Эпикур

Из энциклопедического словаря

Брокгауза и Ефрона,

т. XLA. СПб., 1904

ЭПИКУР — создатель одного из значительнейших нравственных учений древности и основатель одной из главнейших афинских философских школ, которая носит его имя. Он был сын афинянина Неокла и родился в 342 г. до Р. X. на острове Самосе.

Мы мало знаем о его молодости. Основательного теоретического философского образования он, по-видимому, не получил и впоследствии хвалился тем, что у него не было учителей, хотя существует предание, что он пользовался уроками некого Памфила, ученика Платона, и Навсифана, последователя Демокрита. Во всяком случае, влияние последнего на Эпикура не подлежит сомнению: Эпикур целиком заимствует у Демокрита его физику, да и некоторые нравственные мысли Демокрита повторяются у Эпикура. Самый дух нового учения, однако, совершенно иной. Интерес раннего атомизма есть чисто теоретический, и всё стремление его направлено к рациональному механическому мирообъяснению; Демокрит предпочитает открытие одной научной истины обладанию могущественнейшим царством в мире. Эпикур отвергает математику как праздную; естествознание само по себе его нисколько не интересует; он занимается физикой лишь ввиду её практических результатов, для устранения суеверных страхов, для понимания устройства человеческой природы.

Эпикур учительствовал сначала в Калофоне, Митилене, Лампсаке, но после этих опытов переселился в Афины (306), где основал свою школу в купленном для неё саду, который и перешёл в её собственность после его смерти (270). Вдали от всяких общественных дел он жил окружённый многочисленными друзьями и почитателями, посвятив себя всецело делу нравственного учительства. Он был учителем жизни для своих учеников и сплотил их в одну дружную, тесную семью, которая неизменно, в течение шести веков, держалась его учения в ряде сменяющихся поколений. Он пользовался общим уважением не одних учеников, но и сограждан, которые воздвигали ему памятники после его смерти.

Нравственное учение Эпикура, признававшее верховным принципом своим удовольствие, вызвало немало недоразумений и возражений со стороны других школ, в особенности со стороны стоиков, причём последние не раз пытались бросить тень на нравственный облик Эпикура и его друзей; эти последние не оставались в долгу у своих противников.

Тем не менее личность самого Эпикура и характер его школы являются нам в чрезвычайно выгодном свете. Строгая умеренность и самообладание, мужество, самое широкое дружелюбие, любовь к родителям, нежная заботливость по отношению к друзьям, гуманное обращение с рабами, полное согласие жизни с тем нравственным идеалом радостного и невозмутимого мира душевного, который он себе поставил, — вот черты нравственного образа Эпикура, которые запечатлелись в предании его школы и продолжали сказываться в ней и впоследствии, как мы видим, например, из слов Цицерона.

Единственная черта, неприятно поражающая нас, это отношение Эпикура (и его последователей) к предшественникам — не только к тем, с которыми Эпикур глубоко и принципиально расходился, но и к тем, которым он был обязан, например к Демокриту. Большая вера в себя, в единую спасительность своего учения и опознанной истины, при отсутствии теоретического интереса и широкого философского образования, делали его нетерпимым и неспособным к пониманию чужой мысли — не только Платона или Аристотеля, но даже Демокрита с его научными интересами. «Праздно рассуждение философа, которое не врачует никакой человеческой страсти; как нет никакой пользы в медицине, которая не удаляет болезней из тела, так нет пользы и в философии, если она не удаляет страсти душевной».

Своё учение Эпикур излагал в беседах, многочисленных письмах и сочинениях, написанных в простой, иногда тяжеловесной форме, без всяких прикрас и литературной обработки. Из древних философов едва ли кто с более нелицемерным презрением относился к «словесному искусству», чего древние критики ему не прощали. Из эпикурейцев выделяется Метродор, любимый друг и последователь Эпикура, который умер раньше учителя и которому впоследствии школа воздавала посмертные почести наряду с Эпикуром, согласно завещанию последнего. Затем можно назвать Полиэна и Гермарха. Из позднейших преемников Эпикура особенно известны: Колот, против которого полемизирует Плутарх в особом сочинении; Зенон Сидонский (нач. I в. до Р. X.); Федр, которого слушал Цицерон; Филодем, книги которого найдены в Геркулануме; наконец, Лукреций Кар, автор знаменитой поэмы «О природе вещей» — представитель римского эпикурейства.

Источниками знакомства с учением Эпикура служат: Диоген Лаэрций (X кн.), который даёт обильный доксографический материал о философии Эпикура, три письма Эпикура (из коих второе представляет компиляцию из его сочинения «О природе») и собрание главных тезисов Эпикура. Остальные многочисленные сочинения и письма Эпикура сохранились лишь во фрагментах; превосходное издание их дал H. Usener («Epicurea», 1887), по которому мы их цитируем, за исключением двух книг «О природе», найденных в Геркулануме. Затем идут фрагменты эпикурейцев — Метродора, Филодема, Лукреция, — обильный доксографический материал, критические или полемические сочинения других философов, например Плутарха, Цицерона и др.

Философия Эпикура имеет исключительно практическую цель. Он определяет её как деятельность, которая посредством рассуждений приводит к счастливой жизни. Всё, что не касается этой цели, все науки, поскольку они преследуют чисто теоретический интерес, например математика или история, им пренебрегаются. Логика или каноника, обнимающая собою элементы теории познания, и физика занимают служебное, подчинённое положение. Каноника даёт нам критерий для отличения истины от заблуждений и убеждает нас в возможности познания, без которого разумная жизнь и деятельность были бы немыслимы; физика избавляет нас от суеверных страхов, от веры в сверхъестественное и даёт нам верное понимание человеческой природы и природы вещей, необходимое для преследования наших естественных целей...

Физика и каноника Эпикура служат лишь подстройкой его этики. Они освобождают его от самого пагубного из всех заблуждений — от веры в сверхъестественное и от страха смерти. «Живые идолы», населяющие пустые промежутки между мирами, — это явная сделка с толпою, с официальными верованиями, которые мудрец не желает оставлять, оставляя их толпе, поскольку они ему не мешают. Богов в общественном смысле нет, и настоящее нечестие состоит не в том, чтобы их отрицать, а в том, чтобы признавать их существование: если бы бог существовал, он хотел бы и мог бы упразднить существование зла; а если бы он не хотел и не мог, он был бы немощным и злым — не был бы богом. Нет сверхъестественных сил, которых мы могли бы бояться и которые могли бы отклонять нас от преследования нашей естественной цели — довольства или удовольствия.

Равным образом мы освобождаемся и от страха смерти: всё хорошее или дурное, благо или зло, состоит в ощущении, а вместе со смертью прекращаются ощущения. Смерть — ничто для нас: есть мы — нет смерти; есть смерть — нас нет. Таким образом, перед мудрым исчезает страшнейшее зло из всех зол: надо только усвоить эту истину.

Жизнь человека ограничена настоящей действительностью, настоящими ощущениями. Следовательно, этика должна заключать в себе науку о благе в этой действительной жизни и о средствах, к нему ведущих... Этика Эпикура построена на принципе удовольствия, который был заложен в основание нравственного учения киренской школы. Но самое понимание удовольствия у Эпикура своеобразное — иное, чем у Аристиппа, жизнерадостного родоначальника этой школы. Для Аристиппа удовольствие есть кратковременное наслаждение, самый процесс приятного ощущения; всё жизненное искусство состоит в том, чтобы ловить наслаждения минуты, дорожа настоящим и не смущаясь заботами и страхами за будущее.

Состояние, в котором мы не испытываем ни положительного наслаждения, ни страдания, представляется ему безразличным. По Эпикуру, напротив, ценно лишь то удовольствие, которое упраздняет страдание; вместе с Платоном он признал, что удовольствие состоит в удалении страдания или утолении мучительной потребности. «Мы нуждаемся в удовольствии там, где мы страдаем от его отсутствия; там же, где мы не испытываем никакого страдания (от лишения), там мы не нуждаемся и в удовольствии». По прекращении страдания удовольствие не увеличивается, а только разнообразится. Безразличного состояния Эпикур не признает: удовольствие есть отсутствие страдания, и такое отсутствие страданий есть высшая цель и мерило для оценки отдельных действий и отдельных удовольствий. Мимолётные наслаждения не могут служить истинною целью нашей жизни уже по одному тому, что погоня за ними нарушает покой души и влечёт за собой страдания, а также и потому, что такие наслаждения временны и преходящи... «Устойчивое удовольствие», которое проповедует Эпикур, представляется ему целью не только естественною, но и вполне достижимою при помощи разумной жизни...

Как и у стоиков, верховное правило Эпикура состоит в том, чтобы жить согласно природе; как у них, это правило требует опрощения жизни, отречения от суеты. Голос природы требует немного: он говорит нам «не голодай, не жаждай, не мёрзни», и всё это удобоисполнимо. Наоборот, ложные мнения требуют от нас бесконечного. Живи согласно природе — никогда не будешь беден; живи согласно мнению — никогда не будешь богат... Мудрость освобождает нас от страха и ложных мнений и даёт нам верную оценку благ и зол: она внушает нам мужество, без которого жизнь отравлена страхом, умеренность, без которой нет спасения от душевных бурь, и справедливость, без которой нет спокойствия в человеческой жизни...

Мудрый всего менее зависит от внешних обстоятельств; при помощи усвоения истинного правила жизни он может реально побеждать телесные скорби и страдания, перенося их мужественно и с невозмутимою ясностью. Ни один киник или стоик, не признававший страданий за зло, не высказал в столь резкой и решительной форме своё убеждение в бессилии страдания над истинным философом: на костре или на кресте он не падёт духом и будет счастливым; среди жесточайшей пытки, в медном быке Фалариса он будет в состоянии сказать: «Как сладко мне, сколь это меня не заботит!» И как ни преувеличено это выражение, как это ни кажется Цицерону прямо смешным, оно перестаёт быть таковым, когда мы читаем последнее, предсмертное письмо Эпикура к Идоменею. «Проводя счастливый и вместе последний день жизни, мы написали вам следующее. Мы испытывали боли пузыря и кишечника, сила которых превзойдена быть не может. Но всему этому противоборствовала радость душевная при воспоминании о продуманных нами размышлениях. Ты же, достойно твоей преданности мне и философии с отроческих лет твоих, заботься о детях Метродора» (друга Эпикура, умершего раньше его)... Мудрый живёт безмятежно, как бог среди миров. На хлебе и воде он может спорить с блаженством с самим Зевсом. Специальная этика эпикурейцев носит такой же казуистический характер, как и этика стоиков. Её разработка была заложена самим Эпикуром в его многочисленных трактатах и письмах к друзьям, в которых он выступает деятельным, заботливым наставником и пастырем своих друзей, тонким моралистом, поражающим обилием метких и глубоких нравственных советов и правил душевной гигиены. Многие его мысли и выражения служат как бы отголоском иного, высшего мировоззрения, например, известный отрывок из письма, приведённый Сенекой; вместо бога, видящего наши действия, мы должны избрать образ чтимого человека и жить так, как будто он нас постоянно видит. Отсюда эпикурейское правило: делай всё так, как будто смотрит Эпикур.

Из частных предписаний Эпикура особого внимания заслуживают те, которые касаются общественной жизни и государства и которые вполне соответствуют его нравственному атомизму. Общественно-государственный союз есть учреждение, весь смысл которого заключается в пользе и безопасности отдельных лиц. Естественное право заключается во взаимной пользе или взаимном договоре с целью обеспечения взаимной пользы и безопасности. Животные, которые не могут говорить или заключать союзов, не знают права; не знают его и те народы, которые не могли или не хотели заключать таких договоров. Эпикур, таким образом, является ранним провозвестником договорной теории общества. Верность договору, или лояльность и справедливость, составляет долг каждого гражданина, от которого мудрый, дорожащий тишиной и спокойствием всего менее может уклониться. Но вместе с тем то же стремление к тишине и спокойствию заставляет его уклоняться от политической и общественной деятельности и не браться за неё без крайней нужды.

Власть, почести и богатства не дают спокойствия, а, напротив того, рождают тревогу и страхи. Почести суть мнимое благо, бесчестие — мнимое зло, если оно не сопряжено с действительным страданием; погоня за почестями есть величайшее безумие; скрывайся, живи в тиши, в неизвестности — вот золотое правило Эпикура.

Каково бы ни было наше суждение о самом учении Эпикура, для правильной оценки его следует иметь в виду, что ни одному из философов древности, за исключением разве Пифагора, не удалось создать такой прочный и тесный союз, каким была его школа: взаимная дружба эпикурейцев столь же славилась, как некогда пифагорейская, хотя она и менее превознесена легендами, а верность последователей Эпикура его заветам является не только большей, нежели у пифагорейцев, но даже прямо беспримерной в древности. В течение шести веков, вплоть до торжества христианства, школа Эпикура хранит их, можно сказать, без изменения. Это одно показывает, что притязания Эпикура на оригинальность не лишены основания, сколько бы ни был он обязан своим предшественникам. Его школа есть своего рода философский орден или секта, без таинства пифагорейцев, без мистики или иной религии, кроме культа памяти учителя. Эта школа есть всецело создание Эпикура, давшего ей «догмат» — правило веры и правило жизни, своеобразный идеал мудрости и блаженства, который последователи Эпикура должны были воспитывать в себе и своих сочленах, денно и нощно размышляя о преподанном учении. Нравственное их общение между собой и с учителем ценилось здесь выше, чем в любой другой школе, ибо оно являлось условием не искания истины, а счастливой и приятной жизни, которая немыслима без дружбы. Совместная жизнь и дружеский союз заменили семью, «в которой всё было общее», хотя коммунизм отвергался и никаких правил относительно распоряжения личной собственностью не существовало: такие внешние правила казались Эпикуру излишними или оскорбительными для общества истинных друзей.

Эпикурейский идеал был чуждым для многих, прежде всего — для людей с деятельным умом и научными интересами, а также и для людей с деятельною, живою волей: печать утомления лежит на этой мудрости — утомления мысли в её исканиях, утомления личности в её борьбе, нравственной и политической. Это философия квиэнтизма, философия безмятежного, безбоязненного, по возможности безболезненного и мирного конца, ясной, радостной резигнации и покоя, без всякой веры в будущее и без страха перед будущим. Такая философия соответствовала требованиям эпохи, требованиям в высшей степени утончённой культуры умственной и эстетической, клонящейся к упадку, пережившей своих богов и утратившей ту свободную политическую атмосферу, среди которой она расцвела. Сумерки богов приближаются — сумерки греческих богов, безмятежных и ясных, как греческий день. «Гость, тебе будет здесь хорошо; здесь удовольствие высшее благо» — такова была надпись на вратах Эпикурова сада, где входящего ждала свежая вода и блюдо ячменной крупы, утолявшей, а не раздражавшей голод. Этот сад был в своё время незаменимым санаторием для многих душ, которых Эпикур сажал на самую строгую диету, проповедуя удовольствие. Другой вопрос, насколько был последователен Эпикур и не было ли между основным принципом его учения и дальнейшим его развитием такого же несоответствия, как между надписью над вратами сада и тою ячменной кашей и водой, которая ждала в нём гостя? Можно ли сводить удовольствие к невозмутимому, бесстрастному покою, к простому прекращению страданий?..

Последовательно или нет, учение Эпикура было цельно и жизненно. После смерти учителя в его саду менять ничего не приходилось; надо было лишь поддерживать его. Он привлекал к себе множество симпатий; целыми городами нельзя было счесть друзей Эпикура, говорит Диоген Лаэрций...

Однако и у этой мирной школы нашлись ожесточённые враги в лице стоиков: полемика разгорелась и с обеих сторон велась нередко с большим раздражением и озлоблением. В Риме успех Эпикура был велик: поэма Лукреция служит красноречивым памятником того значения, какое имело его учение в духовной жизни предхристианского века. Значение Эпикура как освободителя от суеверий, просветителя и благодетеля человечества усиливается для многих умов по мере возрастания религиозного брожения, мистицизма и суеверия, знаменующего собой период упадка. Сад Эпикура представляется тихим убежищем от духовных и политических бурь времён империи... Но уже с половины IV в. сад Эпикура пустеет: он не пережил торжества Церкви.