ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

I

Сидя за небольшим дубовым письменным столом в холле отеля О'Херна в Зените, преподобный Элмер Гентри писал письма. Друзей у него не было, и писал он в ответ на запросы относительно курсов «Путь к богатству». С курсами дела в Зените подвигались так себе — ни хорошо, ни плохо. Он заработал достаточно, чтобы подумать об уплате ста долларов Фрэнку Шалларду, но явно недостаточно, чтобы уплатить. Ему уже наскучило это ненадежное занятие; он уж был почти готов вернуться к продаже сельскохозяйственного инвентаря. Впрочем, внешне он отнюдь не производил впечатление неудачника: щегольская визитка, стоячие воротнички, синий в крапинку галстук-бабочка.

По другую сторону того же стола сидел и писал щуплый человечек с огромным крючковатым носом, безвольным подбородком и голым византийским черепом. На нем был коричневый рабочий костюм, ярко-зеленый галстук и очки в роговой оправе.

Помощник директора банка, начинал школьным учителем, решил Элмер. Он заметил, что человечек наблюдает за ним. Будущий слушатель курсов? Нет. Староват,

Откинувшись на спинку стула, Элмер сложил руки, принял как можно более благостный вид и, умело откашлявшись, расцвел в улыбке. Человечек, продолжая поглядывать на него снизу вверх, словно крыса, не проронил ни слова.

— Чудесное утро сегодня, — заметил Элмер.

— Да. Восхитительное. В подобное утро вся природа воплощает в себе божественную радость.

«Эх, черт! Тут не разживешься! Либо пастор, либо костоправ!» — уныло подумал Элмер.

— Вы… кхм… вы, полагаю, доктор Гентри?

— Да. К сожалению, я что-то не…

— Я Тумис, епископ методистской церкви Зенита и округа. Имел огромное удовольствие слышать вас на днях, доктор Гентри.

Элмер затрепетал от радостного возбуждения. Епископ Везли Р. Тумис! Он уже много лет слышит об этом исполине, одном из самых блестящих ораторов церковной кафедры, глубоком мыслителе, вдохновенном проповеднике и талантливом руководителе методистской церкви Севера. В Оушен-Гров епископа слушали десять тысяч людей; он выступал в Йельской капелле, имел успех в Лондоне. Элмер встал и с рукопожатием, которое, вероятно, доставило епископу немало страданий, сияя, заговорил:

— Да что вы, сэр! Какая великая честь, сэр! Так вы приходили меня послушать! Вот это да! Жаль, что я не знал! Пригласил бы вас на почетное место!

Епископ Тумис тоже привстал, жестом показал Элмеру, чтобы он садился, а сам присел на краешек стула, точно ястребок, и заклекотал:

— Нет, нет, спасибо, зачем же? Я пришел как скромный слушатель. Смею сказать, что как по стечению обстоятельств, так и по возрасту, я более вас опытен в христианской жизни и христианском учении; и я не стану делать вид, будто во всем решительно согласен с вами. Тем не менее я должен признать, что некоторые ваши мысли производят весьма внушительное впечатление. Мысль о необходимости земных богатств для поддержания деловой жизни мира в ее нынешнем виде. Мысль о значении самоуглубления — как в молчании, так и в счастливые минуты устных молитв. Да, да. Я твердо уверен, что и мы, методисты, должны применять некоторые из Великих Истин, относящихся к божественным внутренним силам — силам, слишком часто затемняемым и замалчиваемым. Силам, каковыми — как открыла нам Новая Мысль — в подсознании обладает каждый из нас. Я убежден, что нельзя ограничивать церковь уже известными догматами, следует поощрять ее рост. И мысль о том, что реальным следствием подлинно благочестивой молитвы и самоуглубления явится физическое здоровье и материальное благополучие, вполне резонна. Да, да. Меня весьма заинтересовало то, что вы говорили по этому поводу… Кстати, сегодня мне предстоит выступить с речью на завтраке в Торговой палате — и примерно на ту же тему. И, если вы случайно свободны, я был бы очень рад…

Они отправились вместе — Элмер и епископ Тумис, и Элмер дополнил речь епископа несколькими собственными мыслями, а также восторженными похвалами епископам вообще, епископу Везли Р. Тумису в частности, духовному красноречию и радостям обладания благами мира сего.

Все — за исключением, пожалуй, членов Торговой палаты — дивно провели время, а после завтрака Элмер и епископ вышли вместе.

— Право, я весьма польщен, что вы так много обо мне наслышаны, — скромничал епископ Тумис. — В конце концов я только скромный слуга методистской церкви, — то, бишь, Господа, и я не думал, чтобы та небольшая известность, которой я пользуюсь среди своих, могла стать достоянием также и мира Новой Мысли.

— О, я не принадлежу к миру Новой Мысли! Я… гм… я веду эти курсы временно… нечто вроде психологического эксперимента, если можно так выразиться. Дело в том, что я баптистский пастор, а в семинарии ваши проповеди, естественно, приводились нам в пример, как образец, достойный подражания.

— Боюсь, что вы мне льстите, доктор!

— Ничуть. Честно говоря, меня они настолько увлекли, что при всем своем почтении к баптистской церкви я почувствовал, когда прочел их, что методистская церковь выгодно отличается от нее своею мощью и размахом. Я даже подумывал, не переговорить ли мне с кем-нибудь из выдающихся методистов вроде вас, например, о том, чтобы перейти к методистам.

— Да ну? В самом деле? А мы могли бы найти вам дело! М-да… не зайдете ли вы ко мне завтра вечерком поужинать чем бог послал?..

— Сочту за честь, епископ.

Наедине с собою, у себя в комнате, Элмер ликовал:

— Вот это дело! А то тянешь канитель в одиночку!.. Надоело! Пора войти в настоящую крупную организацию, как эти методисты, начать хотя бы с малого, но зато быстро пойти в гору… Лет через десять самому стать епископом! Какая силища за спиной — деньги, большие церкви, крупные приходы — все! Вот это по мне! О боже, ты указуешь мне путь… Нет, это я серьезно… Шалостям — крышка. Отныне — настоящая религия. Урра! Ну, старина епископ, развешивай уши — наслушаешься же от меня сегодня лести!


II

Епископский дворец… В конце длинной мрачной гостиной — альков со стрельчатыми сводами — остатки картезианской часовни. Скорбное распятие школы Эль Греко[134]: изможденная фигура умирающего бога на фоне зловещих, гонимых ветром туч. Окна в мелких переплетах, витражи, поныне сверкающие девизами старых епископов, давным-давно обратившихся в жалкий прах. Огромный полированный трапезный стол старого дуба и строгие монашеские стулья вокруг. И библиотека: по обе стороны величавого камина скупо поблескивают, ряд за рядом, кожаные переплеты томов, заключающих в себе мудрость, ныне мертвую, как и епископы.

Запомним эту картину. Запомним потому, что она столь разительно непохожа на резиденцию преподобного доктора Везли Р. Тумиса, епископа методистской церкви Зенита и его округа.

Епископ Тумис обитал в той части Зенита, что известна под названием Девон-Вудс и расположена у слияния двух рек, Чалузы и Эпплсид, в районе, начинавшем застраиваться лишь в 1913 году, когда впервые попал туда Элмер, и пользующемся большой популярностью среди врачей средней руки, юристов, агентов по продаже недвижимости и оптовиков-торговцев скобяным товаром. Епископ жил в приземистом доме в стиле модерн, построенном из узорного кирпича и отделанном цветной декоративной керамикой, с крытым крыльцом, где были расставлены кресла-качалки и где имела обыкновение запросто сиживать летними вечерами такая высокочтимая особа, как сам доктор Тумис.

В гостиной находились встроенные в стену застекленные книжные полки, встроенные диванчики с плоскими коричневыми сиденьями; огромная люстра с абажуром из пупырчатого стекла, рубинового, изумрудного, водянисто-синего. Повсюду стояли кресла — клубные и моррисовские, деревянные стулья с прямыми спинками, украшенными выжженным узором, и множество столов, так что передвигаться по комнате приходилось с опаской. Однако достопримечательностями комнаты были камин, книги и чужеземные сувениры.

Камин был поистине оригинален. Сложен он был в основном из грубо обтесанных глыб зеленого камня, между ними были вделаны мелкие камешки, розовые, коричневые, землистые, привезенные епископом с разных концов света. «Вот этот камешек, — щебетал епископ, показывая гостю комнату, — привезен с берегов Иордана; тот отбит от Великой Китайской стены, третий украден из сада во Флоренции».

Но камешками не ограничивалась примечательность камина. Верхняя доска его была из настоящего ливанского кедра, окованного полосками меди с судна, которое в 1902 году потерпело крушение в Черном море, — епископ лично приобрел эту медь в России в 1904 году. Подставки для дров были сделаны из лемехов плуга, за которым сам епископ — в те времена еще крестьянский паренек-несмышленыш, не подозревающий о грядущей славе, — работал на пшеничных полях Иллинойса. Кочерга, как хвастался епископ, была не что иное, как настоящий китобойный гарпун, купленный по дешевке в Нантукете. Ее грубая ручка была украшена розовым бантом, — впрочем, это было дело рук не епископа, а его супруги. Сам он, по его словам, предпочел бы грубое дерево, простое, мужественное и сильное, но миссис Тумис казалось необходимым смягчить и оживить его суровый фон…

В закоптелую стенку камина была вделана мраморная отшлифованная доска с надписью, высеченной витиеватыми золочеными буквами:

Добродетель домашнего очага — мир.

Гордость домашнего очага — благоговение.

Книги тут были такие, которые, по выражению епископа, стоило «полистать». В первую очередь, разумеется, «Методистская доктрина» и «Сборник методистских гимнов» — обе в красивых бледно-голубых сафьяновых переплетах с кожаными застежками. Затем — внушительная коллекция библий, в том числе одна очень старинная, 1740 года, а другая — богато иллюстрированная — все гофмановские рисунки[135] и сто шестьдесят других библейских сюжетов! Здесь имелись также труды ученых богословов, которые приличествует иметь епископу: «Проповеди» Муди, «Жизнь Иисуса Христа» Фаррара, «Цветы и звери святой земли», «По его стопам» Чарльза Шелдона. Книги, нужные для повседневной работы, находились в кабинете. Однако епископ был человек светский, и подбор книг в библиотеке достаточно ярко отражал его вкусы. Тут были полные собрания сочинений Диккенса, Вальтера Скотта, Теннисона — в тисненом сафьяне с золотым обрезом; лучшие труды Маколея[136] и Рескина[137], а для легкого чтения — романы миссис Хамфри Уорд[138], Уинстона Черчилля[139] и других. Но больше всего увлекали его путешествия и книги по естествознанию, которые и были представлены по меньшей мере пятьюдесятью томами, под такого рода заглавиями: «Как изучать птиц», «С палаткой и фотокамерой по Мадагаскару», «Лето в Скалистых горах», «Моя миссия в глуши Африки», «Лондон с империала автобуса» и т. д.

Не пренебрегал епископ историей и экономикой: у него была одиннадцатитомная, роскошно изданная и иллюстрированная «Полная всеобщая история» преподобного доктора Хокета, купленная у букиниста, «Экономика» Хедли[140] и труд, озаглавленный «Братская любовь — разрешение проблемы капитализма и труда».

И все-таки не камин и не библиотека, а путевые сувениры придавали резиденции епископа особый шик, недосягаемый для прочих домов Девон-Вудса. Епископ и его супруга обожали путешествовать. В течение шести месяцев они обследовали миссии в Японии, Корее, Китае, Индии, на Яве, Борнео и Филиппинских островах, где епископ Тумис приобрел солидные сведения о всех восточных правительствах, религиях, психологии, торговле и отелях. Но, кроме того, шесть лет подряд они проводили летние месяцы в Европе, всякий раз выбирая самые изысканные и привилегированные туристические маршруты. Как-то раз они целых три недели осматривали только один Лондон, отклоняясь в сторону не далее Оксфорда, Кентербери, Стрэтфорда; в другой раз четыре дня бродили пешком по Тиролю, а переправляясь однажды на пароходе через Ла-Манш, повстречали человека, который, по словам стюарда, был настоящий лорд.

В гостиной веяло ароматом приключений. Не то, чтобы там было особенно много заморских вещиц, — епископ считал, что ни к чему навозить иноземную мебель и прочие вещи, когда на родине делают все самое лучшее, но что касается фотографий!.. Супруги Тумисы были завзятыми любителями фотографии и привезли с собою весь мир на своих снимках.

Здесь был и храм Неба в Пекине, а перед ним — сам епископ, и Великие Пирамиды с миссис Тумис подле одной из них, и Миланский собор, а у портала — они оба. Снимал на сей раз гид-итальянец, весьма услужливый джентльмен, уверявший епископа, что он сторонник сухого закона.


III

В эту комнату и вошел Элмер Гентри, весь — воплощенная любезность. Он склонился над рукою миссис Тумис так низко, будто хотел поцеловать ее, прошелестев:

— О, если бы вы только знали, какая это честь для меня!

И миссис Тумис, дородная особа в очках, застенчивая, но оживленная, зарделась и взглянула на епископа, словно говоря: «Ну что ж, милый, он и вправду славный парень!»

Он почтительно пожал руку епископу и прогудел:

— Как великодушно с вашей стороны оказать гостеприимство бездомному страннику!

— Вздор, брат, чепуха! Нам хочется, чтобы вы чувствовали себя как дома. Не хотите ли до ужина взглянуть на наши книги, фотографии и разные вещицы, которые мы с моей старушкой собрали во время путешествий по делам церкви? Вот это, например, может вас заинтересовать: это фотография парламента или Вестминстера, как его называют в Лондоне, в Англии, — вроде как наш Капитолий в Вашингтоне.

— Вот как? Ну, чудеса!

— А вот эта фотография тоже небезынтересна. Это сюжет, который очень редко удается фотографам — я даже послал этот снимок в «Национальный Географический Журнал» (и хотя из-за обилия материала они его не поместили, но один из редакторов написал мне — у меня где-то даже сохранилось письмо, — что это действительно очень интересный и необычный снимок). Он сделан прямо у Сакра-Кер, знаменитой парижской церкви, на вершине холма Моунт-мартер, и если вы вглядитесь внимательно, то по странному освещению догадаетесь, что снимок сделан как раз перед восходом солнца! А ведь как превосходно получилось! Та дама справа — миссис Тумис. Да, сэр, живой кусочек Парижа!

— Подумать только, как интересно! Париж! Скажите, пожалуйста!

— Да, но что за ужасные нравы в этом Париже, доктор Гентри! Я уж не говорю о пороках самих французов — это дело их совести, — хотя я, понятно, ратую за как можно более активное и широкое распространение наших американских протестантских миссий — там, да и во всех других европейских странах, задыхающихся в зловонной тьме католицизма! Но что особенно печалит меня — а я знаю, о чем говорю, ибо видел эту грустную картину собственными глазами, — и что, конечно, опечалило бы и вас, доктор Гентри, — это наша славная американская молодежь, которая, попадая туда, не извлекает пользы из этих поучений в камнях, из живой истории, запечатленной в памятниках архитектуры, а с головой уходит в жизнь, полную безрассудного и буйного веселья, а быть может, и прямой безнравственности! Да, это наводит на размышления, доктор Гентри!

— Да, разумеется! Кстати, епископ… не «доктор Гентри», а просто «преподобный» мистер Гентри — и все.

— Но, кажется, в ваших проспектах…

— О, это ошибка моего агента по рекламе. Ему уж от меня хорошо досталось за это!

— Так, так! Что ж, молодчина, что прямо сказали! Не так-то легко нам, слабым смертным, отказываться от почестей и званий, безразлично, по праву достались они нам или нет. Впрочем, я уверен, что для вас это лишь вопрос времени — вы-то, безусловно, удостоитесь высокой чести носить звание доктора богословия… не сочтите меня нескромным, что я в таких выражениях говорю о звании, которое ношу сам… О да, для человека, в котором, как в вас, сила сочетается с красноречием, личным обаянием и владением изысканными оборотами речи, это может быть только вопросом времени.

— Везли, милый, ужин подан.

— Да, хорошо, дорогая. Дамы, доктор Гентри… то есть мистер Гентри — дамы, как вы, быть может, уже успели заметить, исходят из той любопытной точки зрения, что хозяйство должно идти заведенным порядком, и эти милые дамы готовы, не задумываясь, прервать даже отвлеченный философский спор, чтобы пригласить нас к праздничной трапезе, когда, по их мнению, для этого настало время. Что до меня, то я спешу повиноваться и… Кстати, после ужина тут найдется еще парочка фотографий, на которые вам будет любопытно взглянуть. Кроме того, я очень рекомендую вам порыться в моих книгах. Я знаю, бедному епископу не подобает поддаваться страсти к обладанию благами земными, но, каюсь, в одном грешен — в чрезмерной любви к обладанию шедеврами литературы… Да, дорогая, идем. Тужур ла фам, мистер Гентри — всегда эти женщины! Кстати, вы не женаты?

— Пока нет, сэр.

— М-да, а вам следовало бы подумать об этом. Должен вам сказать, что холостой проповедник всегда подвергается многочисленным — и, разумеется, зачастую несправедливым — нападкам, которые серьезно тормозят его карьеру. Да, дорогая, мы идем.

На столе уже лежали горячие булочки, спрятанные в салфетках, свернутых в виде рогов изобилия, и ужин начался с фруктового коктейля из апельсинов, яблок и консервированных ананасов.

— Очевидно, — заметил Элмер с любезным поклоном в адрес миссис Тумис, — я попал в высшее общество — мы начинаем с коктейля! Должен сознаться, что просто не могу обойтись без коктейля перед едой!

Острота имела огромный успех. Епископ повторил ее дважды, задыхаясь от смеха.


IV

За ужином Элмер ухитрился довести до сведения хозяина и хозяйки дома, что он не только кончил духовную семинарию, не только превзошел премудрости психологии, восточного оккультизма и науки о том, как наживать миллионы, но и состоял в свое время главным помощником знаменитой мисс Шэрон Фолконер.

Неизвестно, решил ли епископ Тумис про себя: «Этот человек мне нужен — он предприимчив, он мне пригодится», — но только, во всяком случае, он слушал Элмера очень внимательно и сочувственно, а после ужина, потратив не более часа на осмотр библиотеки и сувениров, привезенных из дальних странствий, увел его в кабинет, подальше от миссис Тумис, которая каждые четверть часа перебивала их беседу своими воспоминаниями о ростбифе у Симпсона, квартирной плате в Блумсбери-сквер, обедах во французском вагоне-ресторане, быстрой езде французских такси и виде с Эйфелевой башни в час заката.

Кабинет был выдержан в гораздо более строгом стиле, чем гостиная. Там стоял делового вида письменный стол, фонограф для диктовки, ящик с картотекой возможных жертвователей в церковный фонд, стальной архивный шкафчик и личная пишущая машинка епископа.

Книги здесь были исключительно те, что необходимы для работы: «Указатель библейских изречений», «Словарь библии», атлас Палестины и собрание проповедей самого епископа в трех томах. Стоило епископу десять минут полистать эти книги, и любая речь на любую тему была готова. Епископ опустился в свое вращающееся кресло светлого дуба и, указывая на пишущую машинку, вздохнул:

— По этой ужасной комнате можно судить, как я погряз в практических делах. А мне так хотелось бы спокойно посидеть вот здесь, за моей любимой машинкой, отдаваясь подлинному творчеству, исполненному чистой красоты, создавая нечто такое, что жило бы вечно. Ведь все наши дела, даже самые важные, скоропреходящи. Да, разумеется, я печатаюсь: передовые в «Защитнике», избранные проповеди…

Он зорко взглянул на Элмера.

— Ну, как же, как же, епископ, читал, конечно!

— Весьма любезно с вашей стороны. Но знаете ли, о чем я мечтал все эти годы? О греховном светском литературном труде. Я всегда воображал, — быть может, напрасно, — что у меня есть талант… Мне хотелось сделать книгу, точнее, роман… Сюжет задуман мною довольно интересно. Стало быть, так: крестьянский мальчик, выросший в нужде, лишен возможности получить образование и читает сам, всеми силами стараясь приобрести побольше знаний. Там, на просторе зеленых полей, на божьих лугах, среди густых деревьев, при свете звезд по ночам, вдыхая чистый, ароматный воздух пастбищ, он вырастает сильным, неиспорченным, набожным юношей и, когда попадает в город — я хотел было посвятить его в духовный сан, но, чтобы не получилось слишком автобиографично, заставил его пойти по коммерческой линии, но в какой-нибудь из наиболее созидательных сфер большого бизнеса — скажем, в банковском деле… Итак, в городе он встречает дочь своего хозяина, прелестную молодую женщину, увы, склонную поддаваться многообразным соблазнам и развлечениям города. Я хочу показать, как его влияние заставляет ее свернуть с торной дороги, ведущей к гибели, и как оно сказывается не только на ней, но и на других, кто погряз в сутолоке деловой жизни. Да, очень бы хотелось написать, но… Сидишь вот так вдвоем и вдруг подумается, что не худо бы и покурить… Вы курите?

— Слава богу, нет, епископ. Могу по совести сказать, что уже много лет, как я забыл вкус никотина и алкоголя!

— Хвала господу!

— Когда я был моложе, я был юноша… как бы это сказать… здоровый, жизнерадостный и поддавался иной раз искушению, но влияние сестры Фолконер, — о, что за святая душа! Настоящая монахиня! — только протестантская, разумеется, — так возвысило меня, что теперь я свободен от этих грешных побуждений.

— Рад слышать это, брат, очень рад… Кстати, Гентри, прошлый раз вы говорили, что подумываете о том, чтобы перейти к методистам: насколько это серьезно?

— Вполне серьезно!

— Я бы советовал вам. Разумеется, великая методистская церковь, которой предначертано с каждым днем все в большей степени руководить и просвещать наш возлюбленный народ, могла бы обойтись и без вас и без меня. Я хочу сказать другое… Когда я встречаю прекрасного молодого человека вроде вас, я невольно думаю: какое высокое духовное удовлетворение нашел бы он, работая вместе с нами! Положим, ваше нынешнее занятие тоже может казаться увлекательным многим славным молодым людям, но это — работа в одиночку, в ней нет преемственности. Сотворенное вами добро умрет вместе с вами, ибо для того, чтобы продолжать его, нужна такая крепкая, жизненная организация, как церковь, а у вас ее нет. Вам надо войти в крупную организацию, среди которых одной из наилучших, при всем моем уважении к баптистам, я считаю методистскую церковь. Какая широта взглядов, какой демократизм и вместе с тем какая мощь! Вот истинно народная церковь!

— Да, мне думается, вы правы, епископ. После нашего первого разговора я много думал… Но, предположим, методистская церковь согласится меня принять. Что мне следует сделать? Это сложная процедура?

— Нет, это было бы очень просто. Поскольку вы уже облечены духовным саном, Окружная конференция, которая состоится через месяц в Спарте, могла бы по моему предложению рекомендовать Годовой конференции удовлетворить вашу просьбу. И я не сомневаюсь, что той весной, меньше чем через год, при наличии удостоверений из Тервиллингера и Мизпахской семинарии, мне удалось бы провести вас на Годовой конференции и утвердить в качестве методистского священника. До тех пор я могу устроить вас на испытательный срок. У меня как раз есть на примете приход в Банджо-Кроссинге, там нужен именно такой пастырь, как вы. В Банджо всего девятьсот человек населения, но вы ведь понимаете, что начинать все равно придется с малого. У братьев возникло бы справедливое недовольство, если бы я сразу дал вам первоклассный приход. Впрочем, я не сомневаюсь, что смогу способствовать вашему быстрому продвижению. Да, вы нужны нашей церкви. Велико поле деятельности, где может приложить руки посвященный… и готов держать пари на что угодно — я еще своими глазами увижу вас епископом!


V

Неужели опуститься до того, чтобы работать в какой-то дыре с населением в девятьсот человек, сокрушался Элмер, возвратившись к себе в отель. Жалованье, верно, не больше тысячи — тысячи ста! И это после огромной скинии Шэрон с толпами народа, после номеров «люкс», элегантных визиток, после того, как на своих лекциях в танцзалах он был для жен маклеров доктором Гентри!

Но нельзя было и продолжать жить, как сейчас. В Новой Мысли он никогда не займет командных высот. Он сам сознавал, что ему не хватает творческой фантазии. Ему никогда не додуматься до таких оригинальных изречений, какими сыпала хотя бы та же не лишенная чувства юмора миссис Риддл: «Не бойтесь перевернуть человеку всю душу, — у него и так там все вверх дном, так что вы лишь вернете его в нормальное положение!»

Зато для того, чтобы добиться успеха среди методистов или баптистов, никаких оригинальных суждений, к счастью, не требовалось, разве что в немногих фешенебельных церквах.

В настоящем пасторате он будет чувствовать себя прекрасно. Он ведь профессионал. Как актер любит грим, вызовы на сцену и груды декораций, так и Элмер питал нежные чувства к привычной обстановке своей профессии — молитвенникам, причастию, спевкам хора, пестованию дамских комитетов, а больше всего к торжественному появлению из таинственных закулисных глубин, столь неведомых и волнующих для прихожан, выходу к рампе, к ожидающей его пастве!..

И потом мать… Вот уже два года, как они не виделись, но в его душе теплилось желание утешить ее: он знал, что его арлекинада с Новой Мыслью не вызывает в ней ничего, кроме недоумения… Но девятьсот человек населения! Он крепился две недели; попросил у епископа Тумиса церковь побольше; показал для вящей убедительности все газетные вырезки, в которых среди восторженных похвал в адрес Шэрон содержались одобрительные отзывы и о его красноречии.

Но вот кончились лекции в Зените. Виды на будущее были весьма туманны.

Епископ Тумис сокрушался:

— Огорчаюсь, брат, что вы больше печетесь о величине вашего стада, чем о громадных, просто гррромадных возможностях творить добро, которые открываются перед вами!

Элмер изобразил невинное, открытое юношеское смущение:

— Да нет, епископ, вы меня просто не поняли, честное слово! Я только хотел бы использовать свой опыт там, где он принесет больше всего пользы, а вообще-то я готов во всем следовать вашим указаниям.

Два месяца спустя Элмер уже сидел в поезде на Банджо-Кроссинг в качестве пастора методистской церкви этой приветливой деревушки, раскинувшейся в тени сикомор.

Загрузка...