Элизиум, или В стране Потерянных Снов

Глава 8. Любовники и сыновья, часть 2

Книги он забросил, и запретные, и все остальные — сложил стопкой на столе, вынув закладки, а вскоре кто-то из слуг догадался (или, быть может, был отдан приказ) — и все унесли.

У него остались только листы тонкой, полупрозрачной бумаги, чернильница и перо.

Иногда на Драко что-то находило — прорыв отчаяния, быть может, и он метался по комнате, ложился в постель, теперь наполненную жемчугом, вскакивал, выходил на балкон, бродил по саду. И однажды, в этом порыве, он сел за стол, макнул перо в чернила и написал на листе быстрым, безупречным почерком:

Драко перечел, с ужасом понимая, что начал записывать то, что утратил навечно — то, к чему не вернутся ни сын его, ни он сам. То, что боялся забыть, потерять в чужом мире.

Он смял лист, потом передумал, расправил и оставил на столе.

Несколько дней он писал эти короткие записки самому себе, теряющему память от сонных зелий:

Люциус Малфой.

Астория Малфой.

Скорпиус Малфой.

В голову ему приходили какие-то ненужные детали, любимые сорта чая или любимые песенки, книги, фрагменты одежды. За всем этим он не чувствовал людей — только тени, нереальные, словно бы из сказки, то печальной, то веселой, то скучной.

Однажды все записки исчезли со стола.

Он понял намек, да и неудачные попытки вспомнить его отрезвили.

Оставив это занятие, Драко, отец-тень, погрузился в томную, тяжелую праздность.

Дела во Дворце Рассвета шли небыстро, нового начальника стражи подбирали долго. Между придворными разразилась война за право возвыситься, а Скорпиус, кажется, получал удовольствие, наблюдая, как плетутся интриги и, ради теплого места, совершаются сотни мелких гадостей.

Нужды в начальнике стражи, вообще говоря, больше не было — разве что формально. Обязанности его выполнял Грей, чья власть вскоре после казни Маргариты Малоун и Диши Далейн разрослась неимоверно, за считанные дни. Все указы, все отчеты, все, что творилось в армии, в гильдиях, в ученых советах, все проходило через его руки. Казна, флот, торговля Золотого Края — Годрик Грей ведал всем, на все находил время.

Он нашел время казнить недовольных исчезновением Диши стражниц-девственниц, нашел время, предварительно выпытав все, что мог, вырезать всех жителей в доме Цветочного квартала.

Находил время и для Драко: сонные зелья становились все крепче, сон Драко все тяжелее, мучительнее. Он просыпался теперь поздно, с гудящей, будто от похмелья, головой.

И его память постепенно слабела. Иногда Драко забывал мелкие вещи и потом не мог найти, забывал умыться, побриться, расчесать волосы — или мог целый день провести, ничего не съев. Он лежал под тугим шелковым пологом, вслушиваясь в пение служанок на галереях дворца, жемчуг вокруг его кожи был теплым, перекатывался, шуршал, обнимал расслабленное тело и, казалось, что все связные мысли уходят в него, как в песок.

Если Король приказывал, он являлся на приемы и ужины, проводил их в растерянном молчании. Смотрел, как шуты кувыркаются у столов и выпрашивают сладости, улыбался, когда все смеялись — Драко еще не разучился улавливать настроение в тронном зале.

На одном из таких приемов Скорпиус подозвал его и с улыбкой кивнул на хрупкую блондиночку, которая крутилась рядом с троном.

Ее волосы были прямыми и белыми, словно лен, платье — провинциальное, но богато расшитое, открывало плечи. Она все улыбалась, каждому подошедшему, и заискивающие эти улыбки почему-то понравились Драко. В них проглядывала беспомощность маленького зверька, попавшего в лапы к сильным, страшным хищниками. Так похоже на него самого, на отца-тень.

— Ты знаком с Миланой из Алой пади?

Драко потряс головой.

— А она забавная, правда? Очень старается мне понравиться.

— И как, — спросил Драко, не глядя сыну в глаза, — ей удалось?

— Годрик говорит, она подойдет, чтобы заменить Малоуна.

— Слишком молода, — сказал Драко из чистого упрямства.

— Ты так думаешь, папа? Я тоже молодой. Но я уже Король. Милана! Иди сюда.

Скорпиус поманил ее забавным, мальчишеским жестом, и женщина, потрясенно улыбаясь, просеменила к трону.

— Это мой отец, его зовут Драко. Ну? Что же ты?

Милана опустилась на колени и поцеловала кончик туфли Драко. От неожиданности и Король, и отец-тень рассмеялись.

— Нет, глупая. Просто скажи: «очень приятно».

Драко тупо смотрел, как она выпрямляется, и как в ее круглых серых глазах плещутся страх и цепкая надежда.

— Папе ты тоже понравилась, — Скорпиус хихикнул. — Он просто стесняется.

Драко кашлянул.

— Приятно видеть тебя здесь, Милана из Алой пади. Что привело?

— Мы… моя… мы… семья моя… в надежде…

— Ее отец — торговец пряностями. Он владеет всем городом. Мы его освободим от налогов на будущий сезон, а взамен Милана окажет нам честь и станет служить Королю Рассвета. Ты хочешь служить мне, верно?

Блондиночка, трясясь, закивала.

— Это честь… огромная честь… я…

— Ну, иди. Веселись и, смотри, обязательно потанцуй, а папа посмотрит, что ты умеешь. Покажись ему во всей красе…

Драко не выдержал, отвернулся, сошел по ступенькам и стал пробираться через толпу подхалимов, окружившую трон. Он услышал взрыв смеха и испуганный писк Миланы, отвечавшей на какую-то очередную глупость Короля.

Он досадовал на себя, злился на сына, но при том был напуган. Что-то совсем недетское было в этом разговоре, и даже не грязное школьное любопытство — а зрелый, точный расчет.

В своей спальне он, поддавшись необъяснимому страху, придвинул кресло к двери. Затем взял кувшин с водой и выплеснул отраву на мраморные плиты балкона.

Разделся и лег, ожидая бессонницы, готовый к ней, как к пытке или приступу изматывающей болезни. Жара не спадала, в темном небе вспыхивали точки фейерверка, слышались треск и свист падающих шутих. Драко положил руку на грудь и чувствовал, как при каждом далеком взрыве его сердце делает маленький испуганный прыжок.

— Наконец-то, — сказал король Эан, выступая из мглы. — Я дожидался так долго.

— Чего ты дожидался?

— Когда ты откажешься от наркотика. От сонной отравы.

— Прежде ты приходил во снах…

— А теперь я могу прийти лишь в потерянный сон. В настоящий сон. Иначе говоря, в твою бессонницу.

— Хорошо, — без выражения сказал Драко, — приходи.

— Ты больше не станешь ничего пить? Ты умрешь от жажды. А если станешь, то зелья тебе подсунут, не беспокойся.

— Мне нечего терять.

— Так уж и нечего? А твой сын?

— Позволь напомнить, Эан. Ты обманом заставил меня поклясться, что я убью его.

— Я хотел, чтобы ты убил узурпатора, ограбившего меня, а не мальчика.

— Не говори загадками. Впиши мое имя в свой список предателей. И проваливай.

Эан подошел к постели и грустно улыбнулся. Он выглядел лучше, чем прежде — моложе, свежее. Кожа стала ровной, разгладились искаженные злобой или болью черты лица. Только глаза без белков все еще были неприятно странны.

— Все очень плохо, Драко? Как ты живешь тут, совсем один, без надежды вернуться?

— Я своими руками надежду загубил. Так что я в полной мере…

— Нет, не загубил. Отдал всем бегущим, так вернее. Вернул давно потерянное. Даже я не смог бы сделать больше.

— Когда ты был королем, ты и не хотел.

— У королей свой долг перед этой землей.

— А как насчет шестерых богов? Они знают, что к ним теперь присоединился седьмой?

— Они все знают. Знали. И будут знать. Они спорят теперь, спорят целую вечность, но я встану на твою сторону, если им угодно будет спросить меня.

— О, да тебя повысили в должности. Уже и богам советуешь?

— Смертные и боги — суть одно. Джаяти доказал на деле.

— Только плохо получилось.

— Все из-за природы смертного, питающегося смертным веществом. Пока этот круг не разорвать, вы будете делать ошибки. Мы все будем делать ошибки. Возьмем, к примеру, меня? Отчего я не ухожу, отчего я желаю смерти своего врага, отчего представляю ее и радуюсь заранее?

— Ну, уж… и не знаю даже. Может, потому, что ты вообразил себя каким-то высшим существом, вообразил, что ты равен богам — а на деле просто жестокий, мстительный говнюк?

Эан рассмеялся.

— Ты отрекся от своего обещания, Драко.

— Отрекся.

— А я от своего — нет. Ведь я обещал быть с тобой до конца, помочь тебе даже там, в Ан-гри-и?

— Что-то такое припоминаю. Но об «Ангрии» придется забыть.

— Ты с этим смиришься?

— Выбора нет.

— Ты боишься?

— Я устал.

— Боишься потому, что Гарри Поттер тебя оставил?

Драко промолчал.

— Но он не оставит тебя. Я знаю. Ходят слухи о людях, которые собираются в Гаванях Скорби, на Переправе Быка. Все недовольные, все отчаявшиеся, все, кому страшно — идут туда. А по Фаэйре ходят слухи о демоне в рогатой тиаре, который скользит во тьме, и глаза его смотрят с высоты.

Рывком, выплеснув на пол волну жемчужин, Драко сел.

— Это правда? Где он?

— То здесь, то тут.

— Эан, хватит! Ты только и делаешь, что играешь…

— Он идет сюда с севера. Отряды повстанцев пойдут с юга. Когда они встретятся, ты окажешься в сердце битвы, Драко. И тогда ты не спрячешься, не сможешь выпить отраву и просто уснуть. Тебе придется выбрать.

— Что я должен сделать?

— Спасти своего сына.

— Но как, ради Мерлина, что я могу…

— Не зови сюда этого простака, волшебника-недоучку из чужих земель. Здесь другое волшебство, куда страшнее. Слушай внимательно. Ты умен. Ты догадался уже, что мой камень держит душу твоего сына в заложниках. Мой камень не отпустит ее. Больше никогда.

— Да. Да, я знаю давно…

— Душа его все еще жива, хоть и прячется. Прячется, как я, в темной комнате в далеком лабиринте. Ты не дозовешься, и больше не пытайся, иначе камень убьет ее.

— Я буду…

— Когда камень будет извлечен из тела, тело рассыплется в прах. А душа мальчика окажется в ловушке. Тогда ты возьмешь камень и принесешь его мне. Я заберу его и верну себе трон. А ты вернешь себе сына. Невредимого. Целого. Душу и тело.

— Но как я тебя отыщу? Ты сам придешь сюда? Или будешь всегда здесь, со мной?

— Мы встретимся там, за порогом. Иного пути нет, а здесь я пока что — лишь тень, я не могу говорить иначе, чем в твоем сне, и я не живу иначе, чем говоря с тобой.

— Я должен пронести камень в Высокую Дверь? Тогда я просто могу… взять Скорпиуса и…

— Ты не сможешь, — с состраданием сказал Эан. — Уже не сможешь. Камень, облеченный телом, сильнее всего, что есть, любого оружия и любого волшебства. Он высосал из мальчика все, всю его силу, желание жить и любовь к отцу, и теперь он очень, очень силен.

— Я все равно не смогу…

— Тогда вы оба погибнете. Ты погибнешь здесь, от яда или… или от чего похуже. Он будет заперт навсегда. В вечности. Во тьме. И никто не зажжет свечу в его комнате там, далеко-далеко. Я знаю, какой ужас владеет сердцем при слове «вечность».

Но я вошел во тьму взрослым мужчиной, умудренным и готовым мстить. Скорпиус вошел во тьму ребенком, он состарится там, взаперти, но это старение не принесет ни радости, ни довольства, ни разума. Он сойдет с ума, возможно. Или будет убивать себя раз за разом, и каждый раз после такой попытки будет просыпаться в темнице.

— Камень нельзя извлечь без меча…

— Я знаю. Малоун позаботился об этом. Положись на старика, его жажда мести почти равна… моей. Меч Луча принесут с юга. Ты возьмешь его и сделаешь все, как я велел.

Эан нагнулся и дотронулся до щеки Драко. Прикосновение было холодным и ласковым.

— Теперь спи. Спи без яда. Я отдаю часть украденных у тебя снов. И теперь — никаких обещаний, Драко Малфой. Ты сделаешь все и без них.

По дворцу ползли слухи быстрые, как сороконожки, и тихие, как ветерок в душный полдень. Не помогали уже ни отрезанные языки, ни казни.

Вокруг Файэры, светлого, большого и вольнолюбивого города на северной оконечности полуострова, бродил рогатый демон, и многие утверждали, будто явился он, чтобы отомстить за поруганную честь Далейнов.

Южнее, в скалах вокруг Гаваней Скорби, необитаемых и опасных, прятались, по слухам, целые полчища ночных оборотней — и их тоже звала жажда мести.

Иные паникеры считали, будто на помощь этой армии оборотней движутся тысячи других — переходят мост, неслышно спешат из страны Полуночи.

Золотые патрули не жалели ни магии, ни оружия. Мечи их тупились о разрубленные тела, каждый день на площадях Золотого Града ставили новые виселицы и кресты. По городу полз липкий, животный запах крови и страха.

Дворец, между тем, погрузился в череду праздников — один за одним, словно Король пытался заглушить в себе что-то, заставить придворных молчать, заставить прислугу не думать ни о чем, кроме очередного пиршества.

Драко сидел за длинными столами и смотрел, как они едят и пьют, смотрел в загорелые, гладкие лица, на разноцветные перстни и сияющие диадемы всей этой зарвавшейся знати — и не знал, найдется ли в душе у него хоть капля сочувствия для очередного впавшего в немилость.

Это с их молчаливого, трусливого согласия на трон был посажен мальчик, дитя, не знавшее до того ни жестокости, ни боли, это они смеялись, когда в зал вносили очередную жертву Годрика Грея — точнее, очередную часть ее тела.

Повернув голову, Драко краем глаза увидел, как Грей наклоняется и что-то шепчет Скорпиусу. Тот фыркнул, потом засмеялся. Поднял руку, и лакей метнулся вдоль столов.

Драко уставился в тарелку. Он попытался заставить себя подцепить кусок ростбифа, но безуспешно. Руки его дрожали.

— Пожалуйте к Королю, — шепнул лакей, подобострастно склоняясь к его плечу.

Драко с неохотой поднялся.

— Иди сюда, — мальчик поманил его, и Драко взошел на ступени. — Ты опять грустный.

— Ничего подобного…

— Мы с Годриком придумали, как тебя развеселить.

— Мой король, я не…

— Дай мне сказать, папа! Почему ты всегда перебиваешь?

— Прости, — Драко уставился себе под ноги.

— Тебе ведь Милана понравилась?

— Кто? Ах, она…

— Мы решили назначить ее на место Малоуна. То есть, на место жены того, кто займет его место.

Пауза.

Драко рывком поднял голову. Глаза его сына блестели, он так явно, откровенно наслаждался очередной невинной выдумкой, губы были раздвинуты в шаловливой улыбке.

— Ты ведь не против?

— Почему же я должен быть против? — растерянно сказал Драко.

Скорпиус захлопал в ладоши, и некоторые придворные, из тех, у кого нос всегда по ветру, подхватили аплодисменты.

— Вот и хорошо! Я знал, что ты со мной согласишься. Я знал, что ты решишь остаться. Что тебе понравится в Золотом Дворце…

Драко посмотрел на Грея. Тот ухмыльнулся уголком рта.

— Я не… не совсем…

— Да что же ты, папа! Ты! Ты будешь вместо Малоуна, а Милана будет твоей женой.

Драко так оторопел, что не успел подавить истерический смешок. В горле у него стало сухо, язык едва шевелился.

— Моей женой?

— Да. Ты ведь подумал хорошенько, ты видел ее. Она симпатичная, пап? Я хочу, чтобы ты был с ней счастлив.

— Но я женат, — беспомощно сказал Драко. — Женат на твоей матери. Неужели ты забыл?

Скорпиус покраснел.

— Я маму никогда не забуду. Но мы больше не вернемся туда. Никогда. Мы должны жить здесь, и поэтому…

— Мы ничего подобного никому не должны, — взорвался Драко. — Это твой чертов золотой слиток хочет, чтобы ты здесь остался. Не ты, Скорпиус Гиперион.

— Значит, не хочешь? — спокойно переспросил мальчик. — Ты лгал, когда говорил мне, что тебе нравится в моих владениях? Ты лгал, когда сказал, что будешь меня во всем слушаться? Я не твой Король?

Драко отступил на шаг.

— Послушай, Скорпиус Гиперион…

— Нет, хватит, папа. Ступай на свое место. И подумай как следует. Подумай, хочешь ли ты быть полезен Королевству Рассвета. И… можешь ли ты быть ему полезен? Годрик говорит, что ты никчемный. Я тоже так думаю. Но я опять даю тебе шанс подумать — вот видишь, как велика моя милость? Я даю тебе шанс.

— Мне не нужен твой…

Скорпиус вдруг согнулся, вытянув шею. Глаза его почернели от злости, щеки покрылись густым, девичьим румянцем.

— Я сказал, уходи. Поздоровайся с Миланой, она ждет с самого утра… Или ты так глуп и думаешь, что я ничего не знаю? Не знаю, что ты спал с мужчиной?! С этим предателем? Ты спал с ним, даже когда вы отправились в Фаэйру. И ты еще говоришь о маме! Ты позволял себя трахать, ты просто шлюха, меня тошнит, когда я вижу тебя, тошнит даже от мысли, какой ты… Он тебя трахнул и сбежал, вот и все, папа! Даже не заплатил. Ты самая дешевая потаскуха в моем королевстве. Все тебя презирают.

Не столько непристойности, так легко произнесенные мальчиком, поразили Драко, сколько темная ярость, затопившая его собственные мысли.

В этом помутнении он занес руку и отвесил Скорпиусу звонкую, короткую оплеуху.

Он протрезвел за миг — от того, как мотнулась голова его сына, каким беззащитным сделался взгляд. Его рука заныла, в груди что-то сжалось. Скорпиус всхлипнул, отодвинулся, поднял ладонь, будто пытался защититься.

Драко никогда не бил его, и потому остался стоять — пальцы еще покалывало от удара — ошеломленный, придавленный, с разрывающимся от вины, стыда и гнева сердцем.

Он не чувствовал, как стражники вцепились в плечи, как удар по ногам заставил его повалиться на колени. Почти не замечал восторженной ухмылки Годрика Грея. Он видел только след от своей руки на щеке сына.

— Прости… Прости меня, Скорпиус… Пожалуйста, прости.

Позади него кто-то охнул бабьим, тонким голоском. Остальные молчали, не слышен был стук посуды, скрип кресел по полу — словно придворные боялись шелохнуться.

Король, прижимая руку к щеке, поднялся на ноги.

— Никто не смеет… — начал он, и голос его оборвался.

Драко, вздрагивая, беспомощно смаргивая слезы, видел, что и мальчик вот-вот заплачет. Скорпиус попытался заговорить вновь, подбородок его затрясся.

Тогда выступил вперед величественно-счастливый Грей.

— Под стражу его. До моих личных распоряжений.

Драко втолкнули в большое, с низким темным потолком, помещение.

Пол под ногами был гладким и скользким. Упираясь, Драко чувствовал, как то и дело теряет равновесие, что стражникам прибавляло не только работы, но и раздражения.

Его проволокли через всю комнату, за полукруглой аркой оказалась еще одна, такая же пустая, а потом третья, с длинным столом, на котором кто-то аккуратно разложил тряпичные мячи.

Драко вгляделся. Он узнал голову Хромоножки по густым спутанным волосам. Кожа на лице стала глянцево-коричневой, глаза ввалились, рот был раскрыт, и, за сгнившими губами, белели маленькие ровные зубки. Россыпь зубов рядом с другой головой — ими как будто играли здесь, как дети играют бусинами.

Пол был чисто выметен — ни соринки, ни капель крови.

Фонари горели ярко и ровно.

— Куда мы идем, куда мы идем, — Драко повторял, как мантру, совершенно бессмысленно, без выражения почти — и без надежды на ответ.

Его толкнули в спину, он упал на пол, и в тот же миг стражник ловко прижал его голову, передавил шею. Драко задохнулся, почти потерял сознание. Смутно он осознавал, что чьи-то руки шарят по одежде, обрывают пуговицы камзола, сдирают камзол с плеча, рвут тонкую рубашку.

За несколько минут, показавшиеся ему — хрипящему, с пеной в горле — несколькими часами, Драко раздели донага, содрали с него дорогие тряпки и сапоги из тонкой кожи. Еще через минуту его запястья соединились за спиной, звякнул металл. Затем его оставили в покое.

Драко лежал, разглядывая стыки в камнях на полу. Пробежал по канавке юркий, на тонких лапах, паучок, пробежал и скрылся, занятый своими важными делами. В дальних комнатах слышны были голоса, звон оружия и чей-то тихий, беззлобный смех.

— Ну, Малфой, — добродушно сказал Годрик Грей, — добро пожаловать в мои владения. В четвертый павильон Золотого Дворца. Честно? Я думаю, он тут самый интересный.

Драко перевернулся на спину, руки ожгло болью. Грей расстегивал пальто, методично и аккуратно, не торопясь. Ноги его были широко расставлены. Глаза смотрели на арестанта со смешливой гордостью.

— Итак. Что у нас имеется? Оскорбление Короля, нападение на Короля…

— Кто бы говорил, — выплюнул Драко.

— А я не спорю, — Грей коротко заржал. — Но ты-то, ты-то хорош! На собственного сына руку поднял.

— Надо было поднять на тебя.

— Поздно. Я всегда говорил, что ты глуп. Глуп и несдержан. Бедный мальчишка. Он же икал от рыданий. Ты всегда так вот хреново детей воспитываешь?

— По крайней мере, я их не насилую и не убиваю.

— По крайней мере, — в тон ему отозвался Грей, — у меня хватало мозгов не попадаться.

— Ты ведь был рад этому, а? Что я не сдержался? Ты ему наговорил мерзостей. Специально?

— Я обрисовал Королю ситуацию, — сказал Грей, сняв пальто и с той же аккуратностью закатывая рукава своей безупречно-белой рубашки.

— Ублюдок. Ты сумасшедший ублюдок.

Грей подошел, встал на одно колено и склонился — так, что Драко почувствовал дыхание: липкий, жирный и приторный запах.

— Судя по твоему тону, Малфой, ты еще не очень понял, что произошло. Ты не меня оскорбил, обидел. И даже не Короля, будь он неладен. Ты ударил собственного сына. И ты продолжаешь корчить из себя хрен знает что, хотя дела твои очень… поверь мне — очень плохи.

Драко открыл рот, чтобы огрызнуться — и в следующую секунду кулак обрушился на его скулу, скользнул по ней, оставляя в голове звенящую и пустую боль. Следующий удар — в висок, перед глазами Драко вспыхнули мелкие звездочки.

Грей перехватил его шею, сжал покрепче и ударил в третий раз: в подбородок, зубы клацнули, прокушенный язык тотчас распух, рот заполнился кровью.

Драко, в слепом животном порыве, дернулся из захвата, Грей промахнулся и ударил об пол.

Палач взвыл, потом, в ярости, ударил вновь, рассек кожу на лбу, в глаза Драко потекло что-то темное и очень теплое.

Удар в живот. В пах. Снова в живот. Драко извивался и кричал, или, скорее, мычал, кровь текла изо рта, сочилась из ссадин на лице.

Годрик выпрямился и с хрустом расправил плечи. Драко смотрел одним глазом, второй закрылся, кожа вокруг него была горячей, какой-то чужой, слегка пульсировала.

— Все. Довольно. Хватит, Годрик Грей.

Драко мокро, болезненно захохотал.

Почему его даже не удивило, что эта скотина разговаривает сама с собой?

Грей несильно пнул его по ребрам.

— Стража! В сады плоти. Осторожнее, он… немного не в форме.

Драко подхватили под мышками и поволокли — ноги его болтались, задевая швы и выступы в каменных плитах, голова свисала, отяжелевшая и странно пустая, изо рта тянулись розовые нити слюны.

Коридоры, двери, лестницы — он почти не замечал путь, был доволен уж тем, что больше не бьют. Потом под ногами его, вместо плит, оказались решетки — и он услышал крик, человеческий, разноголосый. Он тек снизу, поднимался, как пар. Бессловесный вой, рыдания, хриплые каркающие звуки, смех, все вперемешку.

Решетки глухо позвякивали, а внизу, под ними, видны были темные пятна квадратных колодцев, и в каждом из них — по маленькому бледному цветку. Множество лиц, глаз, раззявленных ртов.

Остановившись, стражники деловито продели плечи Драко в мягкие кожаные петли. Потом клетка отошла в сторону, тело пленника поднялось на фут — и утратило всякое ощущение тяжести.

Драко отстраненно смотрел, как лица стражников качаются и уплывают чуть вверх, как блестят в тусклом свете их шлемы.

— Сейчас закончим, — пообещал паренек с добродушным, простецким лицом. — Эй! Там! Опускайте!

Где-то заскрипели шестеренки, ударило железом о железо — и Драко попал в темноту, в узкое пространство, длинное, как пенал.

— Подними руки, — крикнули сверху. — Подними, не то петли останутся и руки сгниют первыми.

Ноги коснулись холодной шершавой поверхности. Драко послушался приказа, петли соскользнули и, словно две змеи, метнулись вверх.

Он поднял голову. Решетка встала на место. Видны были подошвы стражников, даже прилипшая к одной из них раздавленная травинка.

Стражники вскоре отошли, и Драко больше не видел ничего, кроме далекого светлого потолка садов плоти.

Ноги распухли на третьи сутки.

Сначала Драко пытался устроиться в своей камере, опираясь плечом на стену, меняя ноги, подгибая их, насколько можно. Но от этих попыток становилось, кажется, только хуже. Тогда он вытянулся, встал на цыпочки, и так провел несколько часов — а потом перестал чувствовать сведенные болью ступни и почти упал.

Его дремота сослужила плохую службу — он очнулся от жжения в коленях, при каждой попытке согнуть их возникала такая острая боль, что Драко закричал.

Его вопли вскоре слились с воплями остальных — симфония страдания, разлитая по десяткам, если не сотням, колодцев.

Два раза в день им бросали еду, в основном, объедки — какие-то надкушенные куски хлеба, раскрошенное, подгнивающее мясо, осклизлые картофелины. Если куски не проваливались под ноги, то есть, при достаточной ловкости пленника, можно было вполне сносно питаться. Разумеется, если исключить запах — но, по счастью, разбитый нос Драко не пропускал ни единого вдоха.

На второй день Драко ел жадно — он надеялся, что это поддержит силы, однако на третий день раскаялся в собственном аппетите.

Тело пленника находилось в таком положении, что нечистоты стекали по ногам к полу. Сток был узок, и, по сути, пленник большую часть времени проводил, стоя по щиколотку в собственных экскрементах.

До него, наконец, дошел весь смысл поэтического названия.

В садах плоти человек превращался в эдакое деревце — замершее вертикально, с лицом, обращенным к свету, наверх, между тем как стопы погружены в нечистоты, в пыль, грязь и слякоть. Можно было поднять руки, но ни сесть, ни лечь — уже нельзя.

По прошествии небольшого времени плоть расцветала. Ноги распухали, покрывались волдырями и язвами. Плечи и локти, от частых соприкосновений с шершавыми стенами, начинали кровоточить. Живот раздувался от плохой пищи, воспалялись десны от недостатка воды, которую два раза в день просто выплескивали через решетки, не заботясь о том, сколько пленник сумеет выпить, и сумеет ли вообще.

В конце концов, человек впадал в состояние даже не животного — а именно что растения. Он жаждал света, воды. Тело его отвыкало от движений, движения причиняли боль, и самым желанным было — замереть, не чувствовать собственных раздутых суставов, забыть о том, как гудит измученная плоть.

Крик был единственным выходом для боли — и крики зрели и срывались с губ, как некие невидимые плоды.

Десять дней эти плоды гнили и распадались под сводами садов плоти, а на одиннадцатый день явились сборщики урожая.

Драко испугался не того, что умирает в зловонной клетке своей, не того, что ноги его уже покрылись синюшными бутонами чирьев и почти ничего не чувствовали, что его грудь и спина изъязвлены — а лишь того, что сын увидит, как он безобразен в своем умирании, как беззащитна и бесполезна плоть отца.

Ему захотелось спрятаться, сжаться в комок, сделаться невидимым. А другая часть его души — та, которой привычно было цепляться за малейшую возможность выжить — рвалась наверх, к мелким быстрым шагам, таким легким, что решетка лишь подрагивала, не звякала.

— Вытащите меня, — взмолился он надтреснутым, мокрым голосом. — Прошу вас, вытащите меня. Я раскаиваюсь, я прошу прощения, я раскаиваюсь…

Скорпиус сел на корточки, руки его свисали между коленок, пальцы, еще не утратившие детской пухлости, небрежно переплелись. Грей наклонился над его плечом.

— Что у него с лицом? Почему это у него один глаз? — с любопытством спросил мальчик.

— Скорпиус! Ваше Светлейшество, мой Король! Прошу вас, вытащите меня!

— Это след от удара, — пояснил Грей, — стражники так гневались на него, что не могли себя сдерживать.

— Его били?

— Я вошел, и он был уже на полу…

— Кто его бил?

Драко заплакал.

— Пожалуйста, пожалуйста, я больше не выдержу, я больше так не могу, — язык его заплетался, как у пьяного.

Грей пожал плечами:

— Если Королю угодно, я выясню имена. Когда я пришел за ним, он был уже в кровоподтеках.

От этой лжи Драко зашелся рыданием столь горьким и так пронзительно завыл — без слов, без злобы, только в отчаянии — что Скорпиус наклонил голову к плечу и осторожно спросил:

— Папа? Что с тобой, папа?

Драко запрокинул лицо, слезы текли ему в горло.

— Прости меня! Я клянусь, я никогда больше…

— Если кто-то увидит, что он избит, то людям может не понравиться, — сказал Скорпиус после задумчивой паузы. — Они решат, что я просто мстил ему, ответил ударом на удар. Посланцы богов так не поступают, верно?

Грей почесал переносицу.

— Вероятно, мой Король прав. Мудрость его воистину велика. Но что нам теперь делать?

— Мы могли бы вытащить его наверх и привести в порядок.

— Как прикажете, Ваше Светлейшество, — Грей с почтением, но не теряя достоинства, кивнул.

Открылась решетка, вниз сбросили две петли, и тело Драко повторило короткий путь по тропинке садов плоти. Его подняли к свету, накинули на плечи покрывало, тонкое, нежно-гладкое, но от прикосновений к ободранной коже он плакал, как ребенок — взахлеб, не сдерживаясь. Или, быть может, он плакал от благодарности, от воскресшей надежды.

Или просто от облегчения и любви. В те минуты он так любил своего сына, что почти позабыл, по чьей воле оказался здесь десятью днями раньше.

Идти он не мог, даже на месте не смог бы устоять, и стражник взял его на руки и понес — над криками других несчастных, в какое-то теплое, мягкое облако впереди, облако-покой, облако-рай.

Так Драко мнилось, а затем его осторожно опустили на длинный чистый стол с мраморной плитой вместо столешницы, кто-то бесцеремонно, деловито дотрагивался до его воспаленной кожи, лопались гнойники. Драко лежал, потерявшись в ощущении жуткой и холодной пустоты вокруг. Он задрожал, когда раны смазали чем-то липким и остро пахнущим — полынь, чабрец, что-то еще?

Его перевернули на живот и омыли ягодицы и ноги, вытерли, опять закутали в покрывало, и опять куда-то понесли.

Драко подумал о том, что Гарри будет в ярости, когда узнает об этом жестоком приключении.

И что Гарри будет рад тому, что он выжил, не сошел с ума и не развалился на куски. Как мужественно он все перенес… Драко плыл в этой странной и мальчишеской мечте какое-то время, воображал, как, с холодным смешком, расскажет о садах плоти. Как он менял ноги, чтобы уменьшить нагрузку, как растирал пришедшие в негодность суставы, как научился сдерживать голод и побеждать жажду.

За этими героическими, путанными мыслями он не заметил, что очутился на покрывале. Низкая лежанка была вделана в каменную стену, напротив нее, прямо на полу, стояли сальные свечи, оплывшие, с черными головками фитилей.

Кто-то взял его руку и обернул запястье жестким, ледяным. Драко дернулся, и зазвенела цепь.

Его приковали за руку и лодыжку.

Потом свет стал меркнуть, влажный платок коснулся губ, и, едва Драко проглотил первые капли, голова его совсем отяжелела.

Раны зажили быстро, он начал вставать на второй день, робко тянулся к мискам с едой и водой, потом неуклюже, то и дело запинаясь о цепь, добредал до помойного ведра.

Он решил, что это место — вроде чистилища. Зона искупления? Лазарет?

Некий этап перед окончательным прощением. Да, комнатка была отделена от коридора крепкой решеткой, и обитатель ее сидел на цепи, но к нему относились без всякой жестокости.

Его кормили свежей пищей, ему наливали вдоволь воды, и его постель была чиста. Иногда они счищали с его кожи пот и пыль, мыли его, как моют породистое животное — быстро, проворно, аккуратно и бережно.

Наверное, Скорпиус даже раскаивался в том, как поступил — только ему не хватало храбрости самому себе признаться…

И, дойдя до этой — последней и позорной — точки надежды, Драко обрывал сам себя.

Дальше было темно, пусто и страшно.

В один из похожих друг на друга дней явился Годрик Грей, непривычно возбужденный, с азартным блеском в глазах.

— Пока ты отлеживаешься и ничего не знаешь, мы разгромили этих уродов. Сотни убитых тварей. Наша магия становится сильнее. Клянусь, это достойное зрелище. Мне даже жаль, что ты все пропустил.

Драко отвык от гримасы фальшивой, спокойной радости, каковую каждому было положено носить при дворе.

Должно быть, на лице его проступило нечто, заставившее Годрика плотоядно хихикнуть.

— О, нет. Ты действительно надеялся, что они придут сюда, явятся эдакой толпой монстров и учинят бунт? С твоим приятелем во главе? Забудь, Малфой. Уже не случится. Могло, пока он шароебился в стране Рассвета, но он ушел. Ушел с морским караваном, отплыл, так сказать, восвояси. Ну и скатертью. Трусливое дерьмо. Так что становись снова паинькой. Расслабься и получай удовольствие. Служи Королю.

— Я готов… готов служить… вы только отпустите меня. Сделаю что угодно.

— Как птичка запела. Сады плоти просто идеальное средство воспитания, а? — Грей разрумянился.

Драко уловил легкий запах вина в его дыхании.

Грей, не снимая перчатки, вдруг бесцеремонно схватил его подбородок, повернул лицо к свету.

— Хорошо. Твое лицо почти в идеальном состоянии. Это… очень хорошо.

— Я выздоровел, — с надеждой пролепетал Драко.

— Наверное, — протянул Грей, занятый какой-то своей мыслью. — Наверное, да. Как ноги?

— Отлично. Я могу ходить, и ранки зажили…

— Гм? Хорошо, что сказал. Напомни мне потом.

— Когда?

— Ну… скажем, когда я закончу.

— Я сделаю все, что нужно… что скажете… что прикажете…

Годрик растянул в ухмылке губы, но глаза его стали серьезными.

— Честно? Моя воля — я бы все-таки поработал над твоим лицом.

— Я в порядке, — уверил его Драко.

— Ну, не на мой вкус. Лично мне бы понравилось, — толстый палец, затянутый в кожу, скользнул под верхнюю губу Драко и провел по десне, — вынуть твои зубы. Один за одним. Вытащить их, знаешь, эдак медленно, как занозу тянут. Потом? Я бы поработал с глазами. Вообще-то глаза — штука мало того, что скользкая, еще и жесткая. Да, да! Одному ублюдку я зашивал веки, задел яблоко — и игла чуть не сломалась. Шла прямо со скрипом. «Выткнуть глаз» — прямо поэзия. А попробуй-ка на деле.

Странно, но чем больше Грей говорил, чем тошнотворнее были признания — тем слащавее и нежнее звучал его голос. От сочетания приторного сюсюканья и зловещих описаний у Драко случилось нечто вроде короткого приступа — он задрожал и секунду всерьез опасался, что обмочится.

— Ну ладно, ладно, что ты. Я шучу. Не про глазные яблоки — в этом деле я мастер и о своей работе шуточек не потерплю. Шучу насчет твоего лица. Король приказал оставить его безупречным. Таким, словно ты счастлив принять наказание. И, вообще-то, он прав, паршивец мелкий. Твое лицо должно быть красивым, оно должно вдохновлять, не только запугивать. На дураков можно действовать страхом, на умных — красотой. А на тех, кто посередке, лучше действовать тем и другим. В сочетании. Конечно, важно сочетание. Так сказать, баланс…

Годрик его не бил. И, возможно, поэтому, а может, потому, что был слишком ошеломлен и слишком цеплялся за шизофреническую, раскалывающую личность, надежду (все это ошибка, какая-то ошибка, Король не позволит такому случиться, милость Сомнии велика — и прочее в том же роде), Драко затруднился определить то, что случилось потом.

Насилие? Да, наверное. Нет, это ошибка. Это невозможно.

Мысли его и ощущения кружились по короткому кругу: боль — ослепляющая надежда — унижение — боль.

Все было насухо, наскоро, очень стыдно и очень быстро — Годрик кончил на губы Драко, раскрытые в тихом вопле — и при этом ругался, на чем свет стоит. По преимуществу он проклинал приказы Короля и костерил Драко, который так мало сопротивлялся и так плохо просил.

Драко решил, что у Годрика какая-то проблема на этот счет — пунктик или что еще — что его раздражает невредимость жертвы.

Или возраст. Или то и другое.

— Блядь. Старая блядь, — Грей не выдержал и пнул его в бедро.

Драко упал на бок и заскулил.

— Ты ни хрена не заводишь, мудила. Ты… блядь, все равно что в подушку дрочить.

Грей стряхнул последние капли негустой, странно-прозрачной, как мокрота, спермы, запихнул член в брюки и одернул рубашку.

— Я бы предпочел твоего сынишку, урод. Ты знаешь… ох… что бы я с ним сделал. Ты знаешь, как нам было бы хорошо?

Драко всхлипнул и вытер щеку ладонью.

— А мне приходится пользоваться твоей раздолбанной грязной дырой. Шлюха ебаная…

Грей отвесил Драко крепкий пинок.

— Подбери сопли. Иди на кровать. Срань господня, кого приходится трахать? Мне, первому палачу королевства?! Да уж сразу бы дали овцу или курицу…

Палач застегнул пальто, похрустел пальцами, повертел головой, словно у него затекла шея.

— Ладно, — хмуро проворчал он, — давай к делу, что ли. Чего там с твоими ногами?

Драко мягко, приглушенно хныкнул. Его задница болела, кажется, даже кровоточила немного.

И ему хотелось, чтобы Годрик ушел — оставил его в покое, наедине со всякими целительными мыслями, с тайными расчетами и предположениями, с Поттером, который улыбается так открыто, легко — и, разумеется, который не отплыл за море, в далекую страну вечного Заката, а остался тут, с ним. Рядом. В этой маленькой темной комнате.

Не дождавшись ответа, Грей вздохнул и, зевая, побрел к решетке. Он долго возился с замком, затем что-то лязгнуло, шаги его стали тише — и пропали.

Драко подтянул ноги к груди, осторожно ощупал себя. Он поднес пальцы к лицу и увидел, что они темны от крови.

Тогда он лег, вытянулся на животе, развел ноги и осторожно распрямил колени. Мускулы на животе у него болели, в горле было горячо. Он повернул голову набок и смотрел, как свечи дрожат от легкого дыхания сквозняка.

Вновь раздались шаги, но Драко не повернулся. Он слышал, как возятся с замком и раздраженно распахивают решетку, слышал шумное, недовольное пыхтение Грея.

— Король приказал держать в порядке твое лицо. Это я могу. Он ничего не сказал про ноги.

Драко еще осмысливал загадочную фразу, но боль, пронзившая правое колено, была такой неожиданной, взорвавшей весь мир вокруг, что он даже не закричал — захлебнулся криком.

Потом боль прошла — наверное, его тело отреагировало шоком — потому что Драко сумел соскочить с постели, повернуться лицом к палачу, заметить в его руках странный инструмент — нечто среднее между киркой и молотком. Драко рванулся, и кольцо одной из цепей с треском выскочило из паза.

Он поднял руку, с непривычной легкостью занес ее, цепь, громыхая, ударила Грея по щеке, оставила алую вмятину. Послышался хруст и противный, мокрый звук разорванной плоти, брызнула кровь.

Грей охнул, хрюкнул, толкнул Драко в грудь — и тогда тело его предало, и боль в колене явилась вновь, во всей ослепительной ярости. Драко упал, боль, как тисками, охватила бедро — до самого паха, а потом побежала эдакими ручейками к ступне.

Палач замахнулся и опустил свое зловещее орудие на другое колено Драко — коленная чашечка распласталась под ударом, Драко почувствовал, как кость смещается, все становится вывернутым и неправильным, все — от его крика-стона, до обнажившихся осколков кости на лице Годрика Грея.

— Ты тварь, тварь чертова, ебаный ублюдок, — Грей булькал и шипел, плевался кровью. — Я тебя убью, тварина, слышишь? Я тебя убью, только медленно, блядь, ты сам на тот свет запросишься…

Грей отшвырнул инструмент в угол и потрясенно стер со щеки кровавые ошметки.

— Это ты сделал?! — потребовал он.

Драко вяло застонал.

Первый и единственный поединок с Греем, подумал он не без вязкого, с гнильцой, юмора, первый, единственный, и, кажется, вчистую проигранный.

Драко сбежал. Бежать было некуда, но он нашел внутри себя некое пространство, узкую щелочку между плотно подогнанными мыслями о беспомощности, об отчаянии.

Дорога увела его прочь из камеры, от маслянистого запаха свечного нагара, от медного привкуса во рту и постоянной жажды, от пятен подсыхающей крови. Да, колени его были перебиты, и, даже если бы кто-то вздумал ему помочь — сделать ничего было нельзя, не срослись бы разорванные кусочки сухожилий, сотни осколков, рваные сосуды. Да, он больше не мог идти, только полз, но дорога, которая ему открылась, не требовала от Драко невозможного.

Довольно просто подумать — и вот ты уже ступаешь по ней.

Далеко-далеко. Жили-были. Однажды, в тридевятом царстве.

Однажды, в тридевятом царстве, в Ангрии, жил человек, которому все надоело. Характер у него был трудный, но с годами человек разучился злиться и кипеть, стал обыкновенным хладнокровным мизантропом с нотками самодовольства.

Он уже не надеялся — и не хотел, сказать по правде — исправить себя, а только и делал, что сидел за бухгалтерскими книгами и считал собственные деньги.

Но в одно прекрасное утро, когда, казалось, человеку этому нет никакой нужды выходить из дома и тащиться в город, чтобы уладить мелкие дела в банке — в такое утро, когда и поважнее дела можно было отложить, а банковские — тем более — человек отправился в город. Он натянул свою черную мантию и прихватил любимую трость.

И вот, проходя мимо какой-то пыльной витрины он остановился и с презрением посмотрел в неопрятную полумглу. Сощурился, раздражаясь на солнечный свет, который так и лез к человеку в лицо — ну точно сенбернар, неистово желающий лизнуть в нос.

Там, за стеклом, которое, между прочим, все заросло мерзейшей паутиной, стояла единственная вещь на продажу. Желтоватая глянцевая гармошка складного объектива, неуклюжий треножник, какие-то кнопочки и рукоятки. И вдруг человеку захотелось войти и потрогать их, нажать на одну, на другую, подкрутить колесики, посмотреть на мир вон в то смешное черное оконце.

Он так растерялся от собственных странных желаний, что поспешил вернуться домой, запереться в кабинете, а к вечеру даже принял пару капель желудочной настойки. Человеком он себя считал солидным и достойным. Старая дрянь на треноге никак ему не походила.

А на следующий день он поспешил обратно, к той витрине, и с облегчением увидел, что на товар никто не покусился. Человек вошел, заплатил, сердясь на несуразную цену, забрал конструкцию с собой и опять заперся в кабинете.

Драко не знал, был ли счастлив тот человек именно в тот день, в день покупки. Хотя человеком этим был его собственный отец, он вряд ли с кем делился переживаниями, тем более — по поводу столь странного приобретения.

Сначала его снимки были неумелыми и размытыми, на них плавали какие-то пятнышки, соринки, лица были как у призраков — неясные, дрожащие за пеленой.

Потом Люциус Малфой вошел во вкус, освоился (он выписал, кажется, втайне от всех, несколько зубодробительных руководств по колдографии), и тогда они пришли.

Эти картинки.

По счастливому совпадению, странноватое (для любого из Малфоев, не говоря о старшем) хобби пришлось на ту пору, когда внук Люциуса едва научился ходить. И вот появились сотни забавных сценок, запечатленные не слишком умелым, но любящим художником.

Драко сидит в плетеном кресле, а Скорпиус стоит у него на коленях, личико так и светится сосредоточенной гордостью. И по ним скользят тени от яблоневых ветвей, они оба жмурятся от июльского солнца — отец и сын, оба белоголовые и серьезные.

Когда Драко начал позировать, он боялся даже шевельнуться — Люциуса расстраивало, если очередная колдография выходила размытой, он ворчал, страдал и дулся.

Потом его рука стала тверже, а Драко, Астория и Скорпиус привыкли к фотоаппарату, к его тихому стрекоту.

Скорпиус ковылял по траве к деду. Люциус возился со своей любимой игрушкой, такой смятенно-важный, словно сам вернулся («впал», выплюнула бы бессмертная от собственной ненависти Вальбурга, но кто ее тогда слушал) в детство.

И камера, с тихим жужжанием, снимала: шаги по мягкому газону, неверные, заплетающиеся. И смеющееся лицо, и протянутые в вышину пухленькие ручонки.

И другие руки — тонкую женскую и грубоватую, широкую мужскую ладонь, и мальчик, который повис между ними, и держался за них, как мартышка за лианы.

Или — стыдное, гостям Малфой Мэнор не показывали, изъяли из семейного альбома, и осталось только в ящичке Астории — Драко и Скорпиус, друг напротив друга, с высунутыми языками и сведенными к переносице глазами.

Что же такое! — с досадой воскликнула Нарцисса, но потом долго рассматривала и, как показалось Драко, даже тихо засмеялась.

Да, им нравилось дразнить бедного Люциуса, который, конечно, предпочел бы исключительно парадные портреты в интерьерах вызывающей роскоши.

На одной фотографии Драко, хихикая, давясь смехом, оттопыривал уши позирующему сыну, держался за их кончики, и уши пламенели от притворного гнева. А на следующей уже Скорпиус, хохоча, обнимал его, не забыв приставить к затылку отца свою маленькую руку с выставленными «рожками» пальцами.

Драко с сыном дурачились, корчили рожи, дразнили Асторию, она не выдерживала, сгибалась от хохота пополам. А их старательный, серьезный, как хирург, фотограф все возился за камерой, прикручивал какие-то рукояточки, выдвигал объектив, и его колдографии — пусть не верх искусства, что уж там — со временем стали для Драко и остальных не воспоминаниями или сувенирами, но драгоценностью.

Со временем. И в другом мире. Он вспомнил их все — каждое пятнышко тени, каждую улыбку, слова, которые произносились неслышно, их можно было угадать лишь по движениям губ.

Нежные переходы цвета, карамельно-желтый налет на старой бумаге. Он вспоминал и перебирал в памяти, любуясь, смеясь — белые рубашки, белые скатерти, шляпки с цветами, старомодную помаду Нарциссы, тщательный макияж миссис Гринграсс, седые виски мистера Гринграсса.

И то, как его сын кормил раскрошенной булкой щегла, случайно слетевшего к накрытому под деревьями столу, как Скорпиус, балуясь, посадил себе на голову какого-то приблудного ежонка, а тот, прямо на фотографии, скатился ему за шиворот. На другой картинке Скорпиус напялил на голову салатницу, а Драко умудрился сохранить величественное лицо. Вот они сидят там, в саду: Астория, в шляпке с легкой вуалью, Драко — прямая спина, галстук, запонки с изумрудами, и Скорпиус — на голове белоснежная салатница из веджвудской коллекции.

Скорпиусу исполнилось девять лет, и увлечение Люциуса стало спадать. Ему стало трудно сгибаться к камере, проводить так целые часы.

Фотографии в альбомах появлялись реже, не было уже тех безумных серий, толстых стопок, раскладывая которые можно было просмотреть целый фильм о безумном (слегка) и богатом (безусловно, все еще) семействе волшебников.

Но то, что Люциус сделал, оставило в душе Драко какой-то счастливый, светлый след, подобный лучу, что тянется сквозь осенний туман.

Иногда Драко думал: это — самое лучшее, что Люциус Малфой вообще, за всю жизнь, сделал. Люциус был увлечен эгоистично, конечно, на похвалы бурчал что-то невнятное, на редкую критику обижался всерьез, мучительно. И никому не собирался посвящать труды свои — но так уж вышло, что посвятил троим. Маленькой кучке счастливых, запертых в своем — неосознанном, оттого и более остром — счастье, людей.

Пока Драко бродил, погружаясь в полубезумие, по движущимся картинкам из прошлого, жадно перебирая в памяти и восстанавливая детали, он не чувствовал ни печали, ни горечи. Он радовался той, далекой, радостью, и жил теми, ушедшими, мгновениями.

Это был так утешительно, что он почти не замечал того, что творилось на Сомнии. В той ее части даже, которая ему была отделена, и которая, по чести сказать, не так уж была велика.

Если Годрик насиловал его, Драко просто сбегал к очередной трудной загадке — к какой-нибудь фотографии, обстоятельств появления которой он не мог припомнить с точностью.

Должно быть, он выглядел странно в те дни. Отрешенная, мечтательная улыбка на сухих губах, полуприкрытые, как будто в постоянной попытке разглядеть далекое, веки. Он ползал по камере, наощупь отыскивая куски еды, лакал воду, опустив голову в миску, как собака, справлял нужду, забирался, подтягиваясь на руках, на лежанку — и лежал, тихий, умиротворенный.

— Окончательно свихнулся, — сказал Годрик в один из таких, полных мечтательного путешествия, дней. — Ты сорвался с катушек, Малфой.

Драко решил обидеться и не отвечать.

— Может быть, он прав, и нам надо поспешить, — Годрик подобрал с пола цепь и аккуратно свернул ее в кольца, — хотя я, к примеру, рассчитывал, что ты дольше продержишься. Теперь ты совсем никуда не годишься.

Из забытья его вывел стук шагов — не привычный, годриковский, чуть шаркающий, а чеканный и быстрый, в лад. Двое стражей остались у решетки, двое вошли и бесцеремонно подняли пленника с лежанки. Покрывало под ним пропиталось кровью, она засохла и неприятно царапала спину и голый зад.

— Как же его доставить? — спросил молодой, глуховатый, как бывает у многих деревенских, голос. — Опять нести на руках?

— А хоть бы и на руках, — Годрик Грей засмеялся. — Отдайте последние почести отцу-тени.

— Снимайте кандалы, ребята, — скомандовал деревенщина.

Руку и лодыжку Драко освободили. Грей, после паузы, пробурчал:

— Ладно, я сам. Дело важное. Нехорошо таскаться с ним, как с мешком картошки.

Его руки подхватили Драко и подняли, Драко задрожал от прикосновений — Грей держал его легко, без усилия, и даже как будто с нежностью.

Драко совершил путешествие обратно — по коридорам четвертого павильона, мимо камер, пустых комнат, отрубленных и высушенных человеческих голов, мимо каких-то ведер с красной жидкостью, жутковатого вида распорок и железных стульев.

Обратно, наверх, к сладкому запаху цветов, который пропитывал дворцовые покои.

От яркого света Драко зажмурился и сжался в комок.

— Тихо, тихо. Привыкнешь скоро.

— Спасибо, — пробормотал Драко, все еще не веря в освобождение.

— Потом спасибо скажешь. Не мне — Королю.

— Господин Грей, — вдруг влез деревенщина, — а нам-то что делать? Внизу, там, на площади, говорят…

— Со мной.

— Но, господин Грей!

— Я сказал, со мной. Все четверо.

— Там народ волнуется.

— Правильно волнуется. Не каждый день…

— Плохо там все, господин Грей, — с отчаянием бухнули в ответ.

— Будет хорошо.

— Госпожа Милана утром не смогла уехать. На дороге какие-то разбойники, по слухам, мародерствуют в Цветочном… вышли на большую дорогу.

— Что они с ней сделали?

— Да ничего, вернулась.

— Вот и остальные пусть сидят тихо. Пока не закончу, я им ничем помочь не смогу.

— Но дело государственной!..

— Трикси, дружочек, ты, видно, хочешь на чьем-то месте побыть, а? На чьем, интересно? На моем? Или на месте вот его, к примеру?

Все замолчали.

Драко понял, что «его место» по каким-то причинам вновь показалось солдатам незавидным. Он слегка заволновался, когда его внесли в тронный зал, но при виде грустного, истонченного личика сына о своем эгоистичном волнении позабыл.

— Положите сюда, — сказал король тусклым голоском.

Грей опустил Драко на пол у ступеней перед троном, отвел с его лица спутанные волосы.

— Он в крови, — заметил мальчик. — Опять? Кто распускал руки?

— Никто. Это старая кровь.

— Идти может?

— Я сделал ему операцию, — с неуместным, лукавым смешком сказал Грей. — Для предотвращения побега.

— Не важно, — Скорпиус казался бледным и растерянным, словно ему трудно было собраться с мыслями. — Пусть так.

— К тому же, осмелюсь напомнить, как часть ритуала…

— Да, да, — мальчик нетерпеливо тряхнул головой, и две короны забавно съехали ему на брови. Он поправил их безотчетным и смешным жестом.

— Скорпиус, ты прощаешь меня? — решился Драко, смелея, но вышло хрипло и тихо.

— Я простил тебя, папа, — выговорил Скорпиус без выражения.

— Ты меня отпустил, — Драко засмеялся. — Я знал, что мое наказание кончилось, что оно только…

— Еще нет. Немного осталось. Ты должен будешь потерпеть.

Драко захныкал от обиды. Сквозь мутные, горькие слезы он видел, как лицо его сына дробится и плывет.

Грей быстро опустился на одно колено, толкнул Драко в плечо, перевернув на живот.

— Он не станет вырываться? — с тревогой спросил Скорпиус.

— Он чокнулся, — буркнул Грей раздраженно. — Что, не видно? Начинай уже, что тянуть. Дел на сегодня полно.

— Как смеешь ты говорить с Королем… — потрясенно начал мальчик.

Драко, сопя, слушал их перебранку. Пол под его телом нагрелся, стал мокрым от пота.

— Да так уж и смею! Чем быстрее кончим, тем лучше для всех. Этих, внизу, больше ничем не запугать. Кончина любимого папочки подействует, я надеюсь…

Скорпиус несколько секунд оскорбленно молчал.

Потом, певучим и странно низким голосом, начал:

— Именем Рассвета, пусть это тело покинет грязная душа и отправится в вечное странствие по темному лабиринту. Именем Рассвета, пусть отвергнутые боги заберут его в холодные земли. Пусть он не вернется. Именем Королевского камня, его светом спасенный, я приговариваю…

Драко закричал. Нож рассекал кожу на его спине, оставляя полосы длинной и мокрой боли. Ему казалось, он вытекает из собственного тела, он весь стал кровью, ее было много — он почти купался в ней, а нож все скользил и скользил, оставляя правильные следы.

Восьмиугольник, четыре луча с полукружьями на концах.

Скорпиус запнулся и замолчал.

Грей выругался.

— Ну? Что там дальше?

— При… говариваю… его… я… Папа!

Мальчик вскочил, наверное: простучали быстрые шаги.

— Папа! Папа, они тебя убьют, они по-настоящему убивают, — заорал он, голосок его, и без того мокрый и тонкий от слез, срывался, становился все слабее, переходил в какой-то писк.

Наступила тишина. Внизу, за воротами, у ступеней Золотого Дворца, глухо ворочалась толпа. Не было слышно приветственных криков, но ощущалось присутствие тысяч людей — молчаливое и потрясенное.

— Заканчивай, — попросил Грей спокойно. — Ты видишь, как он мучается? И все из-за тебя.

Драко соскальзывал в обморок и выныривал из него — пока Скорпиус договаривал, голосом неживым, ровным, каждое слово как будто отдельно от других и не ведает, с чем рядом произносится. Так говорят автоматы, големы, которым кто-то из злого умысла вложил в рот табличку с заклинанием.

— Золотом Рассвета и Пресветлого Града я запечатываю его душу и отпускаю его, пусть он уходит по темной дороге: да будет воля моя и Камня.

Грей подхватил Драко под мышками, под коленями, поднял и понес из зала.

Толпа повернулась к площадке, открытой всем ветрам. Головы их, с запрокинутыми лицами, похожи были на цветы подсолнечника, следящие за солнечным светом.

В жарком воздухе стлался жирный, мягкий дым. Драко увидел черный сосуд, поставленный на жаровню, раскаленную докрасна. Стражники встали с двух сторон у маленького постамента, Грей положил на него Драко.

Морской ветер прошелся по коже приговоренного, краткий миг прохлады показался таким приятным, хотелось, чтобы он длился и длился. Спина Драко кровоточила, ног он давно не чувствовал, но ему вдруг показалось, что он, вообще-то, по-настоящему, счастливо, жив. Это было пьянящее, знакомое чувство: вопреки всему и благодаря всему.

В рот ему что-то втолкнули — жесткое, растянувшее губы, оцарапавшее десну. Драко замычал возмущенно, а потом над его лицом появилось, заслоняя небо, красное, как кирпич, обожженное не то солнцем, не то жаром углей, лицо Грея.

— Вот и все, — сказал Годрик, загадочно ухмыльнувшись. — Держись там. Будь умницей, Малфой. Держись.

И с этой напутственной речью Грей опрокинул маленький ковш, полный до краев густой золотой похлебкой.

Последнее, что Драко Малфой почувствовал, был огонь. Он стекал по горлу, превращался в нечто холодное, стыл и останавливался, и Драко, оторопев, подумал:

Горячо.

Слишком горячо.

Очень горько.

Он скользнул было в свои спасительные сумасшедшие воспоминания — но его отбросило дальше, прямо в прохладную траву с фотографий, что-то толкало в грудь, мешало дышать.

Он глотнул воздух — и остановился.

Он мог дышать, рот его больше не был растянут металлическими распорками, запястья больше никто не сжимал. Он смотрел, как Грей льет расплавленное золото в горло другому человеку — голому, в крови, с изможденным, в ярких пятнах ожогах, лицом.

Обожженные губы застыли, принимая угощение, кадык на длинной шее замер, грязные волосы болтались, как бахрома, над розовым мрамором постамента.

Где же ты?

Где ты?

Драко огляделся.

Я умер?

Я — умер?

Драко поднял руку к лицу и увидел, что она прозрачная.

Он смотрел сквозь нее, как сквозь чистое стекло.

Он еще топтался вокруг собственного мертвого тела, взглядывая на него то и дело — с суетливым страхом, с каким-то детским омерзением. А толпа внизу глухо ворчала, набухала гневом, воплем. Она всколыхнулась, и пошли волны беспокойства. Кто-то побежал было вверх по ступеням — этих смельчаков отбросили стражники.

По боковой улице двигался маленький отряд.

Они врезались в толпу, принялись прокладывать себе дорогу, отшвыривая со своего пути истерично вопивших женщин, недовольных мужчин. Поднялись к дворцу, завязалась короткая, невыразительная схватка.

Еще один ручеек влился в толпу из другого проулка — в нем мелькали темно-серые, голые тела, и вдруг люди начали взлетать, и Драко увидел, что взлетают не люди вовсе, а оборотни. Они накидывались на стражников, сбивали их с ног. Какие-то оборванные, обозленные мужчины с разбойничьими лицами поднимали пики, самодельные булавы, кирки, обломки кирпичей и били солдат. Повсюду слышался низкий, без слов, крик, зеваки в панике разбегались.

Навстречу им двигались те, кому, очевидно, терять было нечего. Ср звоном лопались витрины, на мостовую сыпались драгоценности, летели дорогие тряпки, на них набрасывались со всех сторон, раздирали в пух и прах бархат и кружево. Кто-то выл, зажимая разбитый нос, а кто-то полз по светлым камням, оставляя за собой жирные алые следы. Женщины прикрывали детей телами, и на спины их сыпались удары, проклятия. Некоторые мужчины пытались помочь слабым, а другие лезли сквозь толпу, вперед, по упавшим телам.

Маленький круговорот у нижней ступеньки вдруг развернулся, словно кто-то размотал невидимое веретено, и нападающие кинулись врассыпную. Разбежавшись в стороны, они принялись взбираться наверх, издали, сверху похожие на тараканов, штурмующих сахарную голову. Тактика оказалась успешна — стражники рассредоточились, выставленное поверху оцепление постепенно рвалось — тут и там золотые бусины шлемов исчезали в кишащей темной массе.

— Прочь, — крикнул вдруг Скорпиус таким напуганным, звонким и отчаянным голосом, что Драко круто повернулся. Он увидел, как в тронном зале появляются какие-то длинные, плоскоголовые тени. Дверь захлопнулась, подбежал к трону.

— Держите оборону! Если сюда ворвутся, им всем конец, — рявкнул Гарри, а Драко даже не успел как следует обрадоваться его возвращению.

Он оторопело смотрел, как Поттер широкими шагами идет к Скорпиусу.

— Где он? Мы должны уходить, мальчик. Делай, что я скажу…

— Не трогай меня!

— Нет времени. Совсем нет. Мои продержат зал закрытым, и мы уйдем через внутренние покои, но сюда ломятся настоящие уроды, поверь. Дело плохо. Где твой отец?

Скорпиус недоверчиво сморщил нос.

— Ты еще не слышал?..

— Ходят слухи, вы вновь повздорили, — неохотно сказал Гарри. — Он был в тюрьме… Нечего сказать, любящий сынишка. Но сегодня его должны отпустить?

Скорпиус сделал шаг назад и споткнулся о ступеньку.

— Сегодня? — глупо переспросил он.

— Да, да… послушай. Ты мне не нравишься, ты сделал много такого… за что сейчас вон там, внизу, каждый — ты слышишь, каждый! — готов своими руками тебя разорвать. Но…

Гарри замолчал и медленно повернулся.

В полосе света, которую обрамляла, пыталась сжать до щели, узкая арка, он увидел синее небо, нежно-кремовые плиты балкона. Угли в жаровне остывали. Котелок с золотом лежал, перевернутый, и металл, остывая, превратился в натеки и толстые лужицы. Они блестели под яркими лучами, вызывающе, кичливо. Капли крови темнели на полу, а вокруг постамента они превратились в багряный плащ, обрамляющий бледное, жалкое тело.

Ступая твердо, с непроницаемым лицом, Гарри прошел по дорожке из крови, остановился в шаге от трупа и в полушаге — от Драко.

Драко мог почувствовать запах пота с его кожи, запах вымытых золой волос, выдубленной морским ветром куртки, дорожной пыли, далекого и тяжелого путешествия.

— Драко?..

Гарри моргал, щурился. Свет бил в стеклышки очков, выбивая из них эдакие золотые монетки — слепые кругляшки. Губы у Гарри сжались в нить и побелели.

— Я здесь, — тотчас отозвался Драко, но не услышал собственного голоса. Голос его стал так же прозрачен, как рука, и так же, как все остальное — все тело, вся боль — остался где-то там, за порогом, который Драко столь пугающе незаметно перешагнул.

— Драко, что они…

Гарри прыгнул вперед, перевернул тело, скатившееся под собственной тяжестью на бок, увидел сожженную кожу на губах, почерневший зев, потеки золота в уголках рта. Золото проело в коже глубокие канавки. Шея у трупа вздулась, точно он поперхнулся чем-то вроде целого апельсина, глаза почти вылезли из орбит.

Очень бережно Гарри вытянул изо рта распорку, отшвырнул ее, потом положил ладонь на веки покойника и провел ею вниз.

Драко было так жаль Поттера, что он подвинулся ближе и, боясь потревожить и одновременно боясь, что Поттер не заметит, положил свою — невесомую — руку ему на плечо. Гарри мелко дрожал.

— Что они с тобой сделали? За что? Почему?

Гарри обнял труп за шею и прижался лицом к мокрым, спутанным волосам надо лбом.

Потом он медленно отпустил его, и тело распласталось у ног, податливое, как будто бескостное. Гарри снял куртку и накинул, прикрыв бедра и изуродованные колени казненного.

Звякнул металл. Гарри пошел вперед, глядя совершенно невидящими глазами, они выцвели, зрачки сузились в точки, маленькие и злые, будто игольные проколы.

Он занес меч — Драко показалось, что меч этот старый и дрянной, кое-как выкованный, возможно, подобранный где-то по пути к дворцу. Он был в зазубринах, металл потемнел, вытравленные на рукояти узоры почти стерлись.

Скорпиус, вскрикнув каким-то потрясенным, ужасным криком, побежал к палачу. Грей остановился, прижал мальчика к себе в театральном, даже пародийном жесте доброго защитника.

Потом его рука совершила плавное, невидное почти, движение, распахнулись полы пальто, и в ладони у Грея оказалось оружие.

Он прижал клинок к горлу Скорпиуса, другой рукой перехватил мальчика поперек груди и так попятился к дальней двери. Он не сводил глаз с Гарри.

— Не походи. Я зарежу мальчишку. Не веришь мне, полудурок? Думаешь, пацан бессмертный? Это меч Луча!

Гарри шел на него, бесстрастно и не опуская своего оружия.

— Нет, Грей. Вот это — меч Луча.

Грей издал тихий визг, дернул руку к себе, и клинок его распался, оставив в пальцах у палача бесполезную рукоять. По коже Скорпиуса, там, где ее коснулась подделка, бежали струйки золотого света.

Он вывернулся, вонзил острые зубы в мясистую кисть, распластанную по его груди, Годрик потрясенно, совсем как волк, тявкнул.

Скорпиус развернулся всем корпусом, крутанулся на пятках и толкнул Грея в живот. Руки его покрылись пленкой желтой и красной, будто появились из ниоткуда вдруг шелковые перчатки. От кончиков пальцев потянулись золотые нити, они извивались и скользили между палачом и Королем.

Потом, будто найдя жертву, они обвили могучую шею Годрика, облепили его лицо — и палач вспыхнул. Горели его волосы, оставляя едкий запах, горела кожа — пламя расползалось по ней, подобно тому, как течет оно поверх лужицы нефти.

Воздух раскалился и задрожал. Годрик орал, запрокидываясь в судороге, колотил себя по бокам, его пальто вскоре занялось, изо рта текли струйки сизого дыма — он был как тлеющая и вот-вот готовая излить пламя, головешка.

Скорпиус отошел на шаг, победно ухмыляясь. Он был, при всем том, только мальчик — как бы камень не старался обратить его в настоящего Короля, неустрашимого, жестокого и сильного. Этот мальчик, от которого осталось немного, но то, что осталось, было таким… откровенно мальчишеским, разглядывал дело рук своих, позабыв обо всем остальном.

Гарри прыгнул на него, схватил за шиворот, повернул лицом к двери, вокруг которой беспокойно, но молча, скользили оборотни.

Рука, сжимавшая меч, сделала короткое движение — так снимают кожуру со спелого плода. Гарри провел мечом по шее Скорпиуса, и в этот момент Драко не был ни в чем уверен — не был уверен, что Гарри понимает, кого казнит. Казнил ли он мальчика, обрекшего отца на страшную и долгую смерть? Или бездушную, упрямую силу, которая мальчика этого уничтожила?

Драко видел, что Гарри в полном смятении, что его чувства не подвластны контролю разума.

Чувством, которое все подчинило, была печаль: ноющая пустота, безразличное ко всему одиночество.

Секунду длилось страшное зрелище — распахнутый под подбородком порез, красная ухмылка от уха до уха. Может быть, даже меньше секунды, но Драко запомнил эту — двойную — улыбку собственного сына навсегда.

Затем тело в руках Гарри начало терять очертания, одежда на нем съежилась и упала, как сдутые винные мехи, кожа почернела и лопнула, и разлетелись во все стороны ошметки сажи. Они испачкали лицо Гарри, его ладони, рубашку. Кружились по залу, словно жирный пепел, липли к драгоценной мозаике, начищенному полу, к золотому трону и драгоценностям в нем.

Дверь под ударами нападавших поддалась, в проломе появились чьи-то слепые, жадные руки. Оборотни отскочили, потом бросились в стороны.

В зал втекла быстрая, расторопная, но при том изрядно растерянная, толпа.

Гарри стоял, не шевелясь, рассматривая свои перепачканные руки, меч, мгновение назад вонзившийся в шею ребенка и груду одежонок у себя под ногами.

— Где король? Где эта сволочь, Грей? Где все? — гудели в толпе. — Пусть выходят, пусть смотрят нам в глаза! Пусть ответят за все! Палач! Недоносок! Ублюдок!

И вдруг единственное слово поднялось над ними, и, наливаясь злобой, зазвенело по всему дворцу:

— Отцеубийца! Отцеубийца! Отцеубийца!

Пока они скандировали, разгоряченные собственным, как им казалось, справедливым и чистым гневом, кто-то, расталкивая толпу, пробрался к трону.

Чуть позади двигалась высоченная фигура, закутанная в темную ткань, как мумия — видны были только светлые глаза на погруженном в тень лице.

— Пора, — Малоун подошел к Гарри. Где он растерял всю свою почтительность и пугливую, нарочитую вежливость? Малоун стоял с прямой спиной, лицо его было неподвижным и мертвым, и Драко запоздало понял.

Понял и Гарри.

— Ты?! — спросил он. — Это ты передал мне меч?

— Неважно, — нетерпеливо сказал старик. — Я желал, чтобы ты оплакал Маргариту.

— Но как… откуда ты… Ты и есть его шпион? Шпион короля Ночи? Но твоя… дочь…

Малоун нахмурился.

— Дочери у меня никогда не было. Эта… девочка. Я подобрал ее на границе миров Ночи и Утра. Она едва не погибла. Я ее спас. Но я любил ее, не хотел расставаться, из-за нее я пришел сюда и стал жить, как поедающий смертное вещество. Стал подобен им, принял облик смертного, никогда его не менял. Теперь Маргарита оплакана черными слезами. Все кончено. Уходи.

— Мне… идти некуда. Я не знаю, куда идти, — твердо и печально сказал Гарри. — Драко Малфой мертв. Я не знаю, куда идти, — повторил он почти с детским недоумением.

И вновь Драко захотелось дотронуться до его плеча, до щеки — сделать хоть что-нибудь, чтобы унять чужую печаль. Как ни велика была в тот момент печаль его собственная, он все еще был рядом с Гарри — и вместе с Гарри. И, если бы задумался, то обнаружил бы, что винит в смерти мальчика себя — в той же мере, как винит в ней Гарри.

— Подними то, что осталось. Унеси его далеко, так далеко, где никому не найти. Неси к тайной двери и там оставь, а сам уходи, не оглядываясь. Этому краю больше не нужны короли. Они запятнали себя навечно, навсегда. Малоун желал, чтобы они ушли, и они уходят сегодня. Подними, — старик-оборотень показал на какой-то предмет у ног Гарри.

Гарри наклонился и поднял из кучки сажи золотой самородок.

— Это и есть королевский…

— Тихо. Иди, пока они спорят, кому первому грабить казну и ломать из трона бриллианты.

— Но я не знаю пути.

Тогда, молча и мягко, выступило вперед существо в темном, откинуло с головы слои пыльной ткани.

Демон в рогатой тиаре, улыбаясь, как ребенок, кивнул Гарри и поманил его маленькой тощей рукой.

И вот они сошли по ступеням Золотого Дворца — Драко обернулся в последний раз, его взгляд скользнул по синим теням и белому камню, по ажурным подвесным мостам, по золотым флагам.

Где-то там, в комнатах, сейчас бушевала чернь, оборотни рыскали в поисках свежей пищи, люди в садах плоти кричали, чувствуя близость спасения, слуги в панике удирали по тайным проходам, узким лесенкам. Жгли книги, топтали, рвали дорогие ткани, ломали шкафы и кресла, тайную библиотеку обратили в прах и пепел.

Бассейны водяного павильона наполнились алым, кровь бежала по узким канавкам. Там и тут валялись тела, отрубленные руки и головы, золотые шлемы с глубокими вмятинами. Солдаты короля, все отряды, стянутые Годриком для обороны дворца, утратили магию, дарованную силой Камня. Солдаты и стражники бились на равных с толпой, состоящей из обозленных бандитов, нищих моряков, бедняков с далеких окраин.

Очень скоро дворцу придет конец. Будет новое начало, Драко не сомневался. Он поверил мгновенно, как уверовал час назад в пророчества Эана.

Будут новые флаги, новые короли, новые лица под тенистыми сводами садов. Возможно, Малоун жаждал стереть дворец с лица земли, но это было так невозможно, как отменить утро или рассвет.

Сомния жила равновесием, крепко стояла лишь пока каждая из четырех частей была жива. Попытайся уничтожить какую-то из них — и все окончится кровью, жестокой бойней.

Хотя Драко утратил большую часть ощущений, утратил и тело как таковое, но вырезанный на спине его узор ни на миг не забывался: в идеально ровных линиях застыла сама суть случившегося.

Гарри нес его тело на руках, закутанное в тряпки, упавшие с плеча рогатого демона. Когда прошли наводненную криками и звоном оружия улицу, Гарри остановился и привалился плечом к стене.

— Погоди, — попросил он, — дай мне немного времени.

Демон в рогатой тиаре замер рядом с ним. Драко видел, как шевелятся его длинные узкие ноздри, как они ловят запахи паленой кожи, дыма, теплой требухи. Он повернулся к Гарри и показал на тело.

— Нет. Я забираю его с собой. Мы пришли вдвоем, вдвоем и уходим.

Прозрачные глаза смотрели, не мигая.

— Я сказал, пойду только с ним.

Тогда седьмой бог протянул свои лапки, кивнул. Гарри отдал свою ношу.

Драко с отвращением заметил, как болтались покрытые коркой подсохшей крови ноги, перехваченные под коленями. Голова его была запрокинута, изуродованное ожогами лицо с проплавленной шутовской улыбкой походило на смеющуюся маску.

Седьмой бог держал аккуратно, легко, и Драко вспомнил далекий сон, себя на руках у того, чьи глаза смотрели с высоты. Если бы он не был мертв, то, наверное, подняв голову, опять увидел бы те же глаза высоко над собой.

Двигаясь запутанными улочками, где обыватели попрятались в домах, а мародеры скользили из тени в тень, трое путешественников спустились к морю. Короткий проход вывел к береговым трущобам. Грязные дома покосились в песке, белье попадало с веревок: подобно большим лепесткам облетевшего цветка, белели в грязи чьи-то рваные простыни и рубашки.

Гарри зашагал к кораблю, вставшему на причал у старого, в трещинах, пирса. Демон остановился и коротко мотнул головой: нет.

Тогда Гарри, хмурясь, повернул, оглядел из-под ладони ряд утлых лодочек, приткнувшихся прямо в полосе прибоя. Он подбежал к одной из них, к самой большой и с голой единственной мачтой, толкнул ее нетерпеливо. Демон ступил в нее, и лодка даже не качнулась, словно и мертвое тело, и сам рогатый странник, были невесомы.

Драко последовал за ними. Гарри разрубил канат, потом подумал секунду. Он тупо смотрел на меч, причинивший столько несчастий.

Поднял руку и разжал пальцы. Меч упал в море, его накрыло волной. Он блестел под слоем зеленоватой воды, а затем быстро, будто бы придавленный тяжестью, ушел в темно-рыжий ил. Волна над ним покатилась к берегу, лизнула песок и вернулась, чистая и тихая, как прежде.

Демон одобрительно, уголками своих маленьких губ, улыбнулся. Гарри бежал рядом с лодкой, пока вода не дошла ему до бедер. Тогда он легко подтянулся и вскочил, перепрыгнул скамью и сел на весла.

Город удалялся медленно и величаво. Прощались с путниками красные пластины крыш и золоченые купола, сахарные головы башен, купы деревьев в ухоженных садах и заросли морского овса в дюнах, акварельно-нежные стены богатых домов и коричневые трухлявые нагромождения хижин.

Море сверкало, переливаясь зеленым и серебряным, скользили вдоль бортов лодочки большие рыбины и мелкие рыбки — синие, красные, черные, желтые. Проплывали, танцуя, прозрачные медузы. Чайки кричали в высоте.

Мир был прекрасно, чудно устроен. Драко думал об этом отстраненно и лениво, наслаждаясь плавным ходом, тихим плеском воды вокруг весел. Наслаждался и тем, как легко ему было теперь. Боль ушла, не оставила на нем следов, даже тело в руках у демона он больше не воспринимал своим — и дивился лишь тому, как, оказывается, уродлив любой человек после смерти. Собственная смерть казалась ему каким-то неясным, далеким приключением, точкой в пути, ничего не прервавшей, ни на что не влиявшей.

В этом сладостном почти-забвении, он даже позабыл о Поттере. А когда опять взглянул на него, Гарри сидел, бросив весла и тупо уставившись в морскую даль перед собой.

Глаза его были сухими, губы слегка подергивались. Он обернулся, точно почувствовал вопросительный взгляд Драко на себе — но увидел только демона и мертвеца в его руках.

Тогда Гарри заплакал. Он плакал неслышно и неровно, вздрагивая, корчась, слезы тихо катились по худым щекам, но не было ни звука. Он наклонился вперед и закрыл лицо ладонями, и так просидел долго, не раскачиваясь, не всхлипывая.

Демон пристально глядел на Гарри, а пальцы его бездумно и нежно перебирали волосы мертвого Драко.

Когда ясно стало, что лодка больше не двинется с места, демон встал, осторожно положил труп на дно лодочки, выпрямился и дернул веревки, державшие парус.

Грязная полоска холста развернулась, затрепетала, налилась воздухом, лодка стала набирать ход.

Вот город превратился в полосу светлого на далеком берегу, вот он в последний раз сверкнул самым высоким из золотых куполов — яркая вспышка сквозь пласты жаркой влаги. И вот Золотой Град пропал из вида.

Лодка шла по морю без берегов, неслась на северо-запад, навстречу тугим и гулким, прохладным водам Мокрых Земель.

Гарри лег рядом с покойником, свернулся кое-как, пристроив длинные ноги под скамьей, закрыл глаза.

Потекли долгие часы бессмысленного путешествия.

Драко сидел на корме и разглядывал морские глубины, таинственную и быструю жизнь, которыми кишела вода. Мелкие жемчужные пузырьки, рыбы самых причудливых форм — похожие то на бабочек, то на птиц, то на каких-то насекомых, темные спинки дельфинов.

Интересно, если бы он был жив, он бы тоже наслаждался даже не видом этой красоты — а самой мыслью о ней? Может быть, и нет. Наверное, нет.

Демон повернулся к нему боком и лукаво скосил глаз.

— Куда мы идем? — спросил Драко, вновь не услышав собственного голоса. Но он знал, что демон в рогатой тиаре слышит.

Тот показал на край горизонта.

— Далеко?

Небо изменило цвет, наступал ровный и ясный вечер, солнце клонилось к западному краю, набрасывая на морскую гладь нечто вроде сияющего невода.

Кое-где виднелись темные крошки островов и скал. В закатном свете все вокруг казалось уютным, желанным — и их обрывистые берега, и непроходимые заросли между базальтовыми обломками, и маленькие оранжевые пляжи.

Лодка шла, покачиваясь, подчиняясь ветру и, может быть, волшебной силе существа в тиаре. Стемнело, но Гарри лежал, не двигаясь, только по слабому движению его груди было заметно, что он еще дышит.

Драко протянул руку, чтобы коснуться — он не боялся, что Поттер заметит, он знал уже, что прикосновения утратили силу и тяжесть живого. Демон предупреждающе качнул головой.

Тогда Драко сел рядом с ним, и стал смотреть, как загораются вечерние звезды. Тьма катилась по небосклону, и звезды, наперекор ей, горели все ярче, собирались в гроздья созвездий. Пролегла от края до края сияющая река — Млечный Путь, и лодка погрузилась в темноту.

Прошла ночь, наступило утро, и Драко, который разучился спать, будучи еще живым, а теперь во сне вовсе не нуждался, встретил рассвет со счастливой улыбкой.

Гарри встал, отряхиваясь, как пес, вытирая заплаканные, красные глаза ладонями.

Труп за ночь окоченел, его лицо стало темнеть, выступили пятна, похожие на синяки, на висках, шее и плечах. Гарри осторожно натянул край тряпичного одеяния на обезображенное лицо.

— Куда мы идем? — повторил он за Драко, разглядывая безмятежного демона.

Тот, совершенно тем же, что накануне, жестом показал на волны и далекий, ровный, синий в утреннем свете, край горизонта.

— Далеко еще?

Драко прикусил губу, чтобы не рассмеяться.

Демон покосился на него, потом перевел взгляд на Гарри.

Он осторожно развел лапки, вытянул губы трубочкой — от старания. Старался объяснить: «немножко» — так дети показывают, разводя пальчики или ладони.

Гарри кивнул, смягчился. Он сел на корме и закрыл глаза.

Драко знал, что его не мучает жажда или голод — о них он совсем позабыл. Знал это и радовался этому.

В новом своем состоянии Драко научился — или никогда не терял этого умения, только на время жизни забыл — совершенно соединять знание и чувство. Чувство же его превратилось в некий сплав из чувств вокруг — так он мог чувствовать Гарри, не читая мыслей, не зная их — но ведая, ощущая, разделяя.

Лодка вдруг пошла тише, скольжение ее прекратилось, словно кто-то из глубины поймал ее и удерживал на месте.

Гарри удивленно перегнулся через борт, опустил руку в воду. Драко увидел, как что-то блестит в ней, и вскоре сообразил — блестели крупинки песка. Белели ракушки, какие-то причудливые морские цветы, колыхались тонкие стебли морской травы.

Лодка села на мель.

Еще несколько ярдов нос ее двигался по инерции, спотыкаясь о песчаные гребни под водой — а потом она остановилась, замерла, увязнув в иле. Парус бойко надувался и пыжился, но помочь не мог.

Рогатый демон живо выпрыгнул, прошел несколько шагов. Он остановился, поджидая Гарри, который возился с трупом, пытаясь взять на руки неподатливое тело. Наконец, Гарри справился, и, с трудом ступая, двинулся за демоном.

Края отмели не было видно: возможно, что он тянулся за горизонт. Солнце поднялось в зенит и палило нещадно: то и дело единственный живой человек в маленькой процессии останавливался, чтобы сморгнуть пот, натекавший в глаза.

Демон сжалился над Гарри и забрал у него мертвеца.

Шаги ускорились, демон как будто спешил, подстегиваемый какой-то явной, светлой радостью. Так спешат к родному дому, к самым близким существам.

Через полчаса этой спешки Гарри замер, как вкопанный. И Драко замер за его плечом, охнув, не в силах поверить взгляду.

Выросла она из пустоты, словно решилась открыться путникам в самый последний миг. Высокая — куда выше всех человеческих строений Сомнии, выше домов в скалах, выше всего, что Драко вообще в своей жизни видел.

Четыре стройных, безупречных колонны держали хрупкие полукруглые своды. Края сводов обломаны были ветрами, разрушились от времени. Ступени на возвышении казались низеньким порогом, хотя их было не меньше десятка. Отмель у порога превратилась в песчаную пустыню, кое-где покрытую лужицами мелкой, чистой воды. Белый камень врезался в своды синего, полуденного неба, тускло поблескивал на ярком солнце.

За ней не было ничего — ни занавеси, ни ворот. Да и не было нужды в них, потому что там, в пустоте, до горизонта, было все — и небо, и море, и свет, бесконечная линия бесконечного повтора.

— Она? — выдохнул Гарри, позабыв о горе и горечи, — это она? Высокая Дверь? Мы пришли?

Демон важно кивнул и поклонился.

Гарри, облизнув губы, сказал:

— Ты войдешь со мной?

Короткое движение головой.

— Останешься?

Жест повторился.

— Тогда как? Как я узнаю путь?

Драко сказал:

— Дурак. Не будет никакого пути. Будет только мгновение.

Но Гарри, разумеется, ничего не услышал.

Демон отдал мертвое тело и отступил. С вежливым кивком он отошел на несколько шагов. Смотрел настороженно, с каким-то затаенным восторгом, и со страхом: так дети показывают родителям свои поделки.

Гарри ступал неуклюже, несколько раз поскользнулся, но удержался. Труп был тяжелый, нести его было неудобно. Края темной ткани падали в песок и намокали, волочились, подобно какому-то зловещему шлейфу.

Когда Гарри дошел до ступеней и медленно поднялся, повернулся. Драко тоже оглянулся.

Седьмой бог стоял, вытянув руку в прощальном, трогательном и смешном жесте.

— Я тоже? — спросил Драко, испугавшись вдруг, что все сделал неправильно.

Демон с улыбкой кивнул.

Тогда Гарри двинулся прямо в проход между центральными колоннами. Камень под его подошвами глотал звуки шагов. Наступила невыносимая, жутковатая тишина, какая бывает, когда сильно закладывает уши.

Гарри сделал последний шаг — лицо его на мгновение покрылось тенью от колонн — а затем море исчезло.

Свет полуденного неба растворился в густой, плотной, гладкой тьме: словно бы капельку молока уронили в чернильницу. Гарри потерянно вскрикнул, Драко попытался нащупать в темноте его руку — и, конечно, потерпел неудачу — что-то поднимало их вверх, тянуло, как тянут занозу из пальца или больной зуб из десны.

Потом они оба почувствовали рывок, гневный и мягкий, и Драко закричал, сопротивляясь, изо всех сил пытаясь остаться рядом с Поттером.

— Держи меня за руку! Пожалуйста, не уходи! Держи меня за руку!..

Гарри потрясенно ахнул, тьма сгустилась и облепила его лицо.

И начала таять, медленно отступать, откатываться куда-то вниз.

Ударило по коленям, локти Гарри уперлись в твердое, жесткое.

Драко вышвырнуло в пыльную и затхлую комнату, он не успел даже испугаться. Он посмотрел себе под ноги. Потом повернулся.

Завеса Мертвых колыхалась, вздыхала и все еще полнилась далеким криком. Держи… ме… ня…а… ру… ку! Звуки гасли, уплывали прочь.

Гарри стоял на коленях и беспомощно тряс головой. Он был в теплой куртке, в джинсах и свитере.

Очки его съехали на кончик носа — те, прежние очки, сломанные когда-то давно, в далекой земле.

Рука его наткнулась на невидимый комок ткани. Гарри потянул мантию, расправил ее, потом раздраженно бросил и поднялся.

В коридоре за дверями запертой комнаты послышались шаги и быстрые, нетрезвые голоса.

Гарри схватил мантию, сунул ее под куртку, выскочил за дверь и захлопнул, потом посмотрел на свои руки. В пальцах левой руки, крепко сжатых, появилась волшебная палочка. Заклятие ударило о замки, они звякнули и замолчали.

Из-за угла вырулили румяные авроры. Толкая друг друга локтями и хихикая, они подошли к Гарри Поттеру.

Драко вжался было в стену, да вскоре сообразил, что нужды в одном из даров смерти — в мантии-невидимке — больше нет.

Он уже принял этот дар.

— Авроры, — вежливо, сухо проговорил Гарри, разглядывая охранников.

— Двадцать минут прошло? О нет. Больше?! — в ужасе тявкнул Шейли.

— Мы только туда и обратно! Вы же сами разрешили! Рождество, — пробасил его товарищ.

Они принялись переминаться с ноги на ногу, распространяя вокруг себя запах вишневой настойки и рождественского кекса.

— А вы нас не выдадите?

Гарри раздраженно, скрывая свое потрясение, мотнул головой и быстро зашагал прочь.

На ходу, растерянно, почти бездумно, он сунул было руку в карман, но сомнийская куртка исчезла.

Вместо золотого самородка осталась лишь горсть серого песка.

Поттер разжал пальцы и с минуту потрясенно смотрел, как песок с робким шорохом падает на его ботинки, на каменный пол.

Когда последняя песчинка упала, Драко очутился в теплой и темной комнатке. Шуршала подарочная бумага, золотая лента еще падала на покрывало, Астория, глотая слезы, еще возилась с коробкой.

Ресницы на неподвижном лице мальчика задрожали и поднялись.

— Мама, — Скорпиус, мелко и близоруко моргая, смотрел на нее, слишком слабый, чтобы пошевелиться, — мам?

Астория выронила коробку. В ней что-то звякнуло и, кажется, разбилось.

— Я видел странный сон, — хрипло, удивленно сказал Скорпиус. — Такой странный!..

Три дня и три ночи Драко таскался следом за Поттером.

Рядом с Поттером — ему нравилось стоять за правым плечом, смотреть поверх него, тогда у него появлялось тревожное, радостное чувство — он словно смотрел глазами Гарри, был его невидимым помощником, частью его, как рука или ладонь.

«Нравилось», разумеется, лишь в практическом смысле. С собственным положением Драко даже не то, что не смирился — не принимал его, как не принимают, не понимают и не следуют правилам игры те, кто никогда не играл в шахматы или покер.

Драко видел счастливый, умиротворенный рождественский ужин в доме, который был ему знаком по снам — и оказался точнехонькой копией. Диванчик у камина, толстый ковер, овальное зеркало.

Румяная индейка, маленькие бифштексы, малиновый соус к пирогу.

Драко видел, что люди вокруг Гарри не понимают его печали, и он видел также, что Гарри сам не понимал ее до конца. Он тер лоб, посреди разговоров вдруг замолкал, терялся, хмыкал невпопад, и, в конце концов, ушел из-за посреди какого-то оживленного спора.

Джейми толкнул брата в плечо.

— Щенок. Ты видел?

— По-моему, дяде Гарри просто нездоровится, — вежливо, вызывающе вежливо сказала Рози. — А на месте некоторых я бы…

— Сбавь обороты, рыжая. Он мой отец.

— Работа, только и всего. Гарри поздно вернулся, — нервно заметила миссис Поттер, но остальные переглядывались с пугливым недоумением.

— Гарри никогда не забывает про рождество, — Молли Уизли затрясла головой. — Никогда! Это семейный праздник, дорогие мои.

— Он и не забыл, — Ал покраснел. — Он вернулся с какого-то задания, я уверен. Это жуткая тайна. Что-нибудь вроде того оборотня, ну, все помнят?

— Заткнись. Оставь отца в покое, — прошипел разозлившийся Джеймс. — И чтобы сегодня я не слышал твоего дудения, щенок! Отцу надо отдохнуть.

— Чего Гарри сейчас надо, так это поспать хорошенько. Он слишком много времени проводил на работе, да еще эти Малфои и их мальчик… Горе, конечно, горе горькое, — Молли поджала губы. — Только чужое горе не переживешь.

Наступила неловкая пауза. Рози взглянула на Лили Луну и быстро опустила глаза к тарелке.

Ал и Джеймс уставились в разные углы столовой.

От елки пахло свежо и мягко, горьковатый запах праздника немного стирал ощущение тоски. Драко тихо вышагнул из празднично украшенной комнаты и поднялся наверх.

Гарри сидел на широкой кровати, разглядывая свои руки. Не было на них ни мозолей от весел, ни крови, ни грязи.

Он вскочил вдруг, вспомнив о чем-то, и почти пробежал вниз. На пороге столовой остановился.

— Я по делу. Быстро вернусь. Работа, — извиняющимся тоном добавил он, перехватив взгляд жены.

Драко сунулся было за ним, на крыльцо, но Поттер аппарировал, и все произошло очень быстро.

Через несколько минут Драко очутился в собственной гостиной, рядом с жарко пылающим камином, и по-прежнему за плечом у Поттера.

Гарри стоял, вытянув шею, слушая голоса наверху. Два голоса: смеющийся, плачущий — женский, и звонкий, легкий — мальчишеский.

Потом Астория появилась, растерянно-счастливая, бархатное платье с нежным, мягким шелестом задевало ступени:

— Гарри? Это ты? В такую ночь! Мерлин и Моргана! Послушай, в такую ночь… а я ждала его. Скорпиус очнулся! Правда, правда: Скорпиус очнулся! Он там, он живой, он наверху, и я… я…

Она заплакала, вытирая слезы детским и беспомощным жестом — распластанной ладошкой с согнутыми пальцами.

Гарри подошел к ней, обнял и терпеливо ждал, когда плач прекратится.

— А Драко куда-то ушел… обещал ненадолго. К ужину… к ужину, я совсем забыла про ужин. Я… была наверху. Разворачивала подарки, хотела показать Скорпиусу, что ему отец подарил… И думала, все думала о чем-то, я даже не помню, о чем.

— Тихо, пожалуйста, ну… не надо, — Гарри наклонился к ее виску. — Тихо, все хорошо. Правда? Он очнулся, он будет здоров.

— Да, да, — Астория подобострастно закивала, — так и будет, увидишь. Где же Драко? Куда он на ночь глядя? Ах, мужчины, ну что же такое…

— Астория. Послушай. Внимательно. Я… скажу сейчас кое-что. Кое-что такое… Ладно. Я приду завтра, все объясню. Послушай сейчас, самое… главное. Драко не будет. Больше не будет.

— Что?..

— Сейчас не будет. Сегодня и… потом. Никогда. Он не придет. Больше не придет.

— Что? — повторила она, словно глухая.

— Драко больше не вернется. Завтра, завтра объясню, не сегодня, — умоляюще сказал Гарри.

Ее мокрые ресницы растерянно хлопали. Глаза остекленели, взгляд застыл на лице аврора Поттера.

И наступило завтра. Долгое, долгое, тусклый зимний день со снегопадом и серым низким небом.

Гарри сидел рядом с Асторией Малфой и рассказывал глухим и невыразительным голосом, рассказывал все — ну… почти все, с какой-то глупой ухмылкой подумал Драко. О далекой стране, о четырех королях. Он рассказал о похищенной и запертой в королевском камне душе, о смерти Драко, о возвращении, о том, как путь был завершен и пройден, как сомкнулись кончики невидимой ленты времени.

Астория дослушала молча, с неестественным спокойствием.

— Драко погиб, чтобы спасти его? — потребовала она вдруг, слегка повернувшись к Гарри.

— Вероятно, что так. Хотя он не мог знать в точности. Он просто… поступил, как считал нужным. Остался с сыном. Если бы не казнь, палач мог устроить в городе черт знает что, перекрыть дороги, и я бы не смог прийти… но Грей был слишком занят тем, чтобы устроить это… эту… сцену. Я опоздал. Прости меня, я виноват во всем. Из-за меня Драко убили.

— И ты в ответ убил его? Похитителя души?

— Я должен был. Иначе не смог бы освободить камень. Когда камень прошел через Высокую Дверь, я думаю… чары разрушились. Об этом знали те, другие существа. Бессмертные. Некоторые из них боги, некоторые были людьми. Но они многое знают. Больше, чем мы.

— Драко погиб, чтобы спасти Скорпиуса, — Астория выпрямилась. — Мне достаточно этого. Мне не нужно ничего больше знать.

Гарри вздохнул.

— Ты сказал, его тело… его нет?

— Я клянусь тебе, я обшарил всю комнату вокруг Завесы. Нет ни следа: ни одежды, что была на нем, ни сумки, ни его волшебной палочки. Последнее, что я помню — как держал на руках мертвеца. Затем я шагнул — и все исчезло. Даже время исчезло, все прожитое там время. Если бы я мог, я нашел бы тело, мы похоронили бы его… Но.

Гарри запнулся. Его сжатые в кулаки пальцы побелели.

— Знаешь, что сказал ему Сириус?..

Астория молча смотрела за окно.

— Что ни у какого пути нет окончания. Что всегда есть дорога. Другая. Какая-то другая.

— Он сейчас там?

— Наверное. Я думаю… я хочу думать…

— Там? — настойчиво и сердито повторила она.

— Там, за Завесой, — с неохотой сказал Гарри. — И я не знаю точно, где. Где-то… в пути. Может быть, он в пути. Или он… там, где все встретятся.

— Ты никому не скажешь, — вдруг ясно и твердо проговорила Астория.

— Что?

— Мы расскажем, что он просто ушел из дома и исчез. Авроры объявили… я не знаю? Розыск. Что-то в этом роде. А потом закрыли дело.

— Да, — Гарри кивнул с облегчением. — Да, верно. Так будет лучше.

На третий день Драко, наконец, увидел своего сына — там, за тонкой пеленой чужого и родного одновременно мира, за стеклом из собственного небытия.

Он был поражен тому, как обыденна и странно тиха оказалась встреча: Скорпиус сидел в постели, прижавшись спиной к подушке, и ел горячую овсянку. Астория сидела рядом с ним, она поставила локоть на колено и подперла подбородок кулаком. На пальце ее тускло сверкало тонкое, простое кольцо. Почему-то оно притягивало взгляд невидимого наблюдателя, как будто в скромном, робком, нечаянном блеске собралась вся нежность, которую Драко чувствовал к этим двоим.

Рука Скорпиуса, по-птичьи тонкая, с ослабевшими мышцами, торчала из ставшего широким рукава синей пижамы. Пальцы его слушались плохо. Он подносил ложку к губам и, хмурясь, дул на овсянку, а Астория улыбалась далекой, бездумной улыбкой.

— Когда он вернется?

Астория вздохнула.

— Может быть, завтра.

— «Может быть»?

— Ешь, пока горячее.

Она отвела с его мокрого лба влажную густую прядь. Скорпиус сморщился.

— Я тебя знаю, мам. Когда ты так говоришь, значит, ты совсем не хочешь говорить правду.

— Не очень хочу.

— Я видел его во сне.

Астория подняла голову, выпрямила спину.

— Что? Что ты видел?

— Какие-то… отрывки… сегодня все как будто в тумане. Вчера я помнил хорошо. Я помню, как он обнимал меня, а потом… я кричал, потому что меня вроде… заперли? В комнате. Но там не было двери. Даже можешь не спрашивать, как это получилось.

— И что же? Где он был?

— Там, за стеной. Наверное. Я не слышал его, но надеялся, что папа не уйдет. С другой стороны, я думал, что его могут поймать и тогда…

— Что тогда?

— Не знаю, мам. Мне казалось, что они могут сделать что-то плохое. Что-то очень, очень плохое. Папа всегда такой, как будто… Мам? Ты так не думаешь?

— Какой же он, зайка?

— Не называй меня «зайкой», пожалуйста, — серьезно и учтиво попросил Скорпиус.

— Да, да. Я забыла, — Астория усмехнулась. — Ты вырос в Великолепного Негодяя. Так что ты хотел сказать?

— Я… я не знаю. Всегда такой, как будто его могут обидеть, сделать ему как-нибудь больно. Когда я был маленький, я хотел вырасти и защищать его от всех.

— И меня, конечно?

— И тебя. Но его — сильнее.

Астория встала и отошла к окну. Она делала вид, что складывает книги и учебники в ровную стопку. Драко увидел, как по бледной щеке покатилась слеза.

— Не обижайся. Я вас обоих защищу. Если надо будет. Но там, во сне, я боялся за него.

— Теперь нечего бояться, — Астория поправила волосы и незаметно вытерла глаза. — Поверь, Скорпиус. Совсем нечего.

— А ты не думаешь, что он просто ушел от нас? Может быть, потому, что я заболел.

— Нет. И никогда…

— А я думаю, — признался Скорпиус тихо. — Ты сказала сама, я стал похожим на труп.

— Я не говорила такого, Скорпиус Гиперион. Я сказала, что ты выглядел спящим. Просто спящим!

— Зато теперь я развалина. Посмотри сюда, — мальчик оттолкнул поднос в сторону и содрал с колен покрывало.

Ноги его лежали на простыне, тонкие и жалкие, вялые, с распухшими коленками.

— Я не могу ходить!

— Доктора говорят, что это совершенно нормально, что все придет в норму очень скоро…

— Но я похож на инвалида.

— Ничуть.

Скорпиус криво усмехнулся:

— Значит, дело не во мне?

Несколько секунд Астория пристально смотрела на свои руки. Потом подняла подбородок, быстро повернулась к сыну.

— Нет. И ты ни в чем не виноват. А если и был непослушным или несносным — твой отец простил тебя. И простит еще много раз, будет всегда прощать. И я буду.

Скорпиус смотрел ей в лицо умоляющим, полным серьезной, старческой почти, надежды, взглядом.

— Оглянись, — позвал чей-то голос, и Драко вздрогнул.

— Пожалуйста, оглянись.

Драко осмотрел комнату перед собой, игрушки и метлу, виновницу несчастий, ковер и полки, забитые книгами и комиксами.

— Оглянись.

Он повернулся. Стена, оклеенная темными обоями, стена его собственного особняка, пропала.

Драко смотрел на бескрайнее море высокой травы и длинный стол, покрытый белой скатертью. Далекий ветер, тугой, прохладный, поднимал бахромчатые края и забрасывал на тарелки, кубки и винные бутыли. Сверкали серебряные приборы, неподвижно застыли в траве тяжелые резные кресла.

— Мы ждали тебя.

Драко шагнул вперед.

Он прошагал вдоль стола, такого долгого, что, пожалуй, по нему бы и автомобиль ехал четверть часа. Приборы стояли нетронутыми, пироги румяно блестели под низким солнцем, хлеб казался горячим, мясо — только что с огня. Яблоки были алыми, сливы истекали соком, крахмальные салфетки — туго свернуты.

Стол оканчивался у подножия плоского холма.

Драко поднял взгляд и увидел четыре кресла с высокими спинками. На двух из них сидели, улыбаясь, пышно одетые люди. Женщина с золотистыми волосами и добрым лицом, в наглухо застегнутом платье. Черноволосый мужчина в синем с серебром камзоле.

Драко увидел и других, стоящих полукругом, и всех почти узнал: принцессу в легком сером платье. Длинные косы лежали на высокой груди, ясные глаза смотрели на Драко с пытливой и нежной заботой. Пса, лежавшего у ее ног. Рыжую воительницу в золотой кольчуге. Робкую темноволосую девочку. И другую, помладше — со смуглым и острым, полногубым, личиком. И желтоглазого старика.

И, посмотрев вокруг, Драко увидел множество других — солдат и женщин, детей и мужчин, Марту-мельничиху и всех ее сыновей, Шэнон и Шейна, Мэнни и Юну, шерифа Гилмора и его полненькую жену, Кая и Кайсу, псов и ночных тварей. Он увидел и какого-то насупленного, коротко стриженного мужчину в голубых джинсах и в футболке с надписью «Громила&Страшила». Его серые глаза сверкали, тонкие некрасивые губы кривились в мальчишеской усмешке.

Он выступил вперед и заговорил прежде остальных, с отчаянным выговором кокни:

— Так вот ты какой, Драко Малфой. Ты даже круче, чем мне рассказывали.

— Кто рассказывал?

— Он. Я слышал, как он о тебе… говорит. Ладно, так и быть: думает. Я часто слышу, что у него в голове. Нехорошее это дело, подслушивать, но что уж… Я ж, типа, не виноват, что он и обо мне думал.

— Ну, прекрати, Дурсль, — с улыбкой сказал Сириус. — И без тебя хватает желающих поболтать.

Драко повернулся к нему.

— Что здесь происходит?

— Даже не поздороваешься?

— Прошу прощения. Рад тебя видеть.

— Помнишь, я сказал — мы встретимся?

— И ты нашел свои миллионы дорог?

Сириус повернулся в кресле, вытянул ноги поудобнее и глухо засмеялся.

— Нашел. Как и ты.

— Здесь?

— Везде.

— Разве до тебя добрались Золотые Отряды?

— Хрена лысого, — сказал Сириус весьма самодовольно, и королева Полудня рядом с ним отвернулась, пряча улыбку. — Я ушел за Сайнией.

— А вы, миссис Лавгуд?

Она кивнула на детей Долины Луча.

— Я пошла с ними. Я не знала, что с ними будет. Лишь хотела… исправить то, что сама наделала.

— Два короля-самоубйицы, — сказал Драко, подходя к тронам.

— И один живой, как скотина, — захохотал Сириус. — Черт, он всех нас обдурил. Старая хитрожопая тварь Снейп. Вот радости-то, а? Ныне правит в одиночку. Но недолго осталось.

— Что?..

— Посмотри вокруг, — мягко сказала миссис Лавгуд.

Драко поднял взгляд и увидел богов. Все семеро стояли над толпой, неподвижные, величественно-немые. Глаза смотрели равнодушно, но без высокомерия.

Серые, бесформенные тела странных, нечеловеческих форм: слишком худые или слишком широкие плечи, длинные руки, пальцы о десяти фалангах, голая кожа.

В тихом закатном свете они показались Драко удивительно красивыми — именно той красотой, что открывается в камне, в искореженных ветром, согнутых и скованных вьюгой ветвях, в причудливых формах скал или в силуэтах дальних холмов.

И сами они казались частью земли, дюн и берегов, гор и долин — словно выросли, соткались из той же ко всему равнодушной, неприветливой плоти. Даже маленький — младший, это было видно особенно рядом с остальными — седьмой бог в рогатой тиаре казался теперь неприступным и мудрым.

— Семеро Первых пришли приветствовать тебя. Пришли, чтобы устроить в честь тебя большой пир. Ты — спаситель Сомнии.

— Или ее погубитель, — серьезно заметил Сириус. — Ты разрушил королевский камень Рассвета.

— Камень нес мой Гарри, так что я вот считаю, — бесцеремонно влез Дадли Дурсль, — что ему и вся честь.

— Но ко всему, что случилось, привел Драко, — возразила вдруг принцесса Сайния, и ее голос прозвучал так мелодично, звонко — словно кто-то коснулся сотни фарфоровых колокольчиков.

— И это он пожертвовал собой, чтобы герой мог убить злодея, — проскрипел Малоун.

— Да-да, а ты, старый дурак, вообще притащил младшего бога к беглецам, — проворчал шериф Гилмор.

Вокруг Драко заспорили, даже пес раздраженно тявкнул, вклинившись в десятки голосов.

Ветер окреп, сорвался с гребня холма, фигуры Семерых едва заметно шевельнулись: и все замолчали, кто — почтительно, кто раздраженно фыркнув, кто со смехом.

— Боги считают виновным тебя.

Драко растерянно огляделся.

— Я не думал, что будет суд…

— Не бойся, — твердо сказала Сайния. — Тебя не осудят. Только решат, что делать с тобой. Эан, который хитростью сбежал из лабиринта тьмы, обманув твои сны, обманув всех, Эан Жестокий, признан виновным.

— И я?

— И ты.

Драко захотелось рассмеяться.

— Так чего же вы ждали?

— Три дня ты не можешь покинуть миры, где смертное вещество питается другим смертным веществом.

— А теперь?

— Теперь ты здесь.

— Вечеринка удалась, — проворчал Драко.

Сириус вдруг подмигнул ему.

— Еще не начиналась даже.

— Боюсь и представить…

— Ты должен будешь вернуть камень, который держит луч Сомнии. Рассветный луч, — проговорила миссис Лавгуд, пытливо вглядываясь в лицо Драко. — Что ты сейчас чувствуешь?

— Что меня обманули и что все… почти все… было напрасно. И я не собирался выпускать рогатого бога, если всем тут интересно.

Кто-то хихикнул.

— Младший из Семерых на твоей стороне.

— А остальные?

— Нинту говорит, что ты ей нравишься, — без улыбки сказала миссис Лавгуд.

— Вот как?

— Ночь и Закат встанут за тебя, Драко, — Сириус выпрямился.

— Так кто же…

— Есть еще Рассветный Край. Он остался без короля, без луча, без камня и без надежды.

Драко поднял лицо и крикнул поверх голов, обращаясь к великанам:

— Так придумайте что-нибудь!

Испуганное молчание людей и оборотней было ему ответом — и кроткая, детская улыбка младшего из богов.

— Ты желал бы вернуться? — спросила Сайния.

— Как вы все.

— Нет, не все здесь жаждут вернуться. Дорога бежит вперед, зачем оглядываться? — громко заявил Малоун.

Кто-то закивал, а другие так же энергично замотали головами.

— Ты, Драко? Скажи, чего ты хочешь, и боги решат, как тебе помочь.

— Только что они решали, как меня заставить…

— В обмен на камень. Если вернешь его.

— Но я не могу. Он превратился в песок, просто рассыпался.

Миссис Лавгуд важно огляделась:

— Я всегда утверждала, что природа магии меняется при переходе порога, и вот моя теория нашла подтвержде…

— Дорогая, мы сейчас не о теории, вообще-то, — мягко оборвал ее Сириус. — Скорее, о практике.

— Боги, — простонал Драко, — как вы умудряетесь все здесь ладить?

— Нас созвали к тебе, Драко. Ради тебя собрали здесь всех, кто был к тебе близок и осенен касанием твоей души — твоего страдания, твоей боли, твоего счастья или твоей радости.

Дрко нахмурился, поднес руки к лицу, чтобы вытереть выступивший на лбу пот — и застыл. Руки его были вполне живыми — бледная кожа и линии на ладонях, вены на запястьях. Рукава нарядного камзола. Он с глупым видом похлопал себя по груди и посмотрел вниз, на носки собственных сапог.

Сириус хмыкнул. Сайния опустилась на траву и погладила пса.

— Только дошло? — сочувственно поинтересовался Дадли Дурсль.

— Лучше поздно, чем никогда, — заметила миссис Лавгуд.

— Я могу вернуться… таким, как сейчас, — осторожно, будто ступал по скользким камням в ручье, проговорил Драко. — Могу? Я же не мертв, я просто…

— Ты на дороге между мирами. Жаль, что ни одного не замечаешь. Слишком жаждешь вернуться.

— Боги решили, что отдадут тебя миру, где родился твой сын, — Сайния все гладила пса, трепала его густую шерсть. — Такова их воля.

— За что?

— Сначала ты вернешь им четвертый камень.

— Но как я смогу?

— Камень соберут из звездной пыли и осколков звезды.

— Что-о?

— Это должна быть самая необычная звезда, какую ты только увидишь.

— Я не понимаю, — Драко затряс головой, но все, доселе спорившие и шутившие, вдруг разом замолчали.

Сайния говорила — говорила бесстрастно, точно роняла жемчужины на мраморную поверхность.

— Ты дождешься звездопада, — сказала она. — Самого прекрасного, какой будет в твоих краях. Тогда боги соберут осколки звезд. А ты сможешь вернуться.

— Но я не в ответе за звездопады, — Драко почувствовал, как в нем растет беспомощное, жалкое отчаяние. — Я не могу…

— Значит, ты будешь ждать, когда упадет звезда. Будешь смотреть на небо и ждать.

— Сколько?

— Сколько им будет угодно.

— И когда она упадет, я буду свободен? Я стану… я останусь… живой?

— Ты вернешься, когда будет звездопад, — сказала Сайния негромко.

Драко оглядел лица — все они смотрели на него, кто со страхом, кто с надеждой, кто с сочувствием, кто с жалостью. Сириус подался вперед и сцепил ладони на коленях.

Драко не мог выговорить ни слова. Несправедливость наказания — искупления — его не пугала, а, скорее, приводила в состояние тупого, глупого раздражения.

— Скажи, что согласен, — тихо предложила миссис Лавгуд, — иначе сделки не будет.

Сириус едва заметно кивнул. В синих глазах его стояла какая-то странная, неуместная мольба.

— Что я буду делать, пока этого не случится?

— Ждать.

— Где? На тысячах дорог? Я не…

— Ты будешь там, где пожелаешь. Но смотри же — вернись до звездопада.

Драко беспомощно взмахнул руками:

— Безумие.

— Ты прямо как Алиса в Стране Чудес, — сочувственно согласился Дадли Дурсль. — Честно? Это все, что я помню из того, что читал. Ну и я не очень много читаю… читал. Так-то. Дама бубен варила бульон, котлеты жарил валет. И что там дальше.

Сириус поднял красивую бровь. Миссис Лавгуд опять прикрыла лицо ладонью, пряча смех.

— Нет, ну что. Соглашайся, брательник. Выбор-то небольшой, — рассудительно, не обращая внимания на смешки, закончил Дурсль.

— Если я соглашусь, что будет с вами?

— Ты думаешь, мы все без тебя пропадем? — протянул Сириус.

— Сами же сказали, что ради меня собрались…

— Но мы идем своими дорогами.

— Выходит, больше не встретимся?

Дурсль покачал головой.

— Если только захочешь? Как-нибудь бы пересеклись. Я вот, к примеру, не против. И я бы Гарри повидал…

— Нет, — резко сказал Драко. — Гарри остался жив. Не впутывайте живых в это все.

Сириус Блэк откинулся на спинку трона.

— Мы встретимся, Драко. Обязательно. Много раз. На разных перекрестках. В других мирах, в новых мирах, в мирах старых. Мы всегда будем рядом, если это хочешь услышать. Мы будем рядом, но, когда вернешься, не зови и не пытайся увидеть.

Драко коротко кивнул. Решение он принял, пожалуй, раньше, чем осмыслил.

— Я хочу вернуться, — крикнул он шестерым. — Слышите, вы? Я согласен!

Порыв теплого ветра коснулся щеки — словно кто-то погладил его на прощание.

Шестого февраля Драко почувствовал — впервые совершенно отчетливо — что ожидание невыносимо.

Оно высушило его душу, выпотрошило и оставило болтаться в круговороте бессонных ночей.

Он слышал, как Гарри спорит с женой, как говорит ей, снова и снова, повторяет одно и то же: он убил невиновного, и он, Гарри Поттер, собирается подать в отставку.

Ночь за ночью, пока его сыновья прислушивались к приглушенному заклятиями, раздраженному спору в родительской спальне. Драко чувствовал их страх, их боль.

И в одну из ночей маленькая фигурка в белой сорочке выскочила из спальни Лили Луны, пронеслась неслышно по коридору, метнулась по лестнице — и по дому разлился звон. Свет во дворе погас. Фонарик из викторианского набора для девочек валялся в покрытой инеем траве, осколки остро и опасно щерились.

— Вот вам, — закричала Луна. — Замолчите же вы! Замолчите сейчас же!

Гарри выскочил из дома. Он был в халате, наброшенном поверх пижамы. Он схватил дочь на руки и понес в дом, девочка горько плакала, уткнувшись в его плечо.

Драко видел, как Ал дрожит в своей комнате, как он забирается под одеяло и там, в полной темноте, шепчет какие-то сердитые, умоляющие слова. Джеймс сидел на постели, голый, поджарый, весь из мускулов, жил и отчаяния, он сжимал руки, кивал злым мыслям.

Дом Поттеров погрузился во мглу — и больше не было света.

Наутро Лили Луна собрала осколки, она сложила их в бархатный мешочек и отнесла Альбусу.

— Можно все починить.

— Не надо. Я больше не боюсь темноты.

— Прости меня.

— Не ты виновата.

— И не папа.

— Я его не виню.

— Правда? Тогда и не мама.

Ал усмехнулся.

— И не мама, — эхом отозвался он. — Что-то случилось.

— Что?

— Я не знаю. Просто думаю… папа что-то сделал. Что-то, чему он совсем не рад.

Лили села на постель и потрогала темно-желтую, блестящую флейту.

— Ты забросил?

— Что? А, это. Неохота что-то. Может быть, Джейми будет счастлив… наконец. Кто-то же у нас в доме должен быть счастлив?

— А ты? А я?

Ал грустно посмотрел на нее поверх очков.

— Иногда думаю, что никогда.

— Много на себя берешь.

— Много повидал, — серьезно сказал мальчик.

— Скажи-ка, — Лили насмешливо сморщилась. — Какой ты важный.

— Скорпиус, — объяснил Ал после короткой паузы. — Вот когда он очнулся, сколько было радости? Что же теперь? Он все еще на костылях, еле ходит.

— Он поправится. Говорит, что очень скоро.

— Он с Рождества так говорит. Только, знаешь? Я думаю, чем так жить — лучше вообще помереть.

— А он тоже так думает?

— Не знаю, не спрашивал. Какой-то ублюдок в школе подставил ему подножку. А ведь раньше Скорпиуса все боялись. И любили. А теперь он как инвалид. Никто не подходит, все только пялятся на его костыли и думают… всякое.

— Ты тоже к нему не подходишь?

— Я его друг.

— И Рози. Вы должны ему помогать.

— Он вовсе не хочет.

— Это пройдет. И, Ал? При чем тут папа и мама?

— При том, что никогда больше не будет ничего хорошего.

Лили выпятила губу и с взрослым, женским очень, осуждением уставилась на брата.

— Ты девочка. Ты не поймешь, — важно пояснил Ал.

Седьмого февраля Гарри Поттер въехал в съемную квартиру на окраине Лондона.

Из вещей при нем был только древний чемодан, на дне которого болтались две чистые рубашки и старые синие джинсы.

Драко смотрел, как Гарри передвигается по двум комнатам, бездумно прикасается к ободранной мебели, расставляет на пыльных полках книги и ищет в кухонном шкафчике чайник.

Гарри выпил чай в мутном закатном свете, в полном одиночестве.

Он лег, не раздеваясь, отвернулся к засаленной диванной спинке и уснул.

Драко сел рядом, потрогал теплую спину, провел рукой по острому широкому плечу. Наклонился и пустыми, бестелесными губами поцеловал пряди на затылке.

Ему стало легче от запаха — простого шампуня на травах и тающего запаха далекого дома. Выпечка, духи Джинни, что-то еще такое — тоска и счастье одновременно.

Невысказанные, несказанные.

Десятого февраля Гарри вывел из гаража Артура Уизли старенький автомобиль. Молли смотрела на него с крыльца, без осуждения, строго и близоруко, как все старики. Артур трусливо прятался в кухне.

Гарри уселся за руль, поерзал, устраиваясь удобнее, и осторожно повел машину к проселку. Он собрал все ухабы на разбитой дороге, а затем выехал на шоссе и принялся разгоняться. Драко сидел рядом с ним и почувствовал, как машину мягко приподнимает над асфальтом.

— Куда это мы, — не выдержал Драко.

Гарри сжал руль, а еще крепче сжал зубы. Он вел машину бездумно, в каком-то беспечном и отчаянном забытьи. Мелькали серые холмы и тусклые, рябые квадраты присыпанных последним снегом полей. Начал накрапывать дождь, превратился в мокрый снег, потом прекратился. Тонкая пленка облаков на небе порвалась, выглянуло бледно-голубое, застенчивое небо.

Машина остановилась. Поттер вышел, слепо и недоуменно оглядываясь. Шоссе было пустым. Драко выбрался за Гарри следом, но на всякий случай — по старой привычке — отстал на пару шагов.

Пройдя немного по разметке, Гарри свернул, перепрыгнул неглубокий кювет и, сминая жесткие стебли мертвой травы, двинулся прочь.

И вдруг остановился, задохнувшись.

Он закричал — коротко, с яростью. Подавился сырым воздухом. Закричал опять. И опять.

Драко отвернулся.

Гарри согнулся пополам, будто невидимая сила ударила его в живот. Он плакал без слез, трясся и не мог успокоиться.

Когда вернулся в машину, Драко сидел, прижавшись щекой к стеклу. Гарри завел мотор, осторожно повел. Лицо его осунулось, скулы заострились, под глазами лежали глубокие тени.

Ты не знаешь, что это такое — быть одному.

Драко услышал мысль очень отчетливо.

И очень ясно, с холодной, чистой злобой, сказал:

— Поверь мне, Поттер. Я — знаю.

Гарри удивленно дернул головой. Он с подозрением поглядел на вытертый вельвет сиденья, на стекло в потеках от дождя. Потом прибавил скорости.

Драко узнал родные холмы. Он был рад путешествию, пусть и горькому. Так часто приходилось ему разрываться между желанием увидеть сына, страхом его потревожить, страхом видеть Асторию и желанием быть рядом с Гарри.

Машина подъехала к крыльцу, Гарри вышел, хлопнул дверцей. По лужайке ковылял мальчик — Гарри видел его неуклюже поднятые плечи и ходунки, укрепленные заклятиями. Скорпиус пыхтел, пот выступил над верхней губой.

— Мистер Поттер? Это вы? — крикнул он, стараясь не упасть, изо всех сил перебирая своими подпорками.

Гарри поднял руку, помахал и быстро зашагал навстречу.

— Успехи?

— Так себе.

— Неправда. Я вижу прогресс.

— Так и передайте Алу. А то он в меня не верит.

Гарри улыбнулся, протянул руку, чтобы поддержать, но тут же отдернул.

— А ты-то сам?

— Стараюсь, сэр.

— Как мама?

— Сидит в гостиной с этим, — Скорпиус скорчил рожу, — мистером Бэгглзом из деревни. Он колдомедик, натуропат, видите ли. Верит в силу медуницы.

Смеясь, Гарри посмотрел на яркие окна гостиной.

— Рад, что вы оба в порядке. Честно.

— Мистер Поттер? Вы ведь не закрыли дело? Это правда? Ал говорит, вы никогда не сдадитесь. Найдете моего отца. Он говорит, вы аврор. Поэтому…

— Я подал в отставку, — тихо сказал Гарри.

Скорпиус остановился.

Они не смотрели друг на друга — мужчина и мальчик. Драко тихо скользнул прочь, чувствуя себя предателем, изгоем, трусом, причиной всех бед.

Вновь закапал мелкий, нудный дождь. Снег в прогалинах таял, обнажая сгнившие травы и проплешины жирной земли.

Птица выпорхнула у Драко из-под ног.

— Дети, тихо. Я сказал, ти-хо!

Гарри рявкнул, уже не скрывая раздражения. Драко обернулся.

Рози и Ал толкались, отпихивая друг друга ладонями, перебирали вытянутыми руками, а Лили Луна, отвернувшись, хихикала в обивку.

— Что такое нашло? Ал, что за фокусы?

— Пап, надо говорить «фигня». Что за фигня, — выдавил Ал, задыхаясь от смеха.

— Я сейчас высажу всех троих, — предупредил Гарри. — Вроде не по пять лет всем. Какого че… Зачем вы рассыпали крекеры?

Лили, будешь чистить обивку, когда вернемся.

— Просто день такой, — Лили Луна обезоруживающе улыбнулась, глянув в зеркало заднего вида. — А на этих двух псих находит, всем ясно.

— Мы едем в приличный дом, — предупредил Гарри неизвестно, кого.

— Где все уже бывали и вели себя в высшей степени при-стой-но, — пропела Рози.

Ее черный свитер и полосатые перчатки делали ее похожей на маленькую злую осу.

— Ну так соберитесь с силами и повторите подвиг, — проворчал Гарри.

Драко посмотрел в окно — и узнал рекламный щит на повороте.

Молодая женщина держала в руках миску со свежим салатом, а семейство вокруг — мужественный тип в яркой футболке и двое нарочито-счастливых детей — свирепо и неподвижно улыбалось пролетающим по шоссе автомобилям.

Сейчас салат в миске поблек, улыбки выцвели. Белый фартук покрылся потеками пыли, щит слегка вспучился от долгой зимовки в безвестности.

Дрожа, Драко повернулся к Поттеру. Лицо у Гарри вытянулось. Он проскочил поворот, дети возмущенно завыли.

— Тише, вы там! Машина не пройдет по проселку, — Гарри вцепился мокрыми пальцами в руль.

— Откуда ты знаешь, пап? — спросил Ал. — Раньше проходила!

— Папа говорит, она умеет летать, — заявила Рози.

— Не среди белого дня, когда вокруг магглов полно, а вы еще и устраиваете бедлам на заднем сиденье.

— Мы не полети-и-м? — завопила Лили.

Гарри ударил по тормозам, автомобиль остановился около серого здания под неоновой вывеской.

— Успокойтесь все. Я кое-что поправлю, и мы доедем в лучшем виде.

— А это что? — Ал с веселым любопытством высунулся в открытое окно.

— Автозаправка. Авторемонт.

— Магазин?

— И он тоже, — неохотно буркнул Гарри. — Ладно, идите, только не торчите там до морковкиных заговений и не устраивайте…

Он не договорил. Дети выскочили из салона и наперегонки понеслись к дверям.

Драко подумал немного и двинулся следом. Он нашел Лили сидящей на корточках перед стойкой с журналами. Ал бродил по отделу шоколадных батончиков.

Рози Уизли стояла перед полкой с аляповатыми куклами и вертела одну из них с самым скептичным видом. Она усадила маленькое чудище на место, и с тихим шорохом по ноги ей упал пластиковый мешочек.

Перекатывались разноцветные бусины, какие-то мелкие камешки, золотая и серебряная труха. Оглянувшись на смуглого, робкого продавца, Рози быстрым движением подняла и сунула мешок за пазуху.

— У меня нет маггловских денег, — шепнула она, наклонившись к Лили. Глаза у той сделались круглыми, как монетки.

— О нет!

— Потом покажу.

— Ты не могла…

— Я свободный волшебник и могу делать, что хочу, — отрезала Рози.

Потом рассмеялась:

— Ну, хорошо, я пришлю им деньги с совой.

— Надеюсь, папа не узнает…

— Что вы там шепчетесь?

— Ничего, — девочки быстро и гордо вскинули головы. — Нашел что-нибудь?

— Нет, — выдавил Ал, — то есть, да. Но мама будет ворчать. Она говорит, что, когда мы у папы на выходных, он кормит нас всякой дрянью.

— И ты совсем-совсем не хочешь всякой дряни?

Ал фыркнул.

— Довольно с меня утренних бутербродов от папы.

— В Малфой Мэнор сносно кормят, — сказала Рози.

— Только надо все время вести себя прилично.

— Да, и слушать скуку смертную. И смотреть по сотому разу колдографии Скорпиуса.

— Не стоит нам так о миссис Малфой, — негромко сказала Рози. — Говорят, она сильно горюет о муже.

— О сбежавшем муже, хочешь сказать, — тут же вскинулась Лили. — А вот мама говорит, она уже нашла себе какого-то деревенского доктора…

Ал криво усмехнулся, стараясь казаться старше.

— Вот поэтому мы должны — нет, ДОЛЖНЫ — побыть с беднягой Скорпиусом, — заявил он патетически. — Только подумайте, каково ему там?

— Какое благородство намерений, — холодно парировала Рози. — Не хочешь, не езди к нему.

— Нет, — сказала Лили, — мы все его друзья. Он всех позвал. Ему и так нелегко. Лично я не хочу быть предателем.

— Дети, — Гарри просунул голову в дверь, — я же просил побыстрее? В машину, бегом.

Он развернулся посреди разметки, и Драко с тайным удовольствием увидел, как скользнул мимо рекламный щит.

Гравийные брызги полетели из-под колес, но автомобиль Уизли двигался легко, быстро.

Драко узнавал луга, яркий умытый свет, запахи клевера и донника, пыльный и острый, дорожный ветер из открытого окна. Его охватило ликующее, солнечное, как весь этот день, чувство уже пережитого.

Гарри легко провел машину между холмов, петляя, въехал на склон, остановился.

Дальше двинулись пешком, подставляя щеки солнцу, жмурясь, неторопливо. Девочки нарвали полевых цветов, Ал сунул в рот травинку.

Так они и явились к накрытому под яблонями столу — присыпанные пылью, позолоченные теплым светом.

Астория встала и обняла по очереди — девочек, Ала, даже Гарри. Она показала на важного, с брюзгливым квадратным лицом джентльмена в белом льняном костюме.

— Это мистер Бэгглз, он потомственный травник и…

— Очень приятно, — Гарри пожал ему руку, девочки изобразили довольно неуклюжие книксены, а Ал вяло, по-американски небрежно помахал.

— Что? Все в сборе? А где же господа Малфои? — без удивления спросил Гарри.

Астория покраснела.

— Кажется, они… опаздывают. Мы, мы, пожалуй… начнем без них.

— Где Скорпиус? — спросила Рози.

— Я пойду, помогу ему спуститься. Он сегодня в коляске, доктора опять запретили нагружать ноги.

— Атрофия мышц, — наставительно проворковал мистер Бэгглз, травник, — серьезное дело, моя дорогая. Иногда последствия могут сказываться всю жизнь. Впрочем, припарки из настоя медуницы…

Гарри сел за стол и вежливо выслушал все сентенции насчет медуницы. Рози и Лили тихонько, скептически переглянулись.

— Я помогу, — сказал Ал, — я знаю все заклятия на его чертовой коляске. Я помогал ему в школе.

Астория разлила чай. Она сняла шляпу из черной соломки и положила ее в пустое кресло.

Малфои блистали своим отсутствием. Гарри пришлось посоревноваться в красноречии с мистером Бэгглзом, но сила медуницы превосходила силы начальника авроров.

Дети уничтожили два блюда с канапе, клубничные тарталетки, шоколадный пирог. Гарри запоздало принялся выговаривать, но Астория только махнула рукой.

Она встала, подняла бокал с лимонной водой.

— Сегодня странный день, — сказала она, ни на кого не глядя. — Мы все знаем, какой.

Мускул на щеке у Гарри дернулся.

— Скорпиус, за твоего отца, — Астория быстро отпила, поставила бокал и села, с прямой и упрямой спиной, по-прежнему не сводя глаз с белоснежной скатерти.

— Раньше в дни рождения папы было веселее, — заметил Скорпиус.

Порыв ветра ударил по ветвям, обсыпал стол и всех собравшихся снежно-белыми лепестками. Лили и Роза взвизгнули от восторга. Лепестки закружили в чашках с чаем, облепили пирог.

— Раньше вообще было веселее, — заметила Рози, — потому что мы были маленькими.

Ветер не унимался, трепал скатерть, гнул ветви, поднимал рябь в траве.

— Свежеет, — заметила Астория.

— И уже поздно, — подхватил Гарри.

Солнце склонилось к западу, небо стало бархатисто-синим, низким и уютным, как шатер.

Скорпиус молча развернул коляску, легкое плетеное креслице меж двумя неуклюжими колесами покатилось прочь.

— Мы останемся, — упрямо сказала Рози. — Останемся с ним.

Астория вдруг опустила лицо в ладони. Мистер Бэгглз в смятении встал, прошелся по лужайке и даже, Гарри — и Драко вместе с ним — мог бы поклясться, готов был от растерянности засвистеть какой-то мотивчик.

Лили легко коснулась плеча миссис Малфой, потом осторожно поднялась.

— Пожалуйста, не надо. Не плачьте. Ну же? Не надо больше плакать.

Гарри встал, откашлялся.

— Дети побудут немного, а потом мы уходим. Хорошо? Астория?

Она, без гнева и без благодарности, молча дернула плечом.

Маленькая процессия вернулась в дом. Ветер креп, свежел. Мистер Бэгглз что-то бубнил, наклоняясь к своей даме.

Небо налилось прохладой, выступили, словно капельки пота, первые мелкие звезды.

Драко разглядывал их без особенного внимания. Никакого звездопада. Ничего подобного. Сегодня, и сейчас, и сотню ночей до и после.

Ветер, совсем разыгравшись, сдернул со стола скатерть, опрокинул чашки, сбросил пирожные в траву. Покатились кусочки сахара, головки полевых цветов, салфетки. С кресла, в котором прежде всегда сидел Люциус, ветер содрал какой-то темный длинный предмет, отряхнул его, как прачка отряхивает белье, и Драко увидел, как по траве распласталась мантия.

Он узнал ее и с удовлетворением подумал, что Астории хватило благоразумия не говорить ничего при мистере Бэгглзе.

Набежали тучи, и сразу стало темно и холодно. Шла ночная гроза.

Звезды исчезли в чернильных мягких волнах. Драко двинулся к дому, пытаясь найти утешение хотя бы в том, что все еще есть, куда возвращаться — пусть возвращение и откладывается.

Он увидел, как загорается свет в комнатах, потом открылась парадная дверь и Гарри вышел на крыльцо, ежась, накидывая на ходу пиджак.

Галстук болтался, развязанный, позабытый. Гарри шел медленно, миновал лужайку под окнами кабинета, прошел по темной, влажной траве и вступил в тень аллеи. Он не заметил мантии, которую ветром дотащило до клумб, и она запуталась в них — комок черного на бледных цветах.

Драко двинулся за ним, покорно, как собака.

Он не видел, только знал — знал потом, не теперь, но знал это, представлял всю картину совершенно ясно, безупречно ярко, до мельчайших деталей.

Комнатку, уставленную свечами, двух девочек на полу — они сидели, скрестив ноги. Мальчика, лежащего на постели, с больным и измученным личиком. Его истонченные тяжелым выздоровлением ноги, вытянутые на покрывале, хрупкие плечи и грустное улыбающееся лицо.

Другого мальчика, вынимающего из футляра флейту. Он долго возился с ней, потом с разбега, с полутакта, заиграл. Девочки вскочили. Мелодия была быстрая, легкая, как детские шаги по деревянному полу, в ней было что-то озорное, смешливое и нетерпеливое. Лили отбивала такт ногой. Рози запрыгнула на кровать, пружинами ее подбросило вверх, рыжие волосы взметались и падали.

Скорпиус начал смеяться. Лили выдернула из-под покрывала подушку, бросила в сестру.

Ал играл самозабвенно, прикрыв глаза от наслаждения.

— Погоди! — закричала Рози, — погоди, дай минутку, Ал!

Но он не остановился.

Тогда Рози схватила свою сумку, перевернула ее одним нервным движением.

— Что ты делаешь?

Рози вытащила мешочек с бусинами, достала другой и третий. Она высыпала на пол горсти блесток, жемчужин, битых стеклышек.

— Это наш фонарик, — выдохнула Лили.

— И платье с рождественского бала. А теперь будет мой фейерверк.

— Наш фейерверк, — Лили взвизгнула от восторга, оценив идею.

— Глупые, — сказал Скорпиус. — Глупые девочки. Рыжая, ты такая дура иногда!

Рози кинула в него подушкой. Лили выхватила ее, Скорпиус дернул к себе — и полетели перья.

— Чем больше, тем лучше, — Рози подняла волшебную палочку.

Вихрь срезанных с платья блесток, поддельного жемчуга, конфетти, пуговиц, перьев и стеклянной пыли взметнулся к потолку.

Лили, завопив, бросилась к окну.

Она распахнула его, и ветер, ворвавшись, подхватил «фейерверк», высыпал в ночь, поймал и отпустил.

Драко поднял голову и смотрел, как падают фальшивые звезды.

Флейта все играла, а Лили, смеясь, высунулась в окно.

— Звездопад, — закричала Лили, и Скорпиус подхватил:

— Звездопад! Мы устроили звездопад!

Рози, хохоча, упала на кровать рядом с ним. Несколько секунд они смотрели друг на друга — разгоряченные, счастливые, потерянные.

Потом первая бусина упала в траву, за ней посыпались остальные. Драко поймал несколько.

Они остались лежать в его ладони, влажной от пота, бледной в темноте.

Все еще не понимая, Драко вошел в полосу света от окна.

Его тень оказалась длинной и костлявой. Он был обнажен, не считая, правда, того, что обсыпан конфетти с ног до головы.

Через несколько шагов Драко наклонился и поднял мантию.

Еще через несколько шагов Гарри остановился.

Драко хотелось окликнуть его, но он боялся напугать — и еще сильнее боялся обмануться. Но трава под его ногами была мокрой, тело дрожало от ветра, волосы хлестали по лицу. Он набросил мантию на плечи.

Ветер кидал горсти последних звезд этого — без сомнения, самого странного — звездопада, клонил к земле головки цветов.

Флейта всхлипнула и замолчала.

И тогда, на последней тающей ноте, медленно, словно просыпаясь, Гарри оглянулся.