Энола Холмс и секрет серой печати

Глава четырнадцатая

Я вернулась к универмагу «Эбенезер Финч и сын» незадолго до того, как тусклый день сменился еще более тусклой ночью. Чтобы не утомлять любезного читателя, я опущу подробное описание того, как переоделась в Лиану Месхол в бюро доктора Рагостина и как чуть не столкнулась с миссис Таппер, когда выходила из дома в образе сестры; балахон привлекал ко мне внимание, но зато скрывал лицо. Выходя со станции Сент-Панкрас, я почувствовала на себе любопытные взгляды прохожих. В этой части Лондона меня еще не знали. Сестре улиц не было нужды никому помогать в этом благополучном районе.

И меня привела сюда не благотворительность. Я пришла с пустыми руками. Если не считать спрятанного на груди кинжала, над которым я держала пальцы словно в молитве.

Я и близко не собиралась подходить к роскошному фасаду универмага. Вместо этого я обошла соблазнительное заведение сбоку и через лабиринт стойл, в которых держали лошадей и коров, вышла к голубятне. Оттуда я в очередной раз осмотрела окна, черепичную крышу и водосточные трубы. Никогда прежде я с таким интересом не изучала архитектуру. В данный момент меня занимал вопрос, насколько удобно карабкаться по всем этим выступам. Через какое-то время я определилась с маршрутом, который выбрала бы сама. Предположив, откуда спустится Александр Финч, я шагнула в тень конюшни и затаилась в ожидании.

Он появился до полного наступления темноты, как я и рассчитывала: ему ведь надо было видеть, куда ставить ногу или тянуться рукой. Он выполз на крышу словно огромная гусеница и стал перебираться с выступа на выступ на четвереньках, опустив голову, чтобы не попасться на глаза констеблю, который патрулировал улицу. Иногда он пропадал за дымовыми трубами, но быстро появлялся снова. Было видно, что для него это дело привычное. Он с легкостью перепрыгивал со здания на здание. А в конце ряда подполз к водосточному желобу, развернулся и соскользнул по водопроводной трубе на деревянную крышку бочки, а оттуда — на гравийную дорогу рядом с лавкой торговца свечами.

Он огляделся по сторонам, и я с трудом разобрала во мраке его бледное, похожее на маску лицо, наполовину скрытое очками. Вместо модного наряда на нем была грубая одежда рабочего из фланели и вельвета, а на голове темнела тряпичная кепка. Убедившись, что за ним никто не наблюдает — по крайней мере, он так думал, — Александр Финч пошел дальше по улице.

Я подождала, пока он отойдет подальше, и последовала за ним.

Здесь, на северо-западе Лондона, места были далеко не такие бедные, как в Ист-Энде: на углах не стояли ночные бабочки и водяные колонки, в домах у всех был водопровод, и народ наверняка был не лишен своих пороков, но особо модным и богатым не считался. Я плохо знала этот район, невыразительный, как лицо Александра Финча, с улицами не то чтобы пустынными, но и не кипящими жизнью. Мне редко приходилось сюда приезжать: к доктору Ватсону, в квартиру Шерлока и дважды в универмаг «Эбенезер Финч и сын». Всего четыре раза, не считая нынешнего. Так что неудивительно, что, следуя за Александром Финчем, я заблудилась.

Время от времени я чуть не теряла его из виду. К счастью, ночной туман сегодня был не таким густым, как обычно, но все же вокруг было очень темно. Мне доводилось видеть электрическое освещение на берегу Темзы — изумительное, оно словно превращало ночь в день. Дрожащие огни уличных фонарей, напротив, лишь тревожили ночь, а не прогоняли ее. Большую часть времени Александр Финч казался тенью в театре теней, как и другие прохожие; я отчетливо видела его, только когда он проходил прямо под фонарями.

Чтобы он в свою очередь не увидел меня, я шла посреди улицы, хотя это было очень рискованно. Это и днем опасно, а ночью, всей одетой в черное, — вдвойне. Даже при свете каретных фонарей возницы непременно сбили бы меня, если бы только я сама не увернулась, но под ногами хлюпала грязь, смешанная с подтаявшим льдом и лошадиным навозом, и передвигаться по ней было сложно. Несколько раз я чуть не упала, а один раз все-таки оступилась и перекатилась по холодному булыжнику, спасаясь от обитых железом копыт. Юбка и балахон промокли и испачкались. Я вовремя поднялась, чтобы увернуться от огромной кобылы клейдесдальской породы, которая скакала галопом, запряженная в телегу с древесиной.

Да, на дороге встречалось все больше повозок и телег; Александр Финч завел меня в какой-то район складов, судя по всему неподалеку от громадного рынка Ковент-Гардена. Куда, хотелось бы знать...

Тут он остановился у видавшей виды двери, над которой висела трудночитаемая табличка: тшшшшт шшшъ & жеж жшжжжж’жкя ж.

Судя по всему, это была дешевая ночлежка с рядами коек с блохами и клопами. Как раз в подобном месте бедная лысая дремала лишилась последних своих вещей и монет. И там же она могла заразиться стригущим лишаем.

Я догадывалась — хоть в это и сложно было поверить, — кого Финч-младший собирался там навестить.

Вместо того чтобы постучать в дверь, он зашел за угол и скрылся за дряхлым зданием.

Я закусила губу и застыла подобно черной, заляпанной грязью статуе — потому, признаюсь, что не знала, как быть дальше. Он бы непременно меня заметил, если бы я зашла в этот тесный закоулок. Но если за ним не последовать...

Нет, я должна.

Выругавшись, я неслышно зашагала по улице к ночлежке. Вдруг из-за угла, за которым до этого скрылся Александр Финч, вышел незнакомец с длинными черными волосами и похожей на лопату бородой. Его кожа казалась чересчур бледной, очков на нем не было, и, хоть он на меня и не смотрел, я в полной мере ощутила тяжесть его взгляда. Даже в ночи глаза незнакомца ярко горели почти серебряным пламенем. Я разинула рот, но мне хватило самоконтроля, чтобы не ахнуть от изумления.

Это был замаскированный Александр Финч. Я ни за что бы его не узнала, если бы не одежда: на нем были те же тряпичная кепка, фланелевая рубашка, вельветовая куртка и штаны.

Погруженный в свои мысли, Финч не заметил меня среди других прохожих. Он развернулся ко мне спиной и постучал в дверь ночлежки, а я тем временем отошла в укрытие, которое покинула всего несколько секунд назад.

Финч стучал, пока ему наконец не открыли. Тогда он спросил слащавым голосом:

— Миледи не желает подышать воздухом?

Девочка не ответила, только выскользнула на улицу будто испуганный зверек; да я и собаку не стала бы держать в такой дыре!

— Дай мне фонарь.

У нее был фонарь? Видимо, да. Она протянула его Александру Финчу, и тот чиркнул спичкой.

Достопочтенную Сесилию озарил слабый свет, и я опять чуть не вскрикнула. Если бы Финч не привел меня к ней, сложно было бы догадаться, что это именно она: и родная мать не узнала бы ее в бледной, осунувшейся девочке со спутанными грязными волосами, торчащими из-под повязанной на голове тряпки, с дрожащими плечами, прикрытыми одной лишь шалью, тонкой и потрескавшейся кожей, ступнями, обмотанными грязными лоскутами. Я смогла поверить своим глазам лишь потому, что десятки раз рисовала ее карандашные портреты.

Достопочтенная Сесилия — попрошайка с большой корзинкой.

Александр Финч отдал ей зажженный фонарь. Она что-то сказала, но так тихо, что я ничего не услышала.

— Сначала работа, потом еда, — довольно громко ответил он.

Она снова залепетала. Глаза у нее были большие и жалобные.

На этот раз он не ответил, только нетерпеливо вздохнул и поводил пальцами у нее перед губами, словно вливая какое-то лекарство. На его лице не дрогнул ни один мускул. Глаза горели ярким горячим пламенем. Он сделал несколько пассов руками у леди Сесилии над головой и над плечами. Я отказалась бы в это верить, если бы не увидела воочию: он обрел над нею власть, даже не касаясь ее. Из взгляда леди Сесилии словно высосали всю жизненную силу, всю тоску и надежду, и она стала похожа на фарфоровую куклу, голодную и потрепанную, под покрытым сажей стеклянным колпаком.

— Сначала работа, — повторил ее хозяин. — Еда потом.

Чернобородый негодяй развернулся и зашагал в сторону станции Паддингтон, даже не оглядываясь на леди Сесилию. Она семенила за ним с фонарем и корзинкой в руках словно собачка на поводке. Александр Финч был не таким уж и высоким, но сгорбленная девочка едва доставала ему до плеча.

Стараясь держаться на расстоянии, но все же шагая по тротуару, я следовала за ними, и меня одолевали одновременно страх, любопытство и возмущение. Я никак не могла понять, что происходит. И в то же время по телу у меня бегали мурашки и кожу покалывало от страстного желания сделать хоть что-нибудь, хоть как-то помочь, вмешаться... Но как? И от чего именно надо ее спасать?

Нет, пока я не разобралась в происходящем, мне оставалось только смотреть.

На углу напротив таверны под фонарем стояла суровая на вид компания. Александр Финч остановился с ними поздороваться. Все пожали друг другу руки и вытащили на свет какой-то деревянный ящик. Александр — или чернобородый самозванец, в котором было почти невозможно узнать Александра, — забрался на эту импровизированную трибуну и начал свою речь. Я стояла слишком далеко, и до меня доносились редкие обрывки про «давление капитализма», «империю, возведенную на спинах измученных тружеников», «права рабочих» и так далее. Очевидно, я стала свидетельницей того самого «внешнего влияния», о котором писали газеты, в действии. Как и сказали служащие универмага, Финч-младший вносил сумятицу в ряды рабочих, особенно подвозчиков и работников порта. Меня ни капли не удивляла осведомленность продавцов и слуг; они всегда все знали, но ни с кем не сплетничали, кроме как друг с другом.

Перед тем как забраться на ящик, Александр отдал леди Сесилии некий приказ, и она отошла к соседнему фонарю у стены здания. Неловкими, неестественными движениями она доставала из корзинки что-то маленькое и белое и выдавала каждому, кто останавливался послушать речь Финча.

Подумать только! Джодди ведь говорил, что в ее корзинке лежали «бумаги».

Но это были не газеты, а листовки. Листовки союза работников или подобной организации подстрекателей.

Вокруг чернобородого оратора собралось уже довольно много слушателей, правда женщин среди них я почти не заметила. Однако никто бы не удивился, если бы проходящая мимо сестра милосердия тоже остановилась его послушать, верно?

Я взвесила все «за» и «против» и решила рискнуть.

Стараясь не спешить, но ступать уверенно, я приблизилась к достопочтенной Сесилии.

— ...опиум для народа! — вещал бородатый Финч со своей «трибуны». — Это ясно по известной детской песенке английских аристократов: «Всех существ на свете создал Господь Бог. И лорд богатый в замке, и нищий без сапог, великие, ничтожные, все — Его творения, и всем, большим и малым, он дал свои владения»! Добрый господин — Бог — якобы постановил, что три четверти населения должны жить в бедности и работать до изнеможения, пока не сойдут с ума от голода и не исхудают до костей, а остальные — избранные — наслаждаться жизнью, пока слуги по пять раз на дню переодевают их в разные наряды!

Сложно было не восхититься его четкой и пылкой речью. Он был прекрасным оратором. И я не могла не согласиться со многим из того, о чем он говорил. Кто бы мог подумать, что этот человек способен на ужасные поступки, в которых я его подозревала?!

Однако можно говорить правду и при этом быть злодеем.

Я посмотрела на достопочтенную Сесилию.

Несколько слушателей из задних рядом обернулись на сестру милосердия в черном балахоне, но большинство не отрывали взгляда от Финча — кто благоговейного, а кто изумленного. Что до самого Финча — он был так поглощен своей речью, что, я надеялась, не заметил присоединившейся к толпе монашки. А даже если и заметил, то вряд ли вспомнил о первой нашей встрече, от которой у меня остались самые неприятные воспоминания.

Девушка с корзинкой стояла тихо и неподвижно, такая же неприметная, как падающая на землю сажа. Я прошла прямо перед ее носом, и лишь тогда она вяло протянула мне листовку.

Этой ночью сестра улиц должна была заговорить — в первый и, вероятно, последний раз.

— Достопочтенная Сесилия, — прошептала я, забирая бумажку.

Она на меня даже не посмотрела.

— Достопочтенная Сесилия! — Я говорила тихо, но прямо ей на ухо. Наверняка она меня услышала.

Но никак не отреагировала. Не моргнула, не вздрогнула, не подняла взгляд.

— Дважды мы выходили на мирную демонстрацию, на что имеем законное право, — вещал Александр Финч. — Дважды маршировали по Трафальгарской площади под знаменами наших гильдий, взывая к жителям Вест-Энда. Полицейские поколотили нас дубинками. Мы ушли, окровавленные и побежденные, и вот что сказал один из членов парламента: «Это дурной вкус — смущать своей омерзительной бедностью богатые и торговые районы города. Лучше бы они сдохли от голода в канаве».

Народ уже заполнял всю улицу от тротуара до тротуара, но ни один из слушателей ни на что не обращал внимания — кроме как на чернобородого оратора. Яростный взгляд серебристых глаз Александра Финча скользил по толпе, от человека к человеку, и его аудитория стояла словно зачарованная, словно...

Я больше не могла этого отрицать.

...загипнотизированная.

Как леди Сесилия.