Февраль

Глава 3.

Глава 3.

Юрий Алексеевич очнулся в больнице. Рядом с ним на голой холодной кушетке в процедурной сидела Анна Сергеевна. Увидев, что сын очухался, запричитала:

- Выспался??? Изверг ты, изверг, совсем совесть потерял, а ведь учитель, с высшим образованием человек. Смерти моей хочешь от позора?

- Мам, голова трещит….что случилось?

- Что случилось? – Всплеснула руками Анна Сергеевна, пытаясь как можно больше нагнать тумана. – И это он у меня спрашивает…

Сын молчал, лихорадочно припоминая события.

- Перепил ты, вот в больницу тебя привезла, кровь почистить. Ладно Светка, Светлана Васильевна, помогла. А так бы шиш тебе, никто бы с тобой возиться не стал. – Ответила наконец мать с обидой, - ещё и в подъезде угораздило же тебя грохнуться! Куда идти-то собирался, бедолага?

- Идти собирался? – Переспросил задумчиво Юрий, вот этого он не помнил. Помнил только сначала неспешные медленные и всё нарастающие клубки позёмки, они, быстро крутя и поднимаясь, заволакивали всё и округа вмиг сделалась белой, стонущей, а вдалеке едва заметным пятнышком растворялась старуха, увозя от него Анюту.

- Идти, - ворчала мать, - да еще и в бомжатском одеянии куда-то тебя понесло.

Он схватился руками за виски, застонал.

- Ну будет тебе, - сочувственно проговорила Анна Сергеевна, - давай домой собираться, таблеточки вот нам выписали, ничего, всё обойдётся. Света? – Крикнула она в пустоту коридора.

В родительском доме Юрий ощутил блаженство. Было ли все сном, или явью, случившееся с ним?

Вот сейчас он находился в своей комнате, стенка, стол, книги, стопка аккуратно сложенных рубашек, свитер на кресле и вот он среди привычных вещей. Но ведь он был не здесь, он это не только помнил, но и знал, ощущал. Это отличное от сна особое чувство, когда ты помнишь свои действия, слова, события, окружающую обстановку до мелочей; «сон люди так не запоминают и не воспринимают», думал Юрий. Никак не могло это быть просто сном, да и вообще этого никак быть не могло. Вот на работе он мог быть, таскать брёвна у соседа – мог, а в сорок втором – никак не мог оказаться, ни по каким законам физики, вселенной, ни по каким воспоминаниям – не мог!

Вернувшись с матерью домой, Юрий осторожно, словно ощупывая существующую действительность, отправился в душ, долго мылся, вспенивая гель и вдыхая ментоловый аромат, терпкий, заполнявший всё пространство ванной. Трогал пальцы, живот, рассматривал руки, и каждый раз явственно помнил, ощущал то, что недавно чувствовал – как ныли ноги от холода, как простуда изводила легкие, как сжимался желудок от голода и гудела голова. И удивительно было, что помнил он это не в воспоминаниях, не только мозгом, но и телесными ощущениями. Это приводило к мысли, что с телом всё происходило на самом деле! Вот что пугало.

После душа, утонув в воздушной мягкости халата, напряжённо растворяясь в ней, замирал, словно боясь, потерять эти ощущение, боясь, что они могут исчезнуть. Если бы это был просто сон, он был, значит, до такой степени реален, что запомнился во всех подробностях? Он заварил кофе, с шумом вдыхая запах и намеренно задерживая глоток во рту, пытаясь дольше чувствовать вкус.

Будто каких-то два воспоминания боролись в нём, глубинное, таинственное и реалистичное; то глубинное, казалось, напрочь въевшееся в мозг и в тело, не отступало, жило, сжимало, а он всеми силами пытался его глушить реальностью. Но оно, упорное и непостижимое, никак не сдавалось; и пусть вокруг был узнаваемый привычный мир, в то же время чувствовалось, что этот мир воспринимается уже не так, как раньше, что что-то произошло странное и неведомое. И Юрий Алексеевич усмехался над собой, удивляясь, насколько впечатлил его сон и параллельно чувствовал странный животный страх реальности произошедшего.

Мать и отец молча наблюдали за ним, приписывая, конечно же, все странности поведения последствиям запоя. А потом, о чем -то шушукались, замолкая с его появления на кухню. И вот матушка объявила: поезжай смотреть дачу?

- В феврале? - Изумился Юрий, - в феврале ехать смотреть дачу??

-Да, - не унималась она, - мы с отцом надумали и решили купить. Я поехать одна не могу, с отцом тем более. А нам к весне нужна. Будем ездить, воздухом дышать. Отцу это будет очень полезно. А ты нам доброе дело сделай - съезди, посмотри, помоги, приведи в порядок по возможности. И шуруй в область. Отцу легче. Справимся. А тебе пора и о себе думать. Я тебя сдернула....

Мать опять в слезы, чего Юрий не мог терпеть совсем. Это было самым невыносимым. И, конечно, он согласился.

Местность вокруг их городка он плохо знал. Ему почти никогда не приходилось бывать в этих малеюсеньких деревушках и сёлах; вот дальше ездил и часто, а здесь, рядом он ничего не знал, поэтому даже название населённых пунктов читал сейчас с неким любопытством: Маяк, Духовая, Тупицыно, Пылаево, Яр, Бор, и ещё масса странных и смешных названий красовалась на карте. Родители присмотрели по объявлению домик в деревушке Галково, почти тридцать километров от их городка.

По рассказам местных, здесь была когда-то стоянка ханов Золотой Орды, и даже верили в то, что деревня была сожжена, и называлась она по-другому, не так как сейчас. А потом случилось нашествие птиц на сожжённую деревню, место окрестили – Галково пристанище. Иго было разбито, и деревня начала отстраиваться, имея уже новое название – Галково. Старое никто не помнил. А птицы так и остались неизменным атрибутом этих мест.

Местные жители Галково утверждали, что название своё село получило от птицы – галки; уж очень много в старые времена тут галок летало, посевы в полях и огородах склёвывали. Да и в теперешнее время их тут было не мало. У местных жителей за столько лет даже выработались свои методы отпугивания птиц; додумались до того, что вокруг посадок втыкали одноразовые пластиковые вилки зубчиками вверх, дабы птица не могла опуститься на землю.

Местность, где стояла деревня, была холмистая; несколько улиц, располагаясь в низине, спускались к болоту. Часть домов стояла на возвышенности, но это несильно со временем стало заметно, хозяйственная деятельность человека вносила свои изменения. А за домами Крайней улицы высились настоящие холмы, дальше лес.

Покупка дома родителями на накопленное ими сбережения состоялась очень резко. Вычитывали в газете объявление о продаже недорогих домов в Галково и нашли несколько предложений за материнский капитал. Это значило, что дома были пригодны для житья и в пределах четырёхсот тысяч. Недолго думая, позвонили по первому же номеру.

Молодой мужчина, которому, наверное, не стукнуло ещё и тридцати, но уже непомерно важный и тучный, сначала сильно удивился, что на его объявление в газете вообще кто-то откликнулся и поэтому тут же сам примчался. Роману, так звали мужчину, не терпелось скорее спихнуть дедово наследство.

- Документы все в порядке, я даже БТИ в том году звал, платил, замеры по новой сделали, - расхваливал Роман товар, - Дом вполне приличный, и свет есть, и колодец во дворе, так что всё норм, -взахлёб комментировал Роман фотографии на новеньком смартфоне.

Родители кивали, пытаясь разглядеть на экране фотографии. Но они были так плохо сделаны, что мать с отцом даже не смогли сложить общего впечатления о покупке. А покупать надо было срочно, пока сынок опять не запил. Это такой был план - втянуть его в благое дело, где он родителям никак не сможет отказать.

- Огород там большой, - без умолку рекламировал Роман, готовый хоть сплясать сейчас перед покупателем, лишь бы только тот не передумал.

- Берем, - в голос озвучили решение родители.

Роман на миг оторопел:

- А смотреть разве не поедите?

- Нет, верим на слово. Давай оформлять, - резюмировала Анна Сергеевна.

Документы оформили махом, тут же у нотариуса передали Роману четыреста тысяч, тот протянул ключи:

- Вот, правда там и брать-то нечего, но я всё равно запирал, чтоб не набезобразили…

И вот сейчас они отправили сына смотреть свое новое пристанище на лето.

Юрий выехал утром, включив навигатор. Доехал быстро. Заскочил еще в магазин по дороге за кофе и продуктами на всякий случай, вдруг придется остаться до утра. Он рассчитывал сделать как можно больше перечисленных матушкой дел, чтобы потом не возвращаться. Село не впечатлило учителя; серое, унылое, такая же картинка, как у него на душе.

Ему предстояло найти улицу Победы, тринадцать. Дом был куплен и оформлен, но учитель его ещё не видел и вообще первый раз был в этом селе.

Улица была длинная и через несколько десятков домов завершалась в болото. За домами расстилалось огромное поле, полукругом как нарочно ровно ограниченное лесной стеной. Отсюда с небольшого пригорка, где стояли деревенские дома, это поле было видно всё. С деревней его разделяло болото, некогда сочное, вязкое, а в последнее несколько лет почти всё высохшее, и кувшинки там перевелись, и топь иссохла. Сейчас же и поле, и болота были занесены снегом, слепящим на ярком солнце глаза. Но в то же время уже заметно снег тяжелел, оседал, кое-где скоро появятся уже и проталины.

Учитель смотрел на это ничем непримечательное болото в снегу, лес, поле с пробивающимися глазками отдохнувшей земли, и этот простор его словно гипнотизировал, вливался внутрь, заполняя своей свежестью всё пространство его лёгких, души, сознания. И мысль, и радость, и воля потекли, не встречая никаких преград, свободно, совсем не так, как в городе, натыкаясь на серые стены пятиэтажек, парковки, увязая в социальных сетях, а вольготно и спокойно…Юрий улыбнулся обретению этого нового для него чувства простора.

Через переулок, перед ним открылась красивая панорама центра деревни. Картинка понравилась. Школа высилась трёхэтажная из красного кирпича, вся в новеньких пластиковых окнах. Небольшой дворик, само здание и огромная, необъятная, как показалось спортивная площадка (городским школам и половины такой роскоши не снилось) – всё было обнесено низеньким белёным заборчиком; словно рисунок из книжки.

Он остановился на противоположной стороне улицы, осматривал пристально, будто старался запомнить даже самую маленькую деталь. Рассматривал спортплощадку, на которой возились и кричали несколько ребятишек, пустой школьный двор, лысые клёны, ожидающие пробуждения.

Дом из почерневшего, но ещё крепкого бруса встретил Юрия Алексеевича приветливо. Несколько кошек, испугавшись появлению человека, метнулись, кто за угол, кто на забор. Заскрипели старые деревянные ворота, но не по -старчески ворчливо, а с пробуждающейся радостью, будто возвращаясь к жизни от долгого безделья. Тягучий резкий звук по – очереди издали все половицы невысокого крыльца, приветствуя нового хозяина; окна вмиг впустили солнце, извиняясь за прошлогодних и позапрошлогодних мух на крашеных облупившихся подоконниках. Солнце ворвалось, разлеглось широкими полосами на застеленном двпешками полу, залезло в маленький сервантик, стоявший с остатками посуды от прежнего жильца, пробежалось по старенькому диванчику.

- Что ж, - усмехнулся Юрий, нервно крутя в руках ключи, - будем привыкать…

И он принялся с любопытством осматривал печь, с чугунной плитой и вместительными приступочками, пыльную кладовку и сарай во дворе с нехилым таким запасом дров.

Над деревней нависло тяжёлое низкое небо, разлеталось вороньё. Странное непривычное и неуютное чувство испытывал Юрий. Чувство, когда внешне вроде и всё хорошо, а душе чего-то не хватает. И мысли вели себя странно, их как бы не было; он ни о чём толком не думал, какие-то просто обрывки, ассоциации, случайные картинки; мысли пролетали, натыкаясь друг на друга и бесследно исчезали.

Ветер стал сильней, застучала еле державшаяся на ржавых петлях калитка. Соседские собаки, почуяв приближение бури, зашлись лаем. Юрий Алексеевич сел на крыльцо. К чему он пришёл в свои тридцать три? К полуразвалившейся деревенской избе и отсутствию работы, денег. Но страшнее было не это. Страшнее всего было то, что он не видел жизненной опоры, не знал, за что держаться и к какому берегу плыть. Дело, которое он считал одним из наиважнейших в судьбе всего человечества,

Юрий вдруг вспомнил, что старуха в Ленинграде в последнюю встречу сунула ему в пальто что-то. Бывает так, что забудешь о событии, вещи и неожиданно вспомнишь, как тумблер где-то в голове включится. Юрий Алексеевич рывком вскочил с крыльца. Пальто осталось в запакованных коробках у матери. Зимние вещи он сюда пока не привозил.

Срочно надо ехать в город, он завёл машину и рванул.

Анна Сергеевна была шокирована появлением сына в разгар бури:

- Совсем очумел, малохольный, - набросилась она, - и так перед людьми стыдоба.

- И тебе привет, - улыбнулся физик, приобняв мать.

- Привет, - всё ещё в сердцах отозвалась она.

- У меня в пальто документ остался, срочно нужен, - успокаивал её Юрий.

- Какой документ? Зачем? Прямо сейчас? Такой важный? Что опять удумал? – Посыпались вопросы.

- Мама, я только что в школе был, меня берут, но с нового учебного года, вот документа с прежней работы не хватает. – Врал учитель, понимая, что не успокоит матушку по-другому.

Физик пошёл разгребать коробки в поисках тулупа, который мать хотела выбросить, да он запротестовал.

Сложенный вчетверо пожелтевший твёрдый лист бумаги он нашёл и аккуратно убрал в карман куртки, читать сразу не стал, хотелось это сделать в одиночестве, в тишине, без матушкиного бормотания.

- Так ты дом-то посмотрел, - все не понимала она.

- Нет, не доехал, школу посмотрел. Дом сейчас осмотрю, протоплю, но по темноте не поеду обратно. Ждите завтра, - мазнул он родителям.

- Аккуратнее, береги себя, - крикнула Анна Сергеевна вслед.

Юрий усмехнулся:

- Таких несчастных, как я, ничего не берёт – слишком много соли.

Анну Сергеевну покоробила эта фраза сына, но она не выдала напоказ какой - либо тревоги. И лишь когда он уехал, убирая посуду на кухне, она замерла, вновь и вновь проигрывая в голове его голос «таких несчастных, как я», и ужаснулась. Сын вырос; вырос настолько, что она уже не может влиять на весь огромный, окружающий их мир, дабы оградить его от неприятностей, подстелить предупредительно соломки, где нужно. Он вырос и пережил любовь, оставившую шершавый шрам, который не залечить, приложив к нему как в детстве подорожник. И осознание матерью этой взрослости и трагедии сына было ужасно. Вечерние сумерки уже замаячили за окнами, а она всё ещё сидел на кухне, сжав полотенце, пытаясь осознать и тут же не принимая неминуемой быстротечности.

Учитель же, примчавшись в деревню, бросил у ворот машину, забежал в дом. Предчувствие и сладостное, и трагическое от скорого соприкосновения с чем-то, относящимся к Анюте, переполняло его. Так бывает, когда после потери человека любая деталь – всплывшее у кого-то воспоминание, найденная вещь, да даже случайно обнаруженная недочитанная им книга, вызывают трепет, словно от реальной встречи.

Вот он вбежал, швырнул на старенький диванчик куртку, сел у окна, развернув листок. Это было письмо, написанное тёмно-фиолетовыми чернилами. Красивые, старательно выведенные буквы с подчёркиваниями и завитушечками жались в стройные ряды. Сначала у учителя всё расплылось перед глазами от сильного волнения, потом строчки стали потихоньку выпрямляться, буквы принимать свойственное им очертание, и он прочёл «Дорогой мой Юра». Всё. Это единственное, что он смог прочесть, руки опять пошли мелкой дрожью, к горлу подступил ком, мир сжался до прочитанной фразы.

Юрий Алексеевич бросил письмо на стол и вышел во двор. Небо висело низкое, тяжёлое. Буря разыгралась всерьёз. В последние года такие явления стали частыми даже здесь на Среднем Урале. Леса безжалостно вырубались, и ветра гуляли беспрепятственно, нанося массу ущерба. Но сейчас учитель был ей даже рад; эта бесшабашная надрывная буря словно вырвалась из его груди во внешний мир. Ему, как и ей сейчас, также хотелось рыдать и рвать, забыться, смешать мысли и опустошить пережитую боль. Всё, что минуло, к тому нет возврата; и когда это осознаёт человек, то утешительна может быть только вот такая буря – всепоглощающая, страшная, могучая.

Он схватил из дровяника топор и безрассудно, не прикидывая, как сподручнее, принялся рубасить по чуркам, что валялись во дворе. Выл ветер, метался вверх-вниз топор и в едином гуле сливались в вое тополя над деревней. Физик взмок, изнемог от физического пресыщения. Согнувшись, он добрался до крыльца, рухнул на скрипучие доски. Ныло всё, и тело, и душа. В груди сдавило резко и очень больно; немного правее, чем при сердечных недугах и не так обширно, как при проблемах с лёгкими; ощущение будто тяжёлый прыгающий шарик внутри – так болит душа. Эта боль реальна и ощутима, хотя и в организме нет такого органа – душа. Органа нет, а боль есть; учитель теперь это точно знал. Он поднёс руку к груди, чтобы успокоить шарик внутри. Этот шарик никуда не денется, он навсегда сейчас там. Но чтобы продолжать жить, его нужно успокоить, поставить точку. Поэтому физик рывком поднялся, вошёл в дом и дочитал Анино письмо.

«Дорогой мой Юра! – Писала Анюта. – Мы вряд ли уже свидимся, не бывает так, что счастье дважды и на человека. А вот беды – могут. Почему же так, Юра, бывает? И добро всегда где-то рядышком со злом? Ты сейчас, наверное, пожимаешь плечами: мол не знаю, почему так. А я догадалась! Потому что - это жизнь, Юра. Это ни кино, ни роман – это жизнь; и в ней правда и ложь, зло и доброта, справедливость и подлость всегда рядом. И только от нас, слышишь, только от нас зависит, что из двух полюсов перевесит. Не победит, а перевесит.

Прости меня, что так резко закончились мы, но ты же понимаешь – добро должно перевесить в нашем общем мире, хотя бы на чуть-чуть…Твоя Анюта».

Учитель достал коробок спичек, и поджёг листок. Зажал в кулак пепел от целого мира, встал и, сделав несколько шагов, упал на старый диван. По стеклам уже стучали тяжёлые снежные капли, деревня встречала февральский неугомонный снегопад.

Утро после бури просыпалось невесело и тяжело. Солнце еле выкатывалось из-за сосен, разливаясь тусклой желтизной, птицы перекликались словно по принуждению. Юрий первым делом посмотрел на ладонь, на ней были размазанные въевшиеся остатки пепла.

Дышать после пройденного стало легче, но бесполезнее. Порвалась путеводная ниточка; и вся дорога погрузилась в туман. Странные подобные состояния бывают после пережитых потрясений, но их нужно просто переждать, потому что судьбы не бывают равнинные, всегда встретятся и холмы и низины. Но из каждой низины, если упрямо, не думая ни о чём, идти-идти-идти, то всегда можно выбраться.

Так думал учитель физики в своей неказистой деревенской избушке, механически совершая ставшими привычными действия.

Налил в умывальник воды из большого садового ведра, умылся. Поставил на маленькую электроплиточку чайник, бросил две ложки растворимого кофе в большую, купленную уже в местном магазине, кружку. Приоткрыл форточку, уселся напротив за шатающийся кухонный столик, подумав, что нужно подложить маленький брусок под ножку для устойчивости. Потом вышел во двор. Звуки деревни сливались с далёкими, резкими паровозными гудками, доносившимися со станции. Соседский кот с нахальной мордой вновь валялся у крыльца. Всё шло своим чередом.

Учитель потянулся, разминаясь, и вдруг услышал – в сарайке громыхнуло что-то и затихло. Словно упал железный предмет. Учитель осторожно распахнул низенькую дощатую дверку, всматриваясь внутрь сарая. Мальчишка лет одиннадцати, лохматый и щупленький, испугавшись, метнулся к стене. Он был и напуган, и обозлён, что его застукали.

- Ты что тут делаешь? – Нахмурился учитель, пытаясь получше рассмотреть паренька.

- А вам-то какое дело? – Огрызнулся тот в ответ.

- Как это какое? – Взвился учитель, но не зло, скорее с юморком, - это моя территория, и ты пробрался в мой сарай. Я тебя могу выпороть или полиции сдать.

- Ага…- нахально ухмыльнулся мальчишка, пытаясь проскочить. Но учитель ловко преградил ему дорогу, поймав за рукав футболки.

- Пустите…

- Ищи дурака, - ещё крепче схватил его учитель, - ну-ка пойдём…

Перетащив паренька на крыльцо и усадив рядом с собой, Юрий Алексеевич выпытал, что незваного гостя зовут Кирилл, что живёт он неподалёку, через три дома от учителя. Что раньше частенько, пока дядя Ваня здесь жил, он прибегал к нему «угощаться», а потом, когда дом осиротел и вместе с ним и сам Кирилл, то он просто заходил иногда дрова зимой брать, летом малину в огороде. А сегодня зашёл порыться в сарайке, там у Ивана Михайловича старая обувь была, может что для лета и для сейчас подошло бы. Шлёпанцы там были, это Кирюха точно помнил. А то жарко в ботинках скоро будет ходить. Они конечно изрядно порвались и весной начали пропускать воду, но всё равно бегать в них жарковато и неудобно. А вот в шлёпанцах скоро будет как раз, легко и покупать не надо… Всё равно они просто так валяются, никому не нужны. А Кирюхе пригодились бы.

Юрий Алексеевич слушал паренька и в нём бурлила агрессивная жалость, и к самому пареньку, и к его родителям, и к обстоятельствам. И зло распирало, и жалость била.

- Вам-то они зачем? – Спросил Кирилл, сидя с учителем на крыльце и швыряя в разлёгшегося серого кота мелкие камешки. Камешки не долетали, и кот совсем не обращал на сидящих внимания, наслаждаясь солнечным теплом.

- Что? – Не понял учитель вопроса, погружённый в свои мысли.

- Ну шлёпки-то вам зачем? Ходить в них будите?

- Нет, нет.

- Так может я заберу? – Прищурился Кирилл.

- Да, пойдём, пойдём, - заторопился учитель.

Они вернулись в сарай. На нескольких деревянных стеллажах, сколоченных накрепко, как говорится, на века, стояли коробки, банки, лежали узлы, мешки, у противоположной стены сложены дрова.

Учитель и Кирилл принялись выискивать обувь, открывая мешки, коробки, вороша их содержимое. В одной из них учитель увидел альбом, такой крепкий, в кожаном переплёте, пухлый, начинённый чьей-то долгой жизненной историей. Он машинально перелистнул несколько страниц, не вынимая альбома из коробки и в памяти ненавязчивым пятнышком мелькнуло прошлое. Мальчишка в шапке с мысиком, с испуганными, но по-детски любопытными и задорным глазами.

- Ванька! – Прошептал Юрий Алексеевич и потащил коробку с альбомом к дому. Кирилл, уже отыскавший шлёпки, решив, что он нашёл что-то ценное, бросился за ним.

Разложив на маленьком столе в кухне альбомы, учитель аккуратно перевернул страницу. Вот родители мальчишки, молодые, светлые, уверенные, ещё не знавшие войны. Вот Ванька, маленький и смешной, перевязанный шалью подмышками крест на крест. А вот он за руку с матерью и каллиграфическая приписка под карточкой «В эвакуации. Свердловск». А дальше взросление, белая рубашка, зачёсанная чёлка, потом свадебная карточка. Потом цветные фотографии где-то среди гор, ещё и ещё. И современная фотография уже здесь в Галково у дома среди детей и внуков.

Юрий Алексеевич закрыл альбом в быстрой перемотке пройдя вместе с Иваном весь его жизненный путь.

- Так вот ты какой Ванька! Исполнилась всё-таки твоя мечта…

Любопытный Кирюха стоял рядом и переминался с ноги на ногу, соображая, что происходит.

- Там что-то есть, - указал он учителю, - там в альбоме торчит..

Юрий Алексеевич провёл рукой, так и есть – под корочкой альбома что-то лежало. Оказался потайной карман. Изловчившись, учитель двумя пальцами вытащил оттуда камушек. Это был тот самый кусок малахита, который так берёг Ванька, последний подарок отца-геолога.

- Знаешь, что это? – Повернулся физик к Кирюхе, внимательно наблюдавшему за всеми его действиями.

- Камень. – Пожал плечами Кирилл.

- А ты, когда вырастешь, кем хочешь стать? – Спросил учитель, вспоминая свою встречу с Ванькой в том голодном, страшном городе.

Кирилл пожал плечами:

- Фиг его знает.

- А в школу ходишь?

-Хожу.

- А чему вас там учат?

- Фигне всякой…

- Что это у тебя, - не выдержал учитель, - везде одна фигня?

- Так, - неопределённо буркнул Кирилл, разглядывая синие дедовы шлёпанцы.

- Я пойду, - сказал он, - мамка проспится, потеряет меня, заорёт. Я пойду.

Учитель поднялся:

- Мандарин хочешь?

И не дожидаясь ответа, достал и протянул Кириллу целлофановый пакет с несколькими мандаринками. Тот взял без удивления и благодарности, словно, так и положено было, кивнул учителю и убежал. А Юрий Алексеевич вновь уселся за стол, рассматривая кусочек малахита. Гладкий, яркий, с молочно-белыми полосками. Вот она жизнь, как этот камушек. Где бы ты не был, никогда не знаешь, где окажешься в конце. Один видит просто камень, другой драгоценный подарок, за который нужно жизнью рисковать. Удивительно всё, удивительно.

Юрий прислонился лбом к пыльному деревенскому окошку, провожая взглядом Кирилла, бегущего по двору. Господи, подумал он, как верно -то всё и как правильно; тот старик с молоком в Ленинграде - ведь про меня это он рассказывал. Чего ж я смотрел на других, а свою душонку забросил. И Ванятка неслучаен в моей судьбе: сначала я спас неугомонного мальчишку, а сейчас он спасает меня.

Кирилл, погоняв по двору кота, взмахнул пакетом с яркими апельсинами и, хлопнув калиткой, выбежал на улицу.

Вот, говорил себе Юрий, то поле, которое мне уготовлено пахать, и не сетовать на плохую погоду и соседа, а смотреть внутрь и делать нужное. Ай да старик Макар Александрович, а я ведь и не понял его сначала.

И его передёрнуло от осознания, что эти мысли ему могли не раскрыться, не поддаться, и жизнь могла пройти без понимания этого.