Формула мудрости

СЕМИНАРЫ ТЕОРЕТИЧЕСКОЙ ГРУППЫ

Наш выдающийся физик, дважды Герой Социалистического Труда, лауреат Государственных премий СССР и нобелевский лауреат П. Л. Капица, выступая с докладом на международном коллоквиуме в связи с 100‑летием со дня рождения Э. Резерфорда, сказал:

«...Наука — это познание человеком законов природы; эти законы едины, поэтому путь развития науки предопределен, и ни один человек не может его изменить... Но если это так, то, может быть, гениального человека можно заменить коллективом менее способных людей и при этом успех их научной работы в полной мере может быть обеспечен ее хорошей организацией, то есть заменить качество количеством? При высказывании такого мнения отмечалось, что на практике это и проще, и надежнее, чем возиться с гениями...

Такую точку зрения мне приходилось слышать от очень ответственных общественных деятелей. В ней есть доля правды, так как хорошо организованные институты, несомненно, способствуют развитию науки, но я не думаю, что научные институты могут успешно работать без крупных руководителей и ведущих ученых. Например, из истории хорошо известно, что войскам без хорошего полководца не удается успешно побеждать. Вопрос, который следует разобрать, — может ли армия ученых успешно завоевывать природу без своих крупных полководцев?»

Ответ очевиден: не может! Об этом свидетельствует не только опыт военных сражений, но и весь путь накопления знаний о природе, пройденный человечеством. Роль крупного ученого-полководца, генератора и синтезатора идей, творца новых научных стратегий и тактик, нисколько не стала меньше и в наше время. Наоборот, она даже существенно повысилась, ибо наука приняла ныне иные по сравнению с прошлым организационные формы. Наука ныне удел поистине «армии ученых», состоящей из больших, нередко просто огромных «соединений» — научных коллективов, разрабатывающих либо одну, либо несколько родственных научных проблем.

Каждая выдающаяся личность обладает определенным магнетизмом, притягивающим окружающих. Оказываясь в орбите влияния такой личности, те, кто рядом, получают ни с чем не сравнимый заряд душевной энергии, побуждающий к творчеству. А коль скоро речь идет об ученых, подобное притяжение создает прекрасную, неповторимую возможность коллективными усилиями рождать научные истины. Вокруг такой личности во многом стихийно собираются молодые дерзостные умы, бросающие вызов рутине, всему тому, что кажется им недостаточно революционным в науке.

Примеров сколько угодно. Один из самых показательных — семинары группы Чаплыгина.

Они собирали не только непосредственно работавших в ТГ, но и сотрудников других отделов ЦАГИ. Регулярно делались доклады о новых научных результатах, получаемых в процессе реализации планов отделов, то есть увязанных с повседневной жизнью институтов. Обсуждались вопросы теоретической гидро- и аэромеханики, теории упругости, а также математические вопросы, имеющие приложение к технике.

Семинары проходили, за редким исключением, в большом кабинете А. И. Некрасова. Обстановка выглядела вполне демократичной: некоторые сидели за т‑образным столом, другие занимали места поодаль, у стены, третьи облюбовали диван. Сергей Алексеевич лишь изредка, обводя взором комнату, недовольно басил и то больше для порядка, обращаясь к «обитателям» дивана:

— Что вы теснитесь, вот стулья, садитесь.

Демократизм выражался, разумеется, не только в свободном рассаживании, кто где пожелает. Чаплыгин фактически не руководил семинарами в том смысле, какой ныне вкладывается в понятие «руководство». Он лишь определял ход дискуссии, ни в коей мере не подавляя инициативу куда более молодых коллег, не навязывая им своего мнения, своих вкусов, симпатий и антипатий. Он не тянул выступать, искусственно не подогревал активность. В этом не было ни малейшей нужды: за т‑образным столом собирались, несмотря на молодость, звезды первой величины, рвавшиеся в бой. Сергей Алексеевич, повторяю, не руководил ими, а объединял их.

Заседания проходили по-разному. Иногда спокойно, иногда вскипали страсти и полемика достигала критической точки. Чаплыгин выглядел островком спокойствия и мудрой проницательности среди бушующей стихии. Он никого не останавливал, давал всем желающим выговориться до конца.

Демократизм сказывался и в приглашении сотрудниов на работу в ТГ. Для Сергея Алексеевича не существовало никаких «привходящих» моментов. Главный критерий, по которому он оценивал людей, — их способности и преданность науке. Совершенно незнакомые люди, видевшие его впервые, получали от него поддержку, коли того заслуживали представляемые ими научные изыскания.

Владимир Васильевич Голубев, «чистый» математик, после защиты магистерской диссертации и поездки за границу оказался в Саратове. Здесь он начал заниматься аэродинамикой и написал книгу по теории крыла в плоскопараллельном потоке. Тогдашняя обстановка в Саратовском университете оказалась крайне неблагоприятной для Голубева, и он вынужденно уехал в Москву. Судьба свела его с Сергеем Алексеевичем. Тот ознакомился с рукописью книги Голубева, дал ей ход и немедля пригласил ее автора на работу в ТГ. Голубев стал ближайшим помощником Сергея Алексеевича, приняв на себя большинство организационных функций, дабы разгрузить руководителя группы.

Когда говорят «большой ученый», то обычно подразумевается знак абсолютного равенства между научными достижениями этого человека и его личностными качествами. И то, и другое представляется одинаково значимым, ярким, внушающим уважение. Между тем сплошь да рядом это далеко не так. Обратимся снова к такому авторитету, как П. Л. Капица. По его трудно оспоримому мнению, «гениальных ученых мало, но еще реже гениальный ученый совмещается с большим человеком».

Если это действительно так, то надо признать, что Сергей Алексеевич Чаплыгин относился именно к тому редкому, по мысли Капицы, типу ученых, которых отличало как раз счастливое сочетание огромного таланта с глубокой человечностью и высочайшей порядочностью.

Этим, естественно, и объясняется то исключительное влияние, которое он оказывал на своих более молодых коллег и особенно на участников его знаменитых семинаров. Само его присутствие на семинарах, даже молчаливое, возвышающе действовало на их участников. При Чаплыгине, по свидетельству тогдашних участников семинаров, были абсолютно невозможны пустопорожние разговоры, не говоря уже о самих докладах и сообщениях — здесь допускался только самый высокий научный уровень, никакой другой просто не мыслился. Благодаря этому уже тогда было ясно, что ТГ (теоретическая группа), объединившая многих исключительно одаренных и бескорыстно преданных науке исследователей, задавала тон в становлении молодой советской науки — той ее отрасли, которая связана с механикой. У М. В. Келдыша были все основания спустя много лет сказать, что ТГ была главным центром развития советской механики (см. «Вместо заключения»).

Уже отмечался уникальный процесс восприятия Чаплыгиным научных сообщений коллег, когда всю получаемую информацию он мгновенно переводил в математические представления. С новой силой это проявилось на семинарах ТГ.

Грузно, по-стариковски сев за стол, Сергей Алексеевич обычно произносил: «Ну что ж, начнем» — и через несколько минут закрывал глаза, будто засыпая.

Но достаточно было докладчику в чем-то ошибиться, как глаза Чаплыгина открывались и сразу же следовало замечание, попадавшее в точку, наводившее порядок в докладе».

«Чаплыгин мог не глядеть на доску, где выводились формулы, но потом каким-то сверхъестественным чутьем угадывать, где в них напутано, — говорил В. С. Ведров. — Вспоминаю такой случай. Когда в ЦАГИ начались исследования по флаттеру, у нас завелась одна малопривлекательная личность. Занимаясь флаттером, этот, с позволения сказать, ученый для получения нужных ему результатов произвольно менял данные эксперимента, математические знаки и т. д. Решили устроить публичный разор его «деятельности». Он бойко начал писать формулы. Сергей Алексеевич в это время вполголоса разговаривал с Некрасовым, отвернувшись от доски. Вдруг он пристально взглянул на аспидный прямоугольник и громко сказал:

— Позвольте, а куда пропали эти члены?

Он назвал их и резюмировал: — Уравнение неверно».

И еще одна черта руководителя ТГ бросалась в глаза. Как человек и ученый, он весьма ценил в жизни и науке ясное, точное, определенное. Все иное вызывало в нем осуждение, порой резкое.

«В одном из своих первых докладов на семинаре я, помнится, остановился на свежем, тогда еще широко не используемом понятии числа Рейнольдса, — рассказывает Л. Г. Лойцянский. — Встал вопрос о выборе масштаба в этом критерии подобия двух потоков — лабораторного и натурального. Я утверждал произвольность выбора длины, а в полемическом запале договорился до того, что это может быть любая царапина на корпусе самолета, лишь бы ей соответствовала сходная царапина на модели.

Сергей Алексеевич рассердился на такое мое легкомысленное теоретизирование.

— Если это так, как вы утверждаете, само понятие рейнольдсового числа лишается всякого научного смысла! Нужно выбрать в числе Рейнольдса не просто «любую длину», а лишь характерную для самолета, например хорды крыла...

Для меня это стало хорошим уроком».

Открыто называя ошибки коллег, Чаплыгин столь же открыто признавал и собственные промахи, к слову сказать, крайне редкие. В такие мгновения он очень смущался. Его искренность подкупала.

Он не любил спорить, доказывая свое, не говоря уже о подчеркивании какого-либо превосходства. Если он был в чем-то убежден, а оппонент не хотел этого признать, Чаплыгин «не давил» на него, не прибегал к дополнительным аргументам. Он просто отходил в сторону. Истина, ведомая ему, не требовала продолжения спора, в котором уже ничего не могло родиться. Правда, спорили с Сергеем Алексеевичем мало, признавая его огромный научный авторитет.

Зато между собой полемизировали яростно, тем не менее редко выходя из рамок научной дискуссии. Порой доклады прерывались. Происходило это ввиду обнаружения в них явных несоответствий. Однажды делал сообщение Д. Ю. Панов. Он вывел приближенное решение, основываясь на некоем математическом положении.

Мстислав Всеволодович Келдыш убедительно доказал наличие противоречия в логике рассуждений Панова. Тот поблагодарил Келдыша и прервал доклад — в продолжении его не имелось смысла.

Терпеть не мог Чаплыгин выскочек, задавак, хвастунов. К таким относился без всякого снисхождения. По натуре прямодушный, Сергей Алексеевич откровенно высказывал то, что думал, часто в резкой форме, не заботясь о создаваемом впечатлении. Хорошо распознавая людей, он обращал острие критики против тех, кто этого заслуживал.

Уважение к Чаплыгину в среде ученых, и прежде всего в ЦАГИ, было безграничным. Для тех, кто помоложе, он был живым классиком, олицетворением связи прошлого с настоящим, научных идей и традиций механики, получивших новое развитие. В. С. Ведрову запомнился такой эпизод, относящийся уже к 1939 году. Как-то он сидел в кабинете В. В. Голубева вместе с М. А. Лаврентьевым, тогда уже академиком АН Украины. Вошел Чаплыгин. Все встали. Он поздоровался, спросил о каких-то делах и удалился. После паузы Михаил Алексеевич Лаврентьев неожиданно произнес:

— В присутствии Сергея Алексеевича я чувствую себя мальчишкой.

О важности обсуждавшихся на семинарах ТГ вопросов красноречиво говорят темы докладов. Возьмем, к примеру, 1932 год и начало 1933‑го. П. А. Вальтер сообщил об исследовании решеток крыла методом средних дужек, расчете вентиляторов по теории решеток. В. В. Голубев доложил об исследовании работы крыла с отрывом пограничного слоя. М. В. Келдыш и М. А. Лаврентьев занялись теорией колеблющегося крыла. М. В. Келдыш и Ф. И. Франкль сделали сообщение «К теории винта профессора Н. Е. Жуковского», а М. А. Лаврентьев — «К теоии крыла аэроплана». С интересными докладами выстуали Л. С. Лейбензон, Д. Ю. Панов...

Главное, что было свойственно семинарам ТГ — это дух творчества, неустанного интеллектуального поиска. Чаплыгин всемерно поддерживал это стремление к творчеству и при этом превыше всего ценил те побудительные мотивы, которыми всю жизнь руководствовался сам.

Академик П. С. Александров, известный советский математик, в одном из своих выступлений подчеркивал, что настоящего ученого побуждают к служению науке в основном два мотива: «...или стремление принести непосредственную пользу — это и есть первый мотив, или же бескорыстный интерес к познанию, если хотите, страстное научное любопытство, которое не дает человеку покоя до тех пор, пока он его не удовлетворит... Конечно, оба приведенных мотива — стремление к практической пользе от решения каждой конкретной задачи и то, что я называю научным любопытством, — прекрасно могут сосуществовать, как показывают примеры Эйлера и Гаусса, а в новое и новейшее время — примеры Чебышева, Пуанкаре, Жуковского, Чаплыгина...»

Академики Г. И. Петров, Л. И. Седов, С. А. Христианович вспоминают семинары тридцатых годов как прекрасную пору становления своих научных интересов, свободную, ничем не стесненную творческую работу, которой нельзя было не радоваться.

— Усилиями Сергея Алексеевича в ЦАГИ был внедрен высочайший математический уровень исследований, — сказал автору этой книги Леонид Иванович Седов. — Они надолго определили ход развития гидро- и аэродинамики, базирующихся на совершенном математическом аппарате. В институте плодотворно трудились многие математики, ранее специально не изучавшие вопросов механики. И однако это не только не мешало научной работе, но и двигало ее вперед, способствовало ускоренному развитию чисто прикладных исследований, диктовавшихся запросами техники, в первую очередь самолетостроения. Практические работы в ЦАГИ имели прочную теоретическую основу, а закладывалась она в первую очередь на семинарах ТГ.

В такой же беседе с автором книги Георгий Иванович Петров сказал:

— Следует отметить весьма высокий уровень и самих участников семинаров. В ТГ входил весь цвет тогдашних механиков. Для меня, молодого человека, это было исключительной школой. Заседания проходили очень живо, иногда даже бурно. Причем если некоторых смущали слишком горячие дебаты, то Сергей Алексеевич всегда слушал их с интересом.

«Прочная теоретическая основа», которая, как отметил Л. И. Седов, закладывалась на семинарах ТГ, — это, образно говоря, как река, образовавшаяся от слияния многочисленных ручьев и ручейков — обширного комплекса исследований по самым различным частным и общим вопросам гидро- и аэродинамики. Так, для развития и обогащения теории крыла большое значение имели исследования, которые вели В. В. Голубев, М. В. Келдыш, М. А. Лаврентьев, Л. И. Седов и другие ученые, изучая силы, действующие на профиль крыла в безвихревом потоке невязкой жидкости. Вслед за Чаплыгиным они же занимались вопросами, связанными с так называемой щелевой механизацией крыла — профили со щелью, с закрылками, предкрылками, решетки профилей и т. д.

Многие теоретические работы имели конечной целью поиск таких аэродинамических форм, которые вели бы к повышению летных, прежде всего скоростных, качеств самолетов. Эти работы, как правило, сочетались с экспериментальными исследованиями, продувкой, например в аэродинамических трубах как целых конструкций, так и их отдельных частей. И все это потом оборачивалось практическими рекомендациями, благодаря которым на самолете появлялись разного рода «зализы», уменьшавшие лобовое сопротивление, улучшались обводы фюзеляжей, вводились конструктивные новшества, радикально менявшие облик авиации (в качестве примера можно назвать хотя бы убирающиеся шасси).

Важная проблема — повышение прочности и аэроупругости авиационных конструкций и, стало быть, безопасности полетов. Принципиальное значение имели тут труды Л. С. Лейбензона, одного из активных участников семинаров ТГ.

А возьмем строительство и эксплуатацию гидросамолетов. До работ ЦАГИ гидродинамика тут не всегда могла прийти на помощь. Она, скажем, не имела готовых решений на такие случаи, как глиссирование или удар скоростного летательного аппарата о воду при посадке.

Основу теории глиссирования заложил сам руководитель семинара. Большой вклад в ее развитие внесли М. В. Келдыш и Л. И. Седов. Они же исследовали и явление удара гидросамолета о водную поверхность. Теория шла, как говорится, рука об руку с экспериментом.

Параллельно шли работы по подводным крыльям и воздушной подушке. Эксперименты по подводным крыльям проводились в гидроканале ЦАГИ. В 1935 году были завершены теоретические исследования, выявившие закономерности изменения подъемной силы, лобового сопротивления и других характеристик подводных крыльев. На следующий год результаты этих исследований были доложены на институтской конференции по теории волнового сопротивления, а затем опубликованы — труды М. В. Келдыша, Н. Е. Кочина, М. А. Лаврентьева, Л. И. Седова и Л. Н. Сретенского.

Таким образом, тридцатые годы оказались для ТГ и всех, кто активно участвовал в работе ее семинаров, весьма насыщенным в творческом отношении временем. Да и не только для них — расширение фронта исследования по проблемам, связанным с самолетостроением, отразилось и на ЦАГИ в целом; в нем появились новые, ранее не существовавшие теоретические и прикладные дисциплины.

Здесь названы далеко не все направления деятельности ученых ЦАГИ. Да это и невозможно было бы сделать. Можно лишь сказать, что именно в тридцатые годы отечественная авиация вышла на ту дорогу, которая позднее привела к современным сверхзвуковым самолетам и авиационным комплексам. А каждый крупный шаг в прогрессе этой отрасли техники сопровождался рождением всякого рода «барьеров», и их необходимо было преодолевать, ибо без этого нельзя было идти по пути дальнейшего повышения летных качеств крылатых машин.

Возрастание скорости сопровождалось существенным увеличением сопротивления. На больших скоростях воздух оказывал самолету куда большее сопротивление, нежели на малых, — тех, с которыми летали самолеты в десятых—двадцатых годах. Первая реакция ученых и конструкторов на это — сделать гладкой обтекаемую поверхность, поскольку различные шероховатости, клепка не «впотай», гофрированные поверхности крыльев и т. п. — все это способствовало еще большему возрастанию сопротивления трения.

Но этим проблема не исчерпывалась. Необходимо было глубоко вникнуть в сам процесс обтекания, изучить поведение пограничного слоя воздушного потока и его взаимодействие с обтекаемой поверхностью.

Длительные теоретические исследования пограничного слоя привели к созданию теории сопротивления трения и его зависимости от сжимаемости воздуха. Весом вклад в эти исследования А. А. Дородницына, Л. Г. Лойцянского, Г. И. Петрова, К. К. Федяевского.

Г. И. Петров в одной из своих работ осветил условие перехода ламинарного пограничного слоя в турбулентный. В настоящее время многие исследования такого перехода идут именно в указанном им направлении. Понимая трудности теоретического решения проблемы, Г. И. Петров обратился к эксперименту и создал «летающую лабораторию». В 1939 году и летом следующего года он вместе со своими сотрудниками предпринял в полетах на самолетах ДБ‑3 и «Нортроп» очень важные исследования положения области перехода ламинарного пограничного слоя в турбулентный и изучение с помощью термоанемометра распространения колебаний в пограничном слое и внешнем потоке около профилей крыльев. Эти интереснейшие работы были сравнительно недавно обнаружены среди отчетов ЦАГИ.

Параллельно с развитием теоретических исследований по динамике движений невязкого газа развивались и методы расчета пограничного слоя в сжимаемой жидкости. Решающее значение имело при этом предложенное А. А. Дородницыным преобразование, сводящее эту задачу к соотношениям, математически эквивалентным уравнениям пограничного слоя в несжимаемой жидкости.

Ламинарное течение характеризуется отсутствием перемешивания между соседними слоями воздуха. Турбулентное же течение более неспокойное, возмущенное, дает заметно больший коэффициент трения. В природе большая часть течений турбулентна. Для достижения высоких скоростей полета надо стремиться к тому, чтобы при обтекании самолета пограничный слой сохранял ламинарность. И вот во второй половине тридцатых годов родилась идея специальных «ламинаризированных» профилей крыльев, а затем и обводов фюзеляжей. Такие профили были разработаны в ЦАГИ учеными, тесно сотрудничавшими с ТГ, — К. К. Федяевским и И. В. Остославским. Коэффициент лобового сопротивления таких профилей оказался значительно меньшим, чем у обычных. Одновременно шли работы и по ламинаризации обводов фюзеляжей. Эти работы возглавлял Г. П. Свищев.

Нельзя не сказать и о теории волнового сопротивления, которую успешно развивали ученые ЦАГИ. Обширные физические исследования обтекания профилей крыльев на околозвуковых режимах позволили яснее понять природу волнового сопротивления. Выяснилось, что оно связано с возникновением на поверхности профиля так называемых скачков уплотнения и их постепенным развитием по мере скорости роста. Заслуга в этом принадлежит в первую очередь С. А. Христиановичу и другим ученым.

Выдающиеся теоретические достижения ученых ЦАГИ, полученные ими в тридцатых годах, оказались, в сущности, фундаментом того здания аэродинамики больших скоростей, которое было возведено уже в послевоенные годы. Особую роль здесь сыграла работа Сергея Алексеевича Чаплыгина «О газовых струях», выполненная им еще в начале века. Но о ней речь впереди.

В начале тридцатых годов Чаплыгин участвует во многих научных собраниях. Его можно было видеть в клубе имени Кухмистерова (ныне Театр имени Гоголя), в президиуме первого Всесоюзного съезда научно-технического общества гидравликов и гидротехников. С успехом проходит в ЦАГИ основательно подготовленная первая Всесоюзная конференция по аэродинамике. На пленарных заседаниях только от института выступили десять ведущих сотрудников, в том числе представители ТГ. На секционных заседаниях прослушано тридцать девять докладов. Важное сообщение о современном состоянии аэродинамических труб и перспективах их развития сделал Б. Н. Юрьев. Обсуждался вопрос о строительстве больших скоростных труб. Сергей Алексеевич участвовал также во втором Всесоюзном математическом съезде, в большом совещании по аэрофотосъемке, первой конференции по изучению стратосферы...

Активность его распространяется и на деятельность Академии наук. Он включен в комиссию для составления плана работ в области математики, физики, участвует в реорганизации физико-математического института. Президиум Академии привлекает его к составлению плана второй пятилетки. Он утверждается председателем бюро группы отделения математических, естественных и технических наук.

Вот только краткий перечень общественных поручений Сергея Алексеевича в 1934 году.

29 апреля. Включен в состав комиссии АН СССР по реконструкции транспорта.

20 сентября. Включен в состав комиссии по реорганизации технической группы АН СССР.

28 октября. Назначен председателем квалификационной комиссии АН СССР по техническим дисциплинам.

3 ноября. Включен в редакционную ячейку технической группы АН СССР.

5 ноября. Включен в состав комиссии АН СССР по изучению стратосферы.

5 декабря. Включен в состав комиссии АН СССР по техническим наукам.

18 декабря. Включен в состав технического совета АН СССР.

С одобрением встретил Чаплыгин организацию в ЦАГИ аспирантуры. Он был убежден, что это дает новый творческий импульс молодым научным силам. Заботы об аспирантуре с его согласия ложатся на плечи Голубева, а затем Лаврентьева. Александр Иванович Некрасов позже писал: «Влияние ЦАГИ на подготовку кадров (на стороне) наиболее проявилось в постановке преподавания на механическом отделении физико-математического факультета Московского университета. Это влияние сказалось даже на самой структуре механического отделения. Благодаря инициативе ЦАГИ эта отделение... получило такую структуру, которая позволяет авиационной промышленности и, в частности, ЦАГИ черпать... необходимые кадры».

ПРАЗДНИК ТЕХНИЧЕСКОЙ МЫСЛИ

Конец декабря 1933 года надолго запомнился Чаплыгину и его коллегам. Страна широко отметила пятнадцатилетие их родной организации. Появилась возможность подвести некоторые итоги, обозначить удачно решенные проблемы, наметить перспективы. Работы ученых, конструкторов, инженеров ЦАГИ давали к тому все основания.

К торжествам готовились загодя. В Москве прошли три юбилейные конференции. Открытие и первое пленарное заседание совместились 21 декабря в Доме ученых. Они вылились в подлинный триумф авиационной науки и техники.

На следующий день было обнародовано сообщение О награждении ЦАГИ орденом Красного Знамени «за исключительные технические достижения, хорошую организацию научно-исследовательских работ в области аэродинамики, гидродинамики, прочности авиационных конструкций, за создание и введение в серийное производство на заводах СССР ряда новых типов специальных и пассажирских самолетов».

Орденов Ленина удостоился С. А. Чаплыгин и с ним еще восемь сотрудников.

23 декабря в Большом театре состоялось торжественное заседание. Присутствовали руководители партии и правительства. Сергей Алексеевич сидел в президиуме. Открыл заседание нарком тяжелой промышленности Г. К. Орджоникидзе.

— Наша авиационная промышленность, — сказал он, — имеет неоспоримые огромные достижения. В этих достижениях наш сегодняшний юбиляр ЦАГИ играет решающую роль. Несколько лет назад наша авиационная промышленность целиком зависела от заграничной техники. Мы не имели моторов и самолетов своей конструкции. Теперь дело в корне изменилось. Мы имеем первоклассные моторы и самолеты своей, советской конструкции...

Праздник ЦАГИ — праздник всей советской технической мысли. В прошлом враги Советской власти не раз утверждали, что большевики не справятся с задачами построения социалистического хозяйства, потому что у них нет своих техников и инженеров. Но Ленинская партия воспитала и воспитывает новые прекрасные кадры техников и инженеров. Они у нас есть!

Приветствуя ЦАГИ, я приветствую его вдохновителей и руководителей — товарищей Туполева и Чаплыгина — и в их лице всю советскую интеллигенцию, связавшую свою судьбу с пролетарской диктатурой, социалистическим строительством и вырастившую новые поколения талантливой технической молодежи.

Счастливым выдался тот вечер для Сергея Алексеевича. Можно ли мечтать о большем признании заслуг в служении Родине, чем то, которое выразил Серго Орджоникидзе с трибуны в Большом театре!

Примерно в то же время увидели свет первый и второй тома полного собрания сочинений Чаплыгина. Оно выпускалось по специальному решению Академии наук. Готовил рукописи коллега по ТГ Леонид Николаевич Сретенский, к которому Сергей Алексеевич относился с подчеркнутой теплотой. Редактором стал академик Алексей Николаевич Крылов.

В предисловии говорилось: «...В январе 1931 г. исполнилось сорокалетие научной деятельности академика Сергея Алексеевича Чаплыгина.

Собрание Отделения математических и естественных наук Академии наук СССР посвятило заседание от 27 апреля обозрению научных трудов Сергея Алексеевича.

Эти труды охватывают многие области механики и прикладной математики; по определенности и важности поставленных вопросов, изящности и общности новых методов, примененных для их решения, отчетливой законченности результатов труды С. А. Чаплыгина являются классическими и составляют украшение русской математической литературы.

Двадцати-, тридцати- и сорокапятилетняя давность этих трудов не только не умалила их значения, но, напротив, примененные С. А. Чаплыгиным методы нашли новые применения к решению многих других научных вопросов, казалось бы, не имеющих связи с теми, для решения которых они первоначально предназначались.

Отделение математических и естественных наук, сознавая, насколько важно изучение трудов С. А. Чаплыгина для всякого математика, работающего в области приложений математики, не могло не отметить, что такое изучение встречало почти непреодолимые трудности, ибо значительная часть сочинений С. А. Чаплыгина опубликована в специальных периодических изданиях, выходивших в весьма малом числе экземпляров и сохранившихся в двух или трех главных общественных библиотеках и в библиотеках старых университетов.

Чтобы сделать труды С. А. Чаплыгина доступными для изучения, Отделение математических и естественных наук Академии наук СССР постановило издать полное «Собрание сочинений акад. С. А. Чаплыгина».

По этому поводу А. Н. Крылов спустя несколько лет говорил в дружеском «Открытом письме» Сергею Алексеевичу: «Работы, вошедшие в первый том, по своим заглавиям могут показаться имеющими общий математический характер и относящимися к теоретической механике, но более внимательный просмотр, не говоря даже об их изучении, убедит, что в этих работах нельзя отличить, где оканчивается математика и где начинается техника или методы, к ней приложимые.

Работы, вошедшие во второй и третий тома, не только чисто технические по своему содержанию, но даже носят и чисто технические названия.

Ваш путь к решению сложных технических вопросов может считаться классическим: точно высказав вопрос, вы придаете ему математическую формулировку и приводите к определенному математическому вопросу, для решения которого Вы и применяете чисто математические методы, которыми Вы с таким мастерством владеете.

Получив решение, Вы возвращаетесь к техническому вопросу и применяете к нему полученное решение, давая ему соответствующее истолкование.

Вы мне скажете, что все так делают. На это я отвечу, что всякий умеет держать в руке кисть, но только Репин сумел своей кистью создать «Бурлаков».

Рассеянные по труднодоступным изданиям, являвшие собой библиографические редкости, исследования Чаплыгина благодаря стараниям и заботам Академии были собраны воедино.

Во второй и особенно в третий тома вошли статьи, написанные Сергеем Алексеевичем, когда он руководил общетеоретической группой.

Статей немного, но все они весьма ценны в творческом наследии ученого.

Его продолжает интересовать, как поведет себя крыло с добавочными частями — элеронами, предкрылками, закрылками. Вопрос актуальнейший. При обычных профилях крыльев рост скорости полета приводит к одновременному увеличению посадочной скорости. Это весьма усложняет эксплуатацию самолета: невозможно сесть на обычный полевой аэродром при посадочной скорости, скажем, сто пятьдесят километров в час. Нагрузки на шасси при ударах о неровности грунта становятся слишком большими. Естественно стремление конструкторов иметь такие крылья, которые позволяли бы достигать максимальных скоростей в полете и в то же время небольших скоростей на посадке. Без механизации крыла этого достичь было трудно. Теоретические разработки Чаплыгина освещают путь создателям самолетов.

В исследовании «К теории открылка и закрылка» Сергей Алексеевич рассматривает обтекание крыла со щитком в форме элерона, поставленным не у задней, а у передней кромки.

Совместно с В. В. Голубевым он публикует через четыре года другую работу — «К теории предкрылка и закрылка». «Среди различных приспособлений, применяемых для улучшения аэродинамических свойств крыла, — пишут авторы, — самым старым и лучше всего разработанным конструкторами является так называемое разрезное крыло. В простейшем случае это крыло, у которого на некотором расстоянии от передней кромки добавляется маленькое крыло (предкрылок) или маленькое крыло около задней кромки (закрылок)». Авторы указывают: «Если, вращая предкрылок или закрылок, мы увеличиваем его угол атаки, то подъемная сила всего разрезного крыла увеличивается; если угол атаки предкрылка или закрылка уменьшается, то уменьшается и подъемная сила всего разрезного крыла».

Важная для развития теории крыла статья написана Чаплыгиным совместно с А. Л. Лаврентьевым — «О подъемной силе и сопротивлении длинного плоского крыла в предположении срыва с его верхней поверхности». Авторы показывают процесс в виде комбинации плавного обтекания и обтекания с образованием струй. По их мнению, сопротивление крыла обусловливается срывом потока воздуха с профиля. Угол атаки, при котором начинается срыв, авторы назвали критическим углом атаки — для самолета важно ни в коем случае не переходить за него.

Еще одна работа, выполненная вместе с В. В. Голубевым. Она воспринимается как что-то совсем уж несвойственное научным устремлениям Чаплыгина: работа представляет собой теоретическое осмысление экспериментальных результатов продувки цилиндров двигателей внутреннего сгорания. Но только на первый взгляд эта работа кажется неожиданной для Сергея Алексеевича — его участие в ней в принципе легко объяснимо широтой его научных интересов в двадцатые и тридцатые годы и еще тем, что, по его собственным словам, «возник один из редких случаев, когда удавалось решить уравнение Лагранжа».

По мере развития авиации конструкции аэропланов все больше усложнялись, поскольку приходилось постоянно преодолевать какие-то технические и физические барьеры, в частности на пути к достижению большей устойчивости, надежности и безопасности. По-разному конструкторы пытались решить эту задачу. Скажем, на заре деятельности ЦАГИ они пробовали построить триплан (имеется в виду триплан «КОМТА», уже упоминавшийся в книге). Проведенные затем исследования, продувки и расчеты показали, что конструкция триплана во многих отношениях является невыгодной, бесперспективной. Будущее принадлежало монопланной схеме. Но для науки интерес порой представляет и то, что кажется неприемлемым практике. Иначе, как говорится, с водой можно выплеснуть и ребенка. Поэтому (а больше, вероятно, потому, что это составляло суть его творчества — каждый случай, представляющий теоретический интерес для аэродинамики, подвергать математическому исследованию) Чаплыгин обратился к теории триплана. В работе по этому вопросу он предложил формулы и метод расчета суммарных аэродинамических сил для аппаратов с тремя поддерживающимися поверхностями.

Выход статей дал повод еще раз подчеркнуть место, занимаемое Чаплыгиным в ряду крупнейших математиков и механиков мира.

Из тридцати восьми работ, собранных в трех томах, четырнадцать посвящено аэродинамике. Если в самом начале своего пути Сергей Алексеевич отдавал предпочтение вопросам гидродинамики и вообще теоретической механики, то после исследования «О газовых струях», составившего эпоху в газовой динамике, его интересы явно склоняются к теоретической аэродинамике, главным образом к теории профиля крыла самолета.

Решал он научные задачи своеобразными методами.

Профессор А. А. Космодемьянский пишет о его стиле: «Необычайная отточенность предложений, сжатость и, можно даже сказать, скупость вывода, строгая постановка и формулировка проблем с выставлением на вид всех ограничивающих предложений, затем профессионально математическое исследование. Никаких отступлений и рассуждений по аналогии; все в рамках строгой, логической последовательности суждений. Почти никаких утверждений о важности и актуальности поставленной и решенной задачи, столь излюбленных и пространных у большинства современных авторов. Геометрические образы носят вспомогательный характер. Большинство геометрических построений не приводится в цифрах и чертежах, излагаются лишь пути их построений в виде сжатых рецептов, расшифровка которых требует больших усилий и напряженного внимания. Обзоры результатов предшественников даются в отчеканенной, изящной трактовке, где в немногих словах содержится все наиболее существенное».

Невольно напрашивалось сравнение, сопоставление методов Чаплыгина и Жуковского.

Приведу высказывание на сей счет профессора И. Н. Веселовского.

«Исследования Жуковского почти всегда идут от частного к общему, от конкретных наблюдений или практической потребности к общей теории, его научные работы представляют ряд статей, объединенных не общей мыслью, но лишь постоянством предмета исследования.

Работы Чаплыгина в области авиации представляют единую последовательность, объединяемую не предметом исследования, но развитием мысли исследователя.

Если Николай Егорович считал, что цель механики — составление таких уравнений, которые можно проинтегрировать, для чего надо уметь выбрать приближенную картину явления, его наиболее характеризующие черты, то Сергей Алексеевич пользовался приближениями только тогда, когда мог определить погрешность, которую они дают. Недаром он много занимался выработкой приближенных методов интегрирования дифференциальных уравнений.

Для Сергея Алексеевича практические приложения получались сами собой как результаты теории, но не наоборот.

… Он относился к числу тех замечательных ученых, которые умели правильно задать природе вопрос и тем самым уже наполовину обеспечить исчерпывающий ответ на него...»

Для самого Сергея Алексеевича имя учителя с течением лет нисколько не затмилось, осталось столь же ярко сияющим. Он постоянно вспоминал Жуковского, обращался к его опыту, связывал с ним успехи ЦАГИ.

В июне 1926 года на заседании коллегии НТО ВСНХ, делая обзорный доклад о работе института, он не преминул заметить:

— Николай Егорович один из первых прекрасно понял, что одной только математики в деле исследования будет мало. В этом отношении московская школа, им созданная, в значительной мере отличается от других школ, которые не хотели теоретическую механику отделять и представляли ее как ветвь математики. На самом деле это не так, и эксперимент играет большую роль...

… Два метода — теоретический и экспериментальный — все время между собою переплетаются. С одной стороны, теория проверяется практикой, а с другой стороны, эксперимент ставится в такую обстановку, чтобы можно было правильно и определенно разрешить вопрос именно в таком освещении, чтобы эти расчеты как можно больше и легче помогали...

— Мне хотелось бы отметить... продолжал Чаплыгин, — то обстоятельство, что институт возник из небольшой группы учеников, окружавших покойного нашего учителя Н. Е. Жуковского. Все лица, которые были привлечены в... институт, проявили свой большой интерес работать в этом направлении. Поэтому та группа работников, основных, которые ныне составляет этот инстиут, не только идейно, но и товарищески слилась в одно елое, и, может быть, этим объясняются те действительно большие достижения, которые институту удалось сделать.

Спустя десять лет Сергей Алексеевич был назначен членом редакционной комиссии по изданию трудов Жуковского. Не лишне напомнить, что начальная стадия работы велась еще при жизни Николая Егоровича — в 1910 году в связи с сорокалетием его научной деятельности. Тогда удалось издать только один том с ранними произведениями, выходу последующих томов помешала война. Но уже в начале 1922 года работа по подготовке трудов Жуковского возобновилась. Общее руководство было возложено на Чаплыгина, который ревностно взялся за дело. Он перечитал богатейшее наследие ученого — опубликованное и рукописное.

К 1 января 1938 года увидели свет девять томов собрания трудов Жуковского. Но Сергей Алексеевич не успокоился. Он обратился в правительство с просьбой издать и курсы лекций Николая Егоровича, дав в письме их обстоятельную характеристику, отметив их значение в «истории преподавания механики в России». Усилия Чаплыгина не пропали даром: достоянием студентов, инженеров стали шесть выпусков лекций Николая Егоровича.

В 1940—1941 годах Сергей Алексеевич руководит подготовкой рукописей уже второго издания сочинений учителя.

Нельзя умолчать и о его вкладе в организацию и проведение Всесоюзного конкурса имени Н. Е. Жуковского на лучшую работу по аэродинамике.

А тем временем в ЦАГИ находят воплощение многие идеи, сбываются предвидения отца русской авиации. Вступает в строй ряд новых подразделений, туполевцы разворачивают строительство крылатых машин, обещающих громкую славу. Это прежде всего самолет ТБ‑3, ставший логическим развитием ТБ‑1, но уже с четырьмя моторами. Размах крыльев сорок два метра, передняя кабина, возвышающаяся над землей на добрых пять метров, и многое другое не могло не поразить даже видавших виды авиаторов. За ним последовали АНТ‑25 РД, предназначавшийся (и блестяще выполнивший свою миссию) для дальних перелетов из Москвы в США; гигантский агитсамолет «Максим Горький», чьи восемь двигателей развивали мощность семь тысяч двести лошадиных сил и чей полный вес достигал сорока двух тонн; скоростной бомбардировщик АНТ‑40 (СБ) с гладкой, а не гофрированной, как раньше, обшивкой и другими новшествами.

Конструирование новых машин требовало углубленных научных исследований. Один из наиболее характерных примеров — изучение вибраций самолета в воздухе, так называемого флаттера. Проблема, живо интересовавшая Чаплыгина и сотрудников общетеоретической группы. Еще в конце 1931 года в ЦАГИ организуется специальная группа флаттера. Спустя три с лишним года в экспериментально-аэродинамическом отделе создается бригада вибрации (М. В. Келдыш, Е. П. Гроссман, С. С. Кричевский и другие).

«С появлением новых скоростных самолетов в авиации едва ли не всех передовых стран мира прокатилась волна таинственных, необъяснимых катастроф, — вспоминает доктор технических наук М. Л. Галлай. — Случайные свидетели, наблюдавшие эти катастрофы с земли, видели во всех случаях почти одинаковую картину: самолет летел совершенно нормально, ничто в его поведении не внушало ни малейших опасений, как вдруг внезапно какая-то неведомая сила, будто взрывом, разрушала машину — и вот уже падают на землю изуродованные обломки: крылья, оперение, фюзеляж.

Все очевидцы, не сговариваясь между собой, применяли выражение «взрыв», так как не представляли себе других возможных причин столь молниеносного и полного разрушения. Однако осмотр упавших обломков не подтверждал этой версии: никаких следов взрыва — копоти или ожогов — на них не оказывалось.

Самым надежным источником информации — докладом экипажа потерпевшего аварию самолета — воспользоваться, как правило, увы, не удавалось. Те же, насчитывающиеся буквально единицами летчики, которым удалось выбраться из стремительно летящих вниз, беспорядочно вертящихся обломков фюзеляжа и воспользоваться парашютом, ничего сколько-нибудь существенного добавить к рассказам наземных очевидцев не могли. Очень уж неожиданно и быстро развивались события: всего за несколько секунд до катастрофы ничто не предвещало ее, а затем сразу — удар, треск, грохот, и самолет разлетается на куски.

Новому грозному явлению было дано название «флаттер» (от английского flutter — трепетать), но, если не ошибаюсь, еще Мольер сказал, что больному не делается легче оттого, что он знает, как называется его болезнь по-латыни.

Одна за другой приходили тревожные вести о таинственной гибели французских, английских, американских скоростных самолетов.

Не миновала эта беда и нас...»

Конструкторы боялись за АНТ‑25 РД. Законные опасения рождало крыло небывалого удлинения. Но, к счастью, вибраций не обнаружилось. Зато коварно притаившийся флаттер дал о себе знать на других машинах: АНТ‑40 (СБ) и АНТ‑41. Первая с трудом приземлилась после атаки неизученного врага, вторая разрушилась в воздухе; к счастью, экипажу удалось своевременно покинуть машину и приземлиться с парашютами.

Тогда еще не могли точно определить критическую скорость машин, за порогом которой следует ожидать возникновения вибраций. Ученым следовало разобраться в каждом конкретном случае, а главное, создать теорию флаттера, чтобы раз и навсегда сбросить с него маску неизвестности. Мстислав Всеволодович Келдыш и его коллеги в короткий срок блестяще решили поставленную проблему. Обуздание флаттера оказалось крайне важным, потому что в конце тридцатых годов скорости самолетов резко возросли и, не будь теории флаттера, они бы неизбежно терпели аварию за аварией.

Теория подтвердилась экспериментально. На СБ оказалась недостаточной жесткость крыла. Последовали рекомендации ученых и соответственно им конструкторские решения. В месте сопряжения крыла с фюзеляжем сделали из дюраля так называемые зализы в виде плавных переходов, увеличили жесткость крыла, произвели перебалансировку элеронов. И результат: на скоростях около четырехсот километров в час (вдвое выше, чем у ТБ‑1 и ТБ‑3) СБ повел себя нормально.

Институту становится уже тесно в рамках тех задач, которые он решал до сих пор. Стесняло прежде всего отсутствие достаточно мощной экспериментальной базы. И тогда было принято решение о строительстве нового ЦАГИ, для чего правительство выделило десять миллионов рублей. Главным архитектором был назначен профессор В. А. Веснин, будущий президент Академии архитектуры. В канун 18‑й годовщины Великого Октября торжественно закладывается корпус малых аэродинамических труб. На очереди — большие скоростные трубы, обеспечивающие надежный переход от результатов испытаний в них к условиям реального полета.

Первое слово здесь — за учеными. А их полку прибыло. С радостью поздравил Чаплыгин новых докторов технических наук, большинство из которых сотрудники ТГ: М. А. Лаврентьев, П. А. Вальтер, А. П. Котельников, Ф. И. Франкль. Сергей Алексеевич назначается заместителем председателя совета ЦАГИ для проведения защиты кандидатских и докторских диссертаций. Затем он становится председателем ученого совета для заслушивания и оценки научно-исследовательских работ, выполненных сотрудниками института и представленных на соискание ученых степеней.

СВЕТ ЛИЧНОСТИ

Человек и наука — вогнутые зеркала, отражающие друг друга... Сказано точно, применительно к Чаплыгину и его окружению — поразительно точно, абсолютно точно. Намереваясь повести рассказ о личностных качествах Сергея Алексеевича в последние годы его жизни, я не так часто стану употреблять понятие «наука». Оно, само собой разумеется, слито с Чаплыгиным, растворено в его образе мыслей и характере действий, определяет отношение ко всему сущему.

Однажды без пяти минут выпускник МГУ приехал в ЦАГИ для консультации с П. А. Вальтером по поводу своей дипломной работы. Того не оказалось на месте. Студент заглянул в одну комнату, в другую — тщетно. В этот момент из кабинета вышел Чаплыгин и обратил внимание на молодого человека, стоящего в задумчивости. «Вам кого?» — спросил Сергей Алексеевич. Услышав ответ, неожиданно для молодого человека предложил помощь и пошел по комнатам вместе с ним.

— Так я познакомился с Чаплыгиным, — вспоминает академик Георгий Иванович Петров. — Меня поразила его простота и демократичность в общении, отсутствие всякого «барьера досягаемости». Сергей Алексеевич был поразительно памятлив. Я несколько раз приходил на семинары ТГ, а потом сделал большой перерыв. Чаплыгин как-то увидел меня в коридоре: «Молодой человек, а вы почему перестали посещать семинар? Вам неинтересно?» Я был потрясен — он меня запомнил!

— В общетеоретическую группу я попал в 1933 году, — рассказывает доктор технических наук Никита Вячеславович Зволинский. — Мне как секретарю доверили вести протоколы заседаний. То есть я присутствовал практически на всех семинарах. Сергей Алексеевич запомнился своим невозмутимым спокойствием, немногословием, глубоким анализом выступлений, умещавшимся в нескольких фразах. К слову сказать, Сергей Алексеевич прибегал к шутливым выражениям, порой не безобидным. Вообще к юмору он был чуток. Отдельные реплики его передавались из уст в уста, становясь затем «достоянием масс». У нас выступал видный ученый, будущий академик, с докладом «Гидродинамика плавающих рыб». Рассказывал долго, но не очень понятно, много объясняя «на пальцах». Когда доклад завершился и ученый, видимо, весьма довольный собой, покинул кабинет, Сергей Алексеевич в тишине произнес: «Кажется, он нас обставил...» Решался вопрос о продвижении по научно-административной лестнице сотрудника ЦАГИ. Ему протежировал В. П. Ветчинкин. Он всесторонне охарактеризовал кандидата на новую должность, а в конце, будучи человеком эмоциональным, увлекся и неожиданно добавил: «К тому же хорошо играет на гитаре...» На Сергея Алексеевича сей аргумент не подействовал: «Владимир Петрович, мы же его не в джаз-банд выбираем!»

Вспоминает Г. И. Петров:

— В ЦАГИ регулярно издавались труды ТГ, причем выходили быстро. Отвечал за их выпуск Феликс Исидорович Франкль. Как-то Чаплыгин показал ему свою давнюю статью (из того самого шкафа, где хранились обернутые салфеткой неопубликованные рукописи) и попросил напечатать. Франкль назвал очень короткий, чуть ли не три недели, срок прохождения рукописи и поинтересовался, устраивает ли он Чаплыгина. «Да она уже двенадцать лет лежит, подождет еще...»

Из воспоминаний В. С. Ведрова:

— В конце тридцатых годов по работе я особенно близко соприкасался с Сергеем Алексеевичем. Однажды в обеденный перерыв группа сотрудников вышла покурить на лестничную клетку. Зная мои способности копировать голоса и манеру речи, кто-то попросил «изобразить». Я скопировал двух людей, хорошо известных в институте. «А Сергея Алексеевича сможешь скопировать?» — спросили меня. Я начал изображать и вдруг увидел округляющиеся глаза коллег. Мигом сообразил, в чем дело: за спиной стоял Чаплыгин. У меня душа ушла в пятки. А он как ни в чем не бывало: «Недурно получается. Продолжайте...» Он не обиделся, зная цену шутке.

Запомнился Сергей Алексеевич многим цагистам глубокой принципиальностью, бескомпромиссностью, отстаиванием истины без страха и сомнений. В этих случаях он не шутил, становился острым, колючим на язык, являя прямую противоположность своему учителю.

Академик Борис Сергеевич Стечкин вспоминал в кругу друзей: однажды в молодости ему показалось, что он сделал открытие в одной из областей механики. Он прибежал к Жуковскому. Николай Егорович внимательно слушал Стечкина. Разговор продолжался примерно часа два. Ушел Стечкин ободренным. И только спустя какое-то время понял: Жуковский в весьма деликатной форме дал ему осознать его неправоту.

Чаплыгин так не мог бы. Он обычно резко, прямодушно высказывал свое суждение. Если то или иное исследование заслуживало похвалы, он не скупился на нее. Если наоборот — судил открыто, без обиняков, намеренно не смягчая выражений.

И так всегда, везде, во всем.

А. А. Космодемьянский вспоминает:

— Мне довелось стать свидетелем, как ученый Е. выступал с докладом о современной философии механики. Для вящей аргументации ему понадобилось привести уравнение Гамильтона. Чаплыгин, мельком взглянув на доску, заметил: «Неверно написано». Е. извинился и внес исправления. «Опять неверно, — недовольно пробасил Сергей Алексеевич, — а еще толкуете о философии».

В. С. Ведров рассказывал:

— Был у нас в ЦАГИ Александр Петрович Проскуряков — видный специалист по динамической устойчивости геликоптеров. Он благополучно защитил кандидатскую диссертацию и решил поступать в докторантуру — существовало такое довольно странное учреждение. Зная, что я в хороших отношениях с Чаплыгиным, Проскуряков обратился ко мне с просьбой походатайствовать за него и попросить у Сергея Алексеевича рекомендацию. «А вы чего сами не зайдете к нему?» — поинтересовался я. «Я его боюсь», — ответствовал Александр Петрович. Примерно раз в неделю мне предоставлялась возможность подробно докладывать Чаплыгину о ходе одной работы, которой он интересовался. Пользуясь случаем, я завел с ним нужный разговор. «Сергей Алексеевич, вы знаете Проскурякова?» — «Знаю, весьма достойный человек». — «Он собирается поступать в докторантуру и просит вас дать ему рекомендацию». — «Зачем это ему?» — «Ну как зачем, он хочет продолжать научную деятельность». — «Да?.. Не дам», — и так резко сказал. «Но почему, вы же сами говорите — достойный человек». — «Достойный, а рекомендации не дам». Чаплыгин сидел в высоком вольтеровском кресле и слегка прихлопывал пальцами левой руки по столу. Мы знали его эту привычку, говорившую о том, что он сердится. Тем не менее я продолжал выпытывать его, в чем же загвоздка. «Я так считаю: докторов не учат, они сами учат», — аргументировал Сергей Алексеевич свой отказ.

Бескомпромиссность Чаплыгина поражала. Никому и ни в чем он не делал уступок, коли это вредило науке.

Резкий с теми, кто этого заслуживал, Чаплыгин был добр и внимателен к единомышленникам, ставившим во главу угла интересы науки. Он заботился о них, помогал им. Многие тогдашние молодые сотрудники ЦАГИ, а ныне маститые ученые, хранят память об этом.

Н. В. Зволинскому Сергей Алексеевич помог в период защиты кандидатской диссертации. У Никиты Вячеславовича не было тогда диплома об окончании высшего учебного заведения, хотя уже имелись опубликованные научные работы. Чаплыгин сделал так, что отсутствие диплома не стало преградой к защите.

В июне 1935 года Л. Г. Лойцянский, живший в Ленинграде, получил письмо Чаплыгина. Сергей Алексеевич спешил сообщить приятную весть: Лойцянскому без защиты диссертации была присуждена ученая степень доктора физико-математических наук. «Я знаю это потому, — писал он, — что на заседании ВАК был докладчиком по Вашему вопросу».

— Я обратился к Сергею Алексеевичу с тем, чтобы помочь устроить на работу в ЦАГИ и авиационные КБ выпускников Ленинградского политехнического института, где мне выпало счастье преподавать, — рассказывает Л. Г. Лойцянский. — Он тотчас позвонил заместителю наркома авиапромышленности А. С. Яковлеву. Александр Сергеевич стал искать время для приема меня «на неделе». Сужу об этом потому, что Чаплыгин перебил его и настойчиво сказал: «Нет, нет, он человек приезжий, его надо принять сегодня же». Яковлев принял меня через два часа, удовлетворив все просьбы.

О весе чаплыгинского слова. Один из сотрудников ЦАГИ собирался в отпуск — покататься на лыжах в Хибинах. Внезапно у него разыгрался сильный радикулит. Поездку пришлось отменить. Домашними средствами с радикулитом справиться не удалось. «Вам надо поехать в Узкое полечиться», — посоветовал Чаплыгин.

Санаторий в Узком считался одним из самых лучших в Подмосковье. Попасть туда было не просто. Сергей Алексеевич позвонил в соответствующие инстанции и обо всем договорился.

— Перед войной у меня сложились трудные квартирные условия, — вспоминал В. С. Ведров. — Я устроился заведующим кафедрой Железнодорожной академии, где мне обещали квартиру. Но ставилось условие — уход из ЦАГИ. Уходить я не хотел. Тогда выбрали вариант: забрать трудовую книжку из ЦАГИ и на время перебросить ее в академию. Вариант, прямо сказать, не из лучших. Начальник института И. Ф. Петров отказал мне. Пошел к Сергею Алексеевичу. Неожиданно и он тоже отказал. Удрученный вышел я из его кабинета... И только спустя несколько дней случайно узнал, что, отказав мне, Чаплыгин немедля поехал к председателю исполкома Моссовета и, пользуясь своим огромным влиянием, договорился о выделении мне квартиры в сдаваемом строителями доме на улице Горького. Война помешала получить ее...

Когда кто-то из коллег хворал, шли к Сергею Алексеевичу. Он добивался лучших больниц, санаториев, врачей.

— У меня возникло серьезное заболевание, — вспоминает доктор технических наук Г. Н. Абрамович. — Чаплыгин связался с Александром Васильевичем Вишневским, меня срочно госпитализировали. Сергей Алексеевич постоянно звонил Вишневскому, справлялся о моем самочувствии. Я был до глубины души тронут его заботой.

Вот так под покровом суровой внешности скрывалось доброе сердце. И добавлю — легко ранимое. Душевная взыскательность, максимализм чувств в первую очередь распространялись на тех, кого Сергей Алексеевич особенно уважал, ценил.

Важнейший вопрос, который нельзя обойти вниманием, — отношение Чаплыгина к новым теориям и тем, кто ими занимался.

Лев Гумилевский в своей книге об ученом говорит: «Увлекавшийся вопросами пограничного слоя академик Г. И. Петров рассказывал нам на вечере, посвященном столетию С. А. Чаплыгина, об одной суровой, но выразительной шутке Сергея Алексеевича. На одном из знаменитых семинаров общетеоретической группы Сергей Алексеевич спросил у Г. И. Петрова: удалось ли группе Г. Н. Абрамовича дать определение турбулентности? Петров ответил утвердительно.

— Значит, вы знаете теперь, что такое турбулентность?

— Нет, этого мы еще не знаем!

— Смотрите, пожалуйста, — обращаясь к собравшимся, сказал Сергей Алексеевич, — не знают, что такое турбулентность, и все-таки определяют. Молодцы!»

«Известно, что он скептически относился к турбулентности», — делает вывод автор, выражая взгляды некоторых ученых на позицию Чаплыгина по данному вопросу.

Но вот что говорят в связи с этим Л. Г. Лойцянский и Г. Н. Абрамович.

Лойцянский:

— В 1935 году я был приглашен в ЦАГИ в качестве научного консультанта по вопросам физической аэродинамики, как тогда называли совокупность в то время еще достаточно новых представлений о движении вязкой жидкости, теории пограничного слоя и турбулентности, газовой динамики потоков с большими до- и сверхзвуковыми скоростями. Именно здесь, в институте, в кругу замечательных сотрудников (М. В. Келдыша, Ф. И. Франкля, К. К. Федяевского, Б. А. Ушакова и других) по мере сил способствовал организации специальной физико-аэродинамической секции (ФАС). Работа секции шла в тесном взаимодействии с общетеоретической группой. Интерес Сергея Алексеевича к новым разделам аэродинамики способствовал тому, что в программе семинаров ТГ появились соответствующие темы. Отмечу, что Чаплыгин сразу же сделался защитником новых, перспективных методов в аэродинамике. Он стал активным слушателем докладов по физической аэродинамике, предвидя ее большое будущее. Это его предвидение подтвердилось в годы Великой Отечественной войны. Тогда ученые, и в первую очередь С. А. Христианович, А. А. Дородницын, П. П. Красильщиков, Я. М. Серебрийский, передали конструкторам скоростных истребителей свои разработки по самым современным формам крыльев и лопастей винтов.

Абрамович:

— Есть довольно распространенная категория ученых. Они с уважением относятся к людям, работающим в той же области, что и они, и без особого уважения, зачастую с полным равнодушием к тем, кто занимается иными проблемами. Скажем, теоретики признают себе подобных и не жалуют прикладников... Чаплыгин прямо полярен им. Он с необыкновенным уважением относился к людям, которые могут делать то, чего он не может. Далекие от его интересов вопросы притягивали его ничуть не менее привычных, знакомых. Сергей Алексеевич поражал нас чрезвычайной широтой научных интересов. Это, в частности, прекрасно ощущал академик Вернадский, поверяя ему тайные мысли и думы глобального характера, связанные с проблемами мироздания, космоса. Такую широту научных интересов унаследовали от Сергея Алексеевича близкие ему по общетеоретической группе Мстислав Всеволодович Келдыш и Михаил Алексеевич Лаврентьев. Мог ли такой человек, как Чаплыгин, скептически относиться к новым течениям, веяниям в аэродинамике? Разумеется, нет. В начальной стадии разработки всякая теория уязвима для критики. Сергей Алексеевич с его не терпевшим приблизительности и неясности аналитическим умом, как никто другой, чувствовал такую уязвимость. Но это ни в коей мере не рождало в нем скепсиса или неверия в саму теорию.

Как оценить усилия Чаплыгина и его молодых коллег, создавших Центральному аэрогидродинамическому институту авторитет крупнейшего в мире центра авиационной науки? Нынешний начальник института академик Георгий Петрович Свищев говорит о достижениях тридцатых годов:

«В исследованиях ученых ЦАГИ были получены фундаментальные результаты, позволившие решать многочисленные задачи самолетостроения, изучить эффект сжимаемости воздуха, проблемы глиссирования, удара о воду, разработать теорию подводных крыльев и многие другие.

В ЦАГИ были разработаны теория профиля крыла в несжимаемом и сжимаемом потоке, методы расчета обтекания разнообразных тел и многих элементов самолета, предложены эффективные методы решений интегродифференциальных уравнений для определения распределения циркуляции по крылу конечного размаха. Создана современная теория струй, выполнены исследования устойчивости движения вязкой жидкости и турбулентности, а также предложены приближенные методы расчета ламинарного и турбулентного пограничного слоя и изучено явление перехода.

В результате экспериментальных и теоретических исследований были найдены более совершенные формы многих элементов самолетов и других летательных аппаратов. Это позволило нашим конструкторским бюро создать новые конструкции боевых самолетов: им были приданы формы, обеспечивающие малое лобовое сопротивление, хорошие пилотажные и взлетно-посадочные качества. Самолеты С. В. Ильюшина Ил‑2, Ил‑4, А. И. Микояна МиГ‑1, МиГ‑3, С. А. Лавочкина ЛаГГ‑3, А. С. Яковлева Як‑1, В. М. Петлякова Пе‑2 и А. Н. Туполева Ту‑2 и их модификации составили основу вооружения Советского Воздушного Флота. В огне сражений Великой Отечественной войны выявились замечательные летные данные этих самолетов...»

К этому можно добавить, что в 1937 году институт выпустил «Справочник авиаконструктора». Создавался он по указанию Г. К. Орджоникидзе и преследовал цель помочь работникам развивающейся авиапромышленности освоить необходимый научный материал о проектировании самолетов. Это была, по существу, первая попытка собрать и систематизировать теоретические данные и практический опыт. В справочнике имелись все важнейшие разделы: аэродинамика крыла и воздушных винтов, охлаждение моторов, аэродинамический расчет, устойчивость и управляемость, штопор, методика испытаний в аэродинамических трубах.

Трудно переоценить значение такого издания, ставшего настольной книгой для тысяч конструкторов, инженеров.