Февраль

Глава 3

Глава 3.

Юрия Алексеевича кто-то тряс за рукав; сознание постепенно начало проясняться, он открыл глаза. «Хорошо, что очухался, - первое, что подумал он, - и плохо, что снова здесь» Рядом стояла Анюта, пытаясь его поднять:

-Эй, эй, вставай, говорила же быстрее нужно, медлить никак нельзя…

Она подала руку, чтобы помочь ему встать. Ничего страшного, правда, с ним не случилось – жив, цел.

- С непривычки я, это.. – проговорил физик, отстраняя её руку: с чего вдруг ему помогать.

Аня выпрямилась, отступила назад.

- Долго я здесь? – Спросил он, поднимаясь

- Минут тридцать всё длилось.

- И что, часто так бывает?

Аня ещё немного отступила назад, недоверчиво и с тревогой посматривая на собеседника:

- Каждый день..

- Каждый день? – Удивление его было настолько искренним, что у Ани впервые промелькнуло в душе что-то вроде доверия.

- Вы правда, что ли не из города и не из… - шёпотом спросила она, пытаясь подобрать нужные слова, но подходящие слова к описанию данной ситуации, никак не находились.

- Да, - ответил физик, - сам в шоке, но это так…

- Аня! – Звонко раздалось в подъезде. Капитолина Сергеевна высунулась из квартиры и деловито осмотрела молодежь.

Перед Юрием Алексеевичем предстала немолодая женщина в пуховом платке, повязанном под грудь, в ворохе длинных юбок, надетых друг на друга, и обрезанных валенках, в народе такие называют чуни. Усталое впалое лицо её было изрезано морщинками, но удивительны на этом лице были большие голубые глаза. Скорбь и потери состарили её, но ничего не смогли сделать с красивыми лучистыми глаза, пусть и такими печальными сейчас.

Аня вздрогнула и, улыбнувшись, скрылась за дверью. Грозная Капитолина Сергеевна зашла за ней и демонстративно с шумом щёлкнула замком. Юрию ничего не оставалось, как на свой страх и риск, отправляться в увиденную им комнатку, оказавшейся открытой в соседней квартире.

Ему стало уже ощутимо холодно в кожаной приталенной курточке, пусть и модной для его времени, поэтому, увидев в комнате висящий тулуп из овчины, не думая переоделся. Тулуп был значительно длиннее, что отчасти согревало и ноги. Предусмотрительно достал из внутреннего кармана бутылку, глотнул прямо из горлышка и спрятал за ножкой кровати. Усталость и впечатления морили. Свернув свою курточку, сунул её под голову и лёг на кровать, почти сразу же заснув.

Разбудило Юрия Алексеевича чью-то присутствие, уловимое сквозь сон. Он открыл глаза. Перед ним с маленькой самодельной коптилкой, еле отбрасывающей свет, стоял старик, внимательно рассматривающий его.

Старик был маленький сморщенный в огромных роговых очках и самошитом толстом жилете без пуговиц, отчего подвязался ремнём. Смотрелось забавно, но старику, видимо, было тепло.

Юрий Алексеевич поднялся, свесил ноги с кровати и тоже уставился на старика:

- Чего, папаша? – Спросил, как можно непринуждённее, не зная, чего ожидать от незнакомца.

- Спепан? – Недоверчиво, но с нотой надежды задал вопрос старик, - не признал? Фёдор Валерьяныч я…

Юрий, на всякий случай, изобразил радостно-изумлённое лицо, мало ли чем могла обернуться эта встреча.

- Степан? Натальи Константиновны, Наташеньки нашей сын? – продолжал вопрошать старик, - так ты комнатку, молодой человек, попутал, давненько дома-то не бывал. А матушка твоя…. На большую землю недавно так уехала…

Физик, хоть и был отчасти ещё в дремоте, но сообразил: этот старик принял его за парня соседки. Что ж на руку. Мать этого парня, значит, уехала. Значит, пристального распознавания можно избежать. А сам он где? Может на фронте, а может до войны, куда уехал, это уже дело девятое. Главное, сейчас продержаться, а там, может, из всего этого выпутаться представится случай.

- Пойдём, - продолжал Фёдор Валерьянович, - я тебе твою комнату открою, Наташенька мне ключи оставила.

Старик зашаркал к выходу. Юрий встал, незаметно сунул бутылку в карман тулупа и, прихватив куртку, вышел за ним.

«Его комната» была почти точно такой же, только кровати две, да огромная люстра над столом. Правда здесь было пустынней, только пара фотографий на белёной стене. Физик присмотрелся: парень с фотографии действительно был чем-то на него похож - вроде на первый взгляд и невзрачный, но неуловимыми нотками притягательный человек с чёрными насмешливыми глазами.

- Ну вот, Степан, - развёл руками Фёдор Валерьянович, - твои хоромы.

- Да, - протянул Юрий, оглядывая комнатку.

- Где побывал-то, - не унимался старик, пристроив на стол свою коптилку, и стал доставать стул, чтобы присесть.

Юрий судорожно соображал, что ответить, изображая большую сосредоточенность и занятость - пристроил курточку на вбитый в дверной проём гвоздь, расправил матрацы на кроватях, перенеся их на одну, где будет спать, заглянул в шкаф, нашел там одеяло...

- Да так, - ответил уклончиво Юрий, так как молчание долгонько уже затянулось и нужно было что-то говорить.

- Ты уж тогда по весне слишком резво исчез, - продолжал Фёдор Валерьянович, - уж как Наталья тогда убивалась, ждала тебя...

Юрий развел руками:

- Жизнь....что скажешь, и не знаешь, где в следующую минуту окажешься ... - неопределенно отозвался, продолжая держать оборону Юрий.

- Долго твоя матушка уезжать не хотела, всё надеялась да ждала, карточки откладывала, копила, - рассказывал Федор Валерьянович, - думала, ты вернешься, а еды нет, вот и берегла....Еле в последний день заставили хлеб выкупить....

Он помолчал и добавил:

- Хоть бы доехать ей, уж слишком истощилась....

Юрий присел рядом, слушая, нужно было изображать участие и подавленность, хотя, по-сути дела, до этой семейной драмы матери и сына ему особого дела не было. Со своими бы непонятками разобраться

Старик наконец ушёл, и Юрий Алексеевич остался один. Сон ли это, всё, что произошло за последние сутки, бред ли, или пьяный угар? Страха особо не было, было раздражение непониманием и неизвестностью.

Наутро Юрий, как только засветлело, прошёлся по квартире и вышел в подъезд – надо было как-то уживаться с новой действительностью. Есть хотелось неимоверно, просто жутко, такого щемящего чувства он ещё не испытывал.

Во дворе на какой-то вывернутой железяке с тазом в руке сидела Анюта и улыбалась. Неспешно падал снег. Он кружился медленно-медленно, как в самой замедленной киносъёмке, малюсенькими пухлыми звёздочками. Ложился на дорогу, обрывки трамвайных линий, Анину клетчатую шаль… Ложился и сверкал.

Юрий подошёл, нарушая эту тишину скрипом сапог по снегу:

- Доброе утро.

- Опять вы? – Спросила Аня, - и опять к нам из двадцать первого века?

- Да, - он не нашёлся больше, что ответить.

- Что ж вам там не сидится, без фашистов, без войны?

- Аня! – Серьёзно проговорил физик, - ты думаешь я шучу что ли? Мне самому не до шуток, чёрт знает, как я тут буду выживать, и кто, как, зачем сюда меня…

Девушка взглянула уже с доверием и любопытством. Устроившись рядом, Юрий продолжил:

- Я работал в области в бюро, на технических заданиях. Отец у меня на работе ноги себе переломал, пришлось вернуться к ним в город, мать не справлялась одна. Устроился там в школу, ничего так, работать можно, только несправедливостей много, каждый на себя одеяло тянет, а дети иногда от этого всего в стороне…. Вот и …ушёл. Чё-то запил, - изливал душу физик, - вот сюда попал… Вобщем, чертовщина.

Аня тоже разговорилась. Юрий Алексеевич узнал, что она ещё до войны устроилась нянечкой в детский садик, который находился в другом районе города; далековато конечно от её дома, но случайная смерть отца от несчастного случая на заводе заставила её оставить последний курс до лучших времён, и пойти работать; жаль только, что эти лучшие времена всё никак не спешили наступать. А на следующий год жизнь разорвала война, потом сразу блокада города. Детский сад, где работала Анюта, один из немногих не прекратил приём ребятишек и в это отчаянное время. Сначала сотрудника по-прежнему ходили в детский садик, меняя друг друга, а кто-то зимой сорок первого, заперев свои квартиры, и вовсе стали оставаться в садике круглосуточно; безвылазно жили там и многие ребятишки, у кого-то уже не было родителей, кого-то просто не в силах были забирать.

Анюта в эту зиму потеряла мать. Антонина Васильевна, мама Анюты, ещё за год до войны стала чахнуть и таять, тягостно переживая утрату мужа, а с начала войны и вовсе ослабла. Она часто стала простужаться, всё время лежала с температурой, и лишь изредка тёплыми осенними днями поднималась, пытаясь что-то достать и приготовить поесть детям. А однажды Антонина Васильевна вышла из квартиры и больше уже домой не пришла. Воротясь на следующий день с работы, Анюта застала своего младшего братишку Володьку полуживого, замёрзшего, прижавшегося к перилам на лестнице около квартиры. Анюта, схватив Володьку, бросилась в детский сад, в надежде, что медсестра Лидия Павловна поможет им. Но, когда добралась сквозь вечернюю метель и огромное расстояние, мальчик уже не дышал.

- Лидия Павловна, - орала Анюта на всё здание, ползая возле неё и Володьки, - Лидия Павловна, ну что-нибудь сделайте!

Ведь вот только жизнь была в нём, Володька дышал и проплакал «Аня», только его ручка, ещё тёплая, маленькая сжимала её пальцы, и вмиг всё само собой оборвалось. Было непонятно, как жизнь могла покинуть детское ни в чём неповинное тело. Воспитательницы, Татьяна и Ольга, успокоив ребятишек, встревоженных Аниными криками, закутали Володьку в кусок белой ткани и вынесли его за забор детского сада, где уже этой зимой выросли несколько маленьких холмиков.

Анюта кинулась искать мать. Вместе с маминой подругой Капитолиной Сергеевной они обошли кажется весь город, все дома, здания и улицы. Так бесконечно долго, неделя за неделей блуждали они, пока, отчаявшись, не потеряли всякую надежду. Скоро Капитолина Сергеевна оплакивала и дочь, а Анюта осталась в этом одиноком замерзающем городе с блёклой надеждой, что мама всё-таки где-то есть.

Снег тихо продолжал падать. Аня встрепенулась, возвращаясь от рассказов в обыденность. Ей пора было уже возвращаться в детский сад; чтобы помочь с малышами и сменить другую нянечку на глажке белья.

Встал вопрос: куда идти Юрию Алексеевичу? Оставаться в квартире он наотрез отказался. Взять его с собой она тоже опасалась, мало ли что могут подумать, да и как объяснить, кто он. В детском садике часто случались проверки.

- Есть ли там какие-то веранды, домики? – Искал он выход.

- Есть кое-что…

- Я ж могу и там до утра остаться, главное я буду близко от тебя. Ну что мне здесь одному в комнате делать? Вдруг что не так, а я далеко? – Уговаривал он Анюту.

В конце концов она сдалась, и они решили пойти вместе.

Аня набрала таз снега, Юрий помог ей занести его в квартиру, и, под неодобрительный взгляд Капитолины Сергеевны, они отправились на работу вдвоём.

Здание детского сада красивое, двухэтажное, с маленькими декоративными балкончиками и лестницами с широкими перилами. Второй этаж был полностью заколочен; всё, чем можно было истопить две буржуйки, разобрали и вынесли, лестницу на второй этаж закрыли.

Анюта хотела быстренько провести Юрия Алексеевича на крытую детскую веранду, дабы ему где-то переночевать, но заведующая, Мария Николаевна, оказалась в это время во дворе и увидела их.

Мария Николаевна, высокая статная женщина, по-военному державшая осанку и стойко принимающая всё, с чем бы ей ни пришлось столкнуться, казалась не знавшим её холодной особой. Но на самом деле, все работники детского сада ценили Марию Николаевну за отзывчивость и доброту, зная, что за надменной маской лица скрывается прекрасной души человек. Она никогда не проходила мимо, если видела, что в силах помочь, особенно когда ситуации касались её непосредственной деятельности; заменить на часок рыдающую воспитательницу, успокоить родителя, вытереть нос пробегающему малышу – это всё неминуемые чёрточки должности; сплотить и воспитать коллектив не приказами и оговорками, а личным примером – вот что было главной идеей её руководства. За это стальную женщину уважали, ценили и доверяли ей все, встретившиеся с ней на пути жизни.

Мария Николаевна удивлённо приподняла брови, увидев Анюту в сопровождении мужчины. И выжидающе уставилась на них, требуя объяснений появления неожиданного гостя.

- Мария Николаевна, это Юрий Алексеевич, - сказала Анюта, судорожно в уме подбирая слова, чтобы всё выглядело как можно правдоподобнее, и чтобы пришлось как можно меньше врать, - он учитель физики…

- Где воевал? – Бесцеремонно перебила заведующая.

- Он с Синявинского. Это мой жених, вчера приехал, отпустили на чуть-чуть…- продолжала Анюта.

- А сам-то жених говорить умеет? – С иронией спросила Мария Николаевна. И тут Анюту осенило, как избежать дальнейших расспросов и объяснений, почему её жених в разгар военных действий объявился у невесты.

- Мария Николаевна, ему трудно, - Анюта врала, осознавая это и немея от собственной наглости и лжи, - он и слышать-то почти ничего не слышит…

Юрий Алексеевич благодарно взглянул на вдруг появившуюся у него невесту; потому как, что говорить, он знал ещё меньше Ани. И чтобы подыграть ей, он невпопад протянул заведующей руку и, не разжимая губ, постарался промычать «Юрий». Мария Николаевна пожала руку и в знак понимания кивнула головой.

- Мария Николаевна, Юрий побоялся отпускать меня одну, можно, пока я на смене, он на веранде побудет? – Попросила Анюта.

- Не холодно будет? – Удивилась заведующая.

- В квартире не теплее, - вздохнула Анюта, - замерзнет, домой уйдет.

- Ну хорошо, пусть в подсобке у прачечной будет, на верандах-то не советую… - согласилась Мария Николаевна, усмехнувшись, - а если нечего будет делать, заскучает вдруг жених, может нам и мелких дровишек наколет, - и указала в сторону нескольких чурок у крыльца.

- Хорошо, Мария Николаевна, я ему объясню,- обрадовалась Анюта и потащила учителя за рукав к веранде.

- Ты можешь поколоть полешки, чем тоньше, тем лучше, - тихонько говорила Анюта, - а мне пора. Я, как смогу, приду проведать тебя.

- Да понял я всё, - усмехнулся Юрий Алексеевич, - наколю и буду тебя ждать.

- Только не разговаривай ни с кем, поддерживай легенду, - предупредила Анюта, собираясь уходить.

- Аня! – Окликнул учитель, сам не зная, как вылетело вслух её имя.

- Что? – Остановилась она.

Юрий Алексеевич так решительно подошёл к Анюте и прижал к себе, на миг вдруг позабыв и про войну, и про разные века, и времена. Анюта безропотно поддалась, растворяясь в волне неожиданной нежности и света, охватившей её, засмеялась. Потом, опомнившись, оттолкнула Юрия и убежала.

Наступил час ужина. Детишек накормили жидкой овсяной кашей на воде, и выдали по половинке конфеты, аккуратно разрезанной ножом. Конфеты берегли к празднику, и вот решили раздать накануне, кто-то мог и не дождаться их к планируемой дате. Малыши были слабенькие…

Юрий Алексеевич, наколов полешек и сложив их низенькой поленницей на крыльцо под навесом, заглянул в одно из окон, перепрыгивая с ноги на ногу и растирая озябшие руки. Все окна были завешены одеялами, днём на двух из них одеяла приподнимали, чтобы пустить в группы дневной свет. Сегодня их ещё не успели расправить к ночи, и учитель, заглянув, увидел просторную комнату с обильной узорчатой лепниной под потолком. Дети сидели за столами. Анюта раскладывала перед ними половинки конфет из глубокой тарелки. С одной стороны, конфета сохранила обёртку, завёрнутую с края бантиком, ярко-голубую, с тонкими белыми полосочками, а с другой была обрезано ножом, и виднелся срез молочно-кофейного цвета.

Дети сидели, замерев, глядя на столы; никто не бросился и не схватил тотчас же лакомство, это был миг долгожданного непредвиденного чуда. Его хотелось растянуть как можно дольше.

Юрий Алексеевич почувствовал, как к горлу подступил комок, глаза предательски набухли и воспалились. Он отошёл от окна и присел на детскую скамейку вглубь веранды.

Низкое серое небо давило сверху, вокруг пустоты в окнах страшили своим видом. В здании детского сада лишь в одном из окон из глубины комнаты был виден тусклый огонёк лампы. Вокруг стояла жуткая тишина; привычные для учителя ночные звуки обычного мира исчезли в этом городе; ни блуждающей кошки, мяукавшей в темноте, ни лая бродячей собаки, ни голосов случайных прохожих, лишь отдалённые гулкие выстрелы и непонятный лязг издалека.

Учитель смотрел в это мрачное пространство, опершись на край веранды. Там, совсем близко, подумалось ему, проходит линия фронта, там Великая Отечественная война. Как странно и дико ощущалось подобное человеком другого времени. Вот сейчас, в эту минуту где-то погибает боец, идёт под покровом ночи партизан, ещё не зная, что жить ему осталось меньше часа, умирает от голода ребёнок, может быть даже вон в том доме через дорогу; всё рядом, совсем рядом от него. И это происходит сейчас, здесь, недалеко от учителя гремят события той страшной войны и умирают люди. Юрию Алексеевичу стало так невыносимо страшно и так обидно: ведь вот она история, ведь только чуть-чуть потяни за ниточку, отврати надвигающееся, и можно избежать событий и жертв. Но мгновение – рвётся нить и уже ничего не изменить.

«Мы там, - думал учитель, нервно сковыривая облупившуюся краску с края веранды, - там, в научных кабинетах, повседневной быстроте событий, крича на площадях, мы там лицемеры, мы поём бравады героям войны, сами ни черта не зная, и не чувствуем. А сейчас и вообще о них забыли, превратив все почести в лицемерную рутину…»

Вспомнилось, как прошлый год, накануне отпусков, в школе решили собраться и съездить всем коллективом в загородный санаторий в бани. Днём отдыха определили 22 июня, после официальных мероприятий, после всех этих детских стихов и песен.

- День-то что-то не располагает к гулянкам? – Высказалась тогда Регина Станиславовна.

- Что вы имеете в виду? – Наморщилась директорша.

- 22 июня всё-таки, - пожала музыкантша плечами, - как-то неуютно будет отдыхать…

- Чем неуютно? – Пискнула тоненьким голоском Наташенька, - всё давно прошло. Что сейчас целый день не улыбаться…

- Нет, почему же, - смешалась Регина Станиславовна, - просто …

- Вот просто не надо, едем и всё, - резюмировала директорша.

Юрий Алексеевич помнил этот случай, и помнил в нём себя. Он не придал совсем значения ни дате, ни разговору, ни сомнению Регины Станиславовны, единственной из коллектива высказавшейся по этому поводу. Всё давно прошло…

Осторожно стукнула дверь. Анюта тихонько шла к веранде. Она была в приподнятом настроении.

Встреча с Юрием Алексеевичем стала для неё после всех пережитых событий здесь маленьким светлым пятнышком. Вот уж чего-чего, а влюбиться в самый разгар войны, Анюта от себя такого никак не ожидала. Его странные рассказы, передаваемые так искренне и правдоподобно, веселили её. Верила ли она во всё, сказанное учителем? Скорее всего нет, чем да; но ей хотелось верить, эти сказки словно подпитывали, будили эмоции, не разрешали никнуть и замерзать. Небольшой отдых и рассказы учителя о тех чудных временах, когда в домах будут висеть огромные телевизоры прямо на стене, а телефоны смогут умещаться в карманах брюк, когда наручные часы будут считать твои шаги, а специальная стиральная машина стирать за тебя белью - это придавало Анюте новые силы. Надо было подниматься и жить дальше, действовать и спешить, приближая эту фантастическую действительность.

Юрий Алексеевич, отвлёкшись от своих мыслей и обрадовавшись её приходу, хотел тут же обнять её, но Анюта с улыбкой отстранила его руки.

- Подожди, подожди, - прошептала она, протягивая к нему кружку, над которой витала струйка пара.

- Что это? – Поинтересовался Юрий.

- Это настой хвои, пей. Ты ведь ничего не ел сегодня, пей! – Настойчиво проговорила она.

Учитель обхватил горячую кружку руками, с наслаждением принимая это тепло. От напитка исходил приторно-смолистый запах. Юрий отхлебнул. Напиток показался ему очень горьким.

- Это совсем невкусно, - поморщившись, проговорил, -- это пьют дети?

- Конечно, - ответила Анюта, - мы детям и завариваем, хоть как-то даёт ощущение сытости, да и полезно от простуд. А из чего ещё делать чай?

Они уселись на лавочку; Анюта радостно-заговорщицки сообщила:

- Смотри, что я тебе принесла!

И она достала половину конфеты, которые Юрий Алексеевич видел, как давали детям. Он не ел второй день, и конечно чувство голода его неимоверно изводило, но съесть сейчас ему, здоровому мужик, в блокадном городе полконфеты для него показалось страшным преступлением.

- А ты ела?

- Я одну часть сама съела, а это тебе. Всем сотрудникам по конфете выдали.

- Слушай, Анюта, перестань, - отвёл он её руку с протянутой конфетой, - съешь сама, что ты со мной, как с маленьким.

- Я уже съела половину… - стала отнекиваться Анюта.

- И что?

- Так у меня получится целая конфета! – Продолжала удивляться она.

- И что?

- Так это же больше, чем у детей!

Учителя удивил такой поворот логики, но он не сдавался: съешь и всё.

- У нас в саду девочка есть одна Тонечка, отдам при случае, - сказала Анюта, пряча конфетку в карман.

- Тогда пей, - протянул он ей кружку.

- Я пила…

- Пей ещё, чтоб не болеть…

Анюта заулыбалась, сделала несколько глотков напитка.

- А знаешь, - заговорила она, - я и до твоих рассказов знала, что здесь будет свет. Включат везде фонари, построят новые красивые дома, люди будут работать и приходить вечерами в тепло своих квартир, и покупать к чаю торт…Ты знаешь, Юра, это такое счастье принести домой торт, а тебя там ждут! Понимаешь? Просто принести домой торт! И пить чай с родными. И кажется больше этого ничего не может быть; никакие богатства мира не могут быть больше этого. А у меня, Юра, никогда не будет ни торта, ни вечернего чая, ни мамы с Володькой…

Анюта упала ему на грудь и заплакала, тихо, еле слышно, но так отчаянно и больно. Учитель гладил её волосы, плечи и молчал; что он мог ей сказать, чем утешить? У него самого душа выворачивалась наизнанку…