Энола Холмс и секрет серой печати

Глава девятая

По дороге на станцию Сент-Панкрас я зашла в книжный магазин и попросила у грузного джентльмена за прилавком «Капитал» Карла Маркса.

Он даже не шевельнулся: как будто ведьма из сказки превратила его в камень, не затронув лишь губы, потому что ими джентльмен неодобрительно шлепнул.

— Уверяю вас, после того как я ее пролистаю, я заверну томик в сукно и буду подпирать им дверь, — заверила его я.

Он поджал губы и ответил:

— В английском переводе, мисс, или в оригинале, на немецком?

— В переводе, разумеется. — Разве я похожа на ученого? Или разговариваю как ученый? Да, видимо, мне и правда нужно следить за своим аристократическим акцентом, который с головой выдал меня мистеру Александру Финчу.

Я не знала, что и думать об этом юноше. Прочитать что-либо по его лицу было практически невозможно, но в некоторые моменты он вел себя странно. Не то чтобы невоспитанно, однако довольно необычно. Впрочем, я ему сочувствовала из-за нападок его отца и восхищалась его непоколебимостью, а также готовностью искренне отвечать на мои вопросы. К тому же мне понравилось его предположение, что Сесилия вышла из дома через входную дверь и приставила лестницу к окну, чтобы сбить полицейских со следа: я и сама поступила бы так же.

Выходя из книжной лавки с тяжелым томом в упаковочной бумаге, я думала о том, что так ничего дельного и не выяснила.

Тем же вечером, уже в своей комнате, я прочла несколько абзацев из «Капитала», и мне показалось, что теперь я знаю еще меньше, чем раньше, и единственное, что я почерпнула из этой книги — это что «пролетариат» означает простой народ. Возможно ли, что после прочтения этого труда Сесилия стала марксистом? Я с интересом читала Томаса Гоббса, Дарвина и даже «Мученичество человека» Уинвуда Рида, но Маркс... Признаюсь честно, от него клонило в сон.

Спала я довольно крепко, а на следующее утро проснулась с мыслью о том, как же удивительно умна леди Сесилия, что сумела оценить столь изощренную чушь.

Которую Александр Финч, судя по его неслыханным убеждениям, тоже прочел.

Предположим, достопочтенная Сесилия сама вышла из дома: в чем, куда и зачем?

Все подобные вопросы вылетели у меня из головы, когда, сидя в своем кабинете и просматривая за утренним чаем газеты, я увидела в колонке «Пэлл-Мэлл Газетт» следующее объявление:

2523113111 1335363416451116263556 3111 35364133163153241143 1234233611313524321432 2641221656 13 33563653 26113653

Я придвинула к себе лист бумаги и карандаш, вывела тридцать букв алфавита, поделив их на пять групп, и занялась решением загадки.

2523113111. Вторая группа, пятая буква — Л. Вторая группа, третья буква — И. Первая группа, первая буква — А. Третья группа, первая буква — Н. И снова первая группа, первая буква — А.

ЛИАНА.

Послание в самом деле было адресовано мне!

Я поспешно разгадала шифр, и вот что у меня получилось: «ЛИАНА ВСТРЕЧАЕМСЯ НА СТУПЕНЬКАХ БРИТАНСКОГО МУЗЕЯ В ПЯТЬ СЕГОДНЯ МАТЬ»

О.

О!

Вот так неожиданно и внезапно? Неужели я скоро увижу маму? У меня защемило сердце.

А потом оно забилось быстро-быстро, как барабан, и меня переполнила вязкая каша противоречивых чувств. Я любила маму. И ненавидела. Она меня бросила. И не любила. Но она никогда не ограничивала мою свободу и помогла сбежать от братьев, поделившись крупной суммой денег. Ее упрямство и независимость, ее стремление бороться за права женщин...

Минуточку.

ЛИАНА ВСТРЕЧАЕМСЯ НА СТУПЕНЬКАХ БРИТАНСКОГО МУЗЕЯ В ПЯТЬ СЕГОДНЯ МАТЬ.

Британского музея?! Ненавистного Британского музея?! Мама его презирала за постоянные оскорбления женщин-ученых. Вряд ли она предложила бы встретиться «на ступеньках Британского музея».

Как только у меня появились сомнения, я поняла, насколько же сильно мне на самом деле хочется увидеться с мамой. Невыносимо. Мне искренне хотелось поверить в это послание, убедить себя в том, что мама выбрала это место встречи исключительно из соображений удобства, поскольку музей расположен в приличном районе.

Но в то же время в голове зудел ее строгий голос: «Энола, думай».

И я задумалась.

И мои выводы не принесли мне утешения. В этом послании никак не использовался цветочный шифр. Мама не написала бы просто «встречаемся», а иносказательно упомянула бы примулу или омелу, извечные символы свидания. И уж конечно не подписалась бы «мать», а назвалась бы «твоя хризантема», что у нас с ней означало «мама».

Вывод очевиден: объявление в газету поместила не она.

Конечно, хотелось верить, что больше некому, ведь кто же еще...

О нет.

Все ясно.

Вспомнив своего чересчур умного брата, я не выдержала и выругалась:

— Чтоб меня черти съели!

Я так разволновалась, что в глазах потемнело. Но пришлось собраться с силами, чтобы просмотреть все объявления и проверить, нет ли там настоящего сообщения от мамы.

Разумеется, там ничего не было. И ждать пока не следовало; обычно на то, чтобы отправить ответ, у мамы уходило больше недели. Я не знала, как и где пережидают зиму цыгане, но подозревала, что мама сейчас где-то далеко за городом и газеты долго идут к ней по почте, к тому же ей нужно время, чтобы разгадать мой шифр, проверить расписание поездов и составить ответное послание.

В Лондон она в любом случае приедет на поезде. Ну не разумнее ли предложить встретиться у железной дороги или неподалеку от станции? Скорее всего, она бы так и поступила.

Британский музей — как бы не так! Автор этого объявления совсем не понимал маму.

Автор? Ха. Как будто я не знаю, что это Шерлок.

У меня ушло несколько часов на то, чтобы составить гипотезу, как так вышло, и решить, что теперь делать, и я заработала ужасную головную боль.

К счастью, у замечательного секретаря доктора Рагостина сохранился адрес доктора Джона Ватсона.

После полудня я села в кеб и отправилась к этому достойному терапевту. Меня высадили на скромной улочке на северо-западе Лондона перед домом, в котором врач жил и занимался частной практикой.

Мальчик-слуга, у которого Джодди следовало бы поучиться манерам, провел меня в маленькую видавшую виды приемную и доложил, что врача нет на месте, но скоро он придет, поскольку принимать пациентов начинает с часу дня. Судя по часам в углу, ждать оставалось еще пятнадцать минут, и я была отнюдь не против оттянуть встречу.

Наконец они пробили час, и в приемную зашла грузная пожилая дама, страдающая зобом и хромотой. Однако в кабинет врача меня провели первой.

Там было так же тесно, как в приемной, а обивка и шторы выглядели потертыми.

— Мисс... М-м... — Доктор Ватсон поднялся со стула и посмотрел на меня своими добрыми глазами. Судя по всему, он догадался, что мы знакомы, но никак не мог вспомнить, как меня зовут.

— Мисс Месхол, секретарь доктора Рагостина, — подсказала я.

— Мисс Месхол! — Его простоватое лицо озарила улыбка, отчего оно стало обворожительным. — Прошу, садитесь. — Он махнул рукой на стул для пациентов и уселся за стол. — Чему обязан этому неожиданному и приятному визиту?

Меня так смутили его открытость и дружелюбие, что я покраснела. Было бы здорово, будь у меня такой добрый отец!

Я и до этого частенько думала о том, как мне не хватает друга или... Или родственника, только не эксцентричного и рассеянного, а верного и любящего, с которым можно вместе читать книги вечерами в маленькой гостиной. Но сама не понимала, как мне плохо без отца. Мой родной отец умер, когда мне было всего четыре, и до этого дня я по нему не скучала.

До этого дня.

— Я... Э-э... Мне не хотелось бы отнимать у вас время, — сбивчиво произнесла я, запутавшись в собственных чувствах. — Доктор Рагостин, э-э, рассмотрел ваше дело и, м-м, отправил меня к вам с одним вопросом.

— Конечно, спрашивайте. Рад слышать, что он заинтересовался. А я только вчера думал, не зайти ли к нему в бюро... И вот вы здесь. Что ж, я вас слушаю.

— Доктору Рагостину хотелось бы знать, не следит ли мистер Шерлок Холмс за зашифрованной перепиской в колонке объявлений «Пэлл-Мэлл Газетт».

— Холмс всегда читает объявления во всех крупных газетах, — ответил Ватсон.

— Хорошо, но как насчет конкретных шифров? Когда навещали мистера Холмса, вы ничего не замечали, к примеру, на его письменном столе?

— Как же, замечал, но с газетой это никак не было связано. А вот с шифрами — да. Там лежала хорошенькая брошюрка, сделанная вручную и расписанная акварельными цветами. Честно признаюсь, меня это озадачило. Таким скорее увлекалась бы леди, но никак не Холмс. А когда я захотел ее полистать, он вышел из себя.

Этого я и боялась. Голова закружилась, и я закрыла глаза.

— Мисс Месхол? Знаю, вы пришли не за врачебной помощью, но... Вы не больны? Что с вами?

— Всего лишь ужасная головная боль, доктор Ватсон.

Невыносимая головная боль. Брошюрка, которой «увлекалась бы леди» — это, конечно, та самая книжка с шифрами, которую мама сделала сама и подарила на мой роковой четырнадцатый день рождения и с помощью которой я отыскала в доме оставленные ею несметные сокровища. Самое ценное, что осталось мне от матери. Но в первый же день в Лондоне головорезы похитили мою брошюрку — вынули из кармана, пока я лежала без сознания. И я думала, что она потеряна навсегда.

Теперь же мне все было ясно: когда инспектор Лестрейд из Скотленд-Ярда проводил арест Резака, он обыскал его лодку и нашел там украшенную цветами брошюрку. Она настолько неуместно смотрелась в логове преступника, что Лестрейд решил показать ее своему другу Шерлоку Холмсу. Или великий детектив помогал ему вести обыск и сам заметил брошюрку.

И узнал почерк матери.

Скорее всего, так братья и выяснили, что деньгами я обеспечена. Шерлок разгадал шифры и провел небольшое расследование в нашем родовом поместье, Фернделл-холле. Тогда же он проследил связь между шифрами из брошюрки и теми, что появлялись в колонке объявлений «Пэлл-Мэлл Газетт», где упоминались «хризантема» и «лиана». И разгадал их тоже. Грубо говоря, Шерлок подслушивал наш с мамой тайный разговор.

А затем подстроил для меня ловушку, отправив собственное послание.

— Мисс Месхол? — встревоженно произнес Ватсон. — Вы выглядите совсем больной.

Доктор Ватсон измерил мне пульс, спросил, что я ела на второй завтрак, дал мне бромид, уложил на раскладушку в комнате для осмотра пациентов и вернулся в свой кабинет принимать других больных. Час спустя он заглянул ко мне и спросил:

— Вам лучше?

Я отбросила вязаное одеяло и выпрямилась:

— Намного, доктор Ватсон, большое вам спасибо.

Это была чистая правда. За час отдыха я вспомнила мамино лицо, ее любимую фразу «Ты и одна прекрасно справишься, Энола», и успокоилась.

И приняла решение.

И составила план.

По которому мне полагалось быть на месте до пяти вечера, а шел уже четвертый час.

Доктор Ватсон отказался принимать от меня плату за консультацию. Я горячо его поблагодарила и пошла к остановке кебов на углу.

— Бейкер-стрит, — бросила я кебмену.

Мы поехали, и я задернула шторы на окне. Пока наш четырехколесный экипаж петлял по оживленным лондонским улицам, я сняла с себя все, что было характерного в Лиане Месхол. Пришлось пожертвовать дешевой соломенной шляпой и запихнуть ее под сиденье. Кудрявую челку я засунула в карман вместе с шиньоном. Туда же отправились стеклянные зеленые сережки, ожерелье, напоминающее собачий ошейник, и остальные побрякушки. Из подкладки на грудь я выудила шарф — у меня там хранилось много всякой полезной всячины — и повязала его на голову. Пальто застегнула, чтобы скрыть платье. Но в щеках и ноздрях оставила подушечки, за счет которых они казались полнее.

Мы проехали мимо Бейкер-стрит, 221, и я раздвинула шторы: мне было очень интересно посмотреть на дом, в котором жил мой брат. В нем было множество магазинчиков и дверей, ведущих в жилые квартиры, и над одной из них значился номер 221. Удивительно обычное место для такого необычного человека, как Шерлок Холмс.

Но я дождалась, пока кеб завернет за угол, и только тогда постучала по потолку, чтобы кебмен остановился.

Я вышла, вернулась назад и остановилась через дорогу от Бейкер-стрит, 221. Хорошо бы мне не пришлось слишком долго стоять на морозе. И что еще сделать, чтобы меня не заметили? В холод прохожих на улице меньше обычного, только мальчишки-газетчики кричат на углах «Жуткое убийство в Уайтчапеле! Читайте в свежем номере!» и продавцы рыбы расхваливают товар: «Све-ежая треска, живые устрицы, моллюски!» Еще я заметила нищенку в длинном плаще, которая торговала разными мелочами из корзинки:

— Апельсины, шнурки, всякая всячина!

Я подошла посмотреть, что она продает. Помимо апельсинов, цвет у которых был скорее коричневый, чем апельсиновый, и шнурков, в корзинке лежали перочистки, причем из необычной ткани и замысловатой формы. Не простые квадратики, а хорошенькие цветочки и бабочки.

— Интересно, — сказала я, показав на одну из них пальцем. — Сами их шьете?

— Да, мэм, сама, да вот глаза начали подводить, устают больно от такой работенки.

Скорее всего, бедняжка трудилась при слабом свете свечи или даже уличного фонаря, потому что другого освещения у нее не было.

Я взяла из корзинки перочистку в форме птицы и спросила:

— Сколько вы их продали?

— Меньше чем хотелось бы, мэм. — Потрескавшиеся губы нищенки задрожали; мы ведь стояли на холодном ветру. — На хороших улицах-то, где от пенни — другого ни от кого не убудет, полисмены меня гоняют, ох гоняют!

— Вы живете поблизости?

— Нет, что вы, мэм. В Саутуарке, мэм, но там они никому и даром не нужны.

Неудивительно. Саутуарк, район на другом берегу Тезмы, кишел сомнительными театрами и игорными домами, а еще там проводились медвежьи бои и прочие возмутительные мероприятия.

А если нищенка вернется в Саутуарк, никто из жителей Бейкер-стрит с ней, скорее всего, больше не встретится.

— Я заплачу вам гинею за всю корзинку. И обменяю свое пальто на ваш плащ.

Она разинула рот от удивления, но вопросов задавать не стала, а ушла довольная в теплом пальто и с крупной суммой в кулаке. Я же накинула плащ, взяла корзинку и закричала на всю улицу, подражая ее говору:

— Апельсины, шнурки, всякая всячина!

Маскировка получилась удачная, и я бродила по Бейкер-стрит целых сорок пять минут (и даже продала две перочистки!), пока не увидела, как Шерлок Холмс выходит из дома.

Разумеется, он был не в костюме. Чтобы не вызвать подозрений и поймать меня, как он на то надеялся, мой брат переоделся в простого рабочего с кожаным ремнем на куртке, во фланелевой рубашке и тряпичной кепке, из-под которой выбивались темные волосы.

Он прошел мимо, не удостоив меня даже взглядом, и направился в сторону Британского музея. В лице его я не заметила никаких изменений, кроме накладной челки, но обратила внимание, что оно в самом деле выглядит худым и осунувшимся, как и говорил доктор Ватсон.

Я проводила его взглядом, и сердце у меня защемило.

Когда Шерлок исчез из виду, я перевела дыхание и пошла к лавке зеленщика.

Там я поставила корзинку на землю и ногой затолкала в ящик, на котором лежали яблоки. А потом купила половинку луковицы.

У двери под номером 221 я завернула луковицу в платок и поднесла к глазам. На них тут же навернулись слезы.

Превосходно.

В этот час зимой на улицы ложились мрачные тени. И мой брат, несомненно, хотел воспользоваться суровым временем года, чтобы провернуть задуманное. Когда он подойдет к музею, Лондон почти полностью поглотит тьма...

О, мама, а вдруг я жестоко ошиблась? И на самом деле меня ждешь ты?

Луковица мне больше не потребовалась: по лицу сами потекли слезы.