Федина история

ОТЦОВСКИЕ РУКИ

Мальчик сидел у лужицы и пускал кораблик. Постороннему человеку кораблик мог показаться простой щепкой, куском сосновой коры. Но мальчик кропотливо и добросовестно трудился, сооружая его: обтесывал топориком, подстругивал ножичком, даже мачту с парусом сделал — вбил посередке гвоздик и нацепил на нее бумажку. Он все сделал так же, как папа. Правда, у папы кораблики получались красивые, лучше, чем в магазине, а у мальчика вышел кривобокий, какой-то обгрызенный, мачта торчала косо, а парус сразу слетел в воду и размок. Но плавал кораблик хорошо. Мальчик пускал корабли давно, уже немного замерз, но домой не уходил. Дома никого, мама на работе, а папа… Мальчик сидел у лужицы, то куксился, то вдруг начинал улыбаться. В его голове оживали две картинки, два случая из жизни.

Велосипед купили…

Он стоял на деревянном прилавке, словно присевшая на мгновение гордая птица. Рама обмотана промасленной бумагой, руль, втулки, обода, спицы лоснятся жидким солидолом.

— Нравится? — услышал мальчик глуховатый, резкий басок отца сзади.

— Нравится, — тихо ответил он.

Из-за спины его, сверху потянулись руки в клетчатых, закатанных до локтей рукавах. Крепкие, одинаковые по толщине, как у основания, так и у самых подушечек, пальцы обхватили сиденье и центр руля. Велосипед оттолкнулся от прилавка двумя своими колесами и опустился перед мальчиком.

— Придется купить. Именинник сегодня он у нас. Четыре года!

Женщина-продавец смотрела на них, улыбалась.

На улице, прямо у входа, у деревянного крыльца отец содрал бумагу с рамы, скомкал, обтер покрытые смазкой раму, втулки, бросил мазутный ком в урну. Поискал глазами вокруг, достал носовой платок из кармана и еще раз тщательно протер велосипед. Сынишка стоял рядом и, выпучив глазенки, неотрывно следил за работой. Отец закончил. Туда же, в урну, кинул платок, вышел с велосипедом на асфальтированную дорогу и приказал неотступно следовавшему за ним сыну:

— Садись.

Мальчонка мигом забрался на велосипед.

— Держи руль крепче.

Отец покатил сына, подталкивая велосипед за сиденье. Мальчик сидел уверенно, с усердием давил на педали. Отец ускорил шаг, побежал и вдруг с силой толкнул велосипед. Мальчик восторженно вскрикнул, вильнул рулем, но не упал. Он, видно, даже не заметил, что остался один. Дорога шла на спуск, велосипед катился все быстрее, педали замелькали, их уже не нужно было крутить — они сами поднимали ноги. Мальчик сжался, напряженно вцепился в руль. Он только сейчас понял, что едет один, без помощи отца. В испуге заплакал.

Отец, смеясь, легко догнал мчащийся велосипед, на бегу повернулся вполоборота к сыну, не обращая внимания на его плач, радостно закричал:

— Молодец, Владька! Молодец! Сам едешь, сам!

Почувствовав рядом опору, застыдившись своего страха, мальчик старался замолчать, но это получилось не сразу. Он все еще всхлипывал, но влажные глаза уже восторженно светились: сам едет, сам!

Приближался перекресток. Отец на всем ходу схватил велосипед, пробежал по инерции несколько шагов и остановился. Глядел на сына и громко, на всю улицу говорил:

— Вот это по-нашему! Раз — и поехали! Вот сейчас мать удивим! Велик купили и ездить умеем!

Папу проводили…

В вагоне, старом, прокопченном, с деревянными потемневшими полками, нелюдно. Осень — ездят мало. На одной из полок, положив руки на колени, сидит мальчик. Рядом с ним женщина. Лицо ее изъедено оспой, волосы сплетены в косы и уложены венком вокруг головы, толстоватые губы, какие бывают обычно у людей добрых, слабо улыбаются. Большие темно-карие глаза внимательны и умны — такие редко бывают веселыми, но никогда не выдают они и горя. Мать для столь маленького сына старовата. Над ними в зеркале мелькает клетчатая спина. Спина исчезает, в зеркале появилось лицо. Оно возбуждено, усталое морщинистое лицо отца, улыбается. В руках у отца бутылка лимонада и кружка. О металлическую каемку стола сорвал пробку, налил лимонад в кружку, подал сыну.

— Вот и выпьем за отъезд, — сделал несколько глотков из горлышка.

В поезде лимонад вкуснее. Сын причмокивал — глазенки поверх кружки — и с интересом оглядывал купе.

— Что, Севастьян, не узнал своих крестьян, со мной охота?

Сын улыбнулся, ничего не ответил.

— Сейчас нельзя. Вот поеду, осмотрюсь в теплых краях, тогда вы приедете.

Мать как-то сконфуженно опустила глаза, торопливо поправила сыну маленький треугольный чубчик. Отец это заметил, зачем-то огляделся и полез поправлять чемодан, которому вроде не с чего было сдвинуться. Садясь на скамейку, он глянул недобро на жену, отвернулся, уставился в окно.

Мальчику теплые страны представлялись очень красивыми, похожими на павлина, такую птицу, которую он видел в приезжем зверинце. Они туда ходили втроем, папа, мама и он, и папа говорил, что павлины живут в теплых странах.

Сын тоже посмотрел в окно, но увидел лишь ветви деревьев да небо, посеревшее от грязного стекла.

Отец, глядя в окно, опирался на стол, и лимонад в бутылке трепыхался.

Мальчик все держал и держал пустую кружку в руках и почему-то боялся поставить ее, пошевелиться. Отец вдруг повернулся и выпалил:

— Что? Думаешь, я совсем хочу уехать? Сказано, огляжусь — вызову. — Побуравил жену глазами, добавил: — Что молчишь?

Мать ответила спокойно:

— Что говорить, Миша? Вызовешь — приедем.

— Нет, ты, сволочь, думаешь, что не вызову! И этого научила! Сидит, воду дует, слова не добьешься!

Мать привычно молчала, не нервничала, сидела тихо, будто задумалась о чем-то.

Мальчик осторожно поставил кружку на стол, насупился. В последнее время он привык к ругани отца.

— Нам, наверно, уже пора, — несмело сказала мать.

И, словно подтверждая ее слова, поезд дрогнул.

На перроне стоял маленький мальчик. Его держала за руку женщина, чуть выше среднего роста, худенькая, поникшая. В пыльном окне торчало лицо отца. Женщина посматривала то на мужа, то вдоль вагонов, то куда-то вниз: время для нее шло мучительно медленно.

Поезд фыркнул, тяжело задышал. Мальчик смотрел на шевелящиеся немые губы отца, улыбнулся, замахал рукой.

Поезд уходил…

Кораблик утыкался в бережок. Мальчик обходил лужицу и снова отправлял кораблик в плавание. Две картинки, два случая из его жизни ожили в нем, но он никак не мог соединить их. Словно он в них разный, и отец… и мальчик не знал, почему это так.

И совсем уж он не знал, что картинки эти будут оживать через пять, десять, двадцать лет… Они будут оживать всю жизнь, и всю жизнь он будет мучиться вопросом — почему это так?