Навстречу пароходу шла длинная черная волна. За кормой медленно тонуло в море белое зарево Сан-Франциско. Впереди красным дымом догорал закат.
— На восток от нас лежит «крайний запад», а на запад — «дальний восток», — торжественно произнес Миша.- Странное место, — добавил он после минутного молчания и вздохнул.
— Мишка разводит географическую лирику. Мишка вздыхает.- Волков улыбнулся. Этой улыбки Миша в темноте не заметил.
— Я понимаю, почему эта зыбь называется мертвой,- продолжал Рубец свои лирические размышления.
— Я тоже, — ответил Волков: — идем переодеваться.
На таких пароходах, как «Констеллешион», к обеду надо переодеваться — это очевидно. Но Ванька — бесчувственная свинья, — это тоже очевидно… Противно, что надо переодеваться, и вообще не следовало с Ванькой в Тапори.
За обедом Миша сосредоточенно ел суп «окстейль», судя по названию, сваренный из бычьих хвостов, но совершенно несъедобный. Вареная камбала была похожа на вату, рагу на кладбище, а портер-на касторку. От сыра, поданного после безвкусных фруктов, исходил острый и тоскливый запах. В отчаянии Миша потянулся за садовой водой. При этом он, впервые за весь обед, оторвал свои глаза от тарелки и обмер.
Вплотную против него сидела Джессика Драгонетт.
— Халло, мистер Мертц, — сказала она и улыбнулась.
— Халло, халло, — механически ответил Миша и густо покраснел.