Формула мудрости

УЧЕНЫЕ СЛУЖАТ РЕСПУБЛИКЕ

Чаплыгин живет с семьей на углу Плющихи и Девичьего поля. Дом окнами смотрит в сад. Летом стены обвивает плющ, а в саду благоухают розы. Нынче же зимой в доме замерзает вода. Комнат много, а топят одну. Сергей Алексеевич в валенках, то и дело прикладывает руки к железной печурке, почему-то называемой «буржуйкой». Много новых слов принесла с собой революция...

1918 год Москва встретила холодом и голодом. Новорожденная Советская Республика только приступила к переустройству хозяйства. В тот тяжелейший момент многие надежды она связывала с участием в созидательной работе научной интеллигенции. А в самой среде ученых все клокотало, шел естественный и неизбежный процесс размежевания. Одни ринулись на защиту старого строя, другие пошли служить народу, третьи в панике метались между двумя группами; четвертые пытались пережить трудные времена, заняв позицию сторонних наблюдателей.

Чаплыгин, как уже отмечалось, безоговорочно встал на сторону революции. Ему неоднократно приходилось слышать разговоры вроде того, что высшая интеллигенция, элита общества принимает в штыки власть рабочих и крестьян, средняя интеллигенция — нейтральна, а низшая — лояльна к новой власти. На деле все обстояло сложнее, запутаннее.

Крупный эпидемиолог Заболотный, едва возникла холера, предложил Петроградскому Совету план борьбы с нею и возглавил чрезвычайную комиссию по ликвидации эпидемии. Ученый с мировым именем Бехтерев предложил свои услуги с целью организации курсов фельдшеров для Красной Армии. Шагнувший в восьмой десяток жизни Жуковский шел пешком на лекции через всю заснеженную Москву. Знаменитый юрист Кони, больной и голодный, на костылях добирался в рабочие клубы Петрограда, неся знания в массы. А ведь все они причислялись к той самой элите...

В первые месяцы 1918‑го Наркомпрос по указанию В. И. Ленина устанавливает контакты с Академией наук, предлагая принять участие в организации изучения естественных богатств страны. Общее собрание академии принимает решение: «Академия наук полагает, что значительная часть задач ставится самой жизнью, и... всегда готова по требованию жизни и государства приняться за посильную научную и теоретическую разработку отдельных задач, выдвигаемых нуждами государственного строительства, являясь при этом организующим и привлекающим ученые силы страны центром».

Владимир Ильич Ленин пишет «Набросок плана научно-технических работ». Это и впрямь краткий набросок, но какое богатство идей, какая широта и глубина постановки проблем государственного масштаба!

Наука должна питаться жизненно важными запросами, помогать в исследовании природных запасов сырья — газа, угля, нефти, водных ресурсов, без чего республика не сможет существовать.

При Высшем Совете Народного Хозяйства создан совет экспертов, реорганизованный затем в НТО — научно-технический отдел. Задачей его становится централизация научной и технической работы в народном хозяйстве. Во главе НТО — коммунист, инженер Н. П. Горбунов.

Декретом СНК от 1 октября 1918 года ликвидируется сложная иерархическая лестница ученых степеней и званий. Профессорско-преподавательский состав подлежит новому избранию на должности по гласному и публичному конкурсу. Этим попыталась воспользоваться враждебно настроенная к новому строю профессура для борьбы с теми, кто его поддерживал. В Московский университет забаллотирован ученый-большевик Штернберг, а Тимирязев избран профессором лишь незначительным большинством голосов.

Борьба идет и на идеологическом фронте. Московский союз научных деятелей, впоследствии распущенный, выступает с заявлением, в котором решительно возражает против идейного вмешательства партии и государства процесс преподавания. Происходит это уже в 1920 году, когда начинается массовое поступление в вузы и вводятся рабфаки.

А тем временем передовые ученые активно берутся за дело. Один за другим создаются институты по изучению платины, физико-химического анализа, Оптический, Керамический, Рентгенологический и радиологический, Гидрологический. Крупный химик, бывший народоволец А. Н. Бах организует Центральную химическую лабораторию при ВСНХ, И. М. Губкин и его помощники разрабатывают сланцевую проблему. Академия наук во главе с президентом А. П. Карпинским осуществляет практические шаги по изучению естественных производительных сил страны, в частности запасов Курской магнитной аномалии. Под руководством А. Е. Ферсмана начинается исследование Кольского полуострова.

Важнейший акт — организация Государственной комиссии по электрификации России (ГОЭЛРО), объединившей около двухсот видных ученых и инженеров. И это в гражданскую войну, во время белогвардейских и тифозных атак, в голод, холод, разруху...

Государство делает все, чтобы хоть в какой-то мере облегчить положение ученых. Отдельным группам ученых выдаются красноармейские пайки. В самом конце 1919‑го принимается постановление СНК об улучшении положения научных специалистов. Предусматриваются усиленное питание, освобождение от трудовой повинности, создание необходимых жилищных условий. Создается Центральная комиссия по улучшению быта ученых (ЦеКУБУ), в буквальном смысле спасшая многих ученых от голодной смерти. В Москве она начинает действовать с ноября 1921 года. В следующем году пайки получают уже более двадцати двух тысяч деятелей науки и техники.

В. И. Ленин вмешивается в каждый становящийся ему известным факт притеснения каких-либо ученых, ущемления их интересов.

Но ситуация с обеспечением крупных городов всем необходимым продолжает оставаться тяжелой. ЦК профсоюза работников просвещения обратился к X Всероссийскому съезду Советов: «Даже в столицах не только рядовые просвещенцы, но и профессора высшей школы, распродав весь свой скарб, добывали средства к жизни ноской дров, работой в порту (Петроград) и даже нанимались в прислуги — все это в порядке совместительства с основной работой».

На встрече с тремя представителями Академии наук, как вспоминал С. Ф. Ольденбург, Владимир Ильич говорил:

— Пусть ученые поймут, что мы хотели бы сделать для них гораздо больше того, что можем пока сделать. Но когда голодают все, мы не можем, даже для самых ценных и нужных нам людей, сделать сколько-нибудь значительно более, чем для других. Скажите нам, что вам всего нужнее для работы, не забывайте только, что средства наши пока малы и спрашивайте теперь только самое необходимое.

По словам Владимира Дмитриевича Бонч-Бруевича, в 1919 году уже выдавались совнаркомовские пайки ученым, литераторам, художникам. Почему совнаркомовские? О выдаче пайков было принято решение на заседании Совнаркома. Отсюда и название. Сами члены Совнаркома такие пайки не получали.

Но и с совнаркомовскими пайками бывало всякое. «Случилось так, — пишет Бонч-Бруевич, — что не было возможности никому выдать никакого хлебного пайка. Всем был выдан обыкновенный, необмолоченный овес, и мы дома старались из этого овса приготовить кофе, варить из него кисель, сусло и вообще старались как-либо приспособить, чтобы обратить в продукт, годный для питания. Как-то раз мне пришлось в это время поехать в Наркоминдел к Чичерину по какому-то срочному делу. Когда я зашел к нему в кабинет, то увидел странную картину: Чичерин занимался своим делом, а около него на чистенькой тарелочке был насыпан обыкновенный лошадиный овес. Он брал его с тарелочки по нескольку зерен и жевал.

— Что вы делаете, Георгий Васильевич?

— Употребляю в пищу тот паек, который мне прислали. Правда, я не лошадь и есть неочищенный овес очень трудно, но, что будешь делать, — на войне, как на войне.

Я рассказал ему, что наши семейные из овса приготовляют кофе и другие кушанья и что никто из нас не уподобляет себя лошади и не ест овес в чистом виде.

— Что будешь делать, — ответил мне спокойным голосом этот испытанный дипломат, — мое положение хуже вашего: у меня нет семьи, мне некому приготовить кофе из этого овса, и я просто его ем».

Много сил отдал ЦеКУБУ М. Горький. В 1925 году он писал академику Ольденбургу из Сорренто: «Я наблюл, с каким скромным героизмом, с каким стоическим мужеством творцы русской науки переживали мучительные дни голода и холода, видел, как они работали, и видел, как они умирали... Я думаю, что русским ученым, их жизнью и работой в годы интервенции и блокады дан миру великолепный урок стоицизма и что история расскажет миру об этом страдном времени с тою же гордостью русским человеком, с какой я пишу вам эти простые слова».

МАТЕМАТИЧЕСКАЯ ИСТИНА ОСТАЕТСЯ

Вместе со всеми Сергей Алексеевич стойко, без жалоб переносил неурядицы быта. Так что проникновенные слова пролетарского писателя в полной мере относятся к нему.

Во всех случаях человека спасает дело, которым он занимается. А дел у Чаплыгина хватало. После преобразования высших женских курсов во 2‑й Московский университет он становится его ректором (до 1919 года, когда произошла реорганизация). Кроме того (читатели помят), Сергей Алексеевич после Февральской революции вернулся в «большой» университет. Одновременно читал механику в Лесотехническом институте. А еще работал заместителем председателя коллегии Кучинского аэродинамического института; с 1919 года в течение четырех лет был консультантом в комиссии особых артиллерийских опытов (КОСАРТОП) при главном артиллерийском управлении.

По достоинству оценив пребывание Чаплыгина на посту директора курсов, где проявились его административный талант и практическая жилка, коллеги избирают его заместителем председателя жилищной секции ЦеКУБУ, а затем председателем правления жилищного товарищества научных деятелей. Эти общественные должности по тем сложным временам могли быть доверены только лицу, пользующемуся исключительным доверием и уважением. Научная Москва имела все основания считать Сергея Алексеевича наиболее подходящей кандидатурой для исполнения важных общественных поручений.

Память людская сохранила некоторые эпизоды, связанные с тогдашней жизнью Сергея Алексеевича, бережно передавая их из поколения в поколение. Профессор А. А. Космодемьянский в беседе со мной вспоминал рассказ своего учителя, видного ученого А. П. Минакова о его учебе в университете. Андрей Петрович был у Чаплыгина студентом в первые послереволюционные годы. Разруха, нет топлива, аудитории не отапливались. Да и студентов раз, два и обчелся. Чаплыгин не читал лекций: очень часто перед ним сидел только один Минаков. Сергей Алексеевич давал ему задачу и смотрел, как тот решает ее, а сам грел руки в полах пальто, как в муфте, сидел нахохлившись, погруженный в свои мысли...

Революция породила много новых слов и аббревиатур. Одно из сокращений — ЭИПС (Экспериментальный институт путей сообщений). В аэродинамическом отделе института сотрудничали Жуковский и Чаплыгин, правда, недолго, поскольку в декабре 1918 года отдел ликвидировали. Здесь Сергей Алексеевич добивается одного из крупнейших математических достижений.

В «Бюллетене ЭИПСа» № 9 за 1919 год публикуется исследование Сергея Алексеевича «Новый метод интегрирования общего дифференциального уравнения движения поезда». Хотя в названии работы есть слово «поезда», к транспортным проблемам она имела отдаленное отношение, зато к математике — самое прямое. Имеют отношение и два других исследования по теории дифференциальных уравнений, обнародованные Чаплыгиным уже в КОСАРТОПе. Тут Чаплыгин вновь тесно соприкоснулся с Жуковским. Комиссию создал ученый-артиллерист В. М. Трофимов.

«Артиллерийских опытов» — это понятно, а вот почему «особых», требует пояснения. Дело в том, что в числе поводов, побудивших организовать такую комиссию, был такой — созданная на германских заводах гигантская гаубица для обстрела Парижа в конце первой мировой войны. Эту гаубицу назвали «Бертой». Появление такого типа орудий — это действительно «особый» случай, требующий специального изучения. Но, конечно, не ради удовлетворения простого научного любопытства. Молодой Советской Республике приходилось заботиться и о повышении своей обороноспособности. В работе КОСАРТОПа, помимо Жуковского и Чаплыгина, участвовали также известные ученые А. П. Крылов, П. П. Лазарев и инженер В. П. Ветчинкин.

Протокол первого заседания комиссии хранит такую запись: «Просить профессоров Н. Е. Жуковского и С. А. Чаплыгина и инженера В. П. Ветчинкина заняться механикой газов и ее приложениями к внешней и внутренней баллистике; просить С. А. Чаплыгина и В. П. Ветчинкина заняться вопросами расчета прочности новых снарядов».

Сергей Алексеевич увлекся заинтересовавшими его проблемами. Одно дело, скажем, течение газа со скоростями, много меньшими звуковых, и другое дело — учет влияния скоростей выше звуковых. Ему предстояло развить математический аппарат, использованный еще в докторской диссертации «О газовых струях». Он с удовлетворением воспринял близкое ему по духу высказывание Василия Михайловича Трофимова:

— Пока оставить прежний, интуитивный путь, основанный на личном мнении, на общем впечатлении и тому подобных шатких данных. Пока решать стоящие перед нами задачи аналитически, путем математического счета!

По пятницам в КОСАРТОПе проходили пленарные заседания. Проходили интересно, в дискуссиях, иногда весьма бурных. Дело новое, во многом неизведанное. Условия, в которых находились ученые, надо заметить, ничем не отличались от типичных условий тех лет. Занимались они решением сложных проблем, как записано в одном из отчетов, «исключительно на дому, даже во неурочное время, ввиду оказавшейся невозможности (из-за недостатка топлива) создать в помещении комиссии сносные условия для подобной работы».

30 января 1919 года Чаплыгин выступает на пленарном заседании и приводит данные вычисления «силы сопротивления воздуха полету снарядов с различными очертаниями головной части». Далее уже упоминавшееся открытие метода приближенного интегрирования дифференциальных уравнений. Одно из двух исследований, посвященных этому вопросу и сделанных в КОСАРТОПе, называется «Интегрирование основных уравнений баллистики при законе сопротивления, данном Лоренцем».

А затем повторилась типичная для его творчества картина. Будучи известными лишь узкому кругу математиков, эти исследования, отдельно изданные в «Трудах ЦАГИ» в 1932 году, произвели фурор. Сергей Алексеевич написал в предисловии к цаговскому изданию: «Приближенное интегрирование дифференциальных уравнений есть один из основных вопросов технической математики, и потому всякий шаг в этой области, если он дает сколько-нибудь новое освещение процесса, представляет интерес. Вот почему я считал правильным собрать воедино свои работы по этому вопросу, частью помещенные в виде журнальных статей в периодической печати, частью изданные в виде отдельных брошюр. Все эти издания стали библиографической редкостью, а между тем, по моему мнению, в намеченном мной направлении работу следовало бы продолжить».

В этом весь Чаплыгин, призывавший коллег развить найденные им методы, усовершенствовать их и тем самым еще больше продвинуть математическую науку. Ни о собственном приоритете печется он, а о пользе дела, о том, чтобы молодое поколение математиков взялось за развитие начатого им.

Как охарактеризовать самую суть метода? Он позволяет легко оценивать погрешность приближенного решения. Его основные идеи чрезвычайно гибки, с успехом прикладываются к другим областям математики, имеют универсальное значение для решений функциональных уравнений. Эти идеи, в частности, впоследствии использовал лауреат Ленинской и Нобелевской премий академик Л. В. Канторович, применивший функциональный анализ в вычислительной математике, развивший общую теорию приближенных методов.

И недаром М. В. Келдыш и Д. Ю. Панов писали потом: «Но еще и сейчас далеко не полностью использовано все богатство оригинальных и глубоких идей, заложенных в этих замечательных работах С. А. Чаплыгина... Работы по приближенному интегрированию дифференциальных уравнений, несомненно, еще долго будут привлекать внимание исследователей и послужат источником новых изысканий в этом направлении».

Холод, голод, разруха, неустроенный быт не мешают Чаплыгину разрабатывать блестящий теоретический метод, словно утверждая: лихолетье минет, а «математическая истина остается на вечные времена», как говорил великий провидец Вольтер.

ДЕТИЩЕ ОКТЯБРЯ

А в это самое время, поздней осенью 1918‑го, в нетопленной квартире в Мыльниковом переулке, близ Мясницких ворот, собралось несколько человек. Хозяин, профессор Жуковский, в теплом, подбитом мехом халате ежился, остальные, казалось, не замечали холода, спрятав ноги в сырой обуви под сиденья стульев.

— На днях я выступал, как вам известно, в научно-техническом отделе ВСНХ с предложением учредить аэродинамический институт, — произнес Жуковский простуженным голосом. — Горбунов относится благосклонно, но считает, что спешить пока незачем. Принято решение считать учреждение такого института преждевременным. Пока же создана аэродинамическая секция. Мы с Андреем Николаевичем (он указал на сидевшего напротив Туполева) вошли в руководство секции. Представители трех других организаций имеют совещательный голос.

— Чем она будет заниматься? — спросил инженер Рубинский.

— Разработкой проекта учреждения института, положения о нем, порядка развертывания работ.

— И сколько же времени нам отпущено?

— Не так много: авиации как можно скорее нужен научный центр, — ответил Туполев.

— Именно центр, — поддержал Туполева Николай Егорович.

— Он должен прежде всего изучать теоретические вопросы аэро- и гидродинамики, — добавил Николай Валентинович Красовский.

— Нужен институт, объединяющий несколько отделов, имеющий экспериментальную базу, мастерские, — развил свою мысль Туполев.

— Хорошо, а где его разместить? — вновь спросил Рубинский.

Сидевшие в кабинете Жуковского задумались.

— Вероятно, резон иметь его поближе к МВТУ. Там аэродинамическая труба, без нее не обойтись.

— Поддерживаю Андрея Николаевича, — сказал хозяин кабинета.

— Какие отделы организуем?

— Давайте посоветуемся, — предложил Жуковский. — Ну, во-первых, теоретический. Возьмем за основу разработки нашего расчетно-испытательного бюро: анализ аэродинамических и весовых характеристик летательных аппаратов, управляемость и устойчивость их в полете и прочее.

— Возражений нет, такой отдел необходим.

— А возглавил бы его, на мой взгляд, Владимир Петрович.

Все согласно кивнули: лучшей кандидатуры, чем Ветчинкин, и впрямь не сыскать.

— Далее. Вам, Андрей Николаевич, необходимо заняться расчетом конструкций аэропланов.

— А моторы кому поручить?

— Полагаю, Стечкину.

— Я бы вместе с Сабининым начал исследовать ветровые двигатели, — предложил Красовский.

До глубокой ночи обсуждались различные аспекты деятельности еще не родившегося института. И так семь ноябрьских дней на квартире Николая Егоровича. Не обошлось без споров, хотя первоначальная структура и ближайшие задачи вырисовывались довольно ясно. Ведь они давно мечтали о таком авиационном центре для России.

Управление института мыслилось ими коллегиальное. Председателем коллегии предложили стать Николаю Егоровичу.

Туполеву поручили подготовить подробный проект будущей организации. Все делалось в ускоренном темпе. Через два дня Жуковский и его ученик пошли к Горбунову в научно-технический отдел ВСНХ, помещавшийся в здании бывшей консистории. Они увидели Николая Петровича сидящим в глубине большой холодной неуютной комнаты.

С трудом отыскали два стула.

Горбунов выслушал их, почитал проект, высказался вполне определенно — в реализации идей есть прямой смысл, такой институт необходим прежде всего Красному Воздушному Флоту. Об этом он доложит Владимиру Ильичу.

Он направил Туполева в Наркомфин выяснить положение с деньгами: отпустят ли средства, требуемые для организации института? Андрей Николаевич отправился Наркомфин за ассигновкой, как тогда говорили. Долго искал одного из руководителей, чья подпись разрешала проблемы. Наконец, нашел его в кухне — единственном относительно теплом помещении. Около плиты и был подписан важный финансовый документ.

Оставалось ждать. А ждать пришлось совсем недолго. 1 декабря по указанию В. И. Ленина решение об организации Центрального аэрогидродинамического института (ЦАГИ) вступило в законную силу.

Поначалу ЦАГИ разместился в трех комнатах Москвского высшего технического училища, отапливаемых крохотной кафельной печью. А зима выдалась суровой. Придумывались всякие способы, чтобы обогреться, благо инженерной смекалки не занимать. На печь ставили бак с водой и таким образом обогревались. Но от этого комнатах копилась сырость. Тогда кто-то сообразил поверх воды наливать слой машинного масла. Вода переставала испаряться, и тепло кое-как держалось.

Работа заканчивалась поздно, но некоторые сотрудники урывали час-другой у сна, занимаясь для приработка побочным ремеслом: кто ремонтировал пишущие машинки, кто сапожничал, кто чинил часы.

Вскоре цаговцам отвели целый особняк, принадлежавший ранее меховщику Михайлову. Находился он на Вознесенской улице (ныне улице Радио, помещение Научно-мемориального музея Н. Е. Жуковского). «Целый особняк» — громко сказано. Просто небольшой купеческий дом с садом и беседкой, каретными сараями и хозяйственными пристройками.

Но он показался дворцом по сравнению с прежними каморками.

Однако едва перебрались туда, сразу же пришлось потесниться. Приказ № 1 по ЦАГИ от 21 января 1919 года гласил: «Ввиду расстройства средств сообщения председателю хозяйственного комитета поручается организовать общежитие для ночлега сотрудников института. Для общежития предоставить комнату, занимаемую лабораторией двигателей внутреннего сгорания».

Любопытны первые протоколы заседаний аэро- и гидродинамической секции, а затем коллегии института. Туполев, которому поручались наиболее сложные практические вопросы, докладывал о сметах на конец восемнадцатого и первую половину девятнадцатого годов. Говорилось о переезде в дом № 21 по Вознесенской улице, о «замещении штата личного состава». К уже знакомым именам Красовского, Ветчинкина, Стечкина добавились имена экспериментаторов, вычислителей Ушакова, Путилова, Ворогушина, Черемухина... Всего штат института составлял в ту пору тридцать восемь человек вместе со сторожем, истопником и прочим техническим персоналом. Намечалось устройство семи отделов: общетеоретического, авиационного, ветряных двигателей, средств сообщения, приложения аэро- и гидродинамики к сооружениям, изучения и разработки конструкций, научно-технической специализации по аэро- и гидродинамике.

Но приходилось заниматься не только наукой: цаговцы сами тянули электропроводку, стеклили окна, утепляли помещения. Рыскали по всей Москве, добывая столы, чертежные доски, инструменты. Ворогушин, Мусинянц и Ушаков осмотрели невостребованные на Московской таможне грузы. К великой радости всех они доставили в институт двенадцать станков и два десятка ящиков с другим весьма ценным техническим имуществом.

Подобным образом все необходимое добывалось и позднее. Проволоку сдирали со старых, пришедших в негодность самолетов, стоявших на Ходынском поле. Когда понадобилась наковальня, Туполев вместе с рабочими, кто покрепче, отправились на железную дорогу и приволокли оттуда вагонный буфер.

Чаплыгину доводилось часто встречаться с Николаем Егоровичем, слышать его рассказы о любимом детище, растущем на Вознесенской улице. Связывала их и совместная работа. Когда ликвидировался аэродинамический отдел Экспериментального института путей сообщения, они продолжали исследования по баллистике в КОСАРТОПе. Переехав в Машков переулок, Сергей Алексеевич получил возможность видеться с учителем ежевечерне (коли появлялась надобность) — до Мыльникова переулка рукой подать.

Все помыслы Жуковского связывались с ЦАГИ, на иные темы говорил куда с меньшей охотой. Он рассказывал Чаплыгину о проекте аэросаней нового типа, требовавшихся революции, и создании комиссии по их постройке — КОМПАС, организации летного отдела, занятия в стенах института с учащимися первого в России авиатехникума...

— Поглядите — наша первая ласточка, — сказал как-то Жуковский, поглаживая серый невзрачный переплет весьма скромного на вид издания, именовавшегося «Труды ЦАГИ». — Будем и впредь публиковать научные работы.

В начале 1920 года в институте насчитывалось уже 54 сотрудника. Коллегия наметила проведение научных докладов о ветряных двигателях, испытании самолетов и динамике полетов, снежных заносах. Особенно интересовал доклад, связанный с тяжелой авиацией: ЦАГИ не должен оставаться в стороне от забот по укреплению обороны Советской Республики. В дивизионе воздушных кораблей в Сарапуле возникает патриотическая идея строить новую большую машину. С таким же предложением выступает ЦАГИ. Под руководством Жуковского создается единая комиссия по тяжелой авиации (КОМТА). В марте начинается разработка эскизного проекта самолета «КОМТА» — по схеме триплана. Забегая чуть вперед, скажем, что он получился не слишком удачным. Но мысли о создании тяжелых воздушных кораблей, разумеется, не оставили конструкторов.

Год, начавшийся столь радостно для Николая Егоровича (была и личная причина — замужество дочери), внезапно обернулся кучей бед, одна другой горше. Началось с того, что он заболел воспалением легких. В семьдесят три года любая болезнь опасна, а тем более такая. Антибиотиков тогда не существовало. От природы могучий организм ученого справился с болезнью. Помогло помещение его по указанию Совнаркома в лучший тогдашний санаторий в подмосковном Усове. Его навещали ученики, сообщали о цаговских новостях, и это действовало подобно эликсиру жизни.

И тут подкараулило горе, сравниться с которым ничто не могло. Заболела туберкулезом, а потом менингитом дочь. Она скоропостижно умерла в мае. Николай Егорович не мог прийти в себя, почти не спал ночами, беспрестанно думал о горячо любимой Леночке. В августе его сразил удар. Прошло около полутора месяцев. Полупарализованный Жуковский взял неслушающимися пальцами карандаш и начал писать, карандаш вываливался. Тогда он начинал диктовать... Работа продлевала ему дни, коих осталось так немного.

Близилось пятидесятилетие научной деятельности Николая Егоровича. Авиатехникум, в организации которого он принимал живое участие, преобразовался в Институт инженеров Красного Воздушного Флота и получил имя Жуковского. Проводить организационный юбилей в отсутствие виновника торжества выглядело неуместным. А врачи категорически запретили волновать больного. В Усово поехала делегация московских ученых, в их числе Чаплыгин, летом зачисленный в штат ЦАГИ. Они вручили растроганному до слез Николаю Егоровичу скромный подарок — созданный им винт НЕЖ и лавровый венок.

— Вы должны помочь молодым научным силам, — обратился он к Сергею Алексеевичу. — В ЦАГИ собрались способные на многое, преданные своему делу люди. Я верю в будущее института...

В декабре вышло постановление Совнаркома, подписанное В. И. Лениным. Его читали и перечитывали близкие Жуковскому люди, искренне радуясь за него и русскую науку, ставшую на службу революционному народу.

«В ознаменование пятидесятилетия научной деятельности профессора Н. Е. Жуковского и огромных заслуг его как «отца русской авиации», Совет Народных Комиссаров постановил:

1. Освободить профессора Н. Е. Жуковского от обязательного чтения лекций, предоставляя ему право объявлять курсы более важного научного содержания.

2. Назначить ему ежемесячный оклад содержания в размере ста тысяч (100 000) рублей с распространением на этот оклад всех последующих повышений тарифных ставок.

3. Установить годичную премию Н. Е. Жуковского за наилучшие труды по математике и механике с учреждением жюри в составе профессора Н. Е. Жуковского, а также представителей по одному от Государственного Ученого Совета, от Российской Академии наук, от физико-математического факультета Московского Государственного Университета и от Московского математического общества.

4. Издать труды Н. Е. Жуковского».

В ночь под Новый год у Жуковского произошло кровоизлияние в мозг. 17 марта 1921 года великого ученого и патриота не стало.

Газета «Правда» сообщила: «Московское высшее техническое училище извещает все организации, учреждения и лиц, желающих отдать последний долг профессору Н. Е. Жуковскому, что вынос тела состоится в 9 1/2 утра из МВТУ».

Растянувшаяся больше чем на километр похоронная процессия сопровождала гроб с телом ученого, установленный на фюзеляже аэроплана. Скорбный путь от ворот Технического училища до кладбища Донского монаря. Последний поклон соратников и учеников.

Слово предоставили Чаплыгину. Выступал он от коллектива Кучинского института, а говорил от имени и по поручению всей русской науки.

— Огромен был путь, совершенный покойным. Он всей светлой и могучей личностью объединял в себе и высшие математические знания, и инженерные науки. Он был лучшим соединением науки и техники, он был почти университетом. Не отвлекаясь ничем преходящим, лишь в меру необходимости отдавая дань потребностям жизни, он все свои гигантские силы посвящал научной работе. Его цельная натура была беззаветно посвящена этому труду. Вот чем объясняется то огромное по богатству наследие, которое к нам от него переходит. При своем ясном, удивительно прозрачном уме он умел иногда двумя-тремя словами, одним росчерком пера разрешить и внести свет в темные, казалось бы, прямо безнадежные вопросы, что после его слов все становилось выпуклым и ясным. Для всех тех, кто шел с ним и за ним, были ясны новые, пролагаемые им пути. Эта гигантская сила особенно пленяла своей скромностью. Когда его близкие ученики, имевшие счастье личного с ним общения, беседовали с ним по поводу того или иного вопроса, он никогда не пытался воздействовать на них своим авторитетом, с полным интересом вникая во всякие суждения...

Бывало, что начинающий на ученом поприще ученик обращался за советом, предполагая посвятить некоторую долю своего внимания задаче, которая его очень интересовала, иногда задача была слишком трудной и, может быть, даже недоступной. Николай Егорович никогда не позволял себе сказать, что задача неисполнима; он говорил: «Я пробовал заниматься этим вопросом, но у меня ничего не вышло, попробуйте вы, может быть, у вас выйдет». Он глубоко верил, что среди его учеников могут быть и такие, которые окажутся в силах решить вопросы, им не решенные.

Эта вера в окружающих его учеников создала ему трогательный облик, который останется навсегда незабываемым. Много учеников Николая Егоровича живут и работают на ниве науки.

Им основана не школа, а школы. Его ученики совместно с учителем создали целые большие учреждения.

И вот все эти учреждения, все его ученики ныне с глубокой грустью, для которой нет слов, чтобы ее выразить, присутствуют здесь или лично, или духовно. От лица Кучинского института приношу здесь низкий и глубокий поклон.

Его светлое сияющее имя ныне отходит в историю. Но пленительный образ Николая Егоровича был и всегда будет с нами.

5 апреля, в день своего пятидесятидвухлетия, Сергей Алексеевич Чаплыгин заменяет учителя на ответственном посту, будучи единогласно избран председателем коллегии ЦАГИ, отныне носящего имя профессора Жуковского.