Готикой мы называем некоторую организацию архитектурного пространства, определенную манеру очертить силуэт церкви, расположить скульптурный персонаж, придать определенное выражение взгляду, улыбке. Современники называли эту манеру рисования, строительства, скульптуры попросту французской. И они были правы. Поскольку они имели в виду не нынешнюю Францию, а лишь небольшую область, древнюю страну франков, страну Хлодвига, местность вокруг Парижа. Из этого очага в XII и XIII веке исходило все: власть, богатство, наука. «Французское искусство» имело предрасположенность к завоеванию других провинций. Однако не все они были завоеваны. Его распространению в ряде случаев противостояло стойкое сопротивление. Оно было вызвано политическими причинами: соперничающие с королем Франции монархи стремились подчеркнуть свое отличие от него своей приверженностью к другим эстетическим формам. Сказывалось и различие культурных субстратов: в каждой области сохранялась присущая ей манера чувствовать, мыслить, верить, воздвигавшая более или менее прочные преграды вторжению готического искусства.
Наиболее решительное ее неприятие, наиболее явственное стремление к самостоятельности проявлялось, естественно, на периферии, особенно той, что обладала высокоразвитой цивилизацией — на Юге, в самой южной части Европы. Нигде они не были так сильны, как в Сицилии. Возьмем церковь, возвышающуюся над Палермским заливом. У нее латинское название — Monreale, Королевская гора, Royaumont. Здесь действительно проходили церемонии коронации королей. Эти короли говорили по латыни, и именно на этом языке священники возносили им здесь хвалу. В XII веке государство, столицей которого был Палермо, входило в культурное сообщество, к которому также принадлежали Английское, Германское и Французское королевства. Однако это государство по своему происхождению и по своей глубокой природе отличалось существенными особенностями. Оно было результатом аннексии, самым замечательным завоеванием западного рыцарства, подлинной его экспансией, так как Сицилия, Калабрия, Кампания и Апулия прежде не принадлежали к латинскому миру. Они входили в Великую Грецию и оставались греческими даже будучи в составе Римской Империи. Мусульманское вторжение частично затронуло эти провинции и наложило на глубокий субстрат эллинистической культуры новый слой, на этот раз культуры арабской. Наконец, в XI веке страну захватили полчища, пришедшие из Нормандии. Их вожди сумели сохранить существовавшие в стране весьма прочные политические структуры, налоговую систему и все прерогативы деспотов, которых они сменили. В их грубые руки перешел этот узел морских путей, живущий в довольстве и открытый сразу трем мирам, сосуществовавшим в Средиземноморье: греческому, мусульманскому и латинскому. В царствование королей Сицилии народы этих провинций продолжали жить привычной жизнью: в согласии с их верованиями и традициями. Монархи принимали при своем дворе трубадуров, однако их придворные говорили по-гречески, по арабски, по-древнееврейски. В большей степени, чем Венеция и даже Антиохия, государи которых были, впрочем, выходцами из Сицилии, Палермо, являвшийся столицей, открытой на все стороны моря, был действительно завоеванной частицей Востока.
Это была колония христиан латинской веры: построенная королями-нормандцами для литургических служб, отправляемых священниками, которые также были нормандцами, церковь Monreale была памятником колониального искусства. Ее формы были чужеземными, привнесенными извне. Они подверглись изменениям, как это случилось много позже в Мексике или Перу с барочной архитектурой церквей, под влиянием местного духа, навыков местных мастеров, местных вкусов. Галерея Monreale примыкает к собору, как в Везон-Ла-Ромен. В плане она имеет форму квадрата, так же, как галерея в Муассак. Она устроена так же, как галерея монастыря Сен-Бертран-де-Комменж, поскольку назначение этого внутреннего дворика, служившего для неторопливых, наполненных размышлениями прогулок, было тем же. В углу двора, так же, как в Ле-Тороне, фонтан, служивший для омовений. Таков был план, таковы были формы и пропорции, принятые во всем латинском христианском мире и рассчитанные для телесных и духовных надобностей братства каноников или монахов бенедиктинцев. Между тем игра света здесь столь же причудлива, как и в садах Гренады, а вода струится с той же безмятежностью, как в медресе где-нибудь в Фесе, и причиной тому не только южный климат и яркое солнце, но и тот факт, что колонизаторы — король и служившие ему клирики — не тесали и не укладывали эти камни своими руками. Это делали местные мастера. Они, конечно, следовали общему архитектурному плану. Но они вкладывали в эту работу собственное мастерство, будучи уверены в том, что их виртуозное искусство, их чувство материала и цвета понравится этим рыцарям и монахам, неотвратимо превращавшимся в сицилийцев. По этой причине восточная часть церкви Monreale, построенной по тому же образцу, что и многие бургундские и провансальские церкви, был украшен скромной драпировкой, подобной кружеву или шелковым восточным одеждам в которые облачались нормандские государи для придворных церемоний. Такого простого покрывала было достаточно для того, чтобы изменить внешность человека. Подобным же образом изменился вид галереи: было видно, что колонны служили лишь для услаждения взора; действительно, они не выполняли никакой полезной функции — свод на них не опирался, они поддерживали лишь легкую конструкцию, что и обусловливало их практическую бесполезность. Их украшения — цветные инкрустации или резьба — напоминают шкатулки для благовоний, подносы из слоновой кости, шахматные столики — предметы светских развлечений, изготовлявшихся византийскими и мусульманскими ремесленниками для праздной знати. На стволах колонн переплелись абстрактные декоративные мотивы и стилизованные фигуры животных, как на персидских тканях, привозимых из Трапезунда или Александрии. Растительный орнамент капителей восходит к классической традиции, которая в восточной части Римской империи была, однако, подвержена влиянию стремления к утонченности, тяги к наслаждениям и бесчисленных соблазнов Азии. Чужеземная основа, принесенная колонистами, исчезала, таким образом, под этой магией декора и в конце концов, оказавшись пленницей своего яркого наряда, полностью к нему адаптировалась. Казалось уже, что она и родилась на этой пленительной земле.
Интерьер базилики Monreale лишен витражей — только мозаика, как в церквах на Востоке. Алтарь как бы замкнут в себе, подобно раковине, закрыт, непрозрачен. Это ларец. Свет не должен проникать в него снаружи. Ему следует сочиться сквозь стены изнутри — от золотого баптистерия. Да это и не свет вовсе, а неощутимое туманное мерцание. В полумраке, среди пятен света и бликов, волшебство кривых линий устраняет границы пространства, создавая иллюзию вневременной бесконечности. Это пространство не принадлежит земному миру. Оно от мира небесного. Мозаика, это колдовское искусство, искусство преображения, — но одновременно очень дорогое украшение, от которого большинство итальянских городов вынуждено было в силу бедности отказаться, заменив его фресками, блистательно торжествует в Monreale, в других церквах Палермо, в Марторане, в Палатинской капелле — и это в первой половине XII века, т.е. в то самое время, когда аббат Сюжер производил в Сен-Дени синтез элементов новой эстетики, ключевым моментом которой был витраж. Подобно витражам, мозаика открывает верующему, едва тот входит в храм, истину. Это прежде всего слова. В своем большинстве греческие. К ним, однако, примешивается несколько надписей по-латыни, и это сосуществование языков свидетельствует о взаимопроникновении культур, главной ареной которого в это время было королевство Сицилия. Иллюстрацией словам служат изображения. В центре повествования, т.е. в вершине здания, под куполом, летящие Архангелы окружают лик Христа Всемогущего — Пантократора. Он царит над бесчисленными силуэтами, заполняющими все своды и все стены. Бесценная сокровищница образов, выразительница христианства гораздо менее наивного, чем оно было в то время в остальных странах Запада. Оно и в самом деле пришло сюда из Византии.
В византийской христианской традиции не было столь большой дистанции между клиром и народом. Не существовало тех барьеров, которыми окружили себя священники Франции или Ломбардии под предлогом сохранения собственной чистоты. Здесь господствовало представление о том, что Дух Господень равно нисходит на всех верных, клириков и мирян, и поэтому Восточная Церковь с большей легкостью воспринимала те формы духовности, которые самостоятельно зарождались и развивались в народном сознании. Она включила в свой проповеднический арсенал множество трогательных рассказов, свидетельств о различных случаях, содержавшихся в апокрифических Евангелиях. Они оживали в театрализованном действе. Сменяющие друг друга сцены этого детального повествования переносили зрителей из одного святого места в другое, являя им многочисленных живых персонажей — свидетелей и участников евангельских событий: Рождества Христова, его детства, его служения, воскрешения Лазаря, въезда в Иерусалим. Происходило удивительное наложение: на фоне ирреального, волшебного мерцания золота разворачивались полные экспрессии картины. Главная роль [в этих сценах] принадлежала Богоматери, Деве Марии. Святые места, связанные с именем Марии, действительно находились на Востоке и были предметом страстного почитания. Оттуда пришла, в частности, тема Успения Богородицы, которую в конце XII века подхватили готические мастера, украшая этой сценой порталы французских соборов. Мария не умерла. Она только уснула, ибо Господь не мог допустить, чтобы плоти его Матери, его Жены коснулось тление. Ангелы возьмут ее тело и на своих легких крыльях вознесут его в Рай. Все эти изображения уже были в Палермо задолго до того, как, продвигаясь на Север, они постепенно распространились по всей Европе. На этом южном перекрестке европейского континента они были открыты взору всех паломников из Галлии, Германии или Англии, которые оказывались в Палермо по пути в Святую Землю. В этих чудесных церквах таился главный источник омоложения католической духовности, питавший, в частности, францисканство. Жизненная сила сицилианскои земли подчинила своих завоевателей. Она так и не дала ничего себе навязать — она сама с необычайной щедростью расточала повсюду вокруг свои богатства.
Единственным покровителем церковного искусства здесь был король. Его власть сохранилась в полной неприкосновенности: в Южной Италии заемные феодальные институты лишь способствовали укреплению монархии. Подобно Карлу Великому, король молился в капелле своего дворца в Палермо. Он восседал на троне похожем, на трон Карла Великого. Убранство стен и потолка внушали все ту же мысль, пользуясь, правда, языком декоративного искусства Византии и мусульманского Востока, мысль о том, что король есть образ Бога на земле. Над монархом, восседавшим во славе, возвышался, подчиняя все вокруг, лик Христа, в окружении Св. Петра и Павла, двух покровителей Римской церкви, надежнейшими союзниками которой были короли Сицилии. На алтарном изображении в церкви соседней Мартораны Бог возлагает корону на голову короля, подобно тому как Он увенчивает императоров на страницах германских евангелиариев начала XI века. Этот жест означал провозглашение полной и абсолютно независимой власти палермского монарха — и столь же безусловной его ответственности. Казалось, на этого короля с лицом святого отшельника, старца из Египетской пустыни давила тяжесть всего мира. Между тем он проводил жизнь в роскошном дворце, приготовленном для услаждений плоти, подобном царскому дворцу Сасанидов. Здесь вы не найдете комнат, до отказа заполненных вассалами, подобных тем, в которых отходили ко сну Вильгельм Завоеватель или Людовик Святой. Служившие им сараи с соломенными подстилками были чересчур грубы. И чересчур временны — короли Севера останавливались там, как если бы они ночевали в лагере, разбитом в чистом поле, между этапами своих бесконечных походов. Здесь же, в Палермо, для короля Роже был возведен постоянный дворец, чьи стены украшали прекрасные изображения: леопарды, сказочные леса, диковинные птицы — целый фантастический бестиарий. Вышитое платье графа Анжуйского, графа Пуатье или графа Фландрского, возможно, было украшено подобным образом, однако гардероб французских баронов был вещью также эфемерной — от него ничего не осталось. В то время как вполне сохранилось все то, что с каждой зарей представало перед взором короля Палермо: неизменный призыв к развлечениям, и в его покоях до сих пор витают благовония одалисок. Можно представить себе изумление крестоносцев, Ричарда Львиное Сердце или Филиппа Августа, когда их сицилийский кузен предлагал им ночлег среди апельсиновых рощ.
В начале XIII века случилось так, что потомок королей Сицилии, их наследник, одновременно был внуком Фридриха Барбароссы. Он, как и его дед, следовательно, был королем Германии, королем Северной Италии, а кроме того ( и тоже подобно своему деду), — императором Запада. Действительно, в ноябре 1220 года в церкви Св. Петра в Риме Папа возложил на его главу императорскую корону и пал перед ним ниц как перед владыкой всего мира, признав тем самым, что трону Фридриха II Гогенштауфена было уготовано место среди созвездий той звездной россыпи, символ которой двумя веками раньше появился на мантии Генриха II. Фридрих II принял эстафету Карла Великого. Был ли он германцем? Нет. Германцем был его дед, им был еще и его отец. Сам же он был сицилийцем. Он лишь проездом бывал в Аахене, Бамберге, Регенсбурге. Жить же он предпочитал на юге Италии, в стране своей матери. В первые годы своего правления, подобно Людовику Святому, он построил там множество церквей; ни один король, за исключением Людовика Святого, не построил в XIII веке больше церквей, чем Фридрих II. Однако это уже не были церкви в византийском духе. Действительно, в окружении Фридриха II набирало силу стремление отмежеваться от всего, что шло с Востока, из Константинополя, из мусульманского мира, с тем чтобы ничто не могло приглушить римский, латинский характер империи. Фридрих был первым европейским монархом, возобновившим выпуск золотых монет, какие чеканились при Августе, и он не забыл слова, которыми его приветствовали в Риме во время коронации: «Кесарь, великолепный свет мира». Подавив мятеж ломбардских городов, он принес знаки своего триумфа на Капитолий. И от искусства он требовал, чтобы оно выражало сущность его собственного «imperium», Священной Римской империи. Поэтому он отверг также и французский стиль. Он перенес на сицилийскую почву ростки германского искусства. Построенные им на юге Италии церкви сохранили каролингский, оттонский дух. В соборе в Битоното пол перед кафедрой покрыт мозаикой с изображением Роланда, Оливье, других французских рыцарей, легенда о которых была, однако, переложена швабскими и фриульскими поэтами. Сама же кафедра как будто перенесена прямо из Аахена. Единственное, чем она отличается [от аахенского образца], это материал: золото сменил мрамор — мрамор триумфальных арок, возводившихся в Риме классического периода для чествования императоров. Имперский же орел одновременно был и атрибутом Св. Иоанна Богослова, и старинным гербом королей Сицилии, и символом Германской империи. С обратной стороны император велел изобразить себя восседающим в позе властелина, окруженным, как во время придворных церемоний, стоящими вокруг него членами императорской фамилии и советниками. И нигде ни малейшего признака готического искусства — лица персонажей подобны маскам римских идолов. В них угадывается влияние значительно более древних изображений — тех, что встречаются на саркофагах поздней античности.
У императора был соперник в лице Папы, проявлявший тем большую агрессивность, чем сильнее его беспокоило положение его государства, окруженного с Севера и Юга владениями Фридриха. Разразилась ожесточенная борьба, в которой с одной стороны раздавались анафема за анафемсй, а с другой — бряцание клинков. Убежденный в том, что по своему сану он выше любого священнослужителя, не исключая Римского епископа, и что ему следует смирить гордыню понтифика силой, установив с помощью военной мощи гражданский порядок на земле, Фридрих II с этого момента стал возводить главным образом замки. Кастель дель Монте, как бы запечатывающий Апулию, также следует духу каролингской традиции. Его глухие массивные стены являются решительным отрицанием чеканной ажурности соборов. Эта крепость, восьмиугольная в плане и увенчанная в каждом из своих углов восьмигранной башней, повторяет форму короны Оттонов и Аахенской капеллы. Однако, в отличие от последней, она выходит не в другой мир, а во все тот же, наш мир, открывая перед взором реальное небо. Она повествует о воинском могуществе, о земной власти — она говорит о том же и с теми же интонациями, что и украшенная имперским орлом крышка баночки с бальзамом, принадлежавшей Фридриху II. То, в чем проявляется имперский характер этой архитектуры, оказывается решительно выведенным из области сверхъестественного, сведенным к конкретному, реально данному, десакрализованным. Замок является символом, призывающим крестьян, обрабатывающих окрестные поля, к повиновению. Это вертеп, служащий для отдыха короля-охотника, жадно стремящегося обладать зримым миром, преследуя его по болотам и заповедным лесам как какую-то дичь.
Фридрих II самолично продиктовал «Трактат о соколиной охоте», французский перевод которого, выполненный в 1280 году, украшен живописными иллюстрациями. В то время как Генрих II в начале XI века требовал от придворных миниатюристов, чтобы они изображали недоступное человеческому глазу, художник, иллюстрировавший текст Фридриха, должен был провести тщательную инвентаризацию Творения, скрупулезно выделяя каждый вид и каждый род животных. Для этого ему необходимо было наблюдать за природой, внимательно следить за повадками животных, схватывая и передавая характерные движения зверей, стремительный полет птиц. А это предполагало острый, аналитический взгляд на вещи, взгляд Аристотеля. И в самом деле, астролог императора привез ему из Толедо перевод «Трактата о животных». Ибо Фридрих любил книги — те, в которых говорится о природе вещей. Как и парижские теологи, он хотел бы, чтобы вдруг оказались переведенными все труды, укрывавшие под покровом греческого или арабского языков сокровища античной науки. Между тем здесь, в Палермо, в Кастель дель Монте, эти книги, сочинения Евклида или Аверроэса, не казались, как в Париже или Оксфорде, чужими и смущающими душу пришельцами, из которых следовало изгонять дух Сатаны. На Сицилии, в Неаполе казалось, что сама земля рождает мудрость исламского Востока и Древней Греции. В этих краях традиция поощряла дух экспериментаторства. Рассказывают, что однажды Фридрих умертвил человека, заключив его в огромный плотно закрытый глиняный кувшин, чтобы выяснить, куда могла деваться душа человека после смерти. Та же традиция питала стремление охватить во всем бесконечном разнообразии все формы видимого мира стремление, разделявшееся также Альбертом Великим и скульпторами, выполнившими декор сводов собора в Шартре, но которое у Фридриха не подкреплялось надеждой достичь, в результате такого охвата единения с Богом. Цель его была другой: создать независимую естественную историю, которая не была бы служанкой богословия. Таким образом, именно при дворе Фридриха II следует искать истоки стремления к изобразительному реализму. Оно не было порождено, как это часто повторяли, буржуазным духом. Его причиной была любознательность монарха, ведшего, согласно рассказам, жизнь восточного султана.
Фридрих II, прозванный «stupor mundi», «удивление мира», был человеком нервным и худосочным. Хронист замечает о нем: «Будь он рабом, никто не пожелал бы купить его и за двести су». Это был удивительный человек. Для многих он был Антихристом, однако для многих других он служил воплощением надежды. Данте поместил его в Ад — и недаром; чувствуется, однако, как он этим был удручен. Все, кто писал о Фридрихе, восхищались его храбростью, его удивительной способностью говорить на любом языке — французском, тосканском, немецком, греческом, арабском, латыни. Они порицали его за приверженность телесным удовольствиям, за то, что он вел себя так, «будто бы не было другой жизни». Да, в его замке Люцера был гарнизон мусульманских воинов. Да, он вооружал посланцев сарацинских владык, а путь к Иерусалиму открыл паломникам с помощью переговоров. Однако, что бы ни говорили кардиналы, не следует думать, что он шутил, приняв крест. Он не был скептиком, а тем более атеистом. Просто он хотел все понять сам и добивался, чтобы ему объяснили, что такое Бог арабов, Бог евреев, а однажды он попросил о встрече с Франциском Ассизским. Он преследовал еретиков и поддерживал инквизицию более рьяно, чем какой-либо другой монарх. Умереть же он пожелал в грубошерстной рясе цистерцианского монаха. Он был слишком сложен, чтобы быть понятым монахами XIII века, мышление которых было чересчур одномерным. А главное, его замечательному уму была открыта сложность того мира, центром которого был сицилийский треугольник.
Продолжая вести упорную борьбу с притязаниями Папы, — и его кузен Людовик IX во Франции, хотя и был святым, полностью его в этом поддерживал, — Фридрих II, в то самое время, когда Людовик Святой собирался строить Св. Капеллу, чтобы поместить в ней терновый венец, возводит в городах Юга, на своей настоящей родине, свои собственные изваяния. Бюсты. То были бюсты Кесаря. В лице Фридриха II Римская империя возвращалась из германского изгнания к своим средиземноморским истокам. Здесь, при единственном в Италии дворе, где развилось монаршее меценатство, возникло настоящее возрождение. Здесь, в этих скульптурных формах, Рим получил новую жизнь, и именно в этих скульптурах несколькими годами позже черпал свое вдохновение Никколо Пизано.
Разве это изборожденное страстями лицо не то же, что и лица других монархов, чьи владения простирались по ту сторону Латинского моря, — королей Кастилии, королей Арагона? Испания, испанские государства являлись еще одним очагом христианской рыцарской экспансии, и там столь же активно шло освоение и присваивание чужих культурных богатств, которыми эти земли изобиловали в той же мере, что и Сицилия, поскольку они также недавно были отторгнуты у мусульман. Толедо, снова завоеванный христианами в 1085 году, был полон книг. Эти книги были написаны по-арабски. Однако в стране жило множество евреев, имелись многочисленные и весьма активные еврейские общины, которых халифы Кордовы и мелкие эмиры, владевшие испанскими городами, конечно же, эксплуатировали, но не подвергали преследованиям. Христиане, пришедшие на эти земли во время Реконкисты, вначале их также не преследовали. Они воспользовались их знаниями. Евреи-книжники служили им посредниками, переводчиками. В Толедо по сей день сохранились превращенные значительно позднее в церкви великолепные синагоги, которые строились и украшались в то самое время, когда в других местах из земли вырастали готические соборы. В их сдержанном убранстве использовано все богатство декоративных традиций Ислама, поскольку Всевышний, трепетно чтимый народом своим, наложил запрет на изображение сотворенных Им существ. Всем своим видом напоминающий мечеть, подобно мечети покрытый инкрустациями и отделанный под мрамор, интерьер синагоги Трансито лишен каких-либо украшений, за исключением букв, из которых слагается слово — слово Бога, того же самого Бога, но который на этот раз величаво говорит по-древнееврейски. В то же время в другой синагоге, ставшей после первых гонений на иудеев церковью Санта-Мария-ла-Бланка, т.е. церковью, посвященной Богоматери, в ее капителях, уже можно усмотреть шаг к изобразительности. Растительный мотив, увенчивающий капители, не так уж далек от того, который можно увидеть на капителях в Клюни. Однако в этом иудейском памятнике их архитектурные и символические функции существенно иные. Так или иначе, на средиземноморском побережье, расплескивавшем через край избыток своих жизненных сил, во времена Генриха Плантагенета и Людовика Святого, в тот самый момент, когда христиане Запада обнаружили несводимую к христианскому вероучению философскую систему Аристотеля, когда крестоносцы убедились в невозможности одержать верх над неверными, захватившими Святую Землю и над греческими схизматиками, латинскому христианскому миру открылись великолепные произведения искусства, принципиально несовместимые с его эстетикой.
Готика мощной волной распространялась из Парижа, где оттачивалось католическое вероучение. Единая как монолит церковь Папы Иннокентия III усматривала в готическом искусстве один из самых действенных проводников ее объединительной идеологии, как бы настоящий символ католичества. В Толедо, в конце концов, властно вознесся ввысь готический собор. В областях, принадлежавших к франкской империи Карла Великого, укоренение французского искусства произошло, разумеется, значительно раньше. Но главное, — оно было гораздо более глубоким. В Германии парижские архитектурные каноны легко сочетались с местными традициями: готический дух как бы освободил собор в Ульме от неуклюжей тяжеловесности Оттоновых порталов. То же произошло и в Каталонии, одной из испанских провинций, где архитектура носила отпечаток каролингского стиля. Воины Людовика Благочестивого освободили ее от мусульманских завоевателей. И она сразу же стала бастионом христианской веры, противостоящим исламскому вторжению. Она однако не сразу приняла готику — слишком весомым было здесь романское наследие. Романская эстетика была здесь у себя дома. В значительной своей части она вышла из этой самой земли. Понадобилось время, чтобы ее искоренить. Удалось ли вообще когда-либо это сделать? В XIV веке это было сделано лишь наполовину. Каменное кружево, служившее во французских соборах оправой для витражей, в галерее монастыря в Лериде открыто всем ветрам, заполняя своим ажурным орнаментом проемы аркатур. Это создает впечатление необычайной свободы и легкости. Слабый ветерок играет в этой резной ограде, сквозь причудливые сплетения которой открывается южное небо, как в латинских монастырях Кипра. Осталось ли вообще что-либо от святой обители в этом каменном саду? Фантазия здесь проявляется с той же виртуозностью, что и в арабской вязи старинного манускрипта. В мотивах капителей природа схвачена с той же зоркостью, что и в покоях дворца в Палермо или в рукописях, выполненных для Фридриха II. Однако наблюдательность служит здесь лишь для поиска пластических соответствий с единственной целью — удовлетворить пытливость ума.
Европа в те времена казалась бескрайней и отличалась бесконечным многообразием. Однако ни одна из ее провинций не устояла перед соблазнами парижской культуры. Между тем почти в каждой из них, вплоть до самой переимчивой, влияние Парижа одновременно приводило к укреплению местных черт. Яркий пример тому — Англия. Эта страна была подчинена [указанному влиянию] полностью и одной из первых. С 1066 года, со времени создания шпалеры из Байё, она была всего лишь придатком Нормандии. Ее сменявшие друг друга короли были нормандцами, анжуйцами, аквитанцами — принцами, родившимися во Французском королевстве и покидавшими его лишь затем, чтобы побыстрее в него вернуться. До самого конца XIII века правящий класс Англии состоял сплошь из рыцарей-французов — по языку, культуре, манерам; и напротив — магистры и студенты Парижского университета в большинстве своем происходили из этой части Европы. Когда же школы Оксфорда стали соперничать с парижскими, основавший их епископ Роберт Гроссетест, подобно Сюжеру, провозгласил, что Христос есть Свет, рожденный от Света, что мир есть результат светоносного излучения и что все человеческое знание есть не что иное как излияние этого несотворенного Света. Из этих положений проистекал эстетический принцип, утверждавший, что именно свет лежит в основе совершенства телесных форм. В соответствии с этим принципом, внимание исследователей сосредоточилось на оптике. В результате появились трактаты о рефракции лучей света. Возникла строго обоснованная ортогональная оптическая геометрия. Именно она служит основой жесткой архитектуры английских соборов, вертикальной логики Солсбери, Эли, Уэлса. Среди обширных лугов, в сельского вида городках, напоминавших скорее пастушеские селения, эти сооружения были слишком грандиозными, и этот размах объясняется тем, что английские епископы и аббаты, обладавшие огромными богатствами, перед постоянной угрозой королевской конфискации спешили обезопасить свое имущество, вкладывая деньги в строительство [соборов]. Впрочем, в Англии, пожалуй более решительно, чем в Иль-де-Франсе, дух геометрии соединялся с требованием аскезы — в религиозных общинах, находившихся под более сильным влиянием цистерцианской морали. Добавим к этому, что эстетическая доктрина испытывала также воздействие местных технических традиций. На этой окраине цивилизованной Европы, где дольше, чем в других местах, продолжали строить из дерева, специфические строительные приемы, свойственные этой стране ткачей, лучников, конопатчиков, корабелов, налагали на архитектурные формы особый отпечаток. Наконец, проявлению этого партикуляризма содействовали политические мотивы. Английский король был вассалом короля Франции. Но в еще большей степени он был его соперником. Отстаивая свою независимость, он опирался на культурное наследие своих островных провинций, на все что оставалось в Англии кельтского, скандинавского. Карлу Великому, Роланду и Оливье, вкусам франков, самой Франции английские литераторы противопоставили, стараясь понравиться своему господину, Генриху Плантагенету, разрабатывавшиеся ими бретонские мотивы. Строители и скульпторы по камню поступили сходным образом, утверждая, как в Кастель дель Монте или Лериде, независимость национальной культуры. Они воплотили в архитектурных формах сны о сказочных лесах, и зритель угадывает в причудливых сплетениях декора фигуры короля Артура, Броцелианды, бес крайние охотничьи угодья, в которых короли и бароны преследовали оленя. Фантазия рано пробудилась в миниатюре, искусстве интимном, а значит более независимом; она дольше удерживалась под спудом в архитектуре — заботой о математической рациональности и цистерцианском аскетизме. Она внезапно обнаруживается повсюду в XIV веке, когда ослабевают политические узы, которыми огромный остров был привязан к Франции. В Глочестерском аббатстве, воздвигнутом на пожертвования паломников, приходивших помолиться на могиле короля Эдуарда II, считавшегося мучеником, своды собора напоминают сомкнутые вершины гигантских деревьев. В верхних галереях монастыря всякая геометрия несущих конструкций в конце концов исчезает, утопая в обильной листве растительного декора. Башня-фонарь собора в Эли обрушилась в 1325 году. Для ее восстановления мастер, руководивший строительством, поместил вверху, в месте пересечения главного нефа и трансепта восемь колонн, выточенных из стволов деревьев. После реконструкции свет, проникая через широкие проемы, чьи витражи мастера стремились сделать как можно более светопроницаемыми, падал вниз из высшей точки внутреннего пространства собора, из того самого места, куда сходились все возносимые молитвы, чтобы вслед за тем вознестись к самим небесам. Он исходил из средоточия мистического соединения, центра деревянного восьмиугольника, чьи растительные формы были как бы отзвуком растительной природы материала, из которого он был создан. Этот венец в утренние часы медленно наполняется светом — по мере того как рассеивается туман — и точно также благодать Божия, побеждая сумрак, постепенно проникает до самых глубин мира.
Это был человек хитрый, двуличный, алчный, сластолюбивый, лукавый, раздражительный. Это был в то же время человек блестящих достоинств, когда он хотел выказать свою доброту и расположение, — благосклонный, очаровательный, восхитительный, деятельный; он умел читать, писать, петь, сочинять кантилены и канцоны; он был красив и хорошо сложен, хотя и среднего роста. Я увидел его и тотчас же полюбил. Он знал также множество различных языков. Короче и чтобы более не возвращаться к этому, я скажу, что если бы он был добрым католиком и любил Бога, Церковь и собственную душу, ему в этом мире нашлось бы весьма мало равных среди государей [...]. Он пожелал узнать на основании опыта, какой из языков или наречий был свойствен детям, если те росли, не разговаривая ни с кем из людей. И он приказал служанкам и кормилицам давать младенцам молоко, кормить их грудью, купать их и ухаживать за ними, но никак не ласкать их и не разговаривать с ними; ибо он хотел знать, заговорят ли они на древнееврейском, первом из существовавших языков, на греческом, латыни или на арабском, или же на языке своих родителей, тех от кого они были рождены. Но все его усилия были напрасны, ибо ни один младенец не выжил. Он также накормил прекрасным и обильным обедом двух человек, одного из которых он затем отправил спать, а другого охотиться, а следующим вечером приказал у обоих вскрыть в его присутствии внутренности, ибо он хотел знать, который из них лучше переварил пищу. [...]»
«Инквизиторы из Каркассонна, Альби и Тулузы налагали, согласно древнему обычаю, два вида паломничества: «большое» и «малое».
Все места большого паломничества были за пределами Франции: Сантьяго де Компостела, Рим, могила Св. Фомы [Бекета] в Кентербери, «Три Короля» в Кельне. Те, кто совершал паломничество в Вечный Город, должны были, как правило, пробыть там две недели, с тем чтобы посетить могилы святых и церкви, паломничество к которым Святой Престол связывал с дарованием спасительного отпущения многих грехов.
Места «малого» паломничества были следующие: церкви и соборы, посвященные Богоматери, в Рокамадуре, в Пюи, Вовере, Сериньяне, церкви Нотр-Дам-Де-Табль в Монпелье, Сен-Гилем ду Дезер, Сен-Жиль в Провансе, Св. Петра Монмажурского, Св. Марты Тарасконской, Св. Марии-Магдалены в Сен-Максимене, Св. Антония в окрестностях Вьенн, Св. Марциала и Св. Леонарда в Лимузене, Богоматери в Шартре, Сен-Дени под Парижем, Сен-Серен в Бордо, Богоматери в Суйяке, Сент-Фуа в Конке, Св. Павла в Нарбонне, Св. Винцента в Кастре. К этим паломничествам всегда добавлялись ежегодные посещения на протяжении всей жизни церквей Св. Стефана в Тулузе 3 августа и Св. Сернена в Тулузе в Пасхальную неделю с обязательным присутствием на всей мессе и проповеди, церкви Св. Назария в Каркассонне 28 июля, Св. Цецилии в Альби 22 ноября, Св. Антония в Памье 13 июня, Богоматери в Оше 8 сентября.
Паломники должны были дать клятвенное обещание отправиться в путь через один, три или четыре месяца после выдачи им покаянных грамот, служивших им пропуском. По возвращении они предоставляли инквизитору справки, удостоверяющие, что выполнили обет паломничества с посещением всех обязательных святынь.
«О секте так называемых бегинов и бегинок.» — Секта бегинов -они называют себя Нищими братьями и утверждают, что придерживаются третьего устава Св. Франциска — недавно объявилась в Провансе и Нарбоннской провинции, а также в нескольких местах Тулузской провинции, которая давно уже входит в Нарбоннскую. Однако их стали замечать и разоблачать их заблуждения около лета Господня 1315, либо немного ранее или чуть позднее, хотя у многих они уже вызывали серьезные подозрения. В последующие годы в провинциях Нарбонна, Тулузы и в Каталонии большое их число было арестовано, заключено в темницу, изобличено в греховных заблуждениях, а после 1317 года многие сектанты мужеского и женского пола были обвинены в ереси, судимы как еретики и сожжены, особенно в Нарбонне, в Безье, в Аджской епархии, в Лодеве близ Люнеля (в Магелонской епархии), в Каркассонне, в Тулузе, где трое из них оказались иностранцами.
Заблуждения и ложные мнения бегинов нашего времени. — Их происхождение. — Бегины и бегинки Христа, а также клирики с напыщенными манерами суть из семьи Антихриста.
«Item, бегины и Нищие [братья] третьего устава, хотя и обвиненные в принадлежности к секте и ереси бегинсв и приведенные именно для того, чтобы держать ответ по этим обвинениям, не обязаны давать клятву перед прелатами и инквизиторами, если только дело не идет о вере или основных ее положениях. Item, прелаты и инквизиторы имеют право их допрашивать только по вопросам веры, заповедей и таинств. Если же вопросы касаются других вещей, то они не обязаны отвечать: не являются ли они мирянами и простыми людьми? — так по крайней мере они утверждают — ибо. в действительности они хитры, лукавы и двуличны.
«Item, невозможно и не должно принуждать их под клятвою обнаруживать и раскрывать членов секты, их сообщников и сторонников; в подобных случаях они вовсе не обязаны клясться: согласно их словам, это было бы противно любви к ближнему и и нанесло бы ущерб третьим лицам.
«Item, если они будут подвергнуты отлучению за то, что, представ перед судом, они отказываются дать обычную клятву говорить правду и только правду, коль скоро дело не идет об основах веры, заповедях и таинствах, а также за отказ отвечать на вопросы о других членах секты и выдать своих сообщников, то подобное отлучение будет несправедливым и не будет иметь над ними силы, и они никоим образом не будут принимать его в расчет.
«Item, Папа не может, по закону Божьему, заставить бегинов, даже под угрозой отлучения, отказаться от добывания пропитания нищенством под тем предлогом, что они могут работать и добывать необходимую пищу каким-либо ремеслом или что они не принадлежат к труженикам Евангелия, ибо им не дано учить или проповедовать: это умалило бы, по их утверждениям, их совершенство, и они, стало быть, не обязаны подчиняться в этом деле Папе и не могут быть связаны подобным требованием. А если их за это приговорят к смерти, они умрут славными мучениками.»
«Что являют собой колдуны, прорицатели и заклинатели демонов.- Зло и греховные заблуждения колдунов, прорицателей и заклинателей демонов принимают в различных провинциях и областях многочисленные и разнообразные формы, будучи связаны с бесчисленными измышлениями и ложными и пустыми фантазиями суеверных людей, верящих духам заблуждения и демоническим учениям.
«Допрос колдунов, прорицателей и заклинателей демонов. Подвергнутого обвинению колдуна, прорицателя и заклинателя демонов следует допросить о том, сколько и какого рода ему известно способов колдовства, гадания и вызывания духов и кто его им обучил.
«Item, следует углубиться в подробности, учитывая личность и положение допрашиваемого, ибо допрос не должен быть одинаковым для всех. Одним будет допрос мужчины, другим женщины. Обвиняемому могут быть заданы следующие вопросы: что он знает, чему он научился, какие приемы он применял в отношение детей, чтобы снять насланную на них порчу?
«Item, в отношение пропащих и проклятых душ; item, в отношение воров, подлежащих заключению в неволю; item, для достижения согласия или несогласия между супругами; item, для избавления от бесплодия; item, в отношение снадобий, которые колдуны дают принимать вовнутрь: волос, ногтей и др.; item, в отношение состояния, в каковом пребывают души умерших; item, для предсказания будущих событий; item, в отношение фей, приносящих счастье или, как говорят, исчезающих ночью; item, в отношение чар и заклинаний с помощью заговоров, плодов, растений, веревок и т.д.; item, кого он этому научил? от кого унаследовал? кто научил его самого?
«Item, что знает он об исцелении больных с помощью заговоров и заклинаний?«Item, что известно ему о собирании трав на коленях, с лицом, обращенным на восток и воскресной молитвой на устах?
«Item, что это за паломничества, мессы, приношение свечей и раздача милостыни по указанию колдунов?
«Item, каким образом они обнаруживают украденное и узнают покрытое тайной?
«Item, дознание перейдет к действиям, отдающим каким-либо суеверием, к несоблюдению и оскорблению таинств Церкви, в особенности таинства Святого Причастия, а также почитания Бога и святых мест.
«Item, следует осведомиться о практике выноса из церкви евхаристии и похищения мира и святого елея; «item, об обычае крестить фигуры из воска или другого материала: надобно расспросить о том, как проводится крещение, для чего используются такие фигуры и какие преимущества доставляют.
«Item, задержанного необходимо допросить о фигурах из свинца, что делают колдуны: о способе изготовления и использовании.
«Item, у него следует спросить, от кого ему известны эти сведения; «item, как давно он начал практиковать эти приемы; «item, сколько человек и кто именно приходили к нему за помощью, в частности на протяжении текущего года; «item, было ли ему прежде запрещено заниматься подобной практикой? от кого исходил запрет? давал ли он обещание оставить это занятие и не делать подобных вещей в будущем? «item, возобновлял ли он свое занятие несмотря на обещание отречься от него? «item, верил ли он в реальность того, чему его учили другие? «item, какие благодеяния, подарки, награды получал он за свои услуги?»
Прегрешения Дольчино
«Item, у Дольчино была подруга по имени Маргарита, которая жила при нем и повсюду его сопровождала; он утверждал, что относится к ней, соблюдая целомудрие и честь, как к сестре во Христе. А когда обнаружилось, что она беременна, Дольчино и его люди объявили, что понесла она от Святого Духа.
«Item, ученики и сторонники Дольчино, называющие себя апостолами, жили, как неоднократно было установлено, в обществе подобных подруг, коих они называли сестрами во Христе и с коими сожительствовали, лживо и притворно при этом похваляясь, что не испытывают ни малейших искушений плоти.
«Item, следует указать, что означенный Дольчино был незаконнорожденным сыном священника.
Осуждение и казнь Дольчино. — Против означенного еретика Дольчино и его последователей по приказу Папы Клемента V была объявлена священная война, как это следует из апостольских посланий инквизиторам, сражающимся с ересью, Миланскому архиепископу и подчиненным ему епископам Ломбардской области...
«Итак, по мандату апостолика, против вышеназванного Дольчино был объявлен крестовый поход — с отпущением грехов для его участников. Несколько раз инквизиторы собирали против него войско, но не могли с ним справиться, настолько в Ломбардской области выросло число его последователей различных рангов.
«В конце концов, ломбардские инквизиторы, в согласии с Верчельским епископом, объявили крестовый поход с полным отпущением грехов и снарядили крупную экспедицию против вышеозначенного ересиарха Дольчино. Последний же, после того как, не только возродив прежние заблуждения, но и измыслив новые и столь же греховные догмы, соблазнил многих людей, пришедших к нему и ставших его учениками и приверженцами, удалился с ними в Новарские горы.
«Там по причине суровых холодов многие не устояли и погибли от голода и холода, приняв смерть без покаяния, погрязнув в грехе. Таким образом, войско православных, преодолев горные кручи, схватило Дольчино с примерно сорока его людьми; убитых же, а также умерших от голода и холода насчитали более четырехсот. Вместе с Дольчино схватили также Маргариту, еретичку и колдунью, сообщницу его в преступлении и грехе. Пойманы они были на Святой Неделе, в Святой и Чистый Четверг, в начале лета 1308 от воплощения Господа. Необходимо, было осудить и казнить виновных; они были переданы мирскому суду. Означенная Маргарита была разрублена на куски на глазах Дольчино; затем его также изрубили на куски. Изрубленные кости и плоть обоих казненных предали огню вместе с несколькими из их сообщников — то было заслуженное воздаяние за их преступления.