Флобер

ИСКУШЕНИЕ ТЕАТРОМ

Совершенно неожиданно, будто Флобер стосковался по успеху у публики, что довольно странно для него, он увлекся театром. Начиная с весны и на протяжении всего лета 1873 года Гюстав упорно трудится над неоконченной пьесой своего друга Луи Буйе «Слабый пол». Ему хочется поскорее создать «идеальный образец естественного диалога»[292]. Но работа над литературным произведением никогда не давалась ему легко, даже если он не придавал ей «большого значения»[293], как в случае с этой пьесой. Ничего не поделаешь: высокие художественные требования писателя к своему творению всегда замедляют его работу.

По правде говоря, сюжет пьесы оставляет желать лучшего. Тем не менее он позволяет автору использовать возможности театра для раскрытия характера героев. Речь в пьесе идет о Поле Дювернье, честном малом, чья властная мамаша заставляет его жениться на Терезе де Гремонвиль. Поль все же отдает предпочтение ее сестре Валентине и сочетается браком с ней, что оказывается не лучшим вариантом для него: в семье, куда он попал, все подчиняются теще, которой во всем помогает няня Валентины. Бедняга закрутит роман с гувернанткой Викторией, что закончится большим скандалом. Его карта бита, и ему не остается ничего, как сдаться на милость победителей: его матери и теши. Слабый пол — это мужчины!

Пьеса носит исключительно женоненавистнический характер. Впрочем, она почти неизвестна широкому зрителю. И все же в ней есть несколько блестящих фраз. В ней присутствует дух игры в «мальчика», воскресший из небытия после многих лет, как дань уважения другу Луи Буйе. Над текстом этой весьма посредственной пьесы Гюстав работает как каторжный. В действительности пьеса друга стала великолепным поводом для того, чтобы взяться за перо, чего он практически не делал на протяжении целого года. В результате он увлекся новой для него формой литературного творчества. «Слабый пол» — это нечто вроде буржуазной комедии, которая не заслуживает такого автора, как Флобер. Но это не мешает ему работать над ней с полной отдачей сил, как всякий раз, когда он берется за новое произведение. Ошибается тот, кто думает, что неудачные или же наполовину удавшиеся тексты не требуют от автора таких же усилий, как при сочинении литературного шедевра. Флобер не из тех, кто пишет так же быстро, как думает. Он отдает себе отчет в том, что берется за работу над сюжетом, весьма далеким от совершенства. К тому же Гюстав с легким презрением относится к этому жанру творчества. Для того чтобы скроить пьесу для театральной сцены, в частности в данном конкретном случае, ему надо прибегнуть к помощи «грубых ниток», — эллиптических построений, многоточий, вопросительных знаков, повторов с целью приведения действия в движение. «И все это, вместе взятое, имеет безобразный вид», — делится писатель своими размышлениями с Жорж Санд в письме от 31 мая 1873 года. Но при работе над пьесой он преследует вполне конкретную цель: заработать деньги и попутно «досадить многим дуракам»[294]. «Слабый пол» — это не столько шарж на женскую тиранию, спрятанную за закрытыми дверями вполне благопристойных домов, сколько выпад против нелепого института брака.

Директор театра «Водевиль» Леон Карвало приезжает в Круассе, чтобы присутствовать при чтении только что законченной пьесы. Он полон энтузиазма и предсказывает этому произведению триумф. Но интуиция его подводит: он никогда не увидит пьесы в свете рампы, в том числе и по его вине. Однако в наши дни найдутся желающие поставить эту пьесу — все-таки над ней работал Флобер…

С этого момента Гюстав буквально заражен театральным вирусом. Не успев закончить работу над «Слабым полом», он уже замышляет написание нового сочинения. На этот раз он напишет театральную пьесу на собственный сюжет. Он уже знает ее название: «Кандидат». После высмеивания института брака он замахивается на политику. Эта тема притягивает и в то же время крайне раздражает его. Главный герой «Кандидата» Руслен — честный городской буржуа, одержимый желанием стать депутатом. Для того чтобы получить вожделенное место под солнцем, ему придется ловить рыбку в мутной воде. Он должен идти на компромисс, заключить сделку с совестью. Хуже всего то, что он жертвует счастьем своей дочери, выдавая ее замуж за человека, которого она не любит. Дело кончается тем, что жена наставляет ему рога с отъявленным аферистом и мошенником Грюше.

Идея великолепная, а сюжет на уровне пьес Анри Бека[295]. Пьесу также можно считать предвестницей критических произведений, которые несколько лет спустя напишет Октав Мирбо[296]. Не опережал ли «Кандидат» свое время? Флобер задумал выразить в этой пьесе с присущей ему иронией все свое презрение к нравам политической элиты, не щадя никого из ее представителей: орлеанистов, республиканцев, реакционеров. Всех без разбора автор объединяет в одну группу людей, которым свойственны самодовольство, самомнение и глупость. Предполагая, какой шум поднимется после постановки на сцене «Кандидата», Флобер предвосхищает события. «Чернь разорвет меня в клочья, власть проклянет, церковь предаст анафеме», — пишет он 4 августа 1873 года Эдме Роже де Женетт. И такая перспектива его вполне устраивает.

Летом 1873 года Флобер работает над пьесой. В то же время он не забывает делать записи для своей «пары простаков». Он ищет место, где бы они могли жить, скорее всего в нормандской деревне. Ему кажется, что в Удане он нашел дом, подходящий для размещения пары энциклопедических простофиль.

Тем временем во Франции политическая обстановка остается по-прежнему напряженной. Граф де Шамбор и граф Парижский[297] намерены объединить свои усилия с целью восстановления монархии. Гюстав неожиданно открывает в себе республиканца. Возвращение монархии вместе с ее «естественными союзниками» — клерикалами он считает «исторической глупостью»[298], еще более худшей, чем республика. По правде говоря, установление новой эпохи Реставрации уничтожило бы саму идею его пьесы «Кандидат», которая станет попросту устаревшей… Тем не менее политический маневр старой аристократии терпит неудачу. Для Гюстава это означает: путь свободен для борьбы на театральных подмостках с грязными политиканами и продажными демократами.

Еще ни один его литературный труд не был завершен за столь короткое время, как «Кандидат». В этой работе он дал волю своему темпераменту, умонастроению, всему, чего не позволял себе в романах. Как отмечает Морис Надо, «если такие персонажи Флобера-романиста, как Фредерик Моро, и в меньшей степени Эмма Бовари, и придерживаются определенной линии поведения, они не производят впечатления марионеток в руках автора. Жизнь постоянно предоставляет им право выбора того или иного пути. На театральной же сцене Флобер помещает своих героев на некие воображаемые рельсы и заставляет их катиться по ним до конца проложенного пути, не давая времени посмотреть направо или налево»[299].

Недостатком пьесы «Кандидат» будут считать то, что Флобер закончил ее в 1873 году всего лишь через два месяца после того, как начал над ней работать. Писатель посчитал, что нецелесообразно тратить на нее больше времени. «Театральный стиль начинает действовать мне на нервы, — пишет он Жорж Санд в октябре. — Эти короткие обрывистые фразы, постоянная трескотня раздражают меня примерно так же, как сельтерская вода, которая сначала доставляет нам удовольствие, но очень скоро уже кажется протухшей»[300].

По приглашению Гюстава в Круассе приезжает Леон Карвало. Флобер часто жаловался на издателей, в частности на Мишеля Леви, которого совсем недавно наградили орденом Почетного легиона, что привело писателя в ярость. Театральных директоров Флобер также не жаловал, поскольку считал их ничуть не лучше издателей. Карвало уже один раз водил его за нос с пьесой «Слабый пол». И вот теперь он снова, во всяком случае поначалу, рассыпается в комплиментах автору «Кандидата». Во время чтения Карвало заливается громким смехом, хлопает в ладоши, расхваливает пьесу. На следующий день, однако, он меняет мнение на противоположное и критикует «Кандидата». Надо заметить, что его критику нельзя назвать необоснованной, что признаёт и сам Гюстав. Карвало, например, предлагает объединить два последних акта в один. И все же Флоберу не по душе идея довести до ума произведение, которое он считает законченным. К тому же в глубине души он не считал эту пьесу достойной его пера. Флобер чувствует, что с него хватит: «Шум, гам, тесные объятия, и т. д. и т. п. О! Там есть всё. Мне предпочтительнее заниматься произведениями не столь легковесными и куцыми, а более серьезными и спокойными»[301].

Между тем уже начинаются репетиции пьесы. В декабре Флобер отправляется в Париж, чтобы прочитать пьесу актерам.

Политическая обстановка стабилизируется. Президентом республики только что избран Патрис Мак-Магон. «Кандидат» не утрачивает своей актуальности!

Флобер теряет покой и сон. Его нервы натянуты как струны. В то же время он испытывает необыкновенный эмоциональный подъем из-за перспективы увидеть свое детище на сцене. Театр! Наконец-то сбылось! Актеры и актрисы, персонажи из плоти и крови, они вдохнут жизнь в слова, придуманные им в тишине и одиночестве рабочего кабинета. Он читает свою пьесу перед двадцатью шестью актерами. Если судить по письму, которое Гюстав тотчас отправляет Каролине, его пьеса встречена с большим энтузиазмом.

Неужели к Флоберу пришел долгожданный и настоящий успех? Издатель Жервэ Шарпантье покупает права на «Госпожу Бовари» и «Саламбо». Он объявляет автору, что опубликует — наконец-то! — «Искушение святого Антония». Тургенев, добрый русский великан, ведет переговоры о переводе этого произведения на русский язык, что принесет автору три тысячи франков.

И все же на пути «Кандидата» возникло еще одно суровое испытание — цензура. Эта инстанция осуществляла контроль за всеми произведениями, которые ставились на театральной сцене или издавались, и запрещала их, если они выходили за рамки дозволенного. В случае с «Кандидатом» цензура потребовала модифицировать роль «маленького легитимиста»[302] «таким образом, чтобы пьеса, написанная в духе строгой объективности, польстила реакционерам»[303]. Тем не менее цензура пропускает в конечном счете пьесу для постановки на сцене. Теперь уже ничто не мешает приступить к репетициям. Дела Флобера, кажется, начинают налаживаться. «Искушение святого Антония» вот-вот выйдет из печати. Два произведения «старого болвана», как он себя сам называет, будут одновременно представлены вниманию публики. Триумф?

Похоже, что Флоберу так и не удастся познать этого счастья. Первое неприятное сообщение приходит из России: царская цензура запрещает «Святого Антония» на русском и даже на французском языке. Это не только потеря предполагаемого дохода, но и жест неуважения к автору, а также лишнее доказательство вселенской глупости… Тем хуже для русских: «Кандидат» вроде бы должен иметь успех. В театре «Водевиль» билеты идут нарасхват. Флобер, больной, гриппующий, с обезображенным фурункулезом лицом, с нетерпением ожидает дня премьеры.

И вот наконец наступает 11 марта 1874 года. Это событие нельзя обойти вниманием. Флобер, великий Флобер, литературная совесть эпохи, тот, кого молодое поколение, а также все, кто умеет читать, признают настоящим мастером словесности, дает спектакль! Публика собирается в предвкушении необыкновенного зрелища.

Но то, что затем происходит, больше чем катастрофа. По словам самого Флобера в письме Жорж Санд, «если печь в аду существует, то это и есть та самая печь»[304].

Что же в самом деле происходит? Ничего особенного, кроме того, что публику не захватило действие пьесы, она просто не поняла ее. По мере того как развивалась интрига, зрителей охватило полное разочарование. Вот что пишет по этому поводу Эдмон де Гонкур: «Во время спектакля „Кандидат“ среди зрителей постепенно устанавливается гнетущая атмосфера. Благожелательно настроенная публика, которая заполнила зал, ожидала с воодушевлением воспринимать возвышенные тирады и гениальные умозаключения, побуждавшие совершать великие подвиги, но ничего подобного не услышала. Ничего! Вначале публика смотрела пьесу с грустным и жалостливым выражением лица. И это продолжалось достаточно долго из уважения к личности и таланту Флобера. Затем разочарованную публику, что называется, прорвало. В зрительном зале в самый патетический момент действия раздались смех и громкое перешептывание. Удивление публики возрастало по мере того, как автор демонстрировал отсутствие вкуса, такта, воображения. Ибо пьеса представляет собой бледную копию произведения Сюлли-Прюдома[305]… Заметив меня, Флобер вдруг встрепенулся так, словно очнулся от сна, словно вспомнил о том, что пользуется репутацией сильного мужчины. „Ты это видишь?“ — произнес он, сопровождая свои слова гневным жестом и презрительным смехом. И добавил: „Мне наплевать!“»[306].

Для Флобера это было тяжелое и совсем несправедливое поражение, поскольку пьеса не так плоха, как говорит Гонкур, — достаточно прочитать ее. Сатирическая сила этого произведения ничуть не теряет своей актуальности и в наши дни. Эту пьесу надо бы ставить на театральной сцене для просветления мозгов накануне каждой предвыборной кампании.

В итоге Флобер после четырех представлений снимает с афиши пьесу. По его словам, он не желает, чтобы его актеров освистывала публика. Можно понять поступок автора: критикуя всех и вся, не щадя никого, высмеивая по отдельности каждую политическую партию в период чрезвычайно смутного и нестабильного времени, он не приобретал новых друзей. Теперь ему нельзя рассчитывать на доходы от театральных сборов и придется отказаться от планов по обновлению мебели в Круассе. Но если он и зарабатывал деньги с помощью умственного труда, то его совесть по крайней мере была чиста…

Как говорит сам Флобер, «чихать я на это хотел»[307]. Надо уметь сопротивляться ударам судьбы. У него тем более в запасе есть еще один козырь. Работа почти всей его жизни, «Искушение святого Антония» выходит, наконец, 31 марта 1874 года из печати. Разумеется, что Флобер возлагает большие надежды на это произведение. Как примет публика такой необычный и странный текст, в котором воплотились все противоречия, все творческие фантазии автора, его мысли, моральные и нравственные страдания, его сарказм и содержалось обращение к божественному началу?

Вначале все складывается как нельзя лучше: успех книги обеспечивается за счет любопытства читателей. Первые экземпляры расходятся как горячие пирожки. Издатель Шарпантье тотчас переиздает книгу. Остается лишь подождать реакции критиков.

И снова катастрофа. Критики сходятся во мнении, что это произведение не похоже ни на какое другое, во всяком случае во Франции. Для некоторых ограниченных умов трудно признать хотя бы литературную ценность этого странного текста: они в нем ничего не понимают. Даже Барбе д’Оревильи[308] из чувства зависти и личной неприязни к Флоберу выносит разгромный приговор в «Конститюсьонель». Этот недалекого ума католик, одаренный литературным талантом, впрочем намного меньшим, чем Флобер, использует убийственное оружие критики, возможно с непроизвольным юмором, когда ссылается на скуку, которую навевает произведение: «Скуку жестокую, совсем не французскую, а скорее немецкую, как, например, во второй части „Фауста“ Гёте…»[309] В те времена любое обвинение в германизме эквивалентно ругательству.

Под градом оскорблений Флобер чувствует себя как ни в чем не бывало. 1 мая 1874 года писатель пишет Жорж Санд: «Все хорошо. Оскорблений сыпется все больше и больше! Это концерт, целая симфония, когда все оркестранты выжимают максимум звуков из своих инструментов. Что меня удивляет, так это то, что у многих под прикрытием критики скрывается ненависть ко мне, к моей индивидуальности. Хотелось бы знать, откуда берется предвзятое мнение и очернительство? Меня нисколько не задевает критика, как таковая. Мне становится грустно лишь от глупости, высказанной в мой адрес. Всем хочется внушать добрые, а не злые чувства».

Гюставу самое время подумать о чем-то другом и приняться за новую работу. В июне он вместе с Лапортом предпринимает новое «исследовательское путешествие» по Нормандии для подготовки «Бувара и Пекюше». Писателю хочется найти «прикольное место посреди прекрасного края»[310].

Для того чтобы написать эту книгу, Гюстав еще раньше «прочел и резюмировал 294 книги»[311]. Его удручает мысль, что придется начать все с самого начала. Зачем подвергаться подобному испытанию и приносить себя в жертву? Все потому, что он считает своим долгом написать это произведение, и прежде всего это нужно ему самому. Помимо всего прочего, Флоберу нравится эта поездка. Она, несомненно, напоминает ему странствия далекой юности с Максимом Дюканом. И вот теперь наши путешественники ночуют в маленьких сельских гостиницах, обедают в местных харчевнях. Лапорт — весьма удобный попутчик. Он всегда готов оказать услугу, поскольку ему льстит дружба со столь выдающимся человеком, приобщающим его к радостям потребления кальвадоса. Гюставу кажется, что он нашел, наконец, место, где развернутся события его романа: «Бувар и Пекюше будут у меня проживать между долинами Орн и Ож на плато между Кайеном и Фалез»[312].

Не успел Гюстав вернуться в Круассе, как тут же отправляется в Швейцарию. На этот раз по причине пошатнувшегося здоровья. Врач посоветовал ему подышать горным воздухом, чтобы избавиться от приливов крови к голове. Он останавливается в Риги-Кальтбаде, где смертельно скучает. В глубине души он не любит природу, а еще больше ему не по нраву горы. Он называет их идиотским явлением природы. Не говоря уже о немецких или английских туристах, вооруженных «палками и лорнетами»[313]. Природа прекрасна лишь на полотнах художников или в книгах, когда ее описывает мастер словесности: «Я отдал бы все ледники мира за музей в Ватикане. Вот там и есть настоящая мечта»[314].

В ресторане отеля Гюстав отказывается обедать за столом, «инфицированным немцами»[315]. Во время пеших прогулок Флобер делает записи для будущих сочинений, в частности для романа, где речь пойдет о жизненном пути одного амбициозного человека во времена Второй империи. Эта книга так и не будет написана.

И вот именно в Швейцарии писатель из газет узнаёт о том, что директор парижского театра «Клюни» имеет намерение поставить «Слабый пол».

19 июля Флобер прерывает свой альпийский отдых раньше, чем это было предусмотрено, и спешит в Париж в театр «Клюни», что на бульваре Сен-Жермен. Здесь его ждет хорошая новость: «Слабый пол» будет поставлен на сцене в ноябре. Сцена театра «Клюни» отнюдь не принадлежит к числу престижных театральных подмостков. Скорее всего, это низкопробный кабачок. Гюстав не без основания с подозрением относится к посещающей его публике и опасается происходящих в его стенах драках: «Теперь меня будут обливать грязью чернь и газетные писаки. К тому же я не забыл, какой горячий энтузиазм проявлял вначале Карвало, а затем очень быстро его пыл угас без следа… Странное дело, сколько идиотов находят удовольствие в том, чтобы копаться в чужих произведениях, урезать их, корректировать, критиковать»[316].

Несмотря на все свои сомнения и опасения, в августе Флобер наконец приступает к редактированию романа «Бувар и Пекюше». Он сочиняет первую фразу, которую современные педанты называют первыми словами произведения. Это достаточно сложный момент для любого писателя. Вот что Гюстав пишет Каролине: «Стояла жара — тридцать три градуса, и на бульваре Бурдон не было ни души». Придется еще долго ждать, прежде чем найдется продолжение этой фразы, да и только после смерти Гюстава.

В довершение всего пьеса «Слабый пол» так и не была поставлена в театре «Клюни». На протяжении всей осени Гюстав совершает челночные поездки между Круассе и Парижем, чтобы пристроить эту пьесу в надежде получить за нее хоть какие-то деньги. Он «регулярно ездит»[317] в поезде, что для него становится все труднее и труднее. Дело заканчивается тем, что писатель отказывается от этой затеи. Условия, которые ему навязывает театр «Клюни», бездарность актеров, а также советы друзей, Доде[318], Золя, Мендеса[319], включая его издателя Шарпантье, убеждают Флобера изъять пьесу из театра, чтобы избежать новой катастрофы. Не рассчитывая на удачу, Гюстав предлагает «Слабый пол» театру «Жимназ», который отказывается принять ее для постановки.