Флобер

«САЛАМБО»

Успехом «Госпожи Бовари» Флобер обязан своим новым друзьям. Франция — страна писателей… Нигде больше в мире не ссорятся с такой страстью из-за какой-то книги или идеи. Нигде больше в мире не возводят знаменитых писателей почти в лик святых, если даже они оскандалились. Влияние писателей на общество весьма большое, даже если они самозванцы или лица, виновные в плагиате. Отныне в круг его друзей и знакомых входят Шарль Бодлер, Эрнест Фейдо[185], Сент-Бёв, братья Гонкур, Эрнест Ренан[186]. Он не имеет ничего против обрушившейся на него славы, хотя порой способен в полной мере оценить ее призрачность. Отныне Флобер — признанный писатель. На протяжении долгого времени презрительное отношение к любой публикации оберегало его от соблазна облегчить свой писательский труд. Теперь же, когда он достиг известности, — да еще какой! — он пожинает плоды своего тяжкого труда и получает от этого удовольствие.

На тот случай, когда ему захочется уединения, где он смог бы подготовиться к работе над новым произведением, у него есть убежище — семейный тихий уголок в Круассе. Он приезжает туда весной 1857 года и принимается за новый роман. На этот раз, чтобы очистить душу от безобразных в моральном отношении реалий «Госпожи Бовари», Флобер выбирает диаметрально противоположный сюжет: дальняя страна, эпоха, о которой ничего или почти ничего не известно.

Вновь обратившись к тексту «Искушения святого Антония» с целью улучшения стиля некоторых отрывков, Гюстав садится за книги и очень много читает.

С романом «Госпожа Бовари», «полный жизненных тягот и невзгод» сюжет которого ему сильно претил, он задумал книгу ни о чем, которая заинтересовала бы читателя только «внутренней силой ее стиля»[187]. В «Саламбо» он задумывает войти в согласие с собственным темпераментом, «влюбленным в лирический рык»[188]. Он даже надеется, что новый замысел не займет много времени. Но и в этот раз он отправляется в весьма продолжительное путешествие, которое продлится целых пять лет.

В скором времени Флобер сможет оценить все трудности затеянного им предприятия. Нельзя сказать, что как писатель он был наделен слишком богатым воображением. Выражаясь литературным языком, он был чувственным, восприимчивым к визуальным эффектам романистом. Для того чтобы писать, ему необходимо представить себе визуальный ряд произведения или хотя бы, как в случае со святым Антонием, испытать на себе действие галлюцинаций. Возможно, из него мог бы выйти великий кинематографист. Для того чтобы сочинить ту или другую сцену, ему нужен богатый документальный материал. Он изучает его, копается в нем, по-своему его перерабатывает. Он охотно сравнивает себя с волом. Когда он работал над романом «Госпожа Бовари», он сосредотачивался на деталях, находясь уже на освоенной территории, поскольку речь шла о провинциальной жизни. Он описывал хорошо знакомую ему среду, например врачебную, которая окружала его с самого детства. Операция на ноге Ипполита, по словам Пьера Марка де Биази, — это почти семейная история. Доктору Флоберу однажды не удалось подобное хирургическое вмешательство, что позволило Биази сказать, что Гюстав этим пассажем стирает в памяти воспоминание детства…[189]

В случае «Саламбо» всё совсем по-другому: отдаленная эпоха, неизведанный мир, знания, почерпнутые из книг. Вот что он пишет Жюлю Дюплану 28 мая 1851 года: «От книг меня уже тошнит. Я перелопатил множество страниц. Только с марта я сделал выписки из 53 разных источников… Мне кажется, что я могу теперь иметь полное представление о том, каким был солдат в античные времена».

Флобер очень скоро поймет, что одним из подводных камней этого проекта будет психология персонажей, когда речь идет о том, чтобы «почувствовать себя человеком, который жил более двух тысячелетий назад в эпоху, не имеющую ничего общего с современной нам цивилизацией»[190]. Он представляет эту книгу в цвете, «что-то пурпурно-красное».

Стоило Флоберу в июле 1857 года сесть за письменный стол, как его охватывает непреодолимое отвращение. Книга нагоняет на него тоску, а он, как ему кажется, будет, в свою очередь, докучать читателю. Впрочем, отныне ему суждено испытывать такие чувства всякий раз перед началом очередной работы. Написав первую главу романа, Флобер нашел ее «отвратительной». Он слишком мало времени был «беременным»[191] этой книгой. Неплохой предлог для того, чтобы дать себе передышку и подумать о том, в каком контексте будут развиваться события в этом произведении.

И о чем же она, эта история? Флобер давным-давно задумал написать «Восточную сказку». Это не будет роман о Египте, поскольку ему пришлось бы в подобном случае утонуть в историческом материале. Карфаген, напротив, остается неисследованной и непознанной территорией. Отсутствие некоторых исторических сведений может быть компенсировано писательским воображением. Вот какой монументальный замысел, достойный сценария голливудского фильма, вынашивает писатель: это история двух воинов, предводителей наемников, Мато и Нар Гаваса, которые становятся соперниками из-за красивых глаз Саламбо, дочери царя Карфагена Амилькара. Наемники представляют опасность для Карфагена. Воспользовавшись отсутствием Амилькара, они хотят захватить девушку. Ливиец Мато крадет в храме Танит заимф — священное покрывало, которое дает особую силу. Саламбо отдается ему, чтобы вернуть заимф. Тем временем, вернувшись, Амилькар подавляет мятеж наемников в ущелье Топора. Мато терпит поражение, и его бросают в темницу. Затем его отдают на растерзание толпы.

Флобер очень скоро понимает, что не сможет сочинить роман, если не увидит собственными глазами места, которые собирается описывать. Он решает отправиться в Тунис. В 1858 году Гюстав проводит всю зиму в Париже. Он принимает участие, хотя и не любит об этом говорить, в общественной жизни довольно узкого литературного сообщества. Конечно, он — затворник, но не навсегда. Гюстав сторонится «светского общества», но обожает вступать в литературные споры. В частности, с Эрнестом Фейдо он дискутирует на единственно сто́ящую, по его мнению, тему — стиль. Такое отношение к общественной жизни стоило ему злого замечания от братьев Гонкур на страницах их «Дневника»: «Нам показалось, что мы попали на дискуссию грамматистов времен поздней Римской империи»[192]. Впрочем, Фейдо, романист и археолог, становится его лучшим партнером по дискуссии на все время работы над «Саламбо».

Успех «Госпожи Бовари» не вскружил ему голову до умопомрачения. В эту зиму, в феврале, в то время как у него завязались тесные отношения с Жанной де Турбе, актрисой и дамой полусвета, впоследствии одной из самых известных кокоток Второй империи, Гюстав отказывается от предложения театра «Порт-Сен-Мартен» адаптировать свой роман для театральной сцены. «Хотят, чтобы известный мастер сделал вещь на скорую руку, — пишет он Леруайе де Шантепи. — Но погоня за наживой на почве искусства показалась мне недостойной моей натуры»[193]. В то же время он понимает, что, отказавшись пойти на сделку с совестью, он теряет 30 тысяч франков. «Черт, вот я какой, — бедный, но честный»[194].

Бедный — понятие относительное. Он находит достаточно денег, чтобы организовать новое путешествие. 12 апреля 1858 года он отправляется в Тунис. На этот раз в гордом одиночестве. О совместном путешествии с Максимом Дюканом не может идти и речи. После того как Максим настаивал на внесении поправок в текст «Госпожи Бовари», их дружба дала трещину. Без всякого сомнения, накануне его отъезда госпожа Флобер пустит слезу. К счастью, рядом с ней находится Ашиль, который залечит ее душевную рану. По правде говоря, этот отъезд нельзя было назвать чрезмерно веселым, но ему надо «на мавританские берега»[195].

К тому времени между Парижем и Марселем уже была построена железная дорога. Путешествие длится более тридцати часов, но оно не кажется Гюставу слишком утомительным, если запасешься хорошей едой, что и делает Флобер. В Марселе он совершает привычное паломничество на улицу Дарс. «В Марселе я целые два дня чувствовал себя крайне одиноким»[196]. Он слоняется по пользующимся дурной славой кварталам города, посещает театр и, наконец, садится на пароход, отправляющийся в «страну Югурта»[197].

Это путешествие будет длиться два месяца. В немногих письмах, которые он посылает своим друзьям, нет и в помине того восторженного энтузиазма, который он испытывал во время предыдущей поездки на Восток. Он сходит на берег в местечке Стора в Алжире. Затем его путь лежит в Константину. Он едет на дилижансе в довольно сомнительной компании, состоящей из троицы мальтийцев и одного итальянца. «Они были пьяны, как поляки, воняли, как падаль, и рычали, как тигры»[198].

В Константине Гюстава пригласил к себе начальник почтового ведомства. К своему удивлению, он узнаёт, что и здесь читают его «Госпожу Бовари»! Это путешествие, признаётся Флобер, весьма его забавляет, но он совсем не думает о своем романе. По привычке ему не терпится набраться впечатлений и проникнуться красотой местного пейзажа, видов и сцен повседневной жизни, смешных или удивительных. И вот он уже в Карфагене или же, вернее, на том месте, где когда-то располагался этот город. Флобер изучает его с дотошностью и огромным любопытством: «Я исходил Карфаген вдоль и поперек, в любое время дня и ночи»[199]. Бизерта очаровывает его своим шармом «восточной Венеции». И всё же церемония целования руки бея, местного правителя, на которой он присутствует, покоробила его. «Лицемерие одинаково повсюду, — пишет он в своем „Путешествии в Карфаген“, — нетерпимость рамадана напомнила мне Великий пост у католиков»[200].

Записи, которые он делает в своих блокнотах, письма, которые посылает, оставляют такое впечатление, будто бы он стал менее терпелив после предыдущего путешествия и испытывает какое-то легкое недомогание. По его мнению, европейцы, колонисты и приравненные к ним лица глуповаты, коренных же жителей он и вовсе высмеивает: «Вот как тунисские арабы лечатся от сифилиса: они совокупляются с ослом. Здесь повсеместно предаются безудержному скотоложеству. Монтескье отнес бы это за счет климата»[201]. Можно предположить, что писатель умышленно или нет, но старается набраться впечатлений от диких и жестоких картин тамошней повседневной жизни, чтобы перенести их на страницы своего будущего романа «Саламбо». В местном пейзаже он, в стремлении воспроизвести давно ушедшие времена, ищет сходство с теми картинами, которые складываются в его голове.

Во время продолжительной поездки на лошадях в Тестур, Кефф и Рьефф Гюстав находится под впечатлением местных обычаев, наслаждается турецкими банями, массажами, ночами, проведенными в палатках бедуинов. Это путешествие восстанавливает его душевное равновесие: он увидел все, что хотел увидеть. Он чувствует себя «в самом веселом расположении духа и здоровым, как бык»[202].

Возвращение в Париж в летнюю жару оказывается довольно грустным мероприятием. Оно ставит точку не только на этом приятном и веселом приключении, но и на всех прочих путешествиях: никогда больше Флобер не отправится в столь дальние края. В Париже он вновь попадает в привычную атмосферу. Вот довольно узкий круг его общения: Жанна де Турбе, похоже, и в самом деле ставшая его любовницей, Эрнест Фейдо, Луиза Прадье, госпожа Сабатье, прозванная Президентшей, любовница известного промышленника Альфреда Моссельмана, подруга Теофиля Готье, советчица и муза Бодлера… Неделю спустя Флобер возвращается в Круассе, приняв твердое решение больше не сниматься с места. «Чтобы вся природная энергия, которую я в избытке накопил, вылилась на страницы моей книги»[203]. Его ждет титанический труд. Снова погрузившись в рукопись этого произведения, которое все еще носит название «Карфаген», он приходит в ужас. Текст никуда не годится. Все надо начинать заново. Он уже предвидит, что на все ему понадобится два или; и года работы. Ему больше всего хочется, чтобы в этот период никто не заводил бы с ним речь о книге. По его словам, он охотно бы разослал письма с сообщением о своей смерти. Что же касается общения с читателями или будущей публикации своего романа, то на него не надо рассчитывать: «Как и в прошлом, я буду писать для себя, и только для себя одного… Я уверен, что то, чем я занимаюсь, не будет иметь никакого успеха. Тем лучше! Мне на это трижды плевать…»[204]

И вот, наконец, для Флобера начинается сладкая каторга творческих поисков. С этой невероятной книгой, с этой абсолютной пустотой, которую он хочет облечь в невиданные литературные одежды, чтобы «дать людям язык, на котором они не думали»[205], писатель постоянно ходит по краю пропасти. Роман «Саламбо» в понимании автора — это произведение, представляющее собой особую форму литературного творчества. Флобер стремится создать свой неповторимый мир, не всегда принимая во внимание существующие и знакомые ему реалии. «Книга ни о чем, которая будет держаться на внутренней силе ее стиля». То, что начато в «Госпоже Бовари», он реализует в «Саламбо». По правде говоря, история, изложенная в этой книге, не кажется нам интересной. Тем не менее мы находим в ней ряд «блестящих эпизодов», написанных благодаря богатому визуальному воображению автора, а также под впечатлением от чтения произведений маркиза де Сада, в творчестве которого, как отмечают в своем «Дневнике» братья де Гонкур, «есть какая-то неразгаданная и манящая тайна». «В поисках всякого рода мерзостных картин, — добавляют два знаменитых сплетника, — он радуется, увидев, как ассенизатор ест дерьмо»[206]. Отметим, что наш Гюстав был уверен в том, что эта «парочка тявкающих болонок» испытывает к нему лучшие дружеские чувства.

Ходить по краю пропасти чревато последствиями. Создавать воображаемый мир без реалистических подпорок (или «опор», как говорил Стендаль), постоянно «изобретать то, чего не может быть», требует огромной затраты сил. Флобера начинают мучить нестерпимые боли в желудке, словно его пронзают острые перья. Эта болезнь проходит так же, как началась, но приступы «гвоздей» в желудке остались навсегда. Время от времени он бывает наездом в Париже, а затем возвращается к своим пенатам. Он выбрал себе такую жизнь и не собирается менять ее. Летом 1859 года с грустной улыбкой он встречает известие о том, что Луиза Коле начинает печатать свой роман в «Ле Мессаже де Пари». В нем речь идет о «любовном» треугольнике, в состав которого одно время входили сама Луиза, Мюссе и он. Он узнает себя в образе Леонса, живущего в деревне дикаря, который «с фанатизмом трудится над великой книгой». Героиня романа, благородная дама, страдает от того, что они слишком редко видятся. Мюссе описан в романе под именем Альберта де Линселя. Кроме того, повествование включает и его встречи с Жорж Санд. Луиза уже свела счеты с Флобером в другой книге, «История солдата». «Будь начеку, — пишет он Эрнесту Фейдо, когда до него доходят слухи, что она ищет с ним встречи, — это опасное создание»[207]. В письме Амелии Боске Гюстав вспоминает о Луизе как о «самой долгой в его жизни неприятности»[208]. Эта женщина для него уже ничего не значит. Похоже, что болезненная и изнуряющая страсть к ней излечила его от всех иллюзий.

Жизнь кажется ему терпимой только в случае, если он находится в «литературном бреду». Флобер не был бы Флобером, если бы отказался от частичного затворничества на время работы над литературным произведением. По его мнению, только при условии замкнутого образа жизни можно написать стоящую книгу. Писательский труд — это не ремесло. «Это жизнь, это „образ жизни“»[209], — делится он с мадемуазель Леруайе де Шантепи, а в письме Морису Шлезингеру он еще и добавляет: «это особый образ жизни. Подбирая какое-то слово, я провожу настоящую исследовательскую работу, предаюсь фантазиям, погружаюсь в бесконечный сон наяву»[210]. Ничто не должно мешать творческому процессу, полету писательской фантазии, в том числе заботы и тяготы повседневной жизни, болезнь или смерть самого близкого человека. Как он пишет в октябре 1859 года Эрнесту Фейдо, жена которого тяжело заболела: «…тебе представляется богатейший материал для наблюдения, в будущем его можно использовать в твоем произведении». Ну не чудовищный ли это эгоизм? Недомыслие? Жестокость? В его понимании книга, которую он пишет, — священная корова.

Работа над «Саламбо» идет в каком-то почти бредовом состоянии, словно под гипнозом, в который Флобер погружается, чтобы в его воображении возникли самые жестокие и яркие сцены насилия.

Как известно, в зимний период года Флобер с некоторых пор становится «парижанином». Это происходит в какой-то степени благодаря братьям де Гонкур, с которыми он часто видится в своей квартире на бульваре дю Тампль. Знает ли Гюстав о том, что, не успев вернуться к себе домой, братья, которых Гюстав называет «милыми, как ангелы, и остроумными, как черти»[211], принимаются строчить статьи для своего «Дневника», где отзываются о нем, как правило, далеко не самыми лестными словами? Они называют его «гением… из провинции», «академическим дикарем»[212]. А начиная с 1860 года вот каким они рисуют его портрет: «Между нами и Флобером существует непреодолимый барьер. В нем живет провинциал и позер. Чувствуется, что он совершил все свои „великие“ путешествия, чтобы пустить пыль в глаза жителям Руана. У него тяжелый и неповоротливый склад ума, такой же, как его жирное тело. Он не способен воспринимать тонкие вещи. Ему более по душе лишь корявые и громоздкие фразы. В его разговоре совсем мало идей, и он их высказывает нарочито громко и с пафосом. У него мышление и голос декламатора. От историй и персонажей, которых он выдумывает, исходит запах ископаемых остатков и супрефектур»[213].

Между тем этот «провинциал», как его называет парочка великосветских парижских литературных сплетников, работает над «Саламбо» словно проклятый. В то же время он не отказывается заводить новые знакомства, поскольку к этому отныне его обязывает статут знаменитого писателя. Так, он знакомится с госпожой Сабатье, Президентшей, которая держит у себя литературный салон. Весь Париж восхищается ее красотой. И в наши дни есть возможность убедиться в необычайной привлекательности ее анатомических данных в музее Орсе, поскольку она служила моделью для скульптора Огюста Клезенжера, который создал статую «Женщина, ужаленная змеей», вызвавшую в свое время немало пересудов из-за своей удивительной эротичности.

Летом 1860 года Гюстав, несмотря на размолвку между ними, переживает за судьбу Максима Дюкана, вступившего в армию Гарибальди и принявшего участие в военном походе. Что побудило его сделать столь необдуманный шаг? «Чудовище! Ты всегда ищешь беду на свою голову»[214].

Впрочем, политика все больше и больше претит Флоберу. В марте 1860 года он устраивает большую головомойку своему другу Луи Буйе за то, что тот согласился написать заказное произведение по случаю насильственного присоединения Савойи к Франции: «Глупец. Это называется проституцией от искусства: своим согласием ты уронил твой престиж. И я не побоюсь этого слова: теперь ты деградируешь… Черт возьми, никакой политики! Она приносит беду и несчастье. Это грязное дело»[215]. Внимательное прочтение «Воспитания чувств» позволит понять смысл этих саркастических слов.

Тем временем «Саламбо» начинает приобретать почти презентабельный вид. В мае 1861 года, именно братьям де Гонкур, отныне его лучшим друзьям и собеседникам (если бы он только знал…), Гюстав посылает приглашение послушать, как он будет читать отдельные отрывки из нового, еще не законченного произведения: «Торжество состоится в этот понедельник. Грипп не в счет. Черт возьми! Вот программа: 1. Я начну драть горло ровно в четыре часа. 2. В семь часов — обед в восточном стиле. Вам подадут мясное блюдо из человечины, мозги буржуазного обывателя и клиторы негритянок, тушенные в масле бегемотов. 3. После кофе я буду вновь драть горло до тех пор, пока слушатели не сдохнут»[216].

Он не и думал, что его слова окажутся настолько близки к истине. Как и в прошлый раз, он начинает читать свое творение перед Дюканом и Буйе. И, так же как и в прошлый раз, реакцию слушателей можно назвать катастрофической. Тем не менее вместо того, чтобы со всей прямотой и откровенностью высказать свое мнение непосредственно в глаза Гюставу, парочка «тявкающих болонок», как у них принято, на страницах своего издания разносит в пух и прах автора. «Текст раздутый, мелодраматичный, высокопарный, напыщенный, грубый и цветистый. Одни пассажи содержат прописные истины, другие вызывают смех. Его Мато, по существу, персонаж из оперы о варварах»[217]. И так далее и тому подобное.

Надо признать, что эти далеко не благожелательные отзывы не совсем являются клеветой. «Саламбо» представляет собой литературного монстра, который заимствует сюжет отовсюду и понемножку: от истории, археологии, эпоса до эротического романа с элементами садизма и зарождающегося символизма. Мато порой очень смахивает на силача Мациста. В самом деле, автор не так далеко ушел от оперного жанра. Когда впоследствии возникнет вопрос об адаптации романа для оперной сцены, Флобер в первую очередь подумает о композиторе Гекторе Берлиозе, которым он восхищается, а порой и видится с ним иногда. Гениальный композитор прославился на весь мир своим шедевром «Троянцы». Берлиоз, однако, умер, не успев приступить к партитуре этой оперы. Увы! «Саламбо» не повезло. Музыку к опере написал в 1879 году композитор Луи Этьен Эрнест Рейер. В итоге опера была поставлена на сцене в 1890 году, то есть десять лет спустя после смерти Флобера…

Наконец, в апреле 1862 года работа над романом, похоже, близится к концу. Это не что-нибудь, а пять лет кропотливого труда. Флобер чувствует себя выжатым как лимон. Он измотан морально и физически, а его нервы окончательно расшатались. «Каждый вечер меня лихорадит и бросает в жар. Я почти не способен держать в руке перо. Завершение работы вышло нелегким и натужным. Вдохновение почти оставило меня»[218]. Его можно понять: под конец он пишет о жутких пытках, которыми подвергли Мато, и смерти Саламбо.

Какая судьба ждет эту книгу? Ничего не зная о разгромных статьях братьев де Гонкур, Флобер предполагает, что литературные критики не пожалеют для него черной краски, а читающая публика не проявит к его книге никакого интереса. К его великому удивлению, все происходит с точностью наоборот.

Надо отметить, что к этому моменту в литературном мире установилась очень жесткая конкуренция. Как можно соперничать с книгой, которая в 1862 году по популярности бьет все рекорды, — с «Отверженными» Виктора Гюго? После того как во время десятилетней ссылки он пишет свое выдающееся произведение в каморке дома на острове Гернсей, Гюго с триумфом возвращается на родину. Флобер смущен и обескуражен. Кто он такой, мелкий и ничтожный, рядом с великим Гюго? Жалкий тип, одержимый навязчивой идеей, постоянной работой над стилем. Ему понадобилось целых пять лет, чтобы написать 400 несчастных страниц романа, в то время как гигант мысли, Виктор Гюго, справился со своей задачей всего за три месяца! Правда и то, что Гюстав еще не читал этой книги. Стоило ему, однако, открыть ее, как с первых строк его охватывает возмущение. «„Отверженные“ меня вывели из себя, а говорить плохо об этой книге — непозволительная роскошь: тут же прослывешь сплетником и завистником. Я не нахожу в этой книге ни правды, ни глубины. Что же касается стиля, то, мне кажется, его нет и в помине». «А отступления, — продолжает он, — совсем никуда не годятся. Эта книга написана для подлецов и мерзавцев из числа социалистов-католиков и для всякой нечисти вроде философов-евангелистов». Он пишет столь провокационные слова в июле 1862 года в письме Эдме Роже де Женетт, любовнице его друга Луи Буйе. Письмо от начала до конца написано в том же духе. Флобер упрекает Гюго в назидательном тоне, показном характере, узости мышления, философии, достойной Прюдома или Беранже. У Флобера была веская причина для подобных высказываний: между ним и Гюго существовали непреодолимые разногласия в вопросах мировоззрения и романической эстетики. Для Гюго роман — это политический акт, обязательство. Подобная концепция внушала ужас Флоберу. «Сюжет, впрочем, был совсем неплох. Какое, однако, надо было проявить хладнокровие и научный подход»[219].

Следует сказать, что работа над завершением «Саламбо» идет с большим трудом. Надо внести некоторые коррективы в легенду о затворничестве нашего героя. В Круассе, как можно судить по письмам и некоторым неосторожным высказываниям Луи Буйе, у Гюстава была связь, пылкая, хотя и тайная, с Жюльеттой Эрбер, гувернанткой его племянницы. В Париже он постоянно встречается со светскими дамами, а также не гнушается общения и с представительницами полусвета. Так, певица Сюзанна Лажье, которая, если верить братьям де Гонкур, была особой, весьма острой на язык, которая подшучивала над Гюставом, называя его своей любимой «корзиной для мусора», чем смешила его[220].

Весной 1862 года Гюстав вносит последнюю правку в текст романа. Ему кажется, что в нем нет ни одной удачной фразы. Верный друг Луи Буйе постоянно находится у него под рукой. Он всегда рядом, чтобы умерить его пыл в минуты чрезмерной радости, а также поддержать его в моменты полного отчаяния. Наконец пришло время подумать о публикации романа и найти издателя. Флобер выбирает в качестве посредника нотариуса Эрнеста Дюплана, брата его друга Жюля, который начинает вести переговоры с Мишелем Леви, издателем «Госпожи Бовари».

Сколько бы Флобер ни говорил, что деньги ему не нужны, однако всякое бескорыстие имеет свои границы. Его пока еще не мучают сожаления о былых денежных потерях, но тем не менее он не забыл, что Леви выплатил ему за «Госпожу Бовари» всего каких-то 1300 франков. Другими словами, издатель провернул «выгодное дельце». Для себя, конечно. На этот раз Гюстав требует 25 тысяч франков, при этом издатель должен подписать договор, не прочитав книги. 25 тысяч франков в наши дни составляет около 120 тысяч евро. В то время никто из авторов не мог рассчитывать на столь высокий гонорар. Никто, кроме Виктора Гюго, который получил за «Отверженных» колоссальную по тем временам сумму в 350 тысяч франков. Флоберу хотелось бы запретить делать какие бы то ни было иллюстрации к его книге, если, конечно, не найдется такой «чудак, который сможет нарисовать портрет Ганнибала и кресло жителя Карфагена»[221]. Роман «Саламбо», по мнению автора, должен будить воображение читателя, а не заставлять его рассматривать картинки. Представители автора и издателя продолжали вести переговоры, которые сильно затягивались. По правде говоря, Мишель Леви, как можно догадаться по его имени, был евреем. В XIX веке в исповедующей католицизм буржуазной среде, даже в случае, если кто-то заявлял о том, что свободен от предрассудков, он все равно в душе оставался ярым антисемитом. Впоследствии дело Дрейфуса расставит все по своим местам. Флобер, впрочем, в этом вопросе придерживается весьма умеренных взглядов, в то время как братья де Гонкур не скрывают своего крайнего и даже в какой-то степени патологического антисемитизма. На протяжении последующих нескольких месяцев раздаются «иудейские стенания» со стороны Леви, которого Гюстав называет не иначе как «дитя Израиля»[222]. Наконец переговорщики сходятся на сумме десять тысяч франков, что не так уж и плохо. Это обстоятельство не мешает заклятым друзьям Гюстава, братьям де Гонкур, пустить слух о том, что Флобер получит 30 тысяч франков за «Саламбо». Флобер не торопится опровергать эти слухи. Пусть лучше завидуют, чем жалеют. Всегда в интересах автора преувеличить сумму гонорара. Это поддерживает его репутацию.

В поисках малейшей стилистической ошибки Гюстав продолжает трудиться в поте лица над своей книгой. Он подчищает часто повторяющиеся союзы и вкравшиеся в текст мелкие грамматические ошибки. Осенью, когда из типографии приходят гранки, его снова охватывают сомнения и тревоги. Он требует от издателя сократить количество строк на странице, а каждую строку — на одну букву. В самом деле, Гюстав чувствует себя так, словно сидит на раскаленных углях. Как встретят его роман? Что скажет критика? Прислушается ли публика к мнению критиков? Флобер вовсе не так безучастен к судьбе своего произведения, как он утверждает. Как известно, аппетит приходит во время еды. Это и произошло с ним после головокружительного успеха «Госпожи Бовари». Пять лет напряженной работы над «Саламбо», проведенных в относительном затворничестве, заслуживают нескольких крошек со стола благодарной публики…

Он делает все, как надо. Когда 20 ноября 1862 года книга выходит из печати, Гюстав в своей квартире на бульваре дю Тампль раздает пронумерованные экземпляры своей книги, а затем ждет реакцию критиков. В 1862 году в литературном мире не было более авторитетного критика, чем Сент-Бёв. Он наводил ужас на писателей. Для них же он становился порой «землей обетованной» в случае, если вдруг позволял себе взглянуть на их сочинение благожелательным оком. Этот критик был способен поднять или, наоборот, разрушить репутацию любого писателя. Сент-Бёв был прежде всего поэтом и писателем романтического направления, нежным другом госпожи Гюго, оставленной ее мужем-полубогом. К тому же он имел весьма легкомысленный и непостоянный характер. В довольно молодом возрасте он сочинил роман «Наслаждение», пользовавшийся некоторым успехом. В свою очередь, Бальзак написал на эту книгу весьма злую пародию и причислил ее к второсортным романам. Затем Сент-Бёв написал свое основное произведение «Пор-Руаяль» об истории янсенизма. И, наконец, он приобрел славу самого видного литературного критика своего времени. Его «метод», кстати не самый худший, заключался в том, что он легко смешивал психологический и автобиографический аспекты с анализом произведения, которое он комментировал. От этого метода Пруст не оставил камня на камне в своей книге «Против Сент-Бёва»: может ли художественное произведение ограничиться психологией и событиями в жизни автора? Не является ли оно, напротив, антидотом его социального самосознания?

Что касается Флобера, то сначала он относится к Сент-Бёву, как к «странному чудаку»[223], а затем, после публикации «Госпожи Бовари», поддерживает с ним самые добрые отношения. И все же в письме Ивану Тургеневу, датированном 1869 годом, Гюстав упрекает Сент-Бёва в том, что тот не принимает в расчет «художественное произведение, как таковое. Его построение, стиль, короче, все то, что делает его художественным».

Между тем Флобер с большим нетерпением ждет, когда в знаменитом журнале «Беседы по понедельникам» выйдет статья Сент-Бёва.

И что же? Это был разнос, в вежливой форме, но по всем пунктам. «Саламбо», по мнению Сент-Бёва, роман исключительно провальный. Он является большой неудачей автора, а образ героини — неубедительный и нежизнеспособный (возможно, он хотел сказать, «без психологии»?). В описаниях романа много сцен садизма, стиль невообразимый, высокопарный и пафосный. Одним словом, это провал. Другие критики, испугавшись литературной мощи этого произведения, его документальной точности, жестокости, называют «Саламбо» странной книгой, напичканной жуткими сценами. Они причисляют ее к литературе низкого пошиба. Газета «Фигаро» отличается тем, что называет стиль Флобера «эпилептическим», делая тонкий намек на нарушения нервной системы, которые диагностировались у автора «Саламбо» в юности.

Если Флобер лишь усмехается в ответ на уколы и выпады отдельных мелких умников из числа литературных критиков, то разгромные статьи Сент-Бёва он воспринимает крайне болезненно. После того как критик посвящает ему в журнале «Конститюсьонель» три обширные статьи, Гюстав не может обвинить его в недостатке внимания к его произведению. Ему ничего не остается, как ответить. Он пишет автору разносных статей длинное письмо, сердитое и аргументированное, дружественное и демонстрирующее его желание не сдаваться без боя. В письме он конструктивно по пунктам защищает свою книгу. В его описаниях нет и намека на садизм. Впрочем, он ничего не придумал. Его стиль вовсе не высокопарный и расплывчатый, а, напротив, сжатый и точный. Сент-Бёв не затаил на Гюстава зла: он опубликовал ответ Гюстава в своей третьей статье.

Что же касается Теофиля Готье, друга Тео, также весьма маститого литературного критика, то он помещает на страницах «Ле Монитёр универсель» статью, в которой дает оценку «Саламбо», противоположную мнению «злопыхателя» Сент-Бёва. Гюстав рассыпается в благодарностях перед другом. Один ученый по странам Востока, Гийом Френель, педантично разбирает «Саламбо», что называется, «по косточкам» с научной точки зрения. Ответ Гюстава не заставляет себя долго ждать. Не особенно выбирая выражения, разгневанный автор указывает ученому мужу на все его допущенные при чтении ошибки.

Тем не менее книга уже разошлась среди читателей. Весь просвещенный Париж только и говорит, что о «Саламбо». И это было лишь началом невероятного и повального увлечения, которое можно назвать «саламбоманией». И напрасно карлики от критики исходят слюной, когда клевещут на эту книгу. Все, кого во Франции можно причислить к мастерам слова, а также большая часть творческой элиты пребывают в восторге от «Саламбо». Виктор Гюго собственной персоной хвалит автора, а также Бодлер, Мишле и многие другие… Луиза Коле не обращается напрямую к Флоберу, «как будто бы я уже умерла, и он как будто бы тоже умер»[224]. Тем не менее она делится своими восторженными впечатлениями о книге с Эдмой Роже де Женетт. Императорская чета также выражает свое восхищение «Саламбо». Наполеон III заявляет о том, что хотел бы встретиться с Флобером. Разносится слух, что императрица читала «Саламбо» три раза! На придворных балах дамы наряжаются в костюмы прекрасной карфагенянки по примеру графини ди Кастильоне, любовницы императора и одной из самых умопомрачительных красавиц эпохи Второй империи.

Свалившийся на него успех помогает Флоберу завязывать новые знакомства. Он встречается с двоюродным братом императора принцем Жеромом. Это совсем нетипичный для высшего общества персонаж, республиканец левого толка, антиклерикал, противник государственного переворота 1851 года. По этой причине в императорской семье он держится особняком. Вскоре Жером проникается глубокой симпатией к Гюставу. Его сестра принцесса Матильда, водившая дружбу с Сент-Бёвом, открыла в Париже известный литературный и великосветский салон. С января 1863 года Флобер вместе с братьями де Гонкур становится частым гостем в этом салоне. Он входит в первый круг особ, приближенных к императору. И это наш Гюстав, который постоянно демонстрировал свое презрение к власти и к ее внешним атрибутам. По правде говоря, принцесса Матильда не очень-то жалует своего двоюродного брата императора Наполеона III, а еще меньше императрицу Евгению. В литературном салоне царит свободная атмосфера. Здесь ведутся споры на религиозные темы, открыто обмениваются мнением о свободной любви, что особенно нравится Гюставу. Он вступает в горячие споры, произносит уверенным тоном красивые слова, к большому недовольству братьев де Гонкур. Салон принцессы Матильды в самом деле представляет собой для режима некую безобидную отдушину, вроде выхлопного клапана. Это способ держать под контролем порой неуправляемую энергию буйных голов, какими являются творческие люди. Пока они ведут бесконечные споры под крылом Матильды, за ними можно и присмотреть…

Столь неожиданный успех позволяет Гюставу найти новых друзей. Жорж Санд также вносит лепту в хвалебные отзывы о «Саламбо». Так, 27 января 1863 года в журнале «Ла Пресс» она подписывает свое имя под статьей, положительно оценивающей этот роман. Гюстав крайне удивлен, поскольку со своей стороны никогда не испытывал большого уважения к литературному творчеству этой дамы, а тем более к ее социалистическим взглядам. Тем не менее между писателями устанавливаются самые добрые отношения. К этому времени Жорж Санд уже далеко не молодая женщина. Прошли те времена, когда она с легкостью разбивала мужские сердца и была роковой соблазнительницей Мюссе и Шопена. Всё парижское культурное сообщество восхищалось ею и немного ее побаивалось. Теперь же она постепенно превращалась в добрую бабушку французской литературы. «Мне, конечно, немало лет, но не дождетесь, чтобы я впала в детство»[225], — пишет она Гюставу и приглашает его к себе в гости в Ноан. Он поедет, но много лет спустя.

Флобер также встречается с Тургеневым — «обаятельным и добродушным великаном»[226], — как пишут братья де Гонкур, — на приемах, которые организует Сент-Бёв в ресторане Маньи. Между известным русским писателем, автором повести «Первая любовь», и громогласным нормандцем мгновенно возникает дружеская симпатия. Навсегда влюбленный в Париж, Тургенев часто совершает челночные поездки между Францией и Россией. Со временем он станет, по признанию Гюстава, «единственным человеком, с которым я люблю поговорить»[227]. И всё потому, что они разговаривают только на одну волнующую их тему: Искусство с большой буквы.