Фридрих Горенштейн и «Зеркало Загадок»

МИХЕЛЬ, ГДЕ ТВОЙ БРАТ КАИН?

В связи с последними событиями ─ насилиями против иностранцев и "вновь вспыхнувшим" огнем антисемитизма ─ мои ощущения Германии и мои представления об этой стране не изменились. Подобные ощущения не покидают меня вот уже более десяти лет, почти с самого начала моего приезда в Германию.

Однако, как ответить кратко на вопрос о причинах происходящего, о том, как видится мне подобное развитие в будущем и что еще может быть предпринято? Даже кратко ответить на вопросы о такой стране, как Германия, тем более о немецком насилии, какую бы форму оно ни принимало, будь то провинциальное хулиганство или военные "Drang", без углубления в немецкую национальную психологию и немецкую культуру невозможно.

Нужен Фауст, нужен анализ истеричного немецкого экспрессионизма, нужна кукольная романтика героев Гофмана и внимательное разглядывание таинственных толп на картинах Брейгеля, хоть Брейгель был по происхождению голландец.

Один хороший публицист в свое время заметил, что в России марксизм воспринял не только тоскливую широту русских степей и разгул гармошек, но даже гоголевские бубенцы тройки. Точно так же глубоко национален и немецкий гитлеризм. В нем присутствует вся немецкая многовековая великая философия и культура в своей уцененной форме. Тайна и кошмар, субъективный идеализм в сочетании с мистическим иррационализмом. Спокойная жестокость мясников и сентиментальная восторженность любителей музыки. Разве не картиной Брейгеля выглядит возвращение с кровавой экзекуции эсэсовской Sonderkommande, которая хором поет в строю Volkslieder?

Когда говорят о нацистском изуверстве, в первую очередь вспоминают лагеря уничтожения: Auschwitz, Treblinka и т.д.

Конечно, если говорить о технологии уничтожения, то производство таких предприятий несравнимо с ремесленной работой расстрельных команд. Но если говорить о духе уничтожения, то немецкая ремесленная работа 1941─1942 годов как раз этому духу отвечает. Промышленная технология может быть изменена или отменена. Дух остается. От прадедушек и дедушек он переходит к внучатам.

Считается, что послевоенная Боннская республика ─ образец преодоления своего прошлого и должна служить примером другим странам, в частности России в ее преодолении сталинизма. Нет ничего более далекого от истины. Боннская республика как раз может служить примером того, как это свое прошлое можно умело, даже талантливо, скрыть. То есть, что значит "скрыть"? Это значит разоблачать его по-своему, менять точку зрения, переставлять акценты. Например, в разговорах о лагерях уничтожения есть второй план. Лагеря были предприятиями закрытого типа, индустриализированными и механизированными по последнему слову тогдашней техники. Их обслуживало сравнительно небольшое количество трудящихся эсэсовцев со своими подручными. В рокоте громкого разоблачительного гнева чуткое ухо может уловить сопутствующий шепоток: немецкий народ, массовый Michel в солдатской шинели к этим лагерям никакого отношения не имеет. Иное дело ─ "ремесленный труд".

Во многих небольших украинских и белорусских местечках десятки тысяч людей расстреливались из пистолетов в затылок. Это противоречило даже инструкции Гиммлера, но начальство смотрело на подобные нарушения сквозь пальцы, как на своеобразный солдатский "Unterhaltung". Впрочем, на бойнях более известных, например, в киевском Бабьем Яре, труд рационализировали ─ поставили пулеметы. Однако пулемет ─ все-таки не газовая камера. Даже при стрельбе в упор остается много ремесленного труда. Приходилось ходить по телам. Прачечные работали в усиленном режиме, стирали офицерские и солдатские мундиры, штаны, трусы, очищали от крови солдатскую и офицерскую обувь. Ну, чем не Брейгель?

Кстати, так же, как цеховой ремесленный труд, будучи одушевленным, отличался от труда бездушной машины, так же и немецкий ремесленный труд лета и осени 41-го года имел свое "творческое лицо".

О своеобразии Бабьего Яра мне, как киевлянину, хочется сказать несколько слов. При отступлении советских войск в 41-м году почти все здания главной улицы Киева ─ Крещатика были по приказу НКВД заминированы и взорваны вместе с поселившимися в них немцами. Погибло некоторое количество немецких оккупантов. Правда, одновременно навсегда исчезла, обратилась в руины прекрасная улица, после войны застроенная примитивными зданиями хрущевско-сталинской архитектуры. Это так, к слову сказано.

Но если вернуться к нашей теме, к Киеву 41-го года, то такие действия очень огорчили немецкого военного коменданта Киева Эбергарда. Эбергард проявил ужасную горячность и приказал немедленно наказать виновных во взрыве Крещатика и гибели высшего немецкого офицерства. НКВД было далеко, но виновных нашли: минеров, террористов, подрывников ─ еврейских стариков, женщин и детей. Пока в Варшаве, Минске, Вильнюсе и пр. создавались гетто, Эбергард по собственной инициативе приказал киевского гетто не создавать, решить дело на месте. Конечно, так успешно, за несколько дней, 40 тысяч человек он бы уничтожить не смог, если бы не массовая помощь жителей украинского протектората. Правда, в Ростове добились большего. Когда в первый раз немецкие войска вошли в Ростов на три дня, они успели за это время убить всех евреев. Когда в 42-м году они пришли еще раз, работы уже не было. Конечно, там тоже местные старались, казаки, в том числе, пришлые, генерала Краснова, белого эмигранта. Однако, в Ростове действовали уже газовые камеры на колесах, так называемые "душегубки" ─ первые опытные образцы инженера Поля.

Где, кстати, Поль? И где Эбергард? Юнкерс, кажется, торгует сантехникой. Мессершмит тоже чем-то торгует. По-прежнему аэропланами? "Добрая старая "Тетушка Ю" , ─ услышал я умиленное высказывание о полете старого "Юнкерса". А ведь для меня и бесчисленного количества мне подобных имена "Тетушка Ю", "Дядюшка Мессер" звучали смертельно. Мессершмит стал для меня и для многих символом смерти гораздо раньше, чем Auschwitz.

В Германии много говорят о трагедии Дрездена. Конечно, всякие жертвы есть жертвы. Надо, однако, помнить, что таких дрезденов в Советском Союзе были сотни. Я сам чудом не стал жертвой немецких воздушных бандитов, которые без всякой военной надобности, для одного лишь личного удовольствия, особенно летом 41-го года, уничтожали безнаказанно все, что дышало.

Тут можно обратить внимание на еще один метод разоблачения своего прошлого, применяемый с аденауэровских времен: объединение своих жертв с чужими. Своеобразная игра в ничью. А при умелой расстановке акцентов тут можно получить даже перевес.

В свое время в Германии была опубликована объемистая книга Л. Копелева "Хранить вечно". Не думаю, что этот труд получил бы такой широкий резонанс во всех слоях немецкого общества и даже народа, если бы не некоторое количество страниц, посвященных мародерству советских солдат в последние военные месяцы. Дело не в намерениях автора. Посмотрим, как эти намерения и замыслы оказались поняты и приняты в широком немецком обществе. Таком широком, что даже гитлеровская газета "Nationalzeitung" на последней странице, традиционно отданной рекомендованной литературе, рядом с "Achtung, Panzer!" Гудериана или дневниками Геббельса поместила и "Хранить вечно" Копелева. Я не хочу сказать, что автор несет за это ответственность. И, все-таки, отношение к моим книгам у этой публики иное.

Так, 07.11.92. в 18.30 я услышал по телефону краткую рецензию на мой роман "Псалом": "Твой роман "Псалом" ─ свино-еврейская книга. Ты ─ еврейская свинья. Убирайся в Израиль. Sieg Heil! Heil Hitler!"

Кстати, голос отвратительный, хриплый, тот самый, которым в примитивных пропагандистских советских фильмах гитлеровцы говорят. И такое впечатление, что даже по телефону воняет изо рта по-утробному, пивной отрыжкой, свиной "голяжкой" с горохом и кислой капустой. Об этой национальной вони гитлеровских оккупантов я, кстати, писал в "Псалме". Писал я также в "Псалме" и в другом своем романе ─ "Попутчики" ─ не только о преступлениях нацистского государства, но и о многочисленных личных преступлениях немецкой солдатни. Тема немецкого солдатского мародерства, насколько я знаю, особого значения в разоблачении своего прошлого не нашла. Зато за любые факты советского солдатского мародерства хватаются с пылом. Конечно, всякое мародерство гнусно, но возмутительно, когда путем перестановок акцентов пытаются противопоставить и уравновесить личный солдатский бандитизм государственной бойне, геноциду. Солдатское мародерство может быть противопоставлено только солдатскому мародерству. Попробуем это коротко сделать.

Во-первых, советское солдатское мародерство происходило в последние месяцы войны, тогда как немецкое продолжалось почти четыре года.

Во-вторых, из-за тяжелых потерь советская армия в конце войны комплектовалась из большого количества криминальных элементов или криминализированных войной мальчишек. У себя на родине они продолжали совершать те же уголовные преступления. Многие из них впоследствии оказались в тюрьме или даже были расстреляны. Кстати, уже в Германии советское командование за мародерство стало судить и расстреливать. Подобных судов ─ не говоря уже о расстрелах мародеров ─ с немецкой стороны не было, даже дисциплинарных взысканий за издевательство над местным славянским населением (про евреев мы уже не говорим) ─ не было.

А между тем, за спиной немецких солдат, шедших в 41-м году победным маршем, почти без потерь, лежал их сравнительно сытый, веселый, благополучный Vaterland, в то время, как за спиной советских солдат, пришедших в Германию с тяжелыми боями и потерями, повидавших множество смертей своих близких и друзей, лежали выжженная земля, разрушенные села и города, миллионы могил. Конечно, нельзя оправдать эксцессы. Однако надо быть ангелом, чтобы не поддаться чувству мести.

И вот эти-то эксцессы, это-то мародерство путем перестановки акцентов и прочими пропагандистскими манипуляциями, через "wenn" и "aber" ("если" и "но"), объединяют с геноцидом. Даже страдания изгнанных пытаются сопоставить с массовыми истреблениями. То, что в Германии делается иногда исподволь, французскими коллаборантами делается открыто, потому что для международного гитлеризма Германия по-прежнему остается "святой землей", "коричневой Палестиной". И немцы должны это понять. И немцы должны жить с этим, как человек живет со своими хроническими болезнями. Если Америка ради демократических свобод может себе позволить терпеть кучку тупых нацистов, если Франция может переварить существование Национального Фронта, то Германия себе такой "роскоши" позволить не может, даже ради существования демократических свобод. Однако позволяла и позволяет. Существование при Аденауэре на одной из высших государственных должностей гитлеровского расиста Globke общеизвестно. Но случай этот далеко не единичный.

Чего, например, стоит история Ёзефа и его братьев? Речь идет не о библейских сыновьях Якова, а о братьях Менгеле, владельцах завода сельскохозяйственных машин, благодетелях и работодателях для Михелей, пусть небольшого, но все-таки целого немецкого города. Братья, откровенные гитлеровцы, кстати, и не скрывающие этого, поддерживали тесные связи со своим братом Ёзефом. А почему же немецкая прокуратура не спросила братьев: "Где же ваш брат Каин?" В этом вопросе ─ ответ на многое, что ныне происходит в Германии. Конечно, нынешнее обострение обусловлено подходом большой группы из ГДР-гадючника. Но суть происходящего в том, что Боннская республика с самого начала стала раем для бывших нацистов, если только нацисты могут быть бывшими. С самого начала братья Михель и Каин вместе строили Боннскую республику. Лишь "особо отметившиеся" из каинского семени залезли за обои, да и то не слишком далеко. Не тысячи, а сотни тысяч немецких бюргеров оказались достойны нюрнбергской веревки. Но как повесить столько единокровных братьев? Поистине, квадратура круга. Очевидно, потому, из-за чрезмерного переизбытка массовых убийц, было принято гуманное решение вовсе отменить смертную казнь. А между тем, насилие гитлеровского типа можно преодолеть только насилием.

История доказывает, что даже малое, но своевременно предпринятое насилие может предотвратить большое насилие. Всего две минуты по приказу генерала Зеекта стрелял Reichswehr во время Мюнхенского путча Гитлера. Этого было достаточно, чтобы приход Гитлера к власти был отодвинут на десять лет. И, может быть, если бы уроками этих двух минут не пренебрегли в последующие годы, Веймарская демократия, история Германии, история Европы, история мира были бы другими. Не все можно решить насилием, но есть ситуации, когда только насилие необходимо ─ открытое, прямое, без политиканской болтовни. Так было с "Kameraden", так обстоит дело и с их внучатами. Конечно, будем надеяться, что до ситуации, когда нужно будет стрелять даже две минуты, не дойдет. Но ситуация, при которой нацистских бандитов надо сажать на долгие сроки, уже созрела. Причем, сажать не в тюрьму, а в специально для них созданные трудовые лагеря, где они были бы заняты тяжелым трудом. Родителей же молодых оболтусов штрафовать на большие суммы.

Кстати, с родителями дело обстоит еще хуже, чем с их сынками. Михель радикализируется. Это показали последние выборы в Landtag (земельные парламенты). Причем, при авторитарном режиме это не так опасно, как при демократическом. Если, например, во времена Бисмарка Михелями овладевали погромные настроения, то посылали драгун, и они нагайками разгоняли погромщиков. Но к чему приводит радикализированный Михель плюс демократия и всеобщее избирательное право, мы уже знаем по примеру 33-го года. И ныне, если процесс будет продолжаться, то на вопрос "Михель, где твой брат Каин?", последует ответ: "В Бундестаге". В одном из Ландтагов (в Шлезвиг-Гольдштейне) уже сидит издатель "Nationalzeitung", гитлеровец Фрей.

Как же со всем этим бороться? Демонстрациями и резолюциями? Демонстрации и резолюции тоже нужны, но против кого? Если меня в гостинице покусали клопы, я не буду демонстрировать против клопов. Я буду протестовать против нерадивой администрации гостиницы. Чтобы избавиться от клопов, нужны не демонстрации, а дезинфекции. Ибо клопы, вши и блохи заводятся от грязи. Также и нацистские клопы заводятся от моральной грязи, которой в послевоенных Германиях накопилось достаточно.

Теперь Германию объединили, объединилась и грязь. Заведомо лгут или, в лучшем случае, ошибаются те, кто ищет причины обострившегося гитлеризма (который стыдливо именуют правым радикализмом) в социальных причинах: безработице, жилищном кризисе и т.д. Это только побочные факторы.

"Старым девам" обоего пола, которые любят душещипательные беседы с гитлеровскими бандитами, хочу напомнить психобиологические свойства клопа. Клоп любит тьму. Тьмы в немецкой истории хватало. Клоп любит запах крови. Крови тоже хватало. Если клоп не боится, он пьет кровь.

НА КРЕСТЦАХ Роман-драма, отрывок

СЦЕНА 55

Поле под замком Пайда.

Слышна орудийная канонада и ружейная стрельба.

Царь Иван (смотрит в брахиоскоп ─ оптическую трубу). Успехи и цели приблизились, вся Ливония в моей власти ─ от Нарова до Северной Двины. Непокорны лишь Рига, Ревель да Курляндское Герцогство. Заняты крепости Вольмар, Динобург, Коккенхаузен, Венден и множество мелких замков. Победное мое шествие произвело впечатление на ливонских дворян. Много замков ныне сдалось без сопротивления. А чего ж мелкий замок Пайда, по-немецки Виссенштейн, с пригородам и не сдается?

Малюта. Государь милостивый, тут в Пайде скопилось много перебежчиков, изменников, которые не ждут от тебя добра. Также и шведский немец на помощь своих надеется.

Мстиславский. Истинно так, государь милостивый. От воеводы Шереметева получено сейчас донесение. (Читает.) "Государю Великому, царю и великому князю ..."

Иван (сердито перебивает). Читай сущее.

Мстиславский (читает). "Немцы через рубеж перелезли после того, как на рубеже много с народом ссорились. И немцы, приходя, почали села жечь и детей боярских улавливать и гостей. И себе многих задержали и не отпустили, и сына боярского на кол горлом посадили".

Царь Иван. Король шведский Юхан преступил крестоцелование и перемирие порушил.

Мстиславский (читает). "Король Юхан прислал войска к Орешку, а по городу из наряда били, а ночью Петр Петров ─ воевода на них вылезал и многих побил, и пошли немцы от Орешка".

Иван (обрадованно). При добрых воеводах и война хороша. Надо бы отписать об отпущении наших добрых воевод к шведскому рубежу.

Мстиславский. Уж сделано, государь. Пишет Шереметев. (Читает.) "И пошли полки к Выбору, а немцы шли от Стекольна, от короля. И встретились с немцы и побили наголову и полон взяли бесчисленно и вышли на Карельский рубеж, дал Бог, со всеми людьми.

Иван (радостно). Воеводам да ратникам за победу награду золотом выдать. Да объявить, что царь-государь Богу хвалу воздал, что милосердный Бог отомстил кровь христианскую неповинную. (Крестится.) Надо и тут скорей, в Пайде, кончать с немцами да изменниками, перебежчиками. Мстиславский, отчего мало стреляете по замку ядрами огненными?

Мстиславский. Не можем то делать, государь, пушки неподходящие. А велики пушки еще на вежи не поставлены...

Иван (гневно). Как, неподходящие? Где пушечный воевода князь Репнин?

Репнин. Тут я, государь милостивый.

Иван. Сколько у тебя пушек?

Репнин. За время нынешнего походу имею 200 пушек, а чуть ли не половина ─ железокованные орудия. Они не прочны. Бьют прицельно на 200 ─ 300 метров, да ядра надобно к калибру подгонять, и не точны они до гладкости. Особо же огненные ядра, раскаленные али обмазанные горючим составом...

Иван (гневно). Что же у нас делается, Малюта? Надобно все арсеналы проглядеть, кузнечные и литейные избы, нет ли там измены, а истинно виновных казнить. Пушечный воевода князь Репнин будет тебе в помощь, как в деле понимающий.

Малюта. Исполним, государь.

Иван. У нас тут не Польша, мы с изменами круто должны поступить. То Баторий шатко сидит на польском троне и без серьезного войска. Мы измену выведем.

Малюта. Как прежде, государь, выводили, так и ныне. Тут, в Пайде, особо много скопилось перебежчиков. Я со сторожевым полком вперед пойду, для перехвата.

Иван. Иди, Малюта, да не щади их, слуг сатаны, иудиных потомков. Деньги иудины им дадены наперед от рубля и более. Тот, собака, давний изменник Курбский, который был принят нами в думе не за свои достоинства, а по нашей милости, изменнически выдал наши замыслы по Ливонской войне. Также поносил нас, нашу царицу и наших детей. Сколько ж ему заплачено?

Малюта. Предательство Курбского щедро оплачено королевским золотом. Курбский выдал всех ливонских сторонников Москвы, с которыми сам прежде вел, от твоего, государь, имени переговоры и назвал имена наших московских шпигов при королевском дворе. Воеводской казны из Юрьева вывезти не успел, бежал шибко. Однако появился за границей с мешком золота. В пограничном ливонском замке Гельмей, среди гельмейских немцев, которые обыскали его, был наш шпиг. То донес! В кошельке Курбского нашли огромную сумму в иностранной монете: 30 дукатов, 300 золотых, 500 серебряных талеров и всего 44 московских рубля.

Иван (гневно). Так оплачивается христианская кровь в иноземной монете. До конца надобно расследовать эти злодейства да прочие подобные порушения крестоцелования!

Малюта. Уж расследуем до конца, государь милостивый. И крестное целование будет на тебе, король Юхан, и на твоих державцах также, и на твоих прислужниках изменных, и кровь старых и молодых прольется от тебя, Юхана, короля, и твоих державцев и прислужников, а не от нашего справедливого государя. (Уходит.)

Иван. Мстиславский, сколько на Пайду войска послано?

Мстиславский. Пять тысяч послано войска, государь. Не хватает.

Иван (сердито). А чего не хватает?

Мстиславский. Множество оставлено гарнизонами в крепостях, в Нарове, Госпсале, Лиле, Вендене, Горлдгеме, Миттау и многих других укрепленных городах у Восточного моря, также для охраны и перевоза снаряжения через реки и озера.

Иван. При умелых воеводах войска хватает.

Мстиславский. Государь, не закончив войну с Швецией, начали мы наступление в Польской Ливонии, теперь, не окончив в Польской Ливонии, починаем в Эстляндии. Несмотря на усилия, удалось собрать двадцать тысяч дворян и стрельцов. С такими силами, государь, нельзя осаждать Ригу, а можно лишь брать небольшие крепости и мелкие замки, потеснив ливонские гарнизоны на северо-восток от Двины. И то, государь, нынешний успех непрочен, если против Москвы станут все претенденты на ливонское наследство.

Иван (гневно). Я тебя, Мстиславский, сделал главным воеводой, так гляди мне, чтобы не стряслось как с Давлат-Гиреевым набегом, когда Москву отдал. На сей раз как бы не заплатил головой с товарищи.

Мстиславский. Мы, воеводы, государь милостивый, ради тебя да отечества живота не пожалеем.

Иван. Поменьше бы измен, то всю Ливонию скоро возьмем. Сотворится то, весь Герман ради случая наш будет. (Слышна усиливающаяся канонада.)

Гонец (вбегает). Государь милостивый, воевода Скуратов просил передать: ертаул уж на половине горы к замку.

Иван (смотрит в оптическую трубу). Хорошо идет ертаул со сторожевым малютиным полком. А крепость стоит, словно пустая, словно нет даже людей, и даже ни один человеческий голос не раздается из нее.

Богдан Бельский. Видно, воевода немецкий в страхе сбежал в лес от нашего великого войска. (Смех.) Пока воеводу того искать будут, не перекусить ли, государь милостивый? Вот полоток гусиный, половинка копченой гусятины.

Иван (берет копченую гусятину, ест и смотрит в трубу). Немцы в страхе заперлись в замке. Велеть надобно, чтоб белый флаг вывесили, тогда, может, милостиво прощу. (Жует гусятину.)

Сафоний (диктует подьячим). "Рано, после Божественной службы, поднялись войска со своим благочестивым царем из стана и, развернув хоругви христианские, стройно и благочинно пошли на вражескую крепость".

Бельский. Государь милостивый, вот вино ─ двойное али боярское. Какое изволите?

Иван. Давай двойное, покрепче. (Берет у Бельского чашу, пьет.) В Польше у Батория королевская власть в жалком положении, денежные дела в расстройстве, буйное шляхетство диктует королю условия. Я, царь Иван, знаю то. (Бельский наливает новую чашку ─ царь пьет.) Бельский, ты переймешь у Афанасия Нагого иные дела по посольскому приказу. Ты племянник Малюты, тебе я верю.

Бельский. Низко челом бью, государь, за милость твою. А милость твою оправдаю.

Иван. Напишешь Баторию: Наших великих государей вольное царское самодержавство не как ваше убогое королевство. Что ты, если посаженный государь, а не вотчинный. Как тебе захотели паны, так тебе жалованье государево дали. Я, царь Иван Васильевич, полон пренебрежения к выборной королевской власти, польской и шведской. (Бельский наливает, царь пьет.) Баторий шатко сидит на польском троне. Я продиктую ему условия мира. Ввиду того, прикажу отпустить на родину польских пленных. И чтоб перед отъездом самые знатные были приглашены ко мне на царский пир и щедро одарены шубами и кубками. (Смотрит в трубу.) Немцы знамя вывесили на высокую башню. Сдаются уж.

Мстиславский (смотрит в трубу). Нет, государь, то не белое знамя, а шведское королевское. (Сильная канонада.)

Иван (гневно). Перебежчики, изменники видно наговорили немцам про свирепость московских людей, потому стреляют в нас. Зато я, царь, приказываю взять замок приступом и осуждаю на избиение всех жителей Пайды с пригородами. Поляков же одарю милостию, тем внесу раскол меж польским и шведским королями. Через пленных передать Баторию, чтоб король посольство свое прислал, и дался б король на мою государеву волю во всем, да про то велеть им сказать королю, какова моя государева рука высокая. Ты, Бельский, племянник Малютин, тем займешься. Не век тебе лишь кравчим быть.

Бельский. С превеликой радостью, милостивый государь. (Слышен сильный взрыв.)

Иван. Что-то стряслось.

Мстиславский. Государь, замок взорвался.

Второй гонец (вбегает). Государь великий, все сидевшие в замке не видели возможности устоять против русских и сами взорвали себя на воздух.

Иван (гневно). То наказание Господне. Бог сие совершил всего нашего воинства страданиями и молитвою. Наградить наше воинство и, прежде всего, воеводу Григория Лукьяновича Скуратова за великий подвиг.

Второй гонец. Государь великий, воевода Григорий Скуратов при взятии замка Пайда убит наповал шведской пулей. (Воины вносят мертвого Малюту.)

Бельский. Дядюшко! (Падает перед мертвым на колени, плачет.)

Иван (с печалью). Прощай, Малюта. Ты был верный пес господина. Тобой окончилась дружина моя, которая славу мне, царю, добывала, а от иных были ненавидимы. Угождали во всем мне, царю, так что их грех на мне. Прости меня, господи. (Крестится. Все крестятся.) Ты, Малюта, запомнишься палачом кровавым, мне же был крестным братом. Тем служил царю и имел звание моего слуги. Царем же слуга зовется по Божьей милости и царство ему дается по Божьей воле. Из того следует, что и Богу ты служил по-своему. И Бог тебя за грехи простит. (Крестится. Все крестятся.) Мы ж возвеличим Господа и прославим Мать Его за то, что избавил Господь меня, царя, и раба моего Малюту Скуратова и все наше воинство от латынского и лютеранского этого мучения. Аминь.

Архиепископ Леонид. В сием темном месте, в запустении, мерзости, свету твоему истинному возвыситься против скверного Лютера и его приспешников. Аминь. (Все молятся.)

Крики воинов. С лава государю! Слава!

Иван. Ратники мои! Народ православный! И вас милостью своею посетил Бог! Не отринул вас от православной веры, и подобает вам прославлять Троицу Святую ─ Отца, Сына и Святаго духа. Моим повелением, а вашим делом взята в большинстве своем Ливония. Все, что я совершил Божьим повелением, а не своим желанием. Если Бог с нами, кто против нас?

Крики воинов. Слава! Слава! С лава государю!

Сафоний (диктует подьячему). И воскликнули все люди единогласно, будто одними устами говорили: "О по Божьей мудрости, владыке, многие лета, государю , нашему царю, Ивану Васильевичу" .

Иван. За верность одариваю я, царь, за измену ─ казню. Царское устроение не отдается назад. Остаются они с Малютою. Отныне ты, Богдан Яковлевич Бельский, племянник Малютин, вместе с зятем Малютиным Годуновым будете царю первыми любимцами, и спать будете в моей опочивальне.

Бельский. Верой и правдой служить тебе буду, как служил родимый мой дядюшка. (Низко кланяется и целует царю руку.)

Иван. А сейчас очистить едину улицу, мертвых поснести от главных ворот, чтоб мне въехать в город Пайду. Рядом со мной будет ехать Богдан Яковлевич Бельский.

Крики. Многие лета царю благочестивому и победителю варварскому! Крики воинов. Слава! Слава!

Бельский. Ратники! Надо бы вычистить город от множества трупия мертвых, чтоб государь въехал. (Уходит, распоряжаясь.)

Иван. Выбрал я, царь и князь, воевод. Кого мне оставить после себя в Ливонии? Большому боярину и воеводе Мстиславскому царевым моим местом в Ливонии управлять велю. Так и Шереметеву и Шуйскому.

Мстиславский. Исполним, государь милостивый.

Иван. Я с Богданом Бельским пойду к Москве. Оттуда в Слободу. Сам пойду Двиной на судах. А конно не пойду берегом. На берегу Двины смердеж трупный.

Архиепископ Леонид. Умножи все, милосердный Бог лет живота его государева, что избавил нас от таковых змий ядовитых. От них же, злых, сколько лет православные страдали.

Иван. За страдания наши православные наказать их, змей, сурово избиением. Ратным людям по моему царскому приказанию изнасиловать всех женщин и девиц. Так отомстим за христианскую кровь. Я же ныне пойду в походную полотняную церковь памяти особо почитаемых в Москве святых: Михаила Архангела, Сергия Радонежского и Святой Екатерины молиться прилежно победе своего воинства об избавления от варварского нахождения. Ливонские магистры, князья и все ливонские люди много лет через наше жалование нам изменяли и христианство расхищали и многие города и села, Богом дарованные нам, нашей Руси ─ державы попленяли, и в тех городах церквам святым было разорение, и не имеющее числа крови христианской пролилось, и в плен расхищены и рассеяны по лицу всей земли, греха ради наших. Наипаче моих согрешений. Ныне же пришло им возмездие Божие, а мне Божье прощение. (Крестится и уходит.)

(Занавес.)