Если он грешен

Глава 18

Пенелопа с улыбкой посмотрела на спящего Эштона. Затем легонько провела пальцами по его мускулистой груди. Он что-то пробормотал во сне и повернулся на бок. Она поцеловала его в шею.

— А… уже утро? — Он вдруг открыл глаза и улыбнулся.

— Ты очень сообразительный. — За окнами едва забрезжил рассвет, но Пенелопа не стала об этом говорить.

Эштон улыбнулся и тут же застонал, когда она поцеловала его. Поразительно, с какой легкостью она разжигала в нем желание. Пожалуй, с Пенелопой он предавался любви даже больше, чем до нее со всеми остальными женщинами, вместе взятыми. И с ней он чувствовал в себе столько сил и энергии, сколько ни с одной другой женщиной. Более того, такого удовлетворения, как с ней, он никогда и ни с кем не получал. Если бы причиной тому была лишь скоротечная страсть, то она бы уже давно пошла на спад, но этого не происходило.

Эштон не раз спрашивал себя: не обязан ли он своему счастью тому обстоятельству, что Пенелопа была очень темпераментной и страстной, но при этом не стеснялась своей чувственности? Те немногие женщины, которых он познал до нее, любили, когда он доставлял им наслаждение, но крайне редко ласкали его, а если и делали это, то без особой страсти. Пенелопа же была совсем не такой. Когда она ласкала его, он забывал обо веем на свете.

Эштон снова застонал, когда она принялась ласкать его возбудившуюся плоть своими проворными пальчиками. «Еще немного — и я сойду с ума», — промелькнуло у него. Когда же она стала ласкать его губами, он понял, что уже не сможет выдержать наслаждение. Почувствовав, что вот-вот потеряет над собой контроль, Эштон приподнялся, привлек к себе Пенелопу и, откинувшись на подушки, пробормотал:

— Сядь на меня.

Немного помедлив, Пенелопа опустилась на него, и Эштон, взяв ее за бедра, вошел в нее с хриплым стоном. Она почти тотчас же уловила ритм его движений, но вскоре желание овладело ею настолько, что теперь она уже не могла сдерживаться и стала двигаться все быстрее, так что Эштону пришлось под нее подстраиваться. Они вознеслись к вершинам блаженства одновременно, и их восторженные хриплые крики прозвучали как один общий крик.

А потом они долго лежали в объятиях друг друга, лежали в полном изнеможении. Наконец, почувствовав, что силы начинают возвращаться к ней, Пенелопа чуть шевельнулась и тут же поняла, что испытывает некоторую неловкость из-за своего поведения. Она любила Эштона и верила, что и он хоть немного ее любит. Но она ведь не раз слышала разговоры о том, что многие мужчины полагают: настоящая леди не способна испытывать сильную страсть. Упала ли она в глазах Эштона из-за того, что наслаждалась физической стороной любви не меньше, чем он?

— Знаешь, Эштон… — Она погладила его по волосам.

— Да, слушаю тебя. — Он провел ладонью по ее груди, потом поцеловал в шею. — Говори же, дорогая.

Пенелопа нервно сглотнула. Она не знала, как лучше задать мучивший ее вопрос.

— Эштон, я слышала, что настоящие леди… Ну, они не…

— Не получает удовольствия от того, чем мы сейчас занимаемся?

— Да, от этого.

Эштон заглянул ей в глаза и тихо проговорил:

— Поверь, моя милая страстная Пенелопа: именно из-за этих глупостей распалось множество браков. Да-да, все эти разговоры — очень вредные глупости.

Пенелопа вздохнула с облегчением:

— Правда? Ты так считаешь?

— Даю слово, что именно так обстоят дела. Именно эта глупость побуждает даже любящих мужей заводить себе любовниц.

— Вот как?.. — Пенелопа была уверена, что эта причина далеко не единственная. Судя по всему, некоторые мужчины считали, что имеют полное право заводить любовниц только потому, что им так хочется.

Эштон прижал Пенелопу к матрасу. Поцеловав в губы, прошептал:

— Мне ужасно нравится моя жаркая Пенелопа, моя сладкая возлюбленная.

Она непроизвольно раздвинула ноги и пробормотала:

— Никакая я не сладкая.

— Очень даже сладкая. — Эштон снова ее поцеловал. — Чистый мед. — Он лизнул сначала один сосок, потом другой. — Сладкие, как малиновые пирожные. Знаешь, дорогая, сначала я даже испугался за себя. Подумал, что позволяю похоти брать над собой верх и становлюсь похожим на отца.

— Нет, Эштон…

— Не пытайся меня утешить, любовь моя. К счастью, я никогда не вел себя подобным образом, а ведь мне почти тридцать. Я отличался умеренностью во всем, и сдерживать себя мне было совсем не трудно. А вот мой отец… Он был неудержим даже в юности, когда ему было только восемнадцать.

— Восемнадцать? — переспросила Пенелопа.

Эштон никогда не говорил ей о своем отце, и то обстоятельство, что он захотел поделиться с ней самым сокровенным, можно было считать хорошим знаком.

— Да, восемнадцать. Но он не знал удержу и после того, как женился на моей матери. — Эштон принялся целовать груди Пенелопы. — И я благодарю Бога за то, что девять лет назад она наконец закрыла перед ним дверь своей спальни. — Теперь он уже целовал живот и бедра возлюбленной. — Потому что примерно через год после этого отец подхватил сифилис.

— О, Эштон!.. Какое счастье, что болезнь обошла стороной твою мать.

— Отец чуть ли не до самой смерти вел такой образ жизни, так что один Бог знает, сколько еще женщин он заразил. — Эштон провел языком по бедру Пенелопы. — В конечном итоге он превратился в развалину, и мы, его дети и наша мать, стали свидетелями того, как он постепенно сходил с ума. Так продолжалось до тех пор, пока однажды ночью отец не выбежал из дома голый. С криком о том, что видел в пруду русалок, он бросился к воде — очевидно, решил с ними позабавиться. К тому времени как подоспели мы с Марстоном, он уже захлебнулся.

— О, я так тебе сочувствую…

Эштон приподнялся на локтях и заглянул ей в глаза:

— Не стоит сочувствовать. Я не считаю его отцом, заслуживающим уважения и даже сочувствия. Никто из нас не считает. Самое большее, что мы все почувствовали, когда он умер, — это сожаление. Ведь человек упустил свой шанс в жизни, растратил ее впустую. Так вот, в какой-то момент я вбил в свою безмозглую голову, что однажды его кровь заговорит во мне и я стану таким же, как он. И тогда мною овладел страх, и я позволил страху руководить всеми моими поступками. А сейчас я, кажется, сумел от этого страха освободиться. То, что я чувствую и делаю, то, что чувствуем и делаем мы с тобой, — это прекрасно. Такого словами не описать.

— Да, верно.

— И я хочу упиваться своим счастьем, хочу пить твою сладость снова и снова. — Эштон в очередной раз поцеловал ее и тут же вошел в нее.

Но каждый раз, едва отдышавшись, Пенелопа вновь испытывала почти болезненное желание ощущать его в себе, и ее это даже пугало. В какой-то момент Эштон вдруг перевернул ее на живот и чуть приподнял, побуждая встать на четвереньки.

— Держись за изголовье, — прохрипел он.

Пенелопа повиновалась и громко вскрикнула, когда он вошел в нее сзади. Шок, испытанный ею из-за непривычности позы, вскоре прошел, уступив место желанию. Последняя ее ясная мысль была о том, как удивительно разнообразны способы, какими можно доставлять друг другу удовольствие.

Когда оба оделись и приготовились спуститься вниз, Пенелопа, собравшись с духом, сказала:

— Эштон, ты говорил мне, что у тебя нет воображения и что женщин у тебя было не очень много. Так откуда же ты знаешь… ну, об этом? — Она покраснела и кивнула в сторону кровати.

Он усмехнулся и поцеловал ее.

— Книги. — Он снова ее поцеловал. — И вдохновение.

— Книги? О таком пишут в книгах?

— Да, конечно, — кивнул Эштон. — И каждый мальчишка, достигший того возраста, когда начинаешь задумываться о женщинах, стремится прочитать такую книжку. Мальчишки прямо-таки охотятся за ними, как пираты в давние времена охотились на сокровищами, — добавил он со смехом.

— Похоже, мальчишки никогда не меняются, — пробормотала Пенелопа.

— Поход за покупками? — Она вопросительно взглянула на тетушку и дядю Аргуса.

Тот кивнул и привлёк к себе Дариуса.

— Я решил отвести старших мальчиков к одному знакомому портному. Он отлично шьет и при этом не дерет с клиентов три шкуры. Так что я забираю твоих старших братьев и Дариуса. Мы поедем снимать мерки. Септимус нам поможет.

Пенелопа смотрела на мальчиков и Септимуса, который был не намного старше их. У всех блестели глаза, и было ясно, что они очень рады. Разумеется, Аргус настоял на том, чтобы Септимус ехал с ними, чтобы новый костюм сшили и ему тоже. Это была хоть какая-то компенсация за нищенское жалованье, что получал от нее гувернер. У Пенелопы не хватило бы духу отказать им в удовольствии лишь потому, что гордость ее страдала — сама-то она не смогла бы устроить для них такой вот праздник, хотя ее вины в этом не было.

— Конечно, поезжайте, — кивнула Пенелопа и вопросительно посмотрела на тетю Олимпию, державшую за руки Джуно и Пола.

— Я собираюсь взять малышей на прогулку, — пояснила Олимпия.

Попросив детей никуда не уходить, она взяла Пенелопу под локоток и отвела в сторону.

— Если мамаша Джуно потратила на одежду ребенка хоть пенни из тех денег, что давал ей Квентин, я согласна съесть собственные туфли, — заявила тетушка. — Я видела одежду Джуно, но это и одеждой назвать трудно. Подозреваю, что ее мамаша купила единственное приличное платье для девочки лишь для того, чтобы привести ее в нем сюда.

— Да, знаю, — кивнула Пенелопа. — Хотя эта женщина была очень изысканно одета. Но, тетя…

— Нет, не спорь со мной. Тебя чудовищно обворовывали. Постоянно. На протяжении нескольких лет. Мы с Аргусом решили, что нам следовало лучше присматривать за этим домом и за тобой. Достаточно и того, что все наши родственники не стесняются обременять тебя своими детьми, причем началось это еще в то время, когда ты сама была почти ребенком. Считай, что таким образом мы с Аргусом приносим извинения за наше непростительное пренебрежение своими родственными обязанностями. К тому же эти дети и наши родственники. Итак, мы уже сказали остальным мальчикам, что завтра отправляемся с ними в город развлекаться, — добавила Олимпия.

Через несколько минут все уехали, и Пенелопа осталась одна с самыми маленькими мальчишками. Миссис Стак тоже не было в доме — она предупредила, что уйдет ненадолго. Дочь этой женщины все еще болела, и ее нельзя было оставлять на целый день в одиночестве. Пенелопе хотелось бы поговорить по душам с тетей Олимпией, но этот разговор мог и подождать.

Чтобы хоть чем-то заняться, Пенелопа достала рукоделие. Когда она вернулась в гостиную, мальчики уже собрались там. Кто-то читал, кто-то рисовал, кто-то играл в настольные игры. И все они вели себя на редкость примерно, что, конечно же, вызывало подозрения. Судя по всему, они старались быть послушными только потому, что тетя Олимпия пообещала им что-то особенное. Сначала Пенелопа огорчилась — ей казалось, что в этом доме, где она чувствовала себя хозяйкой, беззастенчиво распоряжаются другие люди, — но потом здравый смысл возобладал. Для подопечных Пенелопы ее авторитет всегда был непререкаем, и она прекрасно об этом знала. Мальчики считали ее главой семьи, и ей этого было вполне достаточно. А если время от времени тети, дяди, кузины и прочие родственники заезжают сюда, чтобы осыпать детей своими щедротами, то она, Пенелопа, должна не нервничать из-за этого, а, напротив, радоваться вместе с детьми тому, что они получают подарки. Однако придется дать детям понять, что далеко не все навещающие их родственники будут так же щедры на подарки — уже хотя бы потому, что не все могли позволить себе такие траты. Да и не каждый отец готов серьезно тратиться на чужих детей. Но в большинстве своем родственники Пенелопы были людьми добрыми и любили своих детей вне зависимости от того, родились они в браке или вне его. К тому же они были щедры, хотя иногда, сами того не замечая, могли проявить бестактность. И уж кому, как не ей, Пенелопе, следовало защищать мальчиков от обид, пусть и нанесенных не по злобе, а по недомыслию.

Пенелопа отложила шитье только тогда, когда пришло время готовить ужин. Вставая, она потянулась, затем взглянула на корзинку, где оставалось всего несколько вещей, еще требовавших починки. Пенелопа невольно поморщилась, подумав о том, что скоро корзинка опять наполнится. Она хотела попросить Конрада и Делмара помочь ей на кухне, но тут вдруг зарычала собака.

— Какая умилительная сцена, — послышался язвительный голос, и Пенелопа вздрогнула в испуге — она сразу же узнала этот голос.

Пенелопа медленно обернулась к Чарлзу. Ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы не выдать свой страх. А выглядел он ужасно… Одежда его была в беспорядке, и Пенелопа испугалась за Теда или Неда, то есть того из близнецов, кто оставался с ней в доме, в то время как его брат отправился в город с тетей Олимпией. Ведь слуга ни за что добровольно не впустил бы Чарлза. Не впустил бы без борьбы. Изумлял уже тот факт, что Чарлз вышел победителем из этой схватки. Он был очень бледен, а глаза лихорадочно блестели. И Пенелопа очень надеялась, что блеск этот не являлся признаком безумия.

— Что ты тут делаешь? — спросила она. — Где слуга?

— Истекает кровью на ступенях.

— Ублюдок… Чего ты хочешь?

— Хочу всего, что у тебя есть, маленькая сучка. Моя ошибка заключалась в том, что я решил насладиться еще кое-чем помимо твоих земель и денег, хотел вкусить немного от того, что ты так щедро отдаешь Радмуру. Мне это не удалось, и я сейчас понял почему. Эта сука Крэтчитт привела к тебе Радмура, решив меня надуть, сделать так, чтобы не я стал твоим первым. И с тех пор меня преследуют неудачи. Мне надо было убить тебя при первой же возможности — не стоило тянуть с этим все эти годы. Чарлз рванулся к Пенелопе и схватил за руку. Все мальчики и пес тоже бросились к ней. И тут вдруг Пенелопа почувствовала прикосновение холодного металла — Чарлз приставил к ее виску пистолет. В кармане у него лежал еще один пистолет, и он впился Пенелопе в бок, когда Чарлз рванул ее к себе, — было очевидно, что он очень хорошо подготовился к визиту.

— Эй вы, ублюдки, стойте где стоите, или я пристрелю эту суку! — Чарлз злобно уставился на рычащего пса. — И этого кобеля уберите. Господи, как же мне хочется пристрелить этого уродца. А теперь — убирайтесь все. Быстрее! Вы же не хотите меня разозлить, верно?

И тут Пенелопа вдруг поняла, что от человека, державшего у ее виска пистолет, очень дурно пахло. А ведь прежде он всегда был необычайно опрятен и чистоплотен. Пожалуй, даже болезненно, маниакально чистоплотен. Но сейчас от него исходил омерзительный запах. Даже дыхание его казалось зловонным. В следующее мгновение Пенелопа поняла: Чарлз болен, очень болен…

Стараясь говорить как можно спокойнее, она сказала:

— Чарлз, ты нездоров.

— Я знаю, черт тебя побери! Знаю, что я нездоров! Да, я действительно болен. Проклятие, я умираю! И все из-за тебя! — Он направил пистолет на Охотника. — И из-за этого гнусного кобеля!

Пенелопа зажмурилась и громко закричала. И в тот же миг раздались крики мальчишек. Выстрел прогремел у самого ее уха, так что она оглохла на несколько мгновений. Собравшись с духом, Пенелопа открыла глаза, но окровавленного трупа собаки не обнаружила. И никто из ее воспитанников не пострадал. Переглянувшись, мальчики дружно двинулись к Чарлзу, и тот сразу же приставил к ее виску другой пистолет.

Тут Пенелопа вдруг заметила у камина какое-то движение, а затем из-под кресла высунулась собачья морда. Пенелопа подозревала, что пес оказался там после того, как Джером усилием мысли отшвырнул его в сторону, — вероятно, именно поэтому его не задела пуля. «Интересно, хватит ли у Джерома сил отвести дуло пистолета от моей головы?» — подумала Пенелопа. И тут Чарлз вдруг выругался, а дуло у виска Пенелопы задрожало. Сердце ее подпрыгнуло в груди; она понимала, что Чарлз в любой момент может спустить курок. А он снова выругался и процедил сквозь зубы:

— Не знаю, кто из вас, ублюдков, это делает, но советую вам прекратить свои фокусы. Да-да, прекратите немедленно! Ведь я просто… Я могу выстрелить случайно, пытаясь удержать пистолет. — Дуло тут же перестало дрожать, и Чарлз добавил: — А теперь отойдите в сторону. Видит Бог, таких, как вы, следовало бы топить сразу после рождения, как котят. Потому что вы ошибка природы.

— Может, мы и ошибка природы, сэр, — сказал Делмар, делая шаг назад, но при этом не спуская глаз с Чарлза, — но мы бы никогда не стали нападать на женщин и детей. И никогда не стали бы жить на широкую ногу за счет тех, кого вы обворовываете.

«А Делмар, оказывается, гораздо умнее, чем я полагала, — подумала Пенелопа. — Он рассуждает как взрослый человек». К несчастью, догадливость Делмара могла иметь для нее весьма печальные последствия, поскольку злить сейчас Чарлза — все равно, что дразнить бешеную собаку.

— Помолчи, Делмар, — прошептала Пенелопа.

— Этого щенка стоит пристрелить, — проворчал Чарлз, оттаскивая ее к двери. — Ты должна научить его, как следует разговаривать со старшими. Где уважение, а? Даже я мог бы больше уважать своего родителя, если бы старый боров не оказался таким дураком. Но я-то не такой идиот, как мой папаша, севший на тот корабль, что я для него приготовил.

Пенелопа невольно поежилась. Старый барон и его наследник часто ссорились, но она никогда не считала, что Чарлз способен на убийство собственного отца. Однако тот факт, что мать ее умерла вместе с бароном, указывал либо на то, что Чарлз бредит, либо на то, что он действительно задумал и осуществил чудовищное злодеяние.

— Но он ведь утонул, — сказала Пенелопа. — Потому что корабль пошел ко дну. Ты же не мог спланировать кораблекрушение. Нельзя запланировать шторм.

— Да, конечно. Зато можно дать денег кому следует, и в днище корабля появится дыра, которую если и заметят, то с большим опозданием. А со штормом мне просто повезло. Повезло и в том, что никому в голову не пришло осматривать перед отплытием корабль.

«Значит, Чарлз убил мою мать, своего отца, а заодно и команду того судна», — в ужасе думала Пенелопа. Причем Чарлз признался в этом так спокойно… словно говорил о погоде. Что ж, возможно, его жадный и жестокий отец заслуживал смерти, но при чем здесь остальные? Судя по всему, вовсе не болезнь сделала Чарлза безумцем, она лишь сделала видимым то безумие, что всегда жило в нем.

— Отцеубийца, — прошептала Пенелопа.

— Ха! Как будто я первый, кто такое совершил. Иногда человеку просто надоедает ждать, когда он получит то, что принадлежит ему по праву. — Чарлз вытащил ее из гостиной и, захлопнув дверь, запер на ключ.

Пенелопа мысленно отругала себя за привычку оставлять ключи в дверях. И тут же вздохнула, услышав, как мальчики принялись колотить в дверь руками и ногами.

Чарлз выстрелил в дверь, и Пенелопа услышала пронзительный крик.

— Джером! — закричала она, пытаясь высвободиться.

— Никто не ранен! — закричали из-за двери.

Еще крепче сжав руку Пенелопы, Чарлз потащил ее к лестнице. Дуло пистолета по-прежнему находилось у ее виска. Чарлз озирался — либо боялся, что слуга очнется, либо не верил, что дверь гостиной достаточно крепка.

Пенелопа упиралась, отказываясь идти, и тогда Чарлз приподнял ее так, что ноги едва касались пола.

— Тебе это с рук не сойдет, — сказала она.

— Ничего умнее не придумала, ведьма? — процедил он презрительно.

— Я вовсе не ведьма.

— А кто же ты еще? Все вы, Уэрлоки, гнусные колдуны и ведьмы. Мне не составило труда узнать всю правду о вашей семейке. Жаль, что в свое время вас всех не сожгли на костре.

Чарлз притащил ее в спальню и с силой толкнул на кровать. Падая, Пенелопа больно ударилась о край кровати. Когда же она сумела подняться на ноги, Чарлз уже успел запереть дверь на ключ, а ключ сунул в карман. Пенелопа едва удержалась от стона — она прекрасно понимала, что оказалась во власти безумца. Тут он вдруг подошел к маленькому столику, где стоял приготовленный для Эштона графин с бренди, и налил себе немного. Пенелопа же прикинула расстояние до окна. Окно второго этажа находилось довольно высоко от земли, но, выпрыгнув из него, она могла бы остаться в живых.

— У тебя ничего не выйдет, ведьма, — сказал Чарлз, покосившись на нее.

— Я не ведьма, — повторила Пенелопа.

И тут же спросила себя, зачем она спорит с сумасшедшим. Наверное, для того чтобы отвлечь его разговором и тем самым продлить себе жизнь.

— А я говорю — ведьма. Все вы одинаковые. Уэрлоки и Воны. Все колдуны и ведьмы. Я же сказал тебе, что узнал о вас правду. Моему отцу захотелось денег твоей матери, это верно. Но еще он надеялся, что она сможет выделывать всякие фокусы, которые могли бы оказаться для него полезными. Что ж, старый боров и в этом просчитался. — Чарлз сделал глоток бренди. — Толку от нее не было никакого. Только шумных птиц в саду развела великое множество.

Пенелопа почувствовала, как слезы жгут ей глаза. Но нет, она не станет плакать. Сейчас не время скорбеть об умершей матери. Но конечно же, ее мать не заслуживала такого к себе отношения. Впрочем, сейчас не лучшее время думать о матери и о ее слабостях. Хотя именно сейчас она готова была простить ей все.

— А ты? Какая, черт возьми, польза в том, чтобы видеть призраков?

— Они могут сказать, кто их убил.

Чарлз злобно уставился на нее:

— Но эта способность добра тебе не принесет, верно? Кто будет тебя слушать? Твой любовник? Тот, кто должен жениться на моей сестре? А ей, скажу тебе по секрету, не слишком нравится то, что ты перешла ей дорогу. — Чарлз ухмыльнулся и налил себе еще бренди. — Она решила, что станет виконтессой, и я бы позаботился о том, чтобы ей не пришлось долго ждать, чтобы стать герцогиней.

— Что ты выиграешь, если убьешь меня? Подумай хорошенько, Чарлз… Здесь полно свидетелей, и все они — живые люди, не призраки.

— И что же? Я умираю, я ведь сказал тебе. И в этом виновата ты.

— Но почему? Потому что наш пес укусил тебя, когда ты пытался застрелить меня в парке?

— Не укусил, а чуть не откусил мне все! И там теперь все гниет! Я ведь не мог пойти к доктору, верно? По крайней мере к хорошему доктору. И не мог довериться ни одному из лицемерных коновалов, не рискуя тем, что в тот же день о моих злоключениях будет знать весь Лондон! — Чарлз потянулся к пуговицам на штанах. — Хочешь взглянуть, что эта мерзкая шавка со мной сделала?

Пенелопа промолчала и начала осторожно пробираться к окну. И тут ее вдруг отвлек шум у двери. Казалось, что мальчикам каким-то образом удалось выбраться из гостиной. Она уже открыла рот, чтобы велеть им бежать, но в этот момент Чарлз выругался и выстрелил в дверь. Послышался визг, а затем — какой-то шорох, как будто по двери чем-то царапали.

— Мальчики, кто-нибудь из вас ранен?! — закричала Пенелопа.

Она в ужасе уставилась на Чарлза, вытащившего из кармана длинный нож.

— Всего лишь царапина! — откликнулся Джером.

— Уходите! — крикнула Пенелопа.

Все ее воспитанники были очень храбрыми, и она ими гордилась, но ведь Чарлз безумен. И мальчики ужасно рисковали, пытаясь помочь ей.

— Да, убирайтесь отсюда, ублюдки, — проворчал Чарлз. — С вами я потом поговорю.

— И чего ты от них добьешься? — спросила Пенелопа. Она услышала топот ног на лестнице — мальчики бежали вниз — и вздохнула с облегчением. — У них ведь ничего нет.

— Ничего нет? Боюсь, им достанутся все твои деньги, когда ты умрешь. Я, правда, пытался кое-что заполучить, но это все крохи… А я хочу получить все. Поэтому ты сейчас напишешь завещание на мое имя. Только на мое имя, понятно?

— И ты действительно думаешь, что я отдам тебе все, что у меня есть, чтобы ты стал богачом, после того как меня убьешь? Ты сумасшедший!

— Я не думаю, я точно знаю, что заставлю тебя написать это завещание. Терять мне все равно нечего. А там… Кто знает? Как только ты умрешь, я смогу спокойно пойти к доктору… Возможно, произойдет чудо и я буду спасен. — Чарлз пожал плечами и стал приближаться к ней. — Я не хочу, чтобы все то, на что я потратил столько сил, перешло к этим маленьким ублюдкам.

Он бросился на нее, и Пенелопа едва успела увернуться. Она рванулась к окну и уже открыла одну створку, когда Чарлз схватил ее и оттащил от окна. Пенелопа отчаянно сопротивлялась. Вспомнив, что он сказал о своей травме, она попыталась ударить его в пах, но Чарлз с поразительным проворством уворачивался от ударов. Он справился с ней безо всякого труда и подтащил к письменному столу. Причем для человека, который якобы умирал, Чарлз был слишком уж силен. Противоестественно силен. Пенелопе оставалось лишь надеяться, что мальчики успеют убежать и кто-нибудь заберет их к себе до тех пор, пока Чарлза не заставят ответить за все его многочисленные преступления.

— Пиши завещание, — потребовал он, прижимая к ее горлу нож. — Все должно перейти ко мне.

— А как насчет Клариссы? — спросила Пенелопа, взяв перо.

— О ней пусть заботится будущий муж. Ведь после того как тебя не станет, она выйдет за этого идиота Радмура, верно? Замечательная парочка — твой Радмур и моя Кларисса. Вместе навек. Подумай об этом, когда будешь жариться в аду в компании своих сородичей-колдунов.

Пенелопа решила, что сможет выиграть время, если согласится написать то, что требовал Чарлз. Она не знала, какого чуда ждать — ибо вызволить ее могло только чудо, — но все же надежда не оставляла ее. Впрочем, ей было на кого надеяться. Она находилась в смертельной опасности, и один из мальчиков, возможно, был ранен, когда Чарлз выстрелил в дверь. Следовательно, хоть кто-то из ее родственников непременно должен был почувствовать беду. Она лишь молилась о том, чтобы они смогли правильно истолковать свои видения или предчувствия. И то, что ее родственники часто называли своим проклятием, сейчас могло стать ее спасением. Они должны были откликнуться на ее призыв о помощи — только бы не опоздали.