, Драко глотнул — вино и вода, тепло разлилось за грудиной, во рту остался терпкий и острый привкус забродившего меда, смолы, пережженной соломы.

— Да, вот винишко не супер, — словно прочитав его мысли, сказал Поттер. — Нужно добраться до Полудня, чтобы попробовать нечто стоящее. Уверен, у них найдется, чем нас приятно удивить. Но у нас пока и монет не слишком… А, ладно. Будет день, будут и деньги.

Драко снял с себя куртку. Положил между ними.

— Смотри. Гарри, у меня не было большого листа бумаги. Да и так показалось удобнее. Смотри.

Вино придало ему храбрости.

Он провел пальцем, измазанным в жиру и зеленом травяном соке, по тонкой белой линии. Поттер силился понять, хмурился, и тогда Драко ему помог — развернул, бережно расправил.

— Мерлин, Моргана и все покровители волшебников. Ты ее сделал?! Сделал гребаную карту?

Драко польщенно кивнул.

— Это настоящая. Правильная. Я изменил кое-что, добавил…

— Сумасшедший ты хорёк, — ласково, наклоняясь над вычерченными белой краской, линиями, пробормотал Поттер. — Как тебе и в голову-то пришло? На куртке?

— О, это чтобы не потерять. Всю ночь перед побегом… я рисовал, вот смотри, видишь, где мы сейчас?

Он коснулся точки рядом с дорогой, петляющей между короткими штрихами.

— А это что значит?

— Лес. Поля… Неважно. Вот хутор Калико, — он обвел замазанный черной краской квадратик, — вот и Рубиновое кольцо. Вот восточные границы и Тейя. Здесь, по моим сведениям, мост. Он охраняется, если уже не пал. Слышал, там было какое-то сражение пару месяцев назад. Если бы мост пал, то его должны были поджечь. Тут переправа. Берутся отвезти за плату, за большую плату. Тоже не уверен, что до сих пор существует… но есть только один способ проверить.

Гарри кивал, быстро взглядывая на него и опуская голову к карте.

— Дальше мы можем пройти через ущелье Туманов. Здесь есть несколько городов, но вроде бы выкошены не то чумой, не то войной… Посмотрим. Дальше дорога через болота. Ее чертил тщательно и… каждая неверная линия нас заведет в трясину.

Поттер опять вскинулся. Драко засмеялся.

— Не бойся. Я вычертил почти идеально. Мы не утонем. И всего-то миль сорок к юго-востоку. Дальше мы повернем и станем искать в городах, уцелевших в Длинном Заливе.

Драко водил пальцем по своим рисункам, Поттер слушал, приоткрыв рот и почти не моргая.

— Это Сомния? — вдруг спросил он. — Этот кусочек земли и есть Сомния?

Драко ткнул в центр карты.

— Сомния здесь родилась. Это мертвый вулкан, некогда, впрочем, поднявшийся со дна моря. Сомния — результат его извержений. Она имеет форму четырехлистника, как видишь. Тейя, Длинный Залив, Скорбные Гавани и Мокрая Земля, или Западный край — делят ее на почти равные части. Мы должны искать в людных местах. Там, где по преимуществу собирались беглецы, к примеру. Или полуживые. Пока мне известно лишь, что беглецы уходили сюда, — он показал. — В Рассветный Край. Там живут богато, их не разорили ни война, ни болезни. Это столица — Град Золотой, как его называют в местных книгах. И еще три богатых, больших города на западном берегу, в плодородных землях: Град Белый, Фаэйра и Алая падь.

— Ну и названия, — пробубнил Поттер. — А самое главное, как бы попасть туда поскорее. В нашей части Сомнии совсем не так весело, я погляжу.

— Эти земли большей частью мертвы. Полдень умирает. Виной тому война, или, может быть, так оно само должно быть… Ходят слухи о том, что вулкан скоро проснется и все здесь погрузится в мрак и ужас, и огонь сотрет их с лица земли. Но, кажется, в Рассветном Краю еще сохраняют оптимизм.

Гарри от души зевнул.

— Я бы на их месте не радовался. Здесь все как-то неправильно… Отдам должное их еде и чистому воздуху, но, честно… Я бы не радовался раньше времени.

— Мы можем найти Скорпиуса и здесь, и… и в другом месте. Главное не сдаваться… — Драко почувствовал себя упрямым, въедливым занудой и замолчал.

Гарри лег на спину, вытянув ноги поближе к костру.

— Теперь, с картой в твоей куртке… НА твоей куртке, все пойдет как по маслу, — пробормотал он сонно. — И не то, чтобы я от тебя такого не ожидал… ты всегда был умным и хитрым…

Драко бережно свернул свой труд, сунул под голову и лег рядом, на расстоянии вытянутой руки. Из темноты высунулась длинная грустная морда и потрогала Гарри губами за плечо. Скар фыркнул и отошёл, Поттер даже не шевельнулся.

— Спи, — сказал он, не поворачиваясь к Драко. — Спи, завтра долгий день. Долгое путешествие.

Он одной рукой снял очки, и так же, одной рукой, ловко сложил их и сунул куда-то под застежку на груди.

Драко думал, что не сможет уснуть — в этой слепящей тьме, с мыслью о безволосых скрюченных существах, шныряющих вокруг.

Но уснул очень быстро, словно провалился в теплую, вырытую в песчанике яму. Вначале был покой, и умиротворение, его тело расслаблялось и плыло, таяло, как свечной воск. Затем он почувствовал собственное сбитое дыхание и проснулся, рывком, мгновенно покрывшись холодным потом.

Он лежал совершенно голый, в темноте. Костер погас. Не слышно было мирного, глуховатого топанья Скара, не слышно было и дыхания Гарри Поттера. Он вытянул руку, но коснулся лишь пустоты.

Кто-то стоял над ним. Огромный, мрачный, безгласный. Большие прохладные ладони коснулись его кожи, прошлись по спине и шее, а затем его подняли — на огромную высоту, к этим глазам — розоватым точкам, похожим на отблески дальнего костра. Он чувствовал сухую кожу существа — словно жесткая ткань или давно высохшая змеиная шкура — и его мерное гнилое дыхание. Он повис на руках у чудовища, не в силах крикнуть, вдохнуть. Его пронесли над холмом и редким лесочком, над дорогой — он не видел, просто знал, как знают о происходящем в кошмарном и долгом сне.

Вот он сам, впереди, торопится прочь: Драко видел свою спину, куртку с поднятым воротом, взъерошенные светлые волосы. Пожалуйста, обернись, позвал он мысленно. Показалось, что так лишь можно спастись — и здесь, и там, в грязи разбитого проселка.

Путник его услышал и дернулся всем телом, оглянулся: он видел округлившиеся от страха глаза и какую-то безнадежно-перепуганную гримасу, стянувшую все черты. Он смотрел на чудовище, смотрел на самого себя — и лишь прибавлял шагу. Тогда они миновали его, спешащего, пролетели над пустынной тьмой, и Драко почувствовал, как его опускают на землю — бережно, осторожно. Несколько секунд он лежал в грязи, дрожа, совершенно без мыслей.

Вот чавкающие, липкие звуки. Он шел к себе, оскальзываясь и спотыкаясь.

И прошел мимо. Разочарованный, отвергнутый, он встал на четвереньки, руки и ноги разъезжались в ледяной жиже.

— Подожди! Подожди, куда же ты? Я с тобой.

Тот, другой Драко обернулся, попятился.

Он встал на колени, голый, жалкий, чужой. Никак не мог найти нужный голос, нужные слова, чтобы убедить того, другого, не бояться.

— Прошу тебя?.. Я могу с тобой пойти?

— Нет! Нет! Убирайся. Ты никто.

Пошатываясь, Драко встал и протянул к беглецу обе руки. Тот, другой, засмеялся коротко и злобно, отвернулся и побежал. Драко бросился за ним. Он увязал в грязи, то и дело падал. В конце концов он просто взвыл от досады на самого себя, от злости и отчаяния.

И вновь проснулся. Все повторилось — рывок, пот, который прошиб его с ног до головы, один пропущенный удар сердца.

Поттер спал на боку, лицо его в мягком свете костра казалось и моложе, и взрослее. Скар ходил вокруг огня, шумно и жарко дышал, хрустел сломанными ветками.

Драко очень медленно, боясь за себя, повернулся лицом к Поттеру. Он стал вглядываться: не знал, зачем, но с болезненным и острым вниманием. Бледный, бесцветной ниточкой, шрам. Тени от ресниц длинные и заостренные, веки мягкие, с полосками глубоких морщин в уголках глаз. «Морщины улыбки», как называла их миссис Малфой, урожденная Блэк.

Под нижними веками он видел веснушки, или просто очень светлые родинки — почти незаметные пятнышки, какие и у себя примечал — когда в последний раз рассматривал себя в зеркале. Подковка коричневатых деликатных пятнышек, созвездие близкой — не слишком близкой, но уже и не обманчиво далекой — старости.

Нос правильной формы, с узкой спинкой, и маленький строгий рот. Впалые щеки присыпаны короткой щетиной. Во сне подбородок его был расслаблен, губы чуть раздвинулись.

Он выглядел серьезным, но не таким смущенно-деловито серьезным, как обычно, когда бодрствовал. Это была серьезность ребенка или животного — неулыбчивая и жесткая, и одновременно мягкая, естественная, как девичий румянец.

Драко не знал, с чего вдруг это пришло ему в голову — он просто подумал, лениво и почти равнодушно, что все эти годы, да и в школе, пожалуй, Поттер был довольно привлекательным субъектом.

Во всяком случае, лицо его было из тех редких лиц, которые обладают какой-то притягательной, ласкающей сердце, гармонией. В нем не было жестокости, властности или глубокой печали — не было вообще ничего надрывного, ничего «слишком». На него было приятно глядеть, вот и все.

Он не был особенно умудренным, и, слава Мерлину, не строил из себя такого. Не было и страстей или пороков, которые впечатываются в любое лицо после тридцати лет намертво, страшно. Даже его нервная, чуть заискивающая, но заразительная улыбка, которую Драко еще по Хогвартсу помнил и, откровенно говоря, в свое время презирал — показалась вдруг уместной, словно в этой улыбке Поттер был равен самому себе — и всему миру.

Он решил было, что уже не уснет до солнца. Вспоминал свой сон и дрожал, как от сырого сквозняка. Но незаметно, убаюканный чужим покоем, чужим не-страданием, Драко задремал, и уснул.

И больше в ту ночь он не встречал молчаливых чудовищ.

Не встречал и себя самого.