Ферсман

VI. СЕМНАДЦАТЬ ИЗ ШЕСТИДЕСЯТИ

Предвоенные годы были ознаменованы новым взлетом геохимических идей, развиваемых учителем Ферсмана — Вернадским.

Талантливый единомышленник Докучаева и Вильямса, следуя за их глубочайшими исследованиями жизни почвы и жизни в почве, стремился осветить прожектором научного анализа все прочие оболочки земного шара, в которых так или иначе проявляла себя всемогущая жизнь. И он находил ее везде! В горячих источниках и во льдах, вынутых из глубин земли в Арктике, в Сибири и на Памире. Жизнь обнаруживалась на дне морей и в раскаленных песках пустынь. Существа, сотни миллионов которых поместились бы в одном кубическом миллиметре, в струях ветра перелетают на тысячи километров. Их можно встретить на уединенных вершинах высочайших гор, они поднимаются в стратосферу и даже выше. Пласты сверкающего антрацита и меловые напластования, нефтяные озера в соляных куполах и толщи известняков, многие железорудные месторождения — все это следы некогда бушевавшей на нашей планете всемогущей жизни. Это окаменевшие леса гигантских хвощей и плаунов, массивные отложения раковин ископаемых морских моллюсков, видоизменившихся под действием жара земных глубин, останки доисторических гадов, массами погибавших при неведомых катастрофах, концентраты, накопленные железобактериями.

Кроваво-красные пятна, и ныне образуемые особыми водорослями на белых арктических снегах, стосемидесятиметровые эвкалипты и простокваша в чашке, заселенная грандиозными колониями молочнокислых бактерий, — все это проявление вездесущей и всемогущей жизни.

Велика работа жизни! В течение миллионов лет микробы своей непрерывной разрушительной работой предохраняют Землю от превращения ее в сплошное кладбище, сложенное из остатков умерших животных, опавших листьев и древесных стволов.

Углекислый кальций, составляющий известняк, нерастворим в чистой воде. Но, усваивая растворенную в воде углекислоту (если она в ней есть), углекислый кальций образует двууглекислый кальций[27], который уже способен растворяться. Поставщиками углекислоты, насыщающей воду, являются те же микробы. Обогащенная углекислотой вода растворяет стенки мельчайших пор в крепких известняках. Неисчислимые полчища микроскопических существ за миллионы лет позволили, таким образом, воде смыть целые горные хребты, слагавшиеся некогда из известняковых толщ.

В других случаях микроорганизмы пользуются в качестве орудия разрушения горных пород кислородом, как это делают, например, серобактерии, разлагая пирит. В других условиях и другие их разновидности способны снова обращать в пирит сернистое железо.

Эта находящаяся в непрестанном движении, преобразовании, развитии, непрерывно умирающая и столь же непрерывно рождающаяся жизнь включает в свой круговорот миллиарды тонн вещества. Вернадский имел все основания назвать ее биосферой, или сферой живого. Придет время, и один из талантливейших учеников и последователей Вернадского — Александр Павлович Виноградов — откроет важнейшую закономерность этого вечного круговорота веществ, связанного с жизнью и преобразующего лик планеты. Он разовьет важнейшее направление созданной Вернадским интереснейшей области химии земной коры — биогеохимии.

Но пока на календарном листке нашего повествования 1914 год. 14 июля Германия объявила России войну. Двинулась машина истребления, давно подготовлявшаяся буржуазией многих стран в глубокой тайне от своих народов.

Ученых никто не собирался призывать под трехцветные военные знамена. Это не было забывчивостью царского правительства. С поражающим легкомыслием, без какой бы то ни было серьезной подготовки научного тыла оно вступило на путь войны. Растерянные академические деятели при встречах озабоченно восклицали: «Но надо же что-то делать, господа!» Невозможно было спокойно вставать утром, пить кофе, итти в минералогические и биологические кабинеты, измерять грани кристаллов, подсчитывать щетинки у гусениц, чорт знает что еще!.. И знать, что под этим же серым небом в то же самое время умирают русские люди, может быть, решается судьба родной земли… Но что именно надо делать, всякий решал по-своему, на свой лад и для себя.

Внутренне ощущаемая необходимость побудила минералогов энергично действовать. На заседании физико-математического отделения Академии наук Вернадский огласил свой пламенный призыв принять участие в развитии производительных сил страны. Речь шла о самых первых шагах: об их начальном учете — «о выяснении наших об них знаний, определении той научной работы, которая не была для этого сделана, но должна быть сделана». Вернадский констатировал, что «наши знания об естественных производительных силах Российской империи крайне недостаточны, и совершенно никогда не были критически сведены и переработаны».

Вернадский не ограничился академической трибуной.

«Обладая огромными природными источниками сил, Россия находилась в такой экономической зависимости от Германии, — писал он, обращаясь к широкой читательской аудитории, — которая далеко выходит за пределы неизбежного и желательного экономического снабжения и экономического обмена с соседней культурной нацией. Война раскрыла глаза русскому обществу на размеры и характер этой зависимости, на ее проникновение во весь обиход нашей жизни. Едва ли можно сомневаться, что прежний порядок жизни не может сохраниться после войны, и должна начаться энергическая и последовательная борьба за улучшение нашего экономического положения. Эта борьба нелегка, она требует большого знания и большого труда. Она тем более трудна, что одним из следствий нашей зависимости явилось ослабление навыков и привычек, необходимых для самостоятельной работы в крупнейших областях техники и промышленности продуктов, которые доставлялись нам готовыми. Вместе с тем внимание общества не было в достаточной степени обращено на окружающую нас природу, которая является источником производительных сил в стране».

Конечно, послевоенные судьбы страны Вернадский мысленно определял, как всякий правоверный, и при том весьма правый буржуазный интеллигент, хотя бы куцей, но конституцией или, в лучшем случае, в плане парламентской буржуазной республики.

Но в его страстных выступлениях этого времени нас привлекает другое.

Большой, общепризнанный ученый выступал как оскорбленный сын своей родины. Он клеймил самодержавный порядок и плутократическую власть, которая затормозила экономическую жизнь страны, подчинила ее вражескому контролю иноземных капиталистов, сдавила горло России ее технической зависимостью от зарубежных стран и в годы великих испытаний поставила родину безоружной под жерла вражеских пушек. Вернадский понимал неизбежность социальных перемен, хотя и не мог определить их глубины. Он видел переполненную чашу народного гнева. Наконец, — и это в данном случае для нас главное, — он выступал борцом за освоение великих богатств родной страны, за ее независимость от чужестранцев, за развитие ее производительных сил.

В этом и было положительное, прогрессивное значение тех его выступлений, отрывки которых мы здесь приводим.

«Война до очевидности для всех выяснила крайнюю неизученность России, — писал Вернадский. — Мы не знаем ресурсов нашей страны и до сих пор не сознавали, до какой степени это необходимо для правильно поставленной государственной политики, для государственной безопасности. Нельзя сказать, чтобы работа по научному обследованию производительных сил России не делалась; она непрерывно шла с начала XVIII столетия, когда толчок ей дала творческая гениальная воля Петра Великого. За это время сделана огромная работа, которую мы должны особенно ценить, если учесть, при каких вообще небольших материальных затратах она достигнута, в какой невероятной обстановке она исполнена. Однако в течение этих долгих десятилетий планомерная государственная деятельность в этом направлении по большей части отсутствовала. И когда наступили незабываемые нами лето и осень 1915 года, русское общество и здесь, как и в других областях, увидело неизбежную необходимость спешного исследования одновременно с необходимостью спешного использования. Приходится и изучать и действовать…»

Да, это были горькие и вместе с тем гневные строки. Горькие потому, что омертвлены были беспримерные богатства русской природы и скованы силы талантливого русского народа, сумевшего и в железных наручниках показать таившиеся в нем возможности, но не развернувшего их. Гневные потому, что они могли назвать — и называли! — имя виновников этого преступления. Бездарная государственная власть, царь, помещики, жандармерия, не спускавшая глаз ни с рабочего, ни с ученого, предприниматели, торговавшие Россией так же, как они торговали кожами, пенькой и льном…

Взвешивая ограниченные силы и возможности научной общественности, Вернадский и его единомышленники в Академии наук в качестве ближайшей, наиболее осуществимой задачи выдвигали детальный учет «находящихся в распоряжении нашего народа и правительства естественных производительных сил страны». Второй задачей они видели исследование того, как эти силы должны использоваться и что надо сделать для того, чтобы они правильно тратились и неразумно не расточались.

Большая программа изучения производительных сил России, которую намечал Вернадский, имела одно уязвимое место, но это была подлинно ахиллесова пята: ни самому автору, ни кому бы то ни было из тех, кто его непосредственно окружал, не было доподлинно известно, кто должен осуществлять эту программу.

Напрасно взывал Вернадский к государственной инициативе — департаменты не блистали ею и раньше, глубокомысленно молчали и сейчас. Зато горячий отклик он нашел у научной общественности. Этим откликом явилось создание физико-математическим отделением Академии наук комиссии, перед которой были выдвинуты задачи «исследования таких производительных сил, которые до сих пор совершенно не исследованы и все знания о которых гадательны».

Такими гадательными оказались: во-первых, динамические силы — «белый уголь», водопады, энергия солнечных лучей и т. д.; во-вторых, естественные силы, связанные с растительностью и прежде всего леса; в-третьих, такие же силы, связанные с животным миром; в-четвертых, естественные силы земных недр.

Иначе говоря, неисследованными оказались все силы, какие только существуют в природе вообще, в пределах русского государства в частности.

Предложение о создании Комиссии для изучения естественных производительных сил России было воспринято академиками с облегчением и признательностью. Это был хоть какой-то выход из состояния томящей бездеятельности.

Комиссию по изучению естественных производительных сил России решено было образовать в самом широком составе, с привлечением многих деятелей ведомств и частных лиц. От академии, помимо Вернадского, в нее вошли: академик А. С. Фаминцын, A. П. Карпинский, Б. Б. Голицын, М. А. Рыкачев, Н. С. Курнаков, Н. И. Андрусов, профессор В. И. Палладии. К ним не замедлил примкнуть И. П. Павлов. Это было блистательное созвездие крупнейших научных имен.

А верное себе царское правительство больше всего — больше немцев, во всяком случае! — продолжало бояться какой бы то ни было, даже либерально-буржуазной, самодеятельности, под прикрытием которой могла бы завестись скрытая крамола. Существование комиссии было санкционировано с величайшей неохотой. Ей нечего было и думать высовывать свой нос за пределы академии. Официально в ее услугах никто не нуждался. При всяком удобном случае ей недвусмысленно давали это понять.

Так, например, 31 марта 1915 года академическое отделение физико-математических наук, по инициативе B. И. Вернадского, обратилось в Министерство торговли и промышленности с предложением организовать силами Геолого-минералогического музея изучение возможностей отечественного производства висмута.

Вернадский писал с возмущением по этому поводу в своей докладной записке, что дело снабжения мирового рынка висмутовыми препаратами находится в руках трестов, разделивших его между собой. Ссылаясь на сведения, опубликованные американским геологическим комитетом, он сообщал, что все источники висмута находятся в руках пяти компаний, заключивших между собой союз. Одна из них — английская, четыре других — саксонские. Области каждой из них ограничены, и они вытеснили всех конкурентов в пределах данного района. Такой порядок Вернадский считал «совершенно для нас нежелательным». Монополистам благоприятствует ограниченность висмутовых месторождений в земной коре, но Вернадский указывал, что уже начинает приобретать серьезное значение попутная добыча висмута при извлечении золота, серебра, свинца и меди. «Вероятно, и при добыче золота и меди в России безвозвратно растрачиваются по непониманию огромные его количества. К сожалению, русские золотые и медные рождения, не говоря о ничтожных все еще разработках у нас серебряных и свинцовых тел, на висмут совершенно не испробованы…»

Докладывая об этом в Академии наук, Вернадский закончил свою речь пожеланием, чтобы ответ был получен по возможности быстрей. Ответ действительно не задержался и ни в какой мере не отличался от всех иных откликов правительственных кругов, которые в разное время и по разным причинам вызывала инициатива, проявляемая русскими учеными.

Управляющий Министерством торговли и промышленности князь В. Н. Шаховской не позже чем через шесть дней сообщил Академии, что «ввиду значительного сокращения ассигнований на производство горных и геологических исследований в настоящем году, по случаю войны… не представляется возможным ассигновать в распоряжение Академии наук какие-либо суммы для проектируемых исследований висмутовых руд в России…»

Дело, конечно, на этом не остановилось, но и далеко не пошло. Искали и находили случайные и мизерные средства, обращались к частным пожертвованиям. На какие-то суммы, числившиеся за химической лабораторией, Н. С. Курнаков послал своих помощников искать йод в водах, сопровождающих выход нефти. Л. В. Писаржевскому удалось оборудовать маленькое суденышко для добывания того же йода из морских водорослей. Д. С. Белянкин поехал на Урал изучать месторождения корунда; А. Е. Ферсман обследовал месторождения каолинов, необходимых для изготовления огнеупорных изделий. Ведь до войны не только брусчатку для замощения площади перед Большим театром ввозили из Швеции, простой кремень, требующийся для шаровых мельниц, — из Дании, чистый кварцевый песок для белого стекла — из Фонтенебло (в окрестностях Парижа), но и простую глину для изготовления, например, стекольно-варочной посуды ввозили из Германии.

Перед комиссией по изучению производительных сил России открывался необозримый простор деятельности. Эта широта устремлений по началу несколько сбивала создателей комиссии. Они исходили из верной мысли, что наука нераздельна, и поэтому стремились вовлечь в работу представителей возможно большего количества отраслей знания и техники, упуская, однако, из виду, что наука не только нераздельна, но и безбрежна. Поэтому из бесконечного числа ее задач можно и должно было выдвинуть в первую очередь главнейшие. Но в этом выборе ученые были лишены основного инструмента — критерия практики.

Комиссия по изучению естественных производительных сил России плыла по воле волн. Цель, которую для нее с общего согласия наметил Вернадский — составление инвентарных списков природных российских богатств, расплывалась в туманной дали. Не было в этой работе ни границ, ни сроков, и решали ученые, собственно говоря, без тех, которые считали себя хозяевами. Эти «хозяева» были заняты яростной грызней вокруг армейских поставок. Вагонами отправлялись на фронт гнилые шинели, сапоги на картонной подошве, прогорклая мука. На такое канительное дело, как разведка и разработка недр, господа российские капиталисты поглядывали с откровенной опаской: кому была охота зарывать капитал в землю! О завтрашнем дне не загадывали, сегодня добыча сама шла в руки, только не зевай!

Немногое изменилось после создания Комиссии по изучению естественных производительных сил России. В сущности, все ее участники продолжали работать на свой страх и риск. Совместная их деятельность протекала оживленно, но протоколы ученых собраний отличались большой пестротой. Учтивые седовласые академики дружно сходились на заседания, слушали, не перебивая, и выносили однотипные вежливые решения, которые скреплял ученый секретарь комиссии А. Е. Ферсман: «Благодарить докладчика за интересное сообщение». Интересным оказывалось без изъятия все, что несли сюда ученые доброхоты.

Здесь слушали, к примеру, в числе других, ботаника Р. Э. Регеля, который, вероятно, помнил наизусть, какая травинка и где произрастала в Ботаническом саду академии на протяжении последних ста лет. Он извещал собрание, что некоторые виды аптекарской ромашки, некогда завезенные в Россию как чужеземная редкость, с легкомысленной помощью ветра давно убежали за ограду ботанических грядок и успели рассеяться чуть ли не по всей стране. Между тем фармацевты до сих пор их не признают, отчего проистекает немалый ущерб для аптечного дела. Заслушав, положили: благодарить докладчика; рекомендованную же им ромашку присовокупить к прочим лечебным.

Академик М. А. Рыкачев огласил здесь записку об исследовании двигательной силы ветра. «Мне известно, — писал он, — что применением ветра для накачивания воды пользуются с успехом». Заслушав, решили: сказанный успешный опыт обнаружить; а обнаружив, распространить.

А. А. Твалчрелидзе предлагал вниманию уважаемого собрания свои скромные розыски по части размещения в России месторождений сукновальных глин. Внимали и ему, ибо, если надо изготовлять ежегодно сотни тысяч солдатских шинелей, то и добрая сукновальная глина окажется не безделкой. Кстати сказать, не справились и с шинелями! Руководивший Всероссийским земским и городским союзом князь Львов (впоследствии незадачливый глава Временного правительства) сумел организовать по своему ведомству в намеченном объеме единственное лишь производство… рогож[28]. Что касается шинелей, то из-за нехватки своего плохонькое суконце для них ввозили из Англии.

Но хотя много сил и внимания было истрачено на подобные частности, с которыми можно было бы не так спешить, в недрах маленькой Комиссии по изучению естественных производительных сил России крепли важнейшие новые направления научной мысли, питаемые заботой о развитии производительных сил родной страны.

В незаметных по началу работах Николая Семеновича Курнакова и его учеников, исследовавших соляные богатства России, зародилось одно из основных — экспериментальных — направлений геохимии. Оно развивалось параллельно теоретическим исследованиям Вернадского и Ферсмана, с тем чтобы впоследствии слиться с ними и лечь краеугольным камнем всего обширного здания новой науки — химии Земли.

Курнаков развил менделеевский прием изучения зависимости между составом раствора и его свойствами. Он распространил эти исследования на «твердые растворы», какими являются, например, сплавы металлов, ввел в круг наблюдений исследователя такие их свойства, как электропроводность, твердость, вязкость и другие. Это открыло возможность, пользуясь специальными диаграммами «состав-свойство»[29], устанавливать чрезвычайно тонкие различия в превращениях вещества. В работах Солевого отдела Комиссии по изучению естественных производительных сил России этот новый метод исследования, который Курнаков назвал «физико-химическим анализом», был впервые применен на практике.

На необозримых просторах Арало-Каспийского и Черноморского бассейна, среди разбросанных по берегам этих морей соляных озер, лиманов и заливов выделяется один, недаром названный теперь жемчужиной Каспия. Это единственный в мире по своим богатствам залив Кара-Богаз-Гол, что означает Черная пасть. Эта «пасть» на протяжении столетий поглощала избыточное количество солей из вод Каспийского моря.

Курнаков перенес на Кара-Богаз-Гол свои исследования естественных процессов солеобразования. В этих исследованиях метод физико-химического анализа полностью подтвердил свое могущество. Курнаков построил свои знаменитые диаграммы, с помощью которых установил «поля кристаллизации» различных солей. Диаграммы указывали границы устойчивого кристаллического состояния каждой из солей и, таким образом, точно указывали, при каких условиях можно получить нужную соль в чистом виде. Нанося на диаграммы пути кристаллизации различных солей и сравнивая их между собой, исследователь сразу получал ясное представление о том, как будет протекать кристаллизация при испарении вод озер, в которых в определенной пропорции растворены различные соли.

Что касается Кара-Богаз-Гола, то знаменитые курнаковские диаграммы показывали, что при испарении вод этого залива при 25 градусах первой солью, которая начнет выделяться в кристаллическом виде, будет хлористый натрий, то-есть обыкновенная поваренная соль. Но если температура понизится до 5,5 градуса, то в этих условиях первой начнет выделяться глауберова соль[30]. Эта соль, известная под названием мирабилита, что значит «удивительная», поразила воображение окрестивших ее таким образом естествоиспытателей прошлого своей способностью превращаться в кристаллы зимой и с легкостью «таять», растворяясь в воде, с наступлением тепла. По зимам огромные массы мирабилита выбрасываются волнами на берег залива. Летом же под лучами жаркого солнца кристаллы мирабилита разрушаются, отдавая в атмосферу входящую в их состав воду (десять молекул на каждую молекулу сульфата). Таким образом, на берегах залива непрерывно образуются залежи драгоценнейшего промышленного сырья — безводного сульфата натрия, из которого можно получать соду, металлический натрий, силикат натрия и ряд других химических продуктов.

В заводских условиях сульфат натрия обычно изготовляется из поваренной соли и серной кислоты. Для этого строятся дорогостоящие заводы.

Курнаков, вооруженный методом физико-химического анализа, нашел способы управлять жизнью этого поразительного, постоянно возобновляемого природой месторождения редчайшего минерала.

Другое важное научное направление, также тесно связанное с деятельностью Комиссии по изучению естественных производительных сил России, продолжало развиваться в работах В. И. Вернадского и А. Е. Ферсмана. На одном его этапе, относящемся к описываемому времени, хотелось бы остановиться подробнее.

Разрабатывая основы создаваемой ими новой науки — геохимии, исследователи впервые предприняли интереснейшую попытку осветить земные недра прожектором величайшего теоретического завоевания современной химии — Периодического закона Менделеева.

Как уже было сказано, Вернадский и Ферсман пришли к мысли о том, что основным объектом изучения химической жизни земной коры должны стать отдельные элементы, еще конкретнее — атомы простейших земных веществ. Периодический закон Менделеева предельно ясно, четко и просто представлял взаимную связь всех атомов в природе.

Как мы знаем сейчас, химические свойства элемента зависят от числа электронов в его атоме и оказываются чрезвычайно близкими у элементов, у которых сходно строение внешней электронной оболочки. Каждая клетка периодической системы содержит один химический элемент с определенными природными свойствами (или, как мы знаем сейчас, несколько химических, не отличимых один от другого сортов, «изотопов», этого же элемента). Закон связи между всеми этими разнородными атомами, выраженный в таблице элементов, должен был, несомненно, стать важнейшим орудием исследования минералогов и геохимиков.

Но не тот ли самый закон, который вскрывает сходства и различия в свойствах атомов и соответственно определяет их место в системе, — не он ли определяет поведение, а в конечном счете и распределение элементов в земных недрах? А если так, то великую менделеевскую таблицу нужно сделать самым важным орудием, при помощи которого человек будет открывать полезные ископаемые! Так мыслили Вернадский и Ферсман.

И разве стихийно не угадывались эти законы за много тысячелетий до нашего времени, когда человек впервые стал обращать внимание на минералы?! В одних случаях, как он наблюдал, вместе встречаются олово, медь и цинк, в других местах — золото и драгоценные камни; в третьих — глина и полевые шпаты, из которых можно делать фарфор и фаянс.

Еще алхимики, продолжая накопление фактов, хорошо знали, что сверкающие кристаллы свинцового блеска в жилах земли дружат и встречаются вместе с блестящей обманкой цинка, серебро следует за золотом, а медь часто встречается вместе с мышьяком. С развитием горного дела эти признаки стали уточняться. В рудниках создавались основные начала науки, выяснявшей, какие вещества встречаются в природе вместе и в каких условиях. Неизвестны были лишь законы, которые заставляют накопляться те или иные элементы в одних местах земли и рассеиваться в других. А ведь это и был один из самых острых и практически значимых вопросов горного дела. Наука должна уметь находить места, где скапливаются промышленно важные металлы. Задача нарождающейся геохимии — вооружить искателей металлов и камней менделеевской таблицей как верным компасом в поисках нужных человеку природных веществ.

Вглядитесь в нее, призывали Вернадский и Ферсман разведчиков недр, проследите за судьбой девяти металлов — железа, кобальта, никеля и шести металлов платиновой группы, которые занимают ее середину. Их месторождения — в далеких глубинах земных недр, Только тогда, когда вздымаются горные хребты, а воды в течение миллионов лег размывают их вершины, как у нас на Урале, обнажаются эти глубинные зеленые породы — носители железа и платины. Эти элементы являются не только центральным местом менделеевской таблицы, но вещества, ими образованные, лежат в основании и слагают наши горные хребты.

Перейдите к тем металлам, которые называются тяжелыми и занимают в таблице Менделеева большое поле направо от никеля и платины. Эти металлы — медь и цинк, серебро и золото, свинец и висмут, ртуть и мышьяк — встречаются всегда вместе, и искать их надо в ветвящихся системах рудных жил, распространившихся в свое время из мощных очагов прорвавшейся кверху магмы.

Влево от центра таблицы Менделеева располагаются те металлы, которые образуют драгоценные камни и соединения металлов бериллия и лития; это те редкие элементы, которые собираются в последних выжимках гранитных массивов, в мощных пегматитах гранитных тел.

Еще дальше влево и вправо на таблице находятся элементы, входящие в состав соляных месторождений: соляных озер, морей и океанов, скоплений каменной соли; это те элементы, которые образуют соли брома, хлора, иода, натрия, калия и кальция.

А если посмотреть на крайнюю правую верхнюю часть таблицы, мы увидим, что здесь группируются основные элементы воздуха: азот, кислород, водород, гелий и другие благородные газы. В крайнем левом верхнем углу — литий, бериллий и бор. Они напоминают о летучих частях гранитных массивов, где образуются красивые драгоценные камни, розовые и зеленые турмалины, яркозеленые изумруды и фиолетовые кунциты.

В воображении, в мечтах исследователей, сквозь решетку Периодической системы химических элементов прорисовывались пышущие жаром промышленные печи, потоки расплавленной стали, испарения перегонных кубов химических заводов, удобрения для полей.

А в действительности?..

На заседании Петроградского общества испытателей природы В. И. Вернадский выступил с докладом, заключительную часть которого посвятил знаменательным выкладкам[31].

Из 89 химических элементов человечество сознательно утилизирует и добывает продукты из 61 химического элемента.

Вернадский показывал, как быстро расширялось применение элементов в новейшее время. Древний человек употреблял 19 элементов. До XVIII века употреблялись 25 элементов. XVIII век дал ничтожное увеличение до 27 элементов. В XIX веке количество используемых элементов сразу поднялось до 50. И, наконец, в XX веке человечество подошло к использованию шестидесяти одного элемента.

«Едва ли может случиться, чтобы в Российской империи не было значительных, имеющих практическое значение, скоплений какого-нибудь элемента», — заявлял Вернадский. Законы распространения химических элементов в земной коре очень сложны и их химические области, то-есть области, где они встречаются в больших количествах, чем валовое среднее их нахождение в земной коре, очень разнородны и разнообразны Для каждого элемента существует несколько типов химических областей.

В связи с этим, указывал Вернадский, надо обратить внимание на размеры нашей страны. Она равна почти целому континенту и геологически представляет своеобразную и крайне запутанную, но бесконечно богатую мозаику.

Тут он переходил от радужных утверждений к тревожным.

Между тем из 61 химического элемента в России добывалось в 1916 году всего 30[32], то-есть чуть более половины, причем некоторые — вольфрам, индий, никель, фтор — стали добываться только во время войны, под влиянием происшедшей мобилизации промышленности.

30 элементов привозилось извне, а до 1916 года привозились соединения 34 элементов, то-есть значительно более половины.

К этому надо добавить, что использование очень многих элементов практически было совершенно ничтожным. Только 17 химических элементов использовалось в России «в количествах, хоть несколько отвечающих имеющимся в ней запасам».

«Война раскрыла перед нами всю тяжесть обстановки иноземного засилья, — повторял Вернадский взволновавшую его мысль, подкрепляя ее жестокими примерами из области его науки. — Государственная власть не являлась охраной в этом смысле, и при переводе наших богатств в полезную энергию главная часть этой последней уходила от нас и увеличивала силы наших врагов».

Эти утверждения Вернадского многократно усиливает и табличка, опубликованная Ферсманом в издаваемом им «Бюллетене Комиссии сырья», и хроника деятельности самой комиссии.

Нужно пояснить, что Ферсман, который не мог истратить весь свой пыл на исполнение обязанностей ученого секретаря академических собраний, создал параллельно академической комиссии собственную организацию такого же рода. Во второй половине ноября 1915 года под его председательством начала функционировать «Комиссия сырья». Местопребыванием ее была скромная мансарда в одном из частных домов Верховского переулка. Юридически же комиссия входила в существовавший в то время в Петрограде «Комитет военно-технической помощи объединенных научных и технических организаций». Этот пышный титул был присвоен еще одной маленькой группе добровольцев — ученых и инженеров. Были среди них бессребреники, пламенные энтузиасты, отдававшие здоровье, а некоторые и жизнь в странствованиях за сырьем, в снаряженных на гроши экспедициях, напоминавших скорее партизанские розыски. И точно так же, как это имело место в отношении общеакадемической комиссии, никто кругом не мог взять в толк, чего, собственно, хотели эти ученые-чудаки.

Поскольку они никак не могли влиять на ажиотаж вокруг военных заказов, на них попросту никто не обращал внимания.

А собираемые ими факты были поистине вопиющими. Их нельзя назвать иначе, как сигналами бедствия. Особый интерес в этом отношении представляет опубликованная Ферсманом табличка. Она характеризовала уже не степень использования, что анализировал в приведенном выше сообщении Вернадский, а уровень изученности сырья, необходимого для добывания жизненно важных химических элементов. В этом смысле она тоже являла собой своеобразный итог хозяйничанья капитализма в старой России, определяя, в частности, и степень использования капиталом его собственной науки.

Вот эти горькие цифры:

Из 30 элементов, соединения которых добывались в 1915 году, в России сколько-нибудь достаточные запасы руды были известны только для 9; были известны, но не изучены для 14, и совсем не известны для 7.

Из 12 элементов, которые добывались в малых количествах, руды были известны для 6, для двух — вероятны, но не известны, и для остальных не известны вовсе. К числу элементов, нахождение которых в промышленных масштабах вообще бралось под сомнение, относились гелий, калий, никель и кобальт.

На заседаниях ферсмановской «Комиссии сырья»[33] в числе многих других обсуждался вопрос о возможности быстрого налаживания работ химических лабораторий. В списках фирм, поставлявших для них реактивы до войны, значились исключительно немецкие фамилии. И с первых же дней войны снабжение их реактивами практически прекратилось.

На приглашение Комиссии принять участие в ее работах откликнулось восемь лабораторий[34].

Этой восьмеркой крохотных исследовательских ячеек исчерпывался список действующих химических лабораторий военного Петрограда. Они должны были практически решать огромную задачу восстановления снабжения страны химическими реактивами.

В лаборатории Докучаевского почвенного комитета были разработаны способы приготовления одного из важных лабораторных реактивов: молибденово-кислого аммония и некоторых других. Возник вопрос об их производстве. Для этого понадобилась молибденовая руда Комиссия кинула клич по всей России с просьбой о предоставлении ей хотя бы мешка этой руды.

Не нашлось и мешка! И это не вымысел, а быль, удостоверенная ссылками на опубликованные Ферсманом отчеты Комиссии[35].

В декабре 1915 года горный инженер Зикс выразил свое согласие представить в распоряжение Комиссии 5–6 пудов молибденовой руды из месторождения Восточной Сибири. Однако по причинам, оставшимся неизвестными, господин Зикс пересмотрел свое намерение, и обещанной руды от него получить не удалось.

Комиссия атаковала телеграммами горного инженера Беляева, жившего где-то в Забайкалье. Беляев сообщил, что он всей душой готов был бы выступить по призыву Комиссии на спасение российской державы в ее нужде в молибденовых реактивах, но шутка ли добыть несколько пудов молибденовой руды в зимнее время! Это выходило за пределы скромных возможностей горного инженера Беляева.

Отрицательный ответ был получен и от горного инженера Кузнецова из мест, тоже достаточно далеких.

Попросту не ответило на телеграммы Комиссии акционерное общество «Поппель и Озмидов» в Приморье. У фирмы были свои заботы…

Наконец из очередного полугодового отчета Комиссии стало известно, что кризис, который переживала страна, благополучно разрешился «благодаря любезному пожертвованию полковником М. Ф. Жуковским-Волынским 25 фунтов почти чистого молибденита (дальше следовало название месторождения), обеспечивших возможность в ближайший срок получения до одного пуда реактивов».

А вот несколько штрихов из истории розысков вольфрама.

Начнем прямо с эпилога этой печальной истории. Он содержится в воспоминаниях славнейшего русского кораблестроителя, «адмирала корабельной науки» академика А. Н. Крылова.

«Мне предстояло к 8 часам, — рассказывал А. Н. Крылов об одном из своих приездов в Петроград, — быть на заседании Комиссии естественных производительных сил при Академии наук Председательствовал А Е. Ферсман, ученый секретарь Комиссии, пока профессор. Член Горного совета, тайный советник Богданович делал доклад «О месторождениях вольфрама», который есть в Туркестане и на Алтае. Для изучения туркестанских руд надо снарядить туда экспедицию, испросив на нее 500 рублей. Про вольфрам же на Алтае он промолчал.

— Кому угодно высказаться по поводу доклада Карла Ивановича? — спросил Ферсман.

Я попросил слова.

— Насчет туркестанских рудников дело обстоит весьма просто — вот 500 рублей, — и, вынув бумажку с портретом Петра, передаю ее Ферсману. — С Алтаем дело сложнее. Карл Иванович не указал, что рудники находятся на землях великих князей Владимировичей[36] Вольфрам — это быстрорежущая сталь, т. е. более чем удвоение выделки шрапнелей. Если где уместна реквизиция или экспроприация, то именно здесь: не будет шрапнелей — это, значит, проигрыш войны, а тогда не только Владимировичи, но и вся династия «к чортовой матери полетит!»

Именно так и было мною сказано.

Карл Иванович не знал, куда деваться. Ферсман перешел к следующему вопросу, не углубляя предыдущего»[37].

Через несколько месяцев на страницах своего крохотного журнальчика[38]. Ферсман постарался «углубить вопрос», уже прямо говоря о недооценке роли науки, о пренебрежении к насущнейшим нуждам народа, о равнодушии к судьбе раненых в боях с врагом как о преступлениях, в числе других приведших старый режим к падению. Во всем этом было, однако, пол-правды.

Не потому старый строй был плох, что отдельные слуги его творили преступления. Он не мог не быть в основе своей преступным, ибо такова была сущность царизма, который был средоточием наиболее отрицательных сторон империализма. Он был нищ и растленен духовно, так как единственной мерой ценности всех вещей для него была их рыночная цена; он был безумен, так как им управлял только один закон жизни — закон барыша; он переступал, не задумываясь, через миллионы человеческих жизней, так как он бесчеловечен по самой природе своей. И он должен был пасть, потому что был обречен законом общественного развития, который сильнее его.