Некрологов Фридрих Горенштейн не любил. Некролог, писал он ─ статья о "мертвом, пахнущем ладаном, мертвыми словами ─ словами кладбищенского славословия" ("Зеркало Загадок" № 9, Берлин 2000). Я принципиальным ненавистником некрологов напротив не являюсь. Но если уж так сложилось, что приходится выбирать иную форму, то на смерть Горенштейна (2 марта 2002 г.), известного своим нонконформизмом, следовало бы откликнуться эпиграммой или, скажем, памфлетом-диссертацией ─ его любимым жанром.
Стоило бы перечислить еще раз недоброжелателей писателя всех гильдий и сортов ─ персонажей его публицистики. Впрочем, поименный список получился бы слишком длинным. Потому, вместо "штыка" номинализма, придется вооружится "пером" типологического обобщения, подводя итог жизни и творчества.
С искренностью "любящего завистника" писал Горенштейн в романе "Летит себе аэроплан" о Марке Шагале, сыне витебского еврея-торговца селедкой, которому судьба одновременно подарила и долголетие, и удачу, и талант. Иначе судьба обошлась с самим Горенштейном, одним из самых талантливых прозаиков России, писавших в последней трети двадцатого века.
Фридрих Наумович Горенштейн родился в 1932 году в семье киевского еврея ─ профессора-экономиста. Однако, уже трехлетним ребенком он остался без отца, арестованного в 1935-ом и приговоренного 1937-ом "особой тройкой" к расстрелу. Затем последовала война, эвакуация за несколько часов до прихода немецких частей и начала охоты на евреев немецко-украинскими карательными отрядами, смерть матери в вагоне поезда, уходившего на восток. (Первая публикация Горенштейна, рассказ "Дом с башенкой" об оставшемся сиротой мальчике почти документален.)
Дорога в эвакуацию закончилась детским распределителем и приютом. Впрочем, ребенок, оказался не просто сиротой, но сиротой ─ сыном врага народа, которому впоследствии полагалась если не каторга, то каторжная профессия. Горенштейну пришлось поступить в Горный институт ─ другого пути в высшее образование у него не было ─ провести полуголодную юность в студенческих общежитиях, где борьба за место в жизни сводилась к жестокой борьбе за "койко-место", работать на шахте.
Хрущевская оттепель стала эпохой раздачи долгов, удача повернулась лицом ко многим, кого раньше обходила стороной. Но только не к Горенштейну. Правда, в 1964 году в "Юности" был опубликован его рассказ "Домик с башенкой", уже в гранках читавшийся влиятельнейшими "именами". "Поначалу казалось после киевского прозябания, что я в Москве очень скоро "проснусь" знаменитым", вспоминал писатель ("Зеркало Загадок" № 7, Берлин 1998). Однако эта публикация оказалась первой и последней почти на тридцать лет.
А между тем, это были годы "нашумевшей", разоблачительнейшей прозы и поэзии, открывавшей внутреннему и внешнему читательскому рынку глаза на преступления сталинизма. Это было время, в которое строителю социализма с прямотой гагаринской улыбки впервые дозволено было сомневаться и страдать на страницах "толстых" журналов и на экранах кинотеатров.
Герои произведений Горенштейна тоже страдали и сомневались. Но... как-то иначе, грубо ломая хрупкие формы послесталинской эстетики и этики, получившие свое яркое выражение в произведениях Аксенова и Солженицына.
Роман Горенштейна "Место" (1972) посвящен именно духовной атмосфере тех псевдолиберальных лет. Однако, главный герой романа не мученик сталинских лагерей, не затравленный генетик-селекционер, не вольнодумец хрущевского образца, не страстный ученый-атомщик, не комсомолец-романтик. Это и не "сокровенный" труженик деревенщиков, и не безобидный шутник-хулиган так называемой ленинградской литературной школы и даже не правдолюбец-уголовник шукшинского образца, если говорить о семидесятых годах. Ключевые художественные образы шестидесятых и семидесятых можно было бы продолжить. Среди них не найдется Цвибышева.
Герой "Места", этого политического романа-детектива, по жанру сравнимого с "Бесами" Достоевского, ─ сын врага народа, истерик-скандалист, обивающий пороги чиновных кабинетов после официального разоблачения культа личности. Он отчаянно борется за место в обществе, тщетно требует от хрущевского режима покаяния, признания и любви. Однако его равно не любят и третируют все советские люди: заводские коллеги, соседи по общежитию, общежитские управдомы и представители "элитарных" художественных кругов оттепели, с которыми он напрасно пытается сблизится, и которые изображены в романе с памфлетной безжалостностью и точностью. Разочарованный и озлобленный Цвибышев примыкает к террористической группе, планирующей убийство Молотова. Однако, только в кабинетах КГБ он находит "понимание" и "сочувствие".
По сути, роман Горенштейна о террористе сам явился литературным терроризмом, ставившим под угрозу негласное соглашение о дозволенных степенях свободы, заключенное между творческой интеллигенцией и властью. Сам этот сговор, без которого невозможна была бы инсценировка полноценного общества, жестоко дезавуировался автором.
В книге "нормальная", казалось бы, обновленная жизнь шестидесятых оборачивалась фарсом. Неудивительно, что "Место" брали "как бомбу", "как ежа". Хотя его и читали в рукописи влиятельнейшие люди, впервые оно было опубликовано в России лишь в 1991 году.
Однако, вернемся к биографии писателя. Шли годы, Горенштейну удалось все-таки закончить в Москве Высшие сценарные курсы. Не имея ни квартиры, ни постоянной прописки в столице, он зарабатывал на жизнь тем, что писал и редактировал сценарии за других. Под его собственным именем были экранизированы только восемь сценариев. Среди них ─ "Раба любви" (режиссер Н. Михалков), "Солярис" (режиссер А. Тарковский), "Седьмая пуля" (режиссер А. Хамраев), "Комедия ошибок" (режиссер В. Гаузнер), "Щелчки" (режиссер Р. Эсадзе), "Без страха" (режиссер А. Хамраев), "Остров в космосе" (режиссер А. Бабаян). Многие сценарии, как например, "Светлый ветер", написанный совместно с Тарковским, были, однако, запрещены.
Послесталинская субкультура требовала от работников искусства куда более изощренной мимикрии, чем сталинский режим. Лагерный опыт создал новый, в отличие от сталинского сущностно советский, тип творческой интеллигенции, умело лавировавшей в узком пространстве неоромантического социализма на грани элитарности и пролетарности, имитируя либеральное общество и свободный художественный процесс. Кино, литература, театр стали наиболее коррумпированными зонами советского общества. Эти иерархические структуры литературно-художественного полусвета не только диктовали особый стиль в искусстве, но предписывали определенный стиль жизни и мышления тем, кто претендовал на привилегированное "место среди живущих" на духовном фронте. Ни в литературе, ни в жизни Горенштейн этим требованиям не отвечал. Более того, его опасно было "брать в дело", как, скажем, опасно брать эпилептика на вооруженный грабеж. Того и гляди случится литературный припадок! Накроют всех.
В 1980 году Горенштейну, казалось бы, повезло. По приглашению Германского фонда по культурному обмену (DAAD) ему удалось попасть в Западный Берлин, где он и прожил 22 года. Однако и это событие произошло, как он не раз подчеркивал, не благодаря, а вопреки советскому "литературному истеблишменту", работавшему не только на внутренний рынок, но и на "экспорт", совместно с западной леволиберальной славистикой.
На Запад Горенштейн уехал без шумной биографии диссидента. Те успехи, которые пришли к нему в Германии и во Франции ─ почти все его произведения переведены на немецкий и французский ─ он принял у судьбы не как подарки, а как на годы задержанные долги, на которые стоило бы начислить большие проценты. Впрочем и здесь в Берлине, несмотря на то, что в немецкой печати за ним закрепился титул "второго Достоевского", у писателя было много неудач и разочарований, в частности в связи с его политическими взглядами, настолько не укладывающимися в готовые схемы, что пресса устала записывать его то в правые, то в левые радикалы. Берлинский журнал "Зеркало Загадок" был в последние годы почти единственным органом печати, где он мог открыто выступать как публицист.
А что же на Родине? Времена менялись. Менялись приоритеты и страхи советского, а затем и постсоветского "литературного истеблишмента", этого собирательного персонажа, ставшего постоянным объектом сатиры и критики Горенштейна. Конститутивный страх перед хронически беспартийным писателем сохранялся и в ельцинской России. В самом деле, стоит ли связываться с человеком, который, например, искренне полагает, что литературные премии следует присуждать по заслугам, а не "по очереди"?
Своей очереди на литературную премию в России писатель при жизни так и не дождался. Впрочем, переиздание в прошлом году в Москве романа "Псалом" добрый знак. А пока в опустевшей квартире Горенштейна в Берлине на Зексишештрассе на письменном столе ─ неоконченные рукописи, материалы и наброски к новой пьесе. Есть и практически завершенный роман "Веревочная книга", результат работы последних двух лет. Хотелось бы надеяться, что когда-нибудь он выйдет в печати.
Роман Горенштейна "Место" состоит из четырех частей: "Койко-место", "Место в обществе", "Место среди жаждущих" и "Место среди служащих" и эпилога "Место среди живущих". Можно предположить, что во всех этих местах-ипостасях и сам писатель подобно своему герою нередко чувствовал себя незваным гостем. Что же касается места Горенштейна в русской литературе, он его несомненно себе обеспечил. Иной вопрос, когда он будет действительно по достоинству оценен на родине.
После краха Советского Союза и периода духовной эклектики девяностых годов не успело (или не сумело?) сформироваться поколение, способное критически пересмотреть эпоху "шестидесятников", эстетика которой до сих пор сохранила свою вирулентность. Мне думается, что появление имени Горенштейна в ряду русских классиков двадцатого века станет знаком смены вех в духовном развитии России, знаком зрелости постсоветской культуры.
С Мордухаем Файволовичем Мордухаевым мы оказались в разных фондах: я в фонде доктора Фауста и его консультанта Мефистофеля, а Мордухай Файволович ─ в Рав Тов (добрый раввин). "Я вас найду, ─ сказал на прощанье Мордухай Файволович. ─ Нам нужно держаться вместе." Но больше не появлялся, исчез. Может быть, ему объяснили, что он надеется на фальшивую лошадку, и они с дочерью пристроились к каким-либо более умелым и влиятельным лицам.
Тут, на черной венской лестнице, рядом с витринным обилием, кстати, достаточно однообразным, но тогда новым, быстро трезвеют. Даже я, "бедный рыцарь", начал подумывать о дополнительном заработке. Фонд доктора Фауста оплачивал пансион ─ не роскошный, но без клопов, ─ прижимисто выдавал на жизнь. Когда мой сын заболел, простудившись, то оплатил лечение в госпитале Святой Анны, где фельдшер без руки, узнав, что я писатель, начал вдруг говорить по-русски о Гоголе. Руку он потерял под Сталинградом и три года был после этого в русском плену. "Нас, австрийцев, освободили гораздо раньше, чем немцев. Мы ведь ─ маленькая нейтральная страна. Нам повезло. Так Сталин решил."
Истинно, повезло. Пути истории неисповедимы. Сталин хотел и Германию превратить в нейтральную страну, оставив ее единой. Не из-за того, что испытывал гуманные чувства, а из-за того, что опасался возрождения, и не без основания, немецкой армии. Но западные державы не согласились и потребовали раздела Германии именно потому, что хотели иметь немецкую армию и немецкий потенциал противовесом сталинскому напору на Европу. Конечно, я понимал, что подобные мысли о причинах раздела Германии в фонде доктора Фауста не поощряются. Я уже понял, что и здесь существует своя цензура, но кое-что, в более завуалированной форме, все-таки написал, когда меня попросили вольно изложить свои соображения по международной ситуации как приложение к анкете, мной заполненной. А спустя несколько дней я получил казенный конверт из Парижа. Это была тоже анкета, но вопросы были таковы, что сразу же позволили моей легко воспламеняющейся фантазии сообразить и додумать, кто ж впрямую стоит за этими вопросами, тем более, что подпись была типично ЦРУ-шная, точно не помню: то ли Шейли, то ли Бейли, то ли Рейли. "Мистер Шейли (Бейли, Рейли), ваша карта бита." Это из советских шпионских фильмов 50-х гг., но я, в духе конца 80-х, решил поставить на эту карту.
К анкете была приложена карта Москвы и просьба, по возможности точно обозначить крестиком, где я, в каком месте Москвы, жил, и указать, когда, как, в какие дни недели, в какое время года и при какой погоде, слышимость радиостанции была а) хорошая, в) средняя, с) плохая или вовсе отсутствовала. Перечислялись радиостанции "Голос Америки", "Свобода", "Голос Израиля", "Голос Франции", "Голос Швеции", "Голос Ватикана" и т.д. Перечислялись радиостанции, которых я не только не слышал, но и о которых не слышал. Тем не менее, я с энтузиазмом взялся за работу, тем более, что в конце прилагаемого на русском, ЦРУ-шном дистиллированном языке была приписка: "Мне приятно Вам также сообщить об оплате, которую Вы получите за проделанный труд."
Эта приписка была действительно приятна. В дополнение к жидким субсидиям доктора Фауста, в оплате я весьма нуждался. Получить премию гения в полмиллиона долларов имело меньше шансов, чем найти в венском парке, куда я, кстати, почти не ходил, под гнилым пеньком в зарослях туго набитую долларами сумку. К тому же, досаждали непредвиденные расходы. Посещение госпиталя доктор Фауст оплатил, но лекарства пришлось оплачивать самому. Любезный ЦРУ-шник, не мистер Мефистофель, бес поменьше, пришел, чтобы отвезти нас в госпиталь, но за такси пришлось платить самому. Очевидно, в расходных списках ЦРУ оплата за такси не числилась.
Это, очевидно, было правилом. Когда я уезжал из Вены в Западный Берлин, мне дали телефон одного "хорошего", "нужного" человека: "Он Вам поможет". Этот огромный слонообразный человек ─ Джорж Бейли (Георгий Георгиевич, как он сам себя называл), добродушный и заботливый, говорил по-русски с легким акцентом, а по-немецки без акцента.
Маленькие дети, как известно, часто болеют. Когда заболел мой полугодовалый сын, Георгий Георгиевич тут же приехал, взял сына на руки, и мы отправились с того места, где я тогда жил, на то место, где я теперь живу, и где находился практикум доктора Боша. Но пять марок за такси ─ такси стоило тогда не слишком дорого ─ заплатил я сам. Это, очевидно, правило; Учреждение деньгами не бросалось, если, разумеется, не особый случай. Я, очевидно, особым случаем не был. Бейли Георгий Георгиевич некоторое время потом работал директором радиостанции "Свобода", должность, как правило принадлежавшая отставникам Учреждения.
Недавно по телевизору я видел встречу двух учреждений: с бывшей советской, то есть восточной стороны ─ некто Кондратьев, а с западной ─ Джорж Бейли, которого назвали "офицером связи в Западном Берлине". Георгий Георгиевич стал похож на похудевшего слона. Оба резидента дружески улыбаясь пожали друг другу руки. Холодная война кончилась, наступил горячий мир. Но тогда, два десятилетия назад мир был холодным, а день, о котором я пишу ─ в прямом смысле холодным.
Обратно поехали на трамвае. Никто из пассажиров не мог понять мой ломаный идиш и объяснить, где продают трамвайные билеты. Был осенний венский день с холодным дождем и сильным ветром. Вена славится своими ветрами. Одет я был не по сезону, поскольку багаж наш с вещами отправлен был в Западный Берлин, куда меня не впускали, несмотря на полученную стипендию, за отсутствие советского или какого-либо заграничного паспорта, на который можно поставить визу. Так, по крайней мере, объясняли. Разумеется, в этой обстановке невозможно было обойтись без трамвайного контролера. Он тотчас вошел после нас.
Что такое трамвайный контролер как человеческий тип ─ известно. Венский трамвайный контролер ─ красный нос и твердые уши под форменной фуражкой. Если немец, тем более австриец, надел форменную фуражку, то говорить ему о человечности ─ все равно, что говорить о человечности носорогу. "Не знали, где билет покупать, ребенок больной, не знали, не знали..." Пришлось заплатить штраф. Поэтому обрадовался дополнительному ЦРУ-шному заработку и поставил на ЦРУ-шную карту, причем в прямом смысле ─ на карту Москвы, которую должен был, в пределах своих возможностей, прокомментировать в интересах западной пропаганды. Кошка Кристя, которая освоилась в пансионате на Кохгассе, хоть и к неудовольствию хозяйки по фамилии Котбауер, поставила на эту разложенную карту Москвы свою измазанную попку, и от карты попахивало, но я воспринимал это как хороший признак.
В ЦРУ-шной анкете, помимо сухих цифровых данных, предложили мне также в вольном стиле на вольную тему изложить свое мнение по любому направлению ─ политическому, общественному, культурному. Я поехал в Венскую библиотеку, чтоб покопаться в газетах и книгах, необходимых для подобного изложения. В целом это, по сути, был мой западный бенефис, начало моей творческой работы на Западе. И сны начали сниться политические, странные: не Россия, но и не Запад, нечто неопределенное ─ разлив воды, книга, нарезанная, как пирог. Но раз приснился тогдашний редактор "Литгазеты" Чаковский, правда, с другой внешностью и в виде карлика, который по-цирковому ловко глотал подброшенные крутые яйца.
Для понимания подобных снов нужен психоанализ. Вена ─ город психоанализа, город Фрейда. Многое здесь ─ двухмерно, нет третьего измерения, нет куба. Романтизм тоже двухмерен, как верно замечено, но в романтизме двухмерность одухотворена. Вставные новеллы "Дон Кихота" двухмерны по сравнению с текстами, зыбкий материал, жизнь из него устранена. Двухмерность ─ почти сказка высокой любви и безграничного переживания. Двухмерный Дон Кихот и кубический Панса. Третье измерение немецкого романтизма ─ это, видно, ночи, туманы и тому подобное. Вот на какие книги и темы, совершенно не соответствующие моим замыслам и замыслам ЦРУ, я наткнулся в Венской библиотеке и увлекся ими.
Но двухмерный венский романтизм возвращал к теме. В витринах венских магазинов ─ книги о Гитлере, о Геринге, о СС, о Сахарове, "Палестинец ─ Родина или смерть". Книги при капитализме стоят дорого, это я особенно отметил. В городе почти не видно птиц, это тоже я отметил. У госпиталя Святой Анны немного деревьев. Птички торопливо перелетают и прячутся. Они не щебечут на тротуарах, как в Москве, где много зелени, хоть это не город-сад, а скорей, город-лес ─ все запущено.
Тем не менее, присущее Москве общение с птицами в Вене отсутствует. Впрочем, и в Вене случаются московские виды. Московское утро субботней Вены ─ все с сумками. К половине двенадцатого дня продтоваров в магазинах нет, и продавщицы грубые, особенно в больших супермарктах. Среди кассирш почему-то много женщин с вагнеровским профилем. В Вене вообще чаще, чем в Германии, встречается женский тип с вагнеровским профилем. Сам Вагнер с вагнеровским профилем, очень маленького роста, самый нехристианский в немецкой музыке, и вообще ─ самый нехристианский из немецких композиторов, художников, писателей. Про бедных художников, нищенствующих на капиталистических улицах, немало слыхал в советской пропаганде, даже видел снимки. Но реальность показалась еще более неприятной, чем ее расписывали советские пропагандисты. Художник в грязной одежде, с грязной бородой на молодом лице рисовал на асфальте Трамвай-бана ─ надземно-подземного трамвайного вокзала. Рисовал то какую-то даму, то, на другой день ─ лошадь с золотой уздечкой, с длинной гривой, выставив чашку и написав "Danke". Я не видел, чтобы кто-либо бросил монету в чашку. Рядом с ним ─ его подруга с толстыми ляжками, обтянутыми джинсами. На той же остановке Трам-бана какой-то молодой затеял свару с двумя стариками бюргерского вида ─ мужчиной и женщиной в зеленых шляпах. Старик отбивался, но молодой одолевал и даже сбил со старого шляпу. Никто не вмешивался. Я вмешался ─ без слов, жестами. Молодой меня испугался: наверное, принял за полицейского, убежал. Старики ушли, даже не глянув в мою сторону и не сказав "Danke".
Суета сует чужой улицы... Но я тогда уже освоил чужой остров, именуемый Венской публичной библиотекой. "Поэзия растворяет чужое бытие в своем собственном" ─ сказал Новалис. Венская публичная библиотека. Какой-то солидный научный работник вышел из читального зала в вестибюль, вынул аккуратно завернутую очищенную заранее морковку и, сев в кресло, начал есть с заячьим аппетитом. Другой солидный человек, лысый, в шляпе, с толстой пачкой книг в руках, приехал в библиотеку на роликовых коньках. Войдя в вестибюль, он сдал книги в абонемент, роликовые коньки с ботинками ─ в гардероб, и, надев принесенные с собой туфли, вошел в читальный зал. Очевидно, так он приезжал постоянно. Я видел его несколько раз. В один из приездов он сделал в вестибюле пируэт, сбил даму, та упала, откинув далеко в сторону руку с сумочкой. Извиняясь, господин даже заплакал. Эти малые чудачества не казались мне чужими. Среди книг я чувствовал родство душ, я чувствовал общемировую душу, ту самую, которая переселилась из языческой природы в души людей. Под влиянием всех этих мыслей и ощущений я писал ЦРУ-шникам свои соображения о национальной и мировой литературе.
"Национальная культура ─ это почва, но она вполне познаваема. Это ─ необходимый, но не органический элемент культуры. Колосья культуры ─ это сложное духовное сочетание не только неподвижной почвы, но и подвижного всемирного воздуха, всемирной влаги, всемирного неба и всемирного солнца. Без всемирного в национальной культуре царит засуха. Даже фольклор всемирен и является отражением сознания неграмотных низов всемирной культуры. Чем ниже культура народа, тем ближе она к национальной почве, тем сильнее вместо живого органичного хлеба в ней преобладает несъедобный элемент глины и песка.
Кстати, всемирную культуру не следует путать с модным ныне термином "мультикультура". В мультикультуре нет ни всемирной почвы, ни всемирного неба. Это ─ внешне красивые, но безвкусные продукты культуры, которые выращивают искусственной генной манипуляцией разных рас в своих теплицах либеральных мыслителей без почвы и воздуха на химических растворах своих утопических "миролюбивых" построений."
Я писал свой трактат, адресованный ЦРУ, частично в библиотеке и частично в пансионе на Кохгассе, частично днем, под аккомпанемент рояля. Надо мной, этажом выше, кто-то часто играл на рояле. Видно, это были богатые или влиятельные эмигранты, которых поселили в апартамент с роялем. А частично ночью, в тишине, когда утро возвещалось не столько солнцем и пением птиц, поскольку была темная ветреная венская осень без птиц, сколько шумом воды в унитазах с разных сторон и на разных этажах, с окончанием которого за окном начинало светлеть и появлялась знакомая уже вывеска магазина "Масарика" на противоположной стороне Кохгассе.
Наконец, я свое первое на Западе произведение, адресованное ЦРУ, окончил и отправил в Париж, вместе с анкетой о западных радиостанциях, которой, признаюсь, уделил гораздо меньше внимания, чем трактату, примерно перечислив радиостанции и слышимость, а также карту Москвы, отмеченную мной и кошкой Кристенькой, причем Кристя измазанной попкой попала на район Кремля.
В ожидании ответа, особенно же реакции на мой трактат, где помимо культуры коснулся и современной политики, спал беспокойно, иногда даже просыпался и просто так сидел у окна до унитазных шумов и явления вывески магазина "Масарик". Случались и своеобразные сны. Снилось, что сел за стол переговоров с Брежневым. Столик маленький, шахматный, сперва шел через ночную пустыню. У столика охрана. Направились ко мне: "Руки вверх! Сдать атомное оружие!" После этого сна утром и принесли ответ.
Конверт такой же казенный. Торопливо вспорол. Ни слова о трактате. Вообще ни слова ─ только чек, 90 долларов. Не хочется даже тратить слов, чтобы передать мое разочарование, но пошел искать банк. Чек выписан в венский филиал банка Рокфеллера. Банк Рокфеллера ─ естественно, в престижном, богатом месте Вены, недалеко от кафе-ресторана "Моцарт". Банки часто грабят, судя по сообщениям прессы, однако, я что-то не слыхал об ограблении банка Рокфеллера. Охрана, войти можно только по предъявлению чека и личного документа. Личный документ у меня ─ полулиповый: справка о статусе эмигранта, но чек подлинный. Охранник, просветив каким-то аппаратиком, пропустил.
Пошел по лабиринту, пока не показали кассу. Кассир взял чек: некоторое время он рассматривал чек молча, мне даже показалось, с недоверием, потом, через пуленепробиваемое стекло, посмотрел на меня. Кассир этот банка Рокфеллера был, кстати, гигантского роста атлет. Знаете, есть такие рано полысевшие блондинчики, загорелые крепкие лысины которых, как и увесистые кулаки-гири, свидетельствуют о дикой силе: схватит ─ сомнет. Мне даже не по себе стало под этим бесцветным взглядом альбиноса. "Что-то случилось, ─ думаю. ─ Не пал ли я жертвой какой-нибудь непонятной интриги? Не подделан ли с какой-либо целью чек, или не придумано еще нечто головокружительно хитроумное?"
Холодная война была тогда в разгаре. Я достаточно много о том читал и слышал. Полковник Пеньковский с дерзкой отвагой передавал в Москве стратегические советские планы агентам ЦРУ средь бела дня на Тверском бульваре, спрятав их в детской песочнице, на детской игровой площадке, как раз против Литературного института имени Горького. О полковнике Пеньковском в начале 60-х много говорили и писали, как его разоблачили. Не деточки ли с игровой площадки откопали в песочке ведерко со стратегическими планами и отнесли дяде милиционеру? Перед расстрелом полковник Пеньковский попросил свидание с матерью. Он вел себя мужественно. "Нет, ─ опровергнул лектор-референт из Органов. На Высших сценарных курсах сотоварищи Маклярского по Органам часто читали лекции, по просьбе, очевидно, самого Маклярского. ─ Нет, Пеньковский умер трусливо, плакал, молил о пощаде."
Никто не знает целого. Всякая версия состоит из оторванного клочка. Истинно сказано: потеря целого мстит, злорадствуя, в каждой частности. От отдельного человека ускользает мир как целое. Ясно одно ─ полковнику Пеньковскому не повезло. Полковник Куклинский в Польше продал стратегические планы всего Варшавского договора, и спасся с помощью американского поляка Збигнева Бжезинского. Он даже не скрывал, что шпионил ради денег, впрочем, как и я, тем не менее, в современной Польше его встречали не как блудного сына, а как героя, хотя всякая агентурно-шпионская деятельность издавна связана с чековыми книжками и банковским делом. Именно это и является узким местом агентурно-шпионской деятельности. При выписке чеков, при передаче денег чаще всего случаются провокации и провалы. Нужда в деньгах ─ лучшая наживка.
Все эти мысли, хоть и не так подробно, пронеслись в моей перегруженной впечатлениями и чтением голове, пока кассир банка Рокфеллера рассматривал меня и чек. Я ожидал всего, что угодно, но только не того, что случилось далее. Самый ловкий автор криминальных романов, издающий их тиражами в 10 миллионов экземпляров и покупающий на свои гонорары уютные острова с удобными гаванями для личных яхт и посадочных площадок самолетов, не мог бы придумать подобного поворота. Глаза кассира банка Рокфеллера вдруг сузились, налились слезами, и бычьи плечи его затряслись. Сначала беззвучно, а потом все более оглушительно визгливо, он дико захохотал. Рядом с ним в кассе сидел еще один кассир-полицейский: брюнет, тоже крепкого сложения. Гигант-блондинчик что-то сказал сквозь смех тенором брюнету по-английски, показывая ему чек, и тот тоже начал смеяться, хоть и более деликатно, не до такой самозабвенной истерики. "В чем дело? ─ решился наконец спросить я на ломаном идише. ─ Что случилось? Чек неправильный?" "Alles in Ordnung", ─ ответил мне блондин по-немецки с некоторым английским акцентом, продолжая смеяться и говорить нечто по-английски. Тогда я, наконец, понял, что он просто смеется над чеком и надо мной. Он смеялся над чеком с одним нулем, и надо мной, обладателем этого чека. Наверное, сюда, в банк Рокфеллера, такой чек поступил впервые, иначе кассира бы это не так удивило и рассмешило.
Не знаю, почему Шейли (Бейли, Рейли) выписал мне чек именно в банк Рокфеллера. Может быть, по рассеянности, может, по ошибке. Об ошибках разведчиков немало написано обладателями уютных островов и даже подмосковных дач, да и исторических фактов немало. Ясно лишь, что при Центральном Разведывательном Управлении США существовал и, может, тоже существует отдел утильсырья, наподобие бердичевского "Айн галош а ферделе!" Один галош ─ ненужный отброс, но тысяча старых галош уже годятся в переплавку, как и тысяча ржавых замков и оконных шпингалетов, а ненужное, битое стекло, этикетки, войлочные стельки выбрасываются в помойку, как выбросил в помойку Шейли (Бейли, Рейли) мой трактат о нынешнем состоянии культуры и политики. Но вот с оплатой получилась накладка: все равно, если б бердичевский старьевщик выписал за старую галошу копейку чеком через банк Ротшильда.
Конечно, кассира венского отделения банка Рокфеллера можно понять: Вена известна с давних времен как центр хорошо оплачиваемого международного шпионажа, терроризма и деятельности борцов за мир. Обе стороны имели, а, может, и имеют здесь счета в банках. Может, через стальные пальцы банкира-кассира пропускались многонулевые чеки бедняги Пеньковского и ловкого удачника Куклинского, может быть, сам Збигнев Бжезинский с тонким носом получал здесь многонулевой чек на текущие расходы, будучи проездом. Может, сам Генри Киссинджер, который именно банк Рокфеллера рекомендовал президенту Никсону в политические советники, получил здесь свою много нулевую долю переводом из нобелевского Осло за установление мира во Вьетнаме?
Партнер Киссинджера с вьетнамской стороны от медалей и чека честно отказался, предпочел натурой, то есть Южным Вьетнамом. Спустя короткий срок танки коммунистов ворвались в Сайгон, и последние американцы удрали с крыш посольства на вертолете. Такой-то мир, оплаченный многонулевым чеком. Потом Киссинджер, по поручению Никсона и, может быть, Рокфеллера, попытался установить такой же мир на Ближнем Востоке. Да и кто там не пытался заниматься миротворчеством? Бегин, Саддат, Рабин, Перес, Арафат, и все с медалями, дополненными многонулевыми чеками. Даже Клинтон старается получить, невзирая на графу в анкете "морально неустойчивый".
Вот Де Голль не получил за мир в Алжире. Это не совсем справедливо: более миллиона французов из Алжира изгнали, лишили имущества или убили, а более трех миллионов арабов осело во Франции, да еще иногда бомбочку подложат. Чем же алжирский вариант Де Голля хуже вьетнамского Киссинджера? Но зато Де Голль получил главную площадь ─ Этуаль, аэропорт Парижа, и, вообще, назначен вторым после Орлеанской девы историческим героем Франции.
История никогда не обладала и не обладает моральным тактом и точностью оценок политических старьевщиков. История ─ как пуля-дура, куда ее пустят, туда она летит. Но есть еще и штык-молодец: копье-перо Бедного Рыцаря с бумажным щитом, на котором написаны высокие слова если не кровью, то желчью. Конечно, можно высмеивать его единственный нуль, можно бросать в помойку его трактат, но не нулем единым жив человек, а всяким словом, которое, к тому же, доступно копированию и хранению не хуже рокфеллеровских цифр. И, поскольку я вообще люблю себя сравнивать, попробую в этот раз сравнить себя с Де Голлем. Я получил 90 долларов за свою политическую деятельность, а он назначен вторым после Орлеанской девы героем Франции. А между тем, если взять общий масштаб и общий накал борьбы во время Второй мировой войны, то я позволю себе утверждать, что вклад Де Голля в разгром Гитлера не сильно превышает мой вклад в разведывательную деятельность Соединенных Штатов Америки. Попробую это доказать.
"Главнокомандующий французскими войсками в Сирии генерал Денц..." Генерал Денц? А где же Де Голль?
Английские, индийские и деголлевские войска ─ так их и называли, не французские, а деголлевские ─ продолжали наступление местного значения, захватив несколько сел. "Войска Де Голля встречают сильное сопротивление со стороны численно превосходящих французских войск." Оказывается, Франция воевала на обеих сторонах, причем в победное для Гитлера время с численным превосходством воевала на гитлеровской стороне. Так что участие Франции ─ деголлевцев ─ на антигитлеровской стороне было чисто символическим. Кто бы ни победил ─ Франция среди победителей.
Конечно, при, не дай Бог, гитлеровском выигрыше войны Пляс Этуаль ─ площадь Звезды ─ была бы переименована не в площадь генерала Де Голля, а в площадь генерала Денца, имя же Де Голля исчезло бы в архивном ничто, как ныне исчезло имя генерала Денца. У Брехта в "Галилее" сказано: "Несчастна страна, которая нуждается в героях." Но можно сказать: трижды несчастна страна, которая нуждается в фальшивых героях горячих и холодных войн.
Холодная война. Однако, не все из времен холодной войны надлежит бездумно, механически сдать в утиль. Даже сам ржавый железный занавес был, безусловно, досадным анахронизмом, механически разобранным и выброшенным за негодностью без всякой замены. Румынские взломщики, польские воры, украинские проститутки, не говоря уж о потомках Бени Крика в современной модификации, не с финским ножом в макинтоше, а с паучьей связью интернета в "макинтошах". Криминальная экзотика, мультикультура, особенно же экзотически цыганские хапуны-карманники, главным образом ─ неподсудные криминальному кодексу малолетки на резвых жеребячьих ногах. Поди догони! Впрочем, одна бабушка так обиделась, что пустилась в погоню за своим любимым кошельком и установила рекорд по бегу для семидесятилетних женщин, но все равно не догнала. Так что, не все прошлое следует механически сдать в утильсырье, а кое-что даже надо вновь из архива извлечь для лучшего понимания современного мира.
Я, конечно, понимаю, что за подобные мысли и идеи, изложенные в трактате, ЦРУ и единый нуль не заплатит чеком через банк Рокфеллера, или вручит через доктора Фауста. Но я уж давно ЦРУ неподцензурен. Шпиона из меня не получилось. Шпион, как и прочий подобный народ, изначально должен слагаться из иного вещества ─ антиматерии что ли, в которой минусы и плюсы навыворот. Ученые ищут эту антиматерию в космосе, а ее и на Земле вдоволь. Не будь в сем мире антиматерии, разве могли б существовать на Божьей земле сатанинские персоны? Пример подобного шпиона из антивещества ─ некий Хансфельд, эсэсовец, работающий в разведке ФРГ, якобы скрывший свое прошлое. Так ли скрыл? Высказался по немецкому телевидению: "Гитлер дал Германии все, что нужно: цель, единство, дисциплину." И при этом Хансфельд в камеру показывает паспорт ФРГ и пенсионную книжку КГБ, ибо долгие годы, работая в разведке ФРГ, был шпионом КГБ.
Вот такой собирательный образ: СС, разведка ФРГ, КГБ... А сколько таких Хансфельдов подобрало ЦРУ сразу после войны? Но золотые времена для Хансфельдов начались в золотые 50-тые, во время экономического чуда Эрхарда, но нацисты и демократы тогда перепутались так, что нельзя было понять, где чьи ноги и где чьи руки, и кто всему голова. После реформы Эрхарда каждый немец получил на руки по сорок новых марок ─ Крупп, Сименс, Шпрингер, Хансфельд, Мюллер, ─ и началась великая жратва.
В золотые 50-е немцы опять взяли реванш. Начался неутомимый бег по магазинам, по складам богатств, товаров, съестных припасов. Банды германских оккупантов вваливались в магазины с пустыми руками, а через полчаса выходили оттуда, набитые доверху. Следует лишь уточнить, что на сей раз немцы оккупировали собственные города. Ясно, что набег производится не только на ткани, обувь, белье, мебель, оптику, на тысячи вещей, которые люди приобретают, чтобы украсить жизнь и увеличить комфорт. Это был прежде всего набег на предметы первой необходимости, на продовольственные продукты. Изголодавшись за пять лет, считая от "штунде нуль", опять бросились в кондитерские, правда, не на Елисейских полях, а на Курфюрстендамм, и опять каждый брал пирог, рассчитанный на восемь человек, и проглатывал его тут же на месте.
Так винтообразно двигалось время по кругу и вперед. С тех пор как будто наелись, даже поделились с бедным родственником ГДР-овским, который едал не так обильно, но все ж лучше победителя, и победитель с тех пор стал побежденным, но не оружием, а чемоданами.
Время чемоданов. Теперь все просто: взял чемодан ─ езжай! Но куда? Вена, город на Дунае, больше не дает даже временного приюта. Фонды, и прежде не слишком щедрые, исчезли, а ехать надо, особенно евреям, братьям меньшим, которых постоянно били по голове морально, а иной раз даже физически. Так-то с дружбой народов. На Поварской, бывшей улице Воровского, который у Николая II перстень с большим голубым сапфиром украл, подтвердивши свою фамилию, так вот, на Поварской, за оградой, напоминающей теперь кладбищенскую, за которой Союз писателей похоронен, флигелек полуразвалившийся, у самой, кстати, ограды, где бедняков хоронят. Склеп этот обветшавший ─ "Дружба народов", редакция журнала. Войдите в нутро по расшатанным ступенькам, оступишься ─ ногу вывихнешь. У Достоевского, "Сон смешного человека": "Всегда, когда я прежде наяву представлял себе, как меня похоронят в могилу, то собственно с могилой соединялось одно лишь ощущение: сырости и холода."
Точно также и с "Дружбой народов": полутьма, окна в землю вросли. Очень символично. И бедность. Дружба более не нужна: народы разбрелись и конфликтуют между собой. Адреса прежних домов творчества ССП ─ адреса нынешних международных конфликтов. Самостийна Ялта, антирусскоязычное Рижское Взморье, Гагры... "А море в Гаграх, а Гагры в пальмах, кто побывал, тот не забудет никогда." Ныне пальмы и море приходится забыть. Зона грузино-абхазского конфликта. Поэтому многие литераторы, особенно с лицами еврейского происхождения, даже и те, кто прежде сиживали в кладбищенской трапезной ССП, ныне помахали на прощанье Родине автоматической ручкой. Другие стараются приспособиться к русскому варианту рыночной экономики. Есть редакции, которые потеснились и на свою жилплощадь квартирантов пустили, коечников: какое-нибудь акционерное общество "Лиссабонская клюква". С этого и живут. Но какая у "Дружбы народов" жилплощадь? Сами в тесноте и обиде. Да и какая она "дружба народов"!
Один студент медицины ─ молдаванин, практикант Кишиневской больницы, говорит своему дружку, тоже молдаванину: "Сегодня у меня был удачный день. Привезли еврея ─ рак, привезли второго ─ рак, привезли третьего ─ опять рак." Вот какой способный ученик профессора медицины и доктора философии из Аушвица доктора доктора Менгеле. Вот какая "дружба народов". Конечно ─ крайность, но символическая.
Но это не из тех одухотворенных символов, которые нельзя выразить до конца словами, и которые мерцают сквозь натуру, а скорее мертвые аллегории, которые абсолютно мертвы. Впрочем, ныне это модно.
Но я человек немодный, несовременный. Иные говорят ─ нехороший человек и скандалист. Именно так. В том подражаю Достоевскому, любителю литературных скандалов.
─ Нет, ─ говорит некий, ─ это неправильно, нужно умелое примирение.
─ Как умелое?
─ Ну, чтоб те, кто прежде были против, стали за.
Вот, например, Генис и Вайль. Вайль подошел ко мне в Москве можно сказать с протянутой рукой, а я эту руку не принял. "Неправильно, ─ говорят, ─ он бы что-то хорошее о Вас написал". Знаю я эти примирения и хорошие писания. Раз уж так, не по моей, кстати, инициативе сложилось, то лучше с подобными персонами мне находиться во вражде, чем в дружбе. Ибо при "дружбе" они меня сразу в ранжир поставят.
Маленький пример: есть в Париже переводчица Лили Дени (Ростоцкая, русско-еврейская эмигрантка тридцатых годов), многолетний активный популяризатор и переводчик В. Аксенова. Она, кстати, и мое кое-что переводила. Но Аксенова ─ с упоением и всего. Как-то в Париже меня пригласили выступить с чтениями и она, к сожалению, оказалась вблизи, вызвалась меня представить ─ так большую часть времени говорила об Аксенове: "Метрополь" и т.д. И я на собственном выступлении был в ранжире. Так что все эти приглашения для меня ─ христианство второй свежести.
Если с Вайлем примирение, то почему не с Померанцем, написавшем в "Литературной газете" о моем романе "Псалом" ─ "Псалом антихристу" и с И. Роднянской, которая, оказывается, в "Новом мире" написала, что в "Псаломе" извращена Библия. Оба ─ и Г. Померанц и И. Роднянская, которую один критик назвал "давней Капо" ─ теперь, к тому же, принадлежат к интеллектуальной богадельне. Сегодня мне советуют с этим примириться, а завтра, пожалуй, посоветуют цветы на могилу М. Шатрова отнести, который немало потрудился, пытаясь из зависти меня заживо похоронить. Сегодня ─ нет, сегодня, к сожалению, рано, как сказал Ленин, но завтра или послезавтра...
Николай Чуковский сказал о Борисе Степановиче Житкове ─ "умер от ненависти к Маршаку". Но здесь будет наоборот. Вся семейка Маршаков имеет нечто общее: С. Маршак отличается от М. Шатрова-Маршака лишь талантом, но не нравственностью. Оба нелитературными методами утверждали себя в литературе: устранением конкурентов, тех, кого, конечно, возможно. С. В. Михалкова, например, вряд ли.
Борис Степанович Житков при всей своей ненависти к старавшемуся помешать его литературе Самуилу Маршаку не впал, однако, в антисемитизм. О Булгакове, например, такого не скажешь. Среди ненавистников Булгакова действительно было немало евреев. Не все, конечно, но многие, такие, как Александр Безыменский или Виктор Шкловский. Но они ему были враждебны на интернационально-революционной основе, считая его белогвардейцем, кем он и был, а он их ненавидел на расовой основе, что, кстати, отмечалось в белоэмигрантской прессе: составлял "черные списки" и прочее. Это и в его художественности просматривалось, иногда его прорывало. В "Днях Турбиных" была сцена убийства еврея, намеченная, кстати, и в романе "Белая гвардия". Но в "Днях Турбиных" она приняла сатирически-физиологический облик, как бы смаковавший погром. Сцену пришлось убрать по требованию наркома, несмотря на протесты Булгакова.
Помельче духом оказался Михаил Афанасьевич Булгаков Бориса Степановича Житкова. Эта мелкость и в творчестве Булгакова заложена. За исключением личностной лирической "Белой гвардии" творчество Булгакова живо лишь при сатирическом, а впав в "серьез" тускнеет, сереет ─ как, например, в церковно-приходском христианстве Булгакова из "Мастера и Маргариты".
Б. С. Житкова можно было устранить: если не во всем, так во многом ─ хорошо знакомая мне информационная блокада. Такое не прощают ─ попытка заживо похоронить, как похоронили заживо всей совписовской похоронной командой замечательный роман Бориса Житкова "Виктор Вавич". Вот и меня пытаются заживо похоронить, и доходят до комического, если бы это не было так паскудненько: не паскудно, а именно паскудненько.
Не могу не вспомнить в связи с этим историю с первым Букером, когда на эту тридцатитысячную премию был выд винут также мой роман "Место". Потом уж Букеры пошли чередой, караваном, потом уж началась раздача верблюдов, точнее, слонов. Кто хочет получить список шестидесятнического истеблишмента, может заглянуть в список лауреатов премии Букера ─ в первые номера. Еще более полный список они получат среди лауреатов государственной премии, причем по годам: Войнович, Маканин, Окуджава и т.д. Мне, кстати, от одного московского журнала также предлагали в свое время лауреатом в кандидаты ─ то есть наоборот. Однако, опыт у меня уже был и я сказал: „Nein, danke!"
Недавно купил на рынке свежую лавровую ветвь ─ вот и награда. Тогда же ─ при первом Букере опыта еще не хватало, и я подумал: кто его знает, все-таки советское время миновало, теперь демократы всем вертят, честность с амвонов проповедуют, Битов в жюри. А Битов тогда по приезде несколько раз заходил, мы с ним даже перекусили и погуляли по городу. И англичанин звонит. Букер, как известно, от англичан, от какой-то овощной, кажется, фирмы. Вы, говорит, верный кандидат в лауреаты. Он, я думаю, "Место" не читал, но его кто-то так настроил. Через некоторое время опять англичанин звонит, спрашивает почему-то: "Битов к вам заходит?" А Битов, действительно, пропал и заходить перестал. Он, очевидно, уже тогда решение принял, еще не читая, да, думаю, и потом не читал. "Нет, говорю, не заходит". "Ах так, ─ говорит англичанин, почему-то упавшим голосом, ─ ну, всякое может произойти. Главное ─ участие" ─ то есть он имел в виду, что победит дружба.
Первым лауреатом премии Букера стал Марк Харитонов. Битов, как кстати оказалось, тоже был разочарован. Его потом спрашивали: "Отчего же не "Место"?" Я думаю, другие члены жюри в большинстве своем тоже "Место" не читали. Синявский покойный, безусловно, не читал. Дай Бог, свои книжки успеть прочесть. Про "зарубежную команду" ─ бандершу Профер из небезызвестного "Ардиса" и некоего литературоведа из Оксфорда ─ можно гарантировать ─ не читали. Да этим и читать мои книги бесполезно. О председателе жюри А. Латыниной не знаю, твердо не скажу. Но А. Латынина тоже приняла решение. Битов, когда его спрашивали, отвечал: "А я хотел, чтобы премию получил мой друг Маканин." Латынина же заявила: "Горенштейн и так все имеет. (Что я имею?) Поддержать надо было Марка Харитонова".
То есть благотворительность за мой счет. Почему же не благотворительствовать за счет Окуджавы или иного? Если бы я был наивный человек, то конечно сказал бы: "Но вы ведь члены литературного жюри! Для вас литературное качество должно быть единственным критерием, а не личная дружба или благотворительность. Если вы, конечно, честные. А вы оказывается нечестные! И вас не оправдывает, что все жюри, включая нобелевский комитет, действуют примерно также". Если бы я был наивный человек, я бы так сказал.
Но в бытии борьба развернулась между Битовым и Латыниной. Латынина, очевидно, мобилизовала "заграницу", включая Синявского, и своею нечестностью победила нечестность Битова. Хотя Маканин, конечно, потом реванш взял (смотри список последующих лауреатов). Что же касается Марка Харитонова, то я кое-что написанное им читал, но, признаюсь, только в газете. Интервью с первым лауреатом премии Букера пошли косяком. И вот одно я читал. Оно меня кое-чем заинтересовало, именно кое-чем, а не в целом. В целом безликое, но притом чуть ли не с газетный столбец посвящено был вопросу о месте рождения Марка Харитонова. То есть его о том не спрашивали. Он сам поднял этот вопрос, настойчиво объясняя, почему он, столичный, тем не менее, родился в Житомире, о чем свидетельствует паспорт.
Произошло это случайно: мать, кажется, гостила у родственников. Или нет ─ какие могут быть в Житомире, в черте оседлости, пусть и бывшей, у столичных, таких, как Л. Клейн и М. Харитонов, родственники! Это обо мне столичный Л. Клейн написал, что я из черты оседлости. Да, из черты, я не возражаю против черты, по крайней мере той, которая отделяет меня от Клейна и от некоторых других, пусть и с громкими именами. Но Марк Харитонов против черты, о которой свидетельствует его паспорт, возражает. Кажется, вообще это произошло случайно. В дороге чуть ли не. Приехали в город Житомир, носильщик пятнадцатый номер... Мать Харитонова была на сносях, ее вынесли прямо в житомирский роддом.
Так родился будущий первый лауреат первой премии Букера. Ларчик, то есть сундучок просто открывался, но я после такого ларчика, то есть сундучка, конечно уж читать Харитонова не стал. Для меня чтение это прежде всего общение не столько с текстом, сколько с личностью автора. Личность же мне после чтения газеты стала настолько понятна, что и романных разъяснений не надо. Однако, меж тем, он ─ любимец интеллигенции в отличие от меня, судя по такой заботе о нем за мой счет: помогли родиться лауреатом, то есть проснуться знаменитым, торжественно разбудили. Мне же интеллигенция желала доброго сна, иные, думаю, даже вечного ─ чтобы не видно и не слышно было, чтобы не мешал я "нашим", то есть своим. Так же и книги мои, чтобы не мешали.
Когда в 1993 году в издательстве "Слово" был издан роман "Псалом", то издательству в так называемой хрущевской "стекляшке" ─ книжном магазине на Новом Арбате ─ было заявлено: "Две недели ─ и забирайте!". Еще бы! На книжные полки надо ведь поставить "своих": Окуджаву, Маканина, Войновича, того же Марка Харитонова и т. д. "Слово" эти слова правильно поняло ─ больше это издательство меня не публиковало. Войнович как-то при случае на вопрос читателей, почему в России не издают Горенштейна, ответил: "Горенштейна не покупают, потому и не издают, а меня покупают ─ потому и издают". Примерно так же ответил Евгений Попов (не сговариваясь, в другое время и в другом месте): "Нет читательской потребности!" При этом он великодушно добавил: "Горенштейн ─ хороший писатель". Это я ─ хороший писатель, в котором нет потребности. А Евгений Попов ─ хороший писатель, в котором есть потребность.
Борис Степанович Житков ─ хороший писатель, в котором не было, очевидно, потребности, по крайней мере, не было потребности в его романе. Валентин Катаев ─ хороший писатель, в котором была потребность. Тогда как в сравнении с недавно изданным романом Житкова "Виктор Вавич" "Белеет парус одинокий", написанный Катаевым, не более, чем приторный леденец. А тема романов общая и персонажи даже чем-то близки. Борис Степанович был, очевидно, добрее, чем я, но и он вряд ли обнялся бы со своими гробовщиками. Меня, повторяю, похоронить не удастся...
Вот А. Генис... Опять Генис, тот, который старался меня объединить то с Савеллой, то с Трифоновым (это уже рангом выше). Не то, что я за этой персоной слежу, но она появляется отовсюду, высовывается, как Петрушка, кувыркается в свободном эфире... В свободном эфире есть "Свобода", которую иной раз слушаю, как прежде читал "Правду", отыскивая, если не правду, то истину методом от противного. И недавно слышу, объявляют: сейчас А. Генис будет петь осанну Клинтону по случаю открытия его бюро в Гарлеме. И он запел весело и находчиво.
Помните ─ была на советском телевидении передача "КВН"? Клуб веселых и находчивых. Передача эта должна была первоначально называться "Игра в умы". Такая игра существовала чуть ли не в дореволюционное время и я слышал, будто бы на основании этой игры и "КВН" был создан. Игра в ум, однако, не означает быть умным. Часто ─ наоборот. Действительно, умный человек играть умом не умеет, тем более, весело и находчиво. Играть Сократа еще не означает быть Сократом. Но неискушенная публика, имя которой легион, часто сыгранного Сократа воспринимает лучше, чем достоверного. Примеров тому много. Среди них ─ любимцы интеллигенции Генис, Вайль и примкнувший к ним Парамонов.
Но вернусь к пению Гениса осанны Клинтону. Пока "они" "играют в умных" по-мелкому, то еще, как говорится, хрен с ними. Тут же в большую политику начали играть. Политическую свою осанну Генис начал с предшественника Клинтона Картера ─ тоже "борца за мир", "правозащитника" и президента в отставке. Мол, уйдя в отставку, Картер стал всеобщим любимцем, посредником во многих переговорах, многих "мирных процессов". Я лично убежден, что кровь повсеместно льется, война пылает, терроризм зверствует именно из-за этих "мирных процессов" и этих "мирных посредников" типа Картера или Чемберлена. К чему привел "мирный процесс" с его посредниками, показал Мюнхен 1937 года, а в современном варианте это ─ ближневосточное Осло или балканский Дейтон. Всюду они потакают, если не впрямую поддерживают агрессора. В 30-е годы это был национал-социализм, ныне это ─ национал-исламизм.
Престарелый семидесяти семи лет отставной Картер недавно выставил свою физиономию из подворотни и подал голос против нынешней администрации Белого дома. Для него, Картера, она недостаточно антиизраильская. Я мол, бахвалится старик Картер, ─ заставил Израиль отдать Синай и разрушить города, построенные на Синае. И наступил, мол, мир. Какой мир наступил, известно. Египет, получив политый кровью Синай, полон ненависти к Израильскому государству и ждет только удобного случая, чтобы эту ненависть реализовать. Ждет, но при этом страшится опять весь Синай потерять, уже окончательно. И американскую помощь потерять. Это сейчас "западники" египетские страшатся. А если придут к власти исламисты? Если новый Ирак появится под боком у Израиля? Вот такой мир сколотил Картер. И конечно Менахем Бегин при всем своем терроризме и национализме показал себя дурным политиком. Очевидно, сам это поняв, добровольно удалился, правда слишком поздно. Так вот Картер требует теперь от Дубльвэ Буша, чтоб тот заставил Израиль ликвидировать поселения на западном берегу Иордана, то есть в Иудее и Самарии, и тогда мол наступит мир.
Если географически Синай не врезается в глубь израильской территории, то достаточно посмотреть на карту, чтобы понять, к чему приведет выход жаждущих еврейской крови арабских террористов на зеленую линию. Неужели их остановят бумажки и подписи? Только слабоумные коминтерновцы и их потомки в разных вариантах того не понимают или делают вид, что не понимают. Такие играющие в умы миролюбцы, не только в Израиле, но и в диаспоре восхваляют посредников, "мирные процессы", "борцов за мир" типа Картера. Кстати напомню, брат Картера получил от Каддафи взятку не без ведома самого Картера. Может, брат с братом по-братски поделился? Именно Картер под влиянием своего советника польского американца профессора-шпиона Бжезинского, давнего врага Израиля и России посоветовал Шаху Ирака, читай ─ заставил, уйти. Он, видите ли, нарушает права человека. Кто вместо шаха пришел, известно, и как в Ираке соблюдают права тоже. Свое понятие о "правах" муллы стараются распространить по миру с помощью терроризма. Что же касается Картера, то они его по-своему поблагодарили: унизили Америку, захватив в заложники американское посольство. Картер бездарно организовал попытку его освободить, лишний раз продемонстрировав свои способности. За это и не только за это его американский избиратель уволил ─ на второй срок не избрал.
К сожалению, Клинтон действовал более умело (в смысле обмана избирателей), более популистски ─ ну и жена помогала! "Он дал им жизнь" ─ как сказала одна дама, тоже играющая в умы, только, в отличие от Гениса в домашних условиях. Он дал им жизнь. Кому? Американцам. Как говорится, бестиям везет. В клинтоновский период вначале был экономический подъем, к которому Клинтон никакого отношения не имеет, по крайней мере, позитивного. Но негативное отношение имеет. Со времен древнего Египта известно, что за тучными коровами и годами приходят худые коровы и годы. Однако Клинтон в отличие от Иосифа Прекрасного запасов не делал, то есть налоги не снижал, а наоборот популистски раздавал не им накопленное непроизводительным слоям населения. Создавал на эти деньги фальшивые ненужные рабочие места, создавал, как это делалось в Советском Союзе, скрытую безработицу. Среднее сословие очень задолжало, запуталось в кредитах, но ни одной настоящей реформы, как он рекламировал, проведено не было, в частности реформы здравоохранения. И вот еще при Клинтоне, хотя это и не афишировалось, на смену тучных коров начали приходить худые.
К тому же надо учесть, что в период Клинтона отпала необходимость противостоять Советскому Союзу, не реформированному, а разваленному неразумными действиями Горбачева и коррумпированного Ельцина. Не было того бремени противостояния Востоку, которое лежало на плечах предыдущих президентов и, думаю, будет лежать на плечах последующих. Как же воспользовался Клинтон благоприятными обстоятельствами?
После избрания на второй срок, став бесконтрольным, он организовал агрессию НАТО на Балканах, разрушил беззащитную, оставленную на произвол судьбы коррумпированным Ельциным, Югославию. Создал, вооружил и обучил исламскую УЧК ─ албанскую террористическую армию. Как Рейган и его военный министр Вайнбергер, кстати махровый антисемит и враг Израиля, вооружили и обучили талибов и в том числе международного террориста №1 Бин Ладена, который их отблагодарил взрывами домов в Нью-Йорке и американских посольств в Африке, и еще благодарить будет. Не отблагодарит ли в той же манере УЧК Америку и НАТОвцев, которые к тому же были при агрессии в Югославии авиацией террористов. Все это сопровождалось ложью рептильной западной прессы о якобы сербском насилии над албанцами, как они лгали и лгут по поводу насилия Израиля над бедными палестинцами. Хотя и в том и в другом случае национал-исламизм играет роль агрессора. Все это подтверждает неделимость морали личной и общественной. В отличие от попыток иных интеллектуалов мораль поделить: тот, кто лгал на Библии о своих сексуальных аферах, размахивая своим лживым пальцем, тем же пальцем направил балканскую агрессию и даже не в интересах НАТО, а в интересах национал-исламизма.
Тем же пальцем он пытался разрезать Иерусалим: всем по кусочку, как будто это шоколадный тортик его бабушки, если только у него была бабушка. А не получил ли Клинтон карманные суммы, как получил Картер? Политика его в отношении Израиля наводит на подобные мысли. Говорят, он хотел мира. Может быть. Чемберлен и Де Ладье в Мюнхене тоже хотели мира. Утопист? Может быть. Клинтон сочетает в своем характере утописта с подлецом. Это сочетание, к сожалению, нередкое.
И вот о Клинтоне поет осанну Генис, намекая на его будущую посредническую деятельность между Палестиной и израильтянами. Будто бы такие намеки были уже в "Нью-Йорк Таймс". Не знаю, как намекает играющий в умы КВН-щик из "Нью-Йорк Таймс", но я бы не советовал Клинтону показываться в Иерусалиме. Как сказал мэр Иерусалима господин Ольмар, Клинтон-первый американский президент, который открыто заявил о необходимости отдать Иерусалим арабам. Так же заявил другой посредник ─ шведский дипломат граф Бернадот в 1948 году, имевший до того контакты с Гимлером. Известно также, чем Бернадот кончил ─ пулей в голову.
Также не советую появляться Клинтону на Балканах посредничать. Еще найдется новый Гаврила Принцип. Так что Клинтон пусть сидит в Гарлеме, переехав из Белого дома в черный дом. Может быть, Генис его там посетит, и потом опишет. Генис и Вайль уже описывали, как они ночью посещали Гарлем. Это оказалось, как выяснилось, ложью, но зато было написано весело и находчиво. Да, игра в умы. Я бывал в Гарлеме днем. Не советую ходить туда ночью ─ если вы только не негр, торгующий наркотиками, и не Клинтон, который по слухам в молодости в период своего дезертирства от службы во Вьетнаме тоже якшался с наркотиками. Интересно, напишет ли он об этом в своих мемуарах, за которые ему будто бы обещано десять миллионов долларов, сумма превышающая гонорар Папы Римского за его мемуары. Интересно, что он там напишет, Клинтон. Сомневаюсь, что исповедуется, судя по клинтоновской приторной религиозности в Бога он не верит.
Но вернусь к эмиграции. Собственно, прежней родины давно уж нет, она умерла насильственной смертью. Та, многовековая с ее шолом-алейхемовским печальным самовысмеиванием, с анекдотами про ее обитателей и обитателями-анекдотами. И тем не менее, с теплым, как парное козье молоко чувством к родным камням и родным бедам. И уж не немцам упрекать тех, кто эту погибшую родину оставил.
Я слышал, что иные немецкие школьники под воздействием домашних родительских толков терроризируют своих еврейских одноклассников: зачем приехали? Немецкие деточки! Три тысячи немецких зондеркоманд по пятьдесят ─ шестьдесят ваших дедушек и прадедушек в каждой за какие-нибудь три месяца 1941 года не только убили полтора миллиона евреев Украины, Белоруссии, Прибалтики, Молдавии, но и вытоптали окончательно многовековую почву еврейского проживания, а также показали местным антисемитам "низших рас" с их горячей, неопрятной, слюнявой крикливостью, как должно выглядеть чистоплотное, научно-холодное юдофобство. Так что жизнь стала, по сути, почти невозможна, и немецкое демократическое правительство вместо прежней разрушенной родины решило предоставить желающим евреям немецкий эрзац. А эрзац есть эрзац, даже и законный.
Штемпель, зигель, надпись, подпись ─ все по закону. Прежде полузаконно ехали. Ехали через Вену. И жизнь была полузаконна на черной венской лестнице. Страх и надежда, особенно у натур романтических или мнительных. А страх и надежда ─ это уже чувства религиозные.
Впрочем, в немецкой религиозной натуре пробуждалось не столько чувство, сколько мысль, то есть наука ─ основа немецкой религиозности. То, что антисемитизм входит научным компонентом в эту религию удивительным научным феноменом не является. Но есть и научные феномены. О них речь. В частности, о научном синдроме, который я бы назвал "гюнтерграсс-синдромом"
Экскурс или краткая научная монография о глухонемых и глухослепых в Германии
Монография, как известно, ─ научное произведение, исследующее жизнь и деятельность какого-либо ученого, писателя или всесторонне, с возможной полнотой разрабатывающее какой-либо отдельный вопрос или тему.
На подобную всесторонность я в своей краткой научной монографии не претендую. И тем не менее, все-таки попытаюсь дать пусть не скрупулезный, но все-таки научный набросок проблемы глухонемоты и глухослепоты в Германии.
Сначала о страдающих глухонемотой, как о более изученной категории. Оказывается, для разных стран и разных наций статистика глухонемоты различна. Я, правда, располагаю несколько устаревшими данными, но меня интересует не точность цифр, а порядок цифр и соотношение по разным национальным группам.
Так, в Германии на десять тысяч жителей приходится 17 глухонемых, тогда как в России ─ 9,9, В Италии ─ 9,7, в Англии ─ 5,27, в Голландии ─ 4,4 и т.д. Почему так происходит, какие тут таинственные сочетания и хитросплетения, этнографии, генетики, медицины, биологии, биохимии плюс влияния климата, фауны, флоры, еще не знаю чего ─ за пределами моей темы.
Меня интересуют только статистические факты, указывающие, что по глухонемым Германия лидирует.
В науке еще много белых пятен и невозможно логично понять, почему, например, в России на начало века по статистике наибольший процент глухонемых на душу населения был среди латышей и белорусов, а наименьший ─ среди евреев.
Слово "статистика" недаром перекликается со словом "статика" ─ состояние равновесия, отсутствие движения, неподвижность, или со словом "статист" т.е. актер, исполняющий второстепенные роли без слов. Действительно, статистику можно обозначить как исполняющую в науке вспомогательную, второстепенную роль без слов. Она ничего не объясняет, ни на что не реагирует, она просто наглядно изображает без слов подчас то, что другие основные разговорчивые науки объяснить не могут. Образно говоря, статистику можно назвать глухонемой наукой. И поэтому статистика наиболее часто фальсифицируется, злостно истолковывается, подменяется с корыстной целью.
Черчилль сказал: "Я верю только той статистике, которую сам сфальсифицировал". Но тогда возникает вопрос: с какой целью? Потому что в мошенничестве тоже должна быть логика. Я еще мог бы понять, если бы какой-нибудь германофоб составил статистику, по которой Германия лидировала бы по количеству идиотов на душу населения. Или какой-нибудь русофоб составил бы статистику, по которой Россия лидировала бы по количеству воров на душу населения.
А.П.Чехов в свое время писал, что он не любит немцев, потому что, по статистике, на сто немцев ─ 99 идиотов и один гений. Но это, конечно же, не фальсификация, а шутка Антона Павловича. Может быть, немного подсоленная некоторой временной раздражительностью по какому-то конкретному поводу, связанному с немцами. Кстати, жена Антона Павловича была немка, а иная жена может до белого каления довести, не такое скажешь. Конечно, на одних жен сваливать нельзя, есть и другие поводы для раздражения.
Писатель Владимир Набоков, кстати, счастливо женатый и довольно долго живший в Берлине, да к тому же еще по соседству со мной (всякий раз по соседству с моими берлинскими адресами, разумеется, по соседству в пространстве, а не во времени), так вот, этот В. Набоков, несколько раздраженный действиями Германии 30 ─ 40-х годов, заявил, что надо эту самую Германию уничтожить до последней пивной кружки, до последней незабудки. Такие заявления людей, чем-то немцами раздраженных, оправдать нельзя, но понять можно. Такое раздражение, в шутку ли, всерьез ли, приходит и уходит.
Как сказал И. В. Сталин: "Гитлеры приходят и уходят, а немецкий народ остается". Однако логически непонятно, кому придет в голову фальшивить статистику, по которой этот самый немецкий народ, который остается, лидирует по количеству глухонемых на душу населения. Впрочем, по глухослепым, кажется, и статистики нет. Однако мне кажется, и я даже берусь утверждать, что по количеству глухослепых на душу населения Германия лидирует с еще большим отрывом. Слишком много фактов глухослепоты, особенно по определенным явлениям. Можно привести многочисленные примеры, но для наглядности я возьму личность заметную, возвышающуюся, видимую издалека, не в смысле роста, а в смысле авторитета всегерманского, а теперь, после Нобелевской награды по литературе за 1999 г., еще и всеевропейского, пожинающего плоды и лавры на Франкфуртской книжной ярмарке в окружении восторженных поклонников. Речь, конечно, идет о Гюнтере Грассе.
Дело, разумеется, не во Франкфуртской ярмарке, которую в этом году можно было назвать ярмаркой тщеславия, заимствовав титул у Теккерея. Почему-то если не все, то очень многие любят книжки писать, хоть признаюсь по собственному многолетнему опыту, занятие довольно неприятное, чтоб не сказать противное. Иногда думаешь, кто б за меня мой роман написал. А порой даже хочется дать объявление в интернет: "Ищу человека, который бы написал за меня роман". Не даю только потому, что сомневаюсь, найдется ли такой человек. Но Дюма-отец таких людей находил... Впрочем, какие книжки и кто пишет. Если итальянистая брюнетистая красоточка Верона Фельдбуш книжку про шпинат пишет, этот шпинат может и приятен в сочетании с копченым мясом, картофелем, хорошеньким личиком и соблазняющим бюстом. Кстати, этим же бюстом Верона рекламирует и нижнее женское белье, да жаль не на Франкфуртской книжной ярмарке, которая при нынешней ее (ярмарки) состоянии вполне такой рекламе бы соответствовала. Ибо иные политики рекламируют на ярмарке грязное белье, свое и чужое. И в таком политическом ниглиже не только не стесняются предстать перед публикой, а даже, наоборот, имеют успех. В большинстве своем эти политики ─ ветераны недавней югославской войны. И как на всякой войне, есть среди них герои ─ герр бундесканцлер, герр министр обороны... Как на всякой войне, есть среди них даже раненые. Герр Фишер, прошедший славный путь от хаусбезетцера до министра иностранных дел, ранен в ухо пакетом с красной краской каким-то "зеленым" партизаном. Есть среди них, как и положено на всякой войне, дезертиры. Герр экс-финансминистр и экс-партай форзитцендер. Герр "экс" не только с югославского фронта дезертировал, но и с внутреннего, дав тем самым политическому противнику окружить и разгромить социал-демократию во многих землях и городах. Правда, у герра "экс" свое мнение о причинах поражения социал-демократии. Во-первых, война на два фронта ─ югославский и внутренний. Во-вторых..., в-десятых... Причем излагает с улыбкой бравого солдата Швейка. Эту улыбку бравого солдата Швейка я и у другого "экса" заметил ─ экс-бундесканцлера Коля. Но это уже партия из другой оперы. Или опера из другой партии. Хотя нынешняя Германия все более и более напоминает страну с однопартийной системой. CDU от SPD трудно отличить... Отчасти эта тема в книге экс-партай форзитцендера затронута в книге про свое левое сердце. Но не потому успех на Франкфуртской книжной ярмарке у левого сердца, как у бюста Вероны Фельдбуш. Успех от того, что публика жаждет скандалов всякого рода. Сексуальных, политических, обыкновенных, какие случаются в трамваях или кнайпах. Однако у авторов, бывших друзей по партии, как раз наоборот ─ обозлились на скандального дезертира так, что создается впечатление: если б могли, то повесили бы его на основании устаревшего приказа 1944 года. Причем дезертирами считались тогда не только покинувшие фронт, но и вывесившие белый флаг гражданские лица. Дезертиров, в том числе и гражданксих, вешали на деревьях, на бензоколонках, на телеграфных столбах, на фонарях. А гитлер-юноши, даже дети из гитлер-югенда помогали, или во всяком случае, вокруг весело бегали, повешенных дезертиров за ноги хватали и раскачивались, как на качелях. Я о том знаю из воспоминаний очевидцев. Может, о том слыхал и герр Грасс или даже видал. О большем говорить не буду. Во всяком случае, на нынешнего дезертира, бывшего своего приятеля, герр Грасс набросился яростно, со всем своим нобелевским авторитетом. Но о ныншнем герре Грассе я говорить не буду. Меня нынешний нобелевский лауреат не интересует. Признаюсь, поклонником Грасса я не был ранее, также и теперь. И если б случайно в этом году оказался на книжной ярмарке, то скорей пошел бы попробовать шпинат, гарнированный хорошенькой фигурой Вероны Фельдбуш, чем созерцать сутулую фигуру герра Грасса, чадящего своей трубкой. Нет, меня если интересует, то иной Грасс ─ молодой, розовощекий Гюнтер из Данцинга. Радиостанция "Свобода", присоединившая свой голос к хору поздравлений, этот период проболтала стыдливой скороговоркой: в 1945 году, когда кончилась война, Гюнтеру Грассу было 18 лет. И все, господа свободолюбцы?
В 1941 году, когда меня в детском возрасте чуть не убили на Украине, молодой, почти что вертеровского возраста Гюнтер Грасс в Данцинге переживал пору радостного юного цветения. Это радостное цветение во имя фюрера и фатер-ланда продолжалось в 42-м, и в 43-м, и в 44-м, когда фюрер во главе фатерланда совершал массовые убийства. И молодой Гюнтер испытывал все что угодно, только не страдания. Был он одним из многочисленных фюреров гитлер-югенда, что соответствует по нашим меркам секретарю райкома комсомола. Но в конце концов, был, так был. Согласно поговорке "кто в те годы нацистом не был, тот своей бабушке не внук", или согласно другой поговорке "кто старое помянет ─ тому глаз вон". Вот именно ─ глаз вон. Оказывается, тогдашний молодой Гюнтер ничего не видел, а заодно и не слышал о делах режима, которому радостно служил.
И гитлеровский, и сталинский режим, безусловно, преступны. Но методы совершаемых преступлений были разные. Если сталинский режим совершал свои преступления, вывозя жертвы в ГУЛАГи под аккомпанемент слащавой человеколюбивой риторики, то Гитлер брызгал слюной у всех на виду и на слуху. Хрустальная ночь совершалась у всех на глазах. Газеты были переполнены не интернациональным овечьим блеянием, а расистским волчьим воем. Евреев гнали и били прямо на улице. Данцингских и прочих. Над советскими пленными издевались и морили голодом публично. Фабрики смерти дымили не так уж далеко ─ тут же, в Польше. Что сам Гюнтер, активный фюрер гитлер-югенда в то время делал, не знаю и говорить об этом не буду. О том Гюнтер знает. Пусть говорит об этом на досуге со своей совестью, если у него есть желание. Во всяком случае, говорить Гюнтер любит и глухонемым его не назовешь. Я сам слышал, как он говорил, что ничего не видел и ничего не слышал, а рассказы о гитлеровских зверствах считал вражеской пропагандой. Значит, все-таки что-то слышал, но считал пропагандой. Может, даже видел, как евреев гнали через Данцинг, или как с пленными по-скотски обращались, но тоже считал это вражеской инсценировкой попросту. Поверил же, по его словам, лишь после того, как его начальник, шеф гитлер-югенда фон Ширах признался и подтвердил это в Нюрнберге. Вот такой феномен глухослепоты, в Германии распространенный. Фельдмаршал Манштейн, который лично приказал усилить береговую охрану Крыма, чтоб евреи не сбежали на лодках, на том же Нюрнбергском процессе на прямой вопрос, знал ли он о преступлениях, о геноциде, ответил: "Ничего не видел, ничего не слышал". Но если поверить фельдмаршалу Манштейну, то надо поверить и Гюнтеру Грассу, ибо это общий феномен.
А теперь возьмем другой пример немецкой глухослепоты, чтобы подтвердить, что случаи не единичны. Возьмем пример из другого конца, точнее, из другого района, а именно ─ из восточного Берлина, район Вайсензее, по-русски ─ Белое озеро. Красивая местность, парк с незабудками и бочковым пивом в кружках, озеро с пляжем. Но есть в этом районе и другой объект, который как раз подходящ для моего научного исследования ─ еврейское кладбище, к слову сказать, самое большое в Европе. Любят туда ходить гулять некие ночные посетители. Думаю, ночные, но, возможно при исследуемой мной глухослепоте, ходят даже днем с ломиками и взрывчаткой. Кстати, во времена "диктатуры пролетариата" не ходили. И при Гитлере, вот что интересно, тоже не ходили. Тех евреев, которые уже в земле лежат, оставляли в покое. И в Берлине еврейское кладбище сохранилось, и в Праге, и даже в Бердичеве. Почему так, надо у Гитлера спросить. Но теперь, похоже, Гитлер другие указания дает из адского котла, из своей проклятой могилы. И согласно тем указаниям юные комрады ходят. Недавно в очередной раз пришли, разрушили 104 могильных плиты. Опыта у меня по этой части нет. Я никогда ни одной могильной плиты не разрушил, Но думаю, час-полтора-два для такой работы необходимы. Работа нелегкая, даже при наличии опыта. И тихо это сделать нельзя. Как же тихо ломом по каменной плите ударишь, чтобы ее расколоть? Иной же раз даже взрывают, как могилу бывшего председателя еврейской общины Гайнца Галинского. И не один раз. Как же тихо взорвешь? Но власти, полиция и прочие немецкие шерлоки Холмсы никого не задержали, не осудили и даже в угол не поставили по школьному обычаю, хоть длится это ни ночь, ни две, а пожалуй, тысяча и одна ночь. Я упомянул школьное наказание, ибо думаю, возможно, и школьники, гимназисты новые приказы фюрера исполняют. Во всяком случае, молодежь исполняет. Юноши в вертеровском возрасте. Старики комрады, как бы не сатанели от злобы против живых и мертвых, на кладбище ночью не пойдут: подагра, ревматизм, боевые раны ноют. А комрады внучата ходят. Тем более ─ дело веселое и безопасное. Ни увидеть, ни услышать этих кладбищенских погромщиков власти не могут, хоть кладбищенские бандиты оставляют даже визитные карточки. Тут вам "молотов-коктейли", к счастью не взорвавшиеся, то в другом месте вымажут черной краской памятник погибшим в концлагерях. И нельзя сказать, что полиция совсем уж глуха и слепа. Например, повадились на немецкие кладбища некрофилы. Трупы юношей, умерших насильственной смертью, выкапывают и похищают. Конечно, не в массовом порядке, конечно, не постоянно, в каком-то провинциальном городке появились, через некоторое время ─ в каком-то другом городке. Но какой резонанс! Ищут, объявляют вознаграждение. Думаю, найдут. А в случае с кладбищенскими бандитами, систематически, массово разрушающими еврейские могилы, объявили и затихли. В другой раз объявят, когда снова разрушат. Глухослепота, но не постоянная, и по национальному признаку. Я бы это назвал "гюнтерграсс-синдром". Если глухонемота как-то связана с национальным, и Германия по глухонемым лидирует на душу населения, то глухослепота, возможно, тоже как-то с национальным связана. Явление это, конечно, не физиологическое, а психологическое, которое можно лечить наложением рук. Как Иисус Христос лечил. Он накладывал руки на головы, а иным в глаза плевал, и прозревали ─ Божья роса. Плевать в глаза по человеко-божьи ─ дело, конечно, простым смертным не доступное, но как увидишь шнауцы-хари комрадов, то хочется по человечески в них плюнуть. Недавно по телевизору показывали шведский филиал первородного немецкого гитлеризма. Хари, надо сказать... Последняя свинья выставить свою морду рядом постесняется. Но явно страдающая "гюнтерграсс синдромом" шведская дама-юристка эхом повторяет много раз до нее повторенный тезис: "нельзя их запрещать, чтобы они не сделались святыми". В чьих глазах святыми? Тогда и Гитлера нельзя было запрещать, сиречь уничтожать, чтоб не стал святым? Для тех, кто в стране первородного гитлеризма и ее филиалах выполняет гитлеровские приказы из ада, он действительно стал святым. Но что из этого следует?..
Боже мой, как я не люблю этих дамочек, среди которых, впрочем, попадаются и мужчины. Им бы конфитюры варить и прочие сладости. Ибо работа юриста требует все-таки остроты, соли, перца. Впрочем, как и работа педагога. Подобные дамочки, юристки и педагоги, специалистки по варке конфитюра и глухослепая полиция ─ вот причины веселого благополучия молодых кладбищенских бандитов. Может быть, в раннем школьном возрасте иных из них можно было вылечить евангельскими истинами о том, что нельзя тревожить мертвых до второго пришествия. Или если это не помогает, то наложением рук, но не по-христиански на голову, а старым родительским способом ─ на задницу. С внушением при том: нельзя тревожить мертвых, ибо среди мертвых уж точно нет ни элина, ни иудея. Однако не сказывается и здесь синдром глухослепоты? Каковы они, нынешние родительские поучения?
Интересную историю услышал я недавно. Историю об истории, о преподавании истории в одной из элитарных гимназий с уклоном в изучении иностранных языков. Кстати, расположенной совсем не далеко от Вайсензее. Один преподаватель истории, кстати, еврей по фамилии Розенбаум, заявил гимназистам, что не будет преподавать период с 1933 по 1945 годы. "У меня отец погиб, поэтому мне об этом преподавать тяжело". На первый взгляд, можно подумать: дурак-индивидуалист с заячьей душой. Этот тип, к сожалению, среди определенного сорта евреев нередок. Такой трусливый еврей обычно считается "хорошим". "И глаза по-еврейски добрые", ─ обычно говорят о таких. Так вот этот очередной "хороший еврей с добрыми глазами", на первый взгляд, индивидуально действовал, но если внимательно приглядеться и проследить дальнейшую историю с историей в этой элитарной гимназии, то начинает возникать подозрение: действовал в соответствии с пожеланиями дирекции, которая нашла удобный способ от определенного периода немецкой истории просто избавиться, превратить его в "штунды нуль". Вскоре и от самого Розенбаума избавились, как сделавшего свое дело. Явился преподаватель ариец. Явился и сказал: "Если он (т.е. Розенбаум) не захотел преподавать период с 1933 по 1945, то я уж подавно". Отчего, не прокомментировал. Наверное, у него тоже отец погиб. И дирекция гимназии его активно поддержала. Но поскольку нынешняя Германия ─ страна демократическая, и все вокруг ─ демократы, а иные даже ─ национал-демократы (НПД), то решили вынести этот вопрос на родительское собрание: преподавать период с 1933 по 1945 годы, или нет. Родители дружно, демократично проголосовали ─ "нет". Почти абсолютным большинством. Потому что нашлось и меньшинство в количестве одного человека. Завязалась дискуссия. "Нам это уже надоело, ─ говорит большинство. ─ Все время одно и то же. Тем более, это уже прошлое". Бисмарк ─ не прошлое и Фридрих Барбаросса ─ тоже. Но поскольку меньшинство настаивало, то дирекция придумала компромисс ─ решить демократическим путем: или преподавать период с 1933 по 1945 гг. в течение одного часа, но тогда упустить тему "Европейский союз", или сэкономить этот час для Европейского союза. Причем решить в письменном виде, для чего разослать всем родителям письма с вопросом: "да" или "нет". Ненужное вычеркнуть. Не знаю, чем кончилось, но думаю что ненужным оказался период с 33-го по 45-й.
Я так подробно излагаю эту историю с историей в этой элитарной гимназии близ Вайсензее, ибо у меня есть сильное внутреннее чувство: те юноши с ломиками и "молотов-коктейлями" учили историю в упомянутой гимназии. Или ей подобной, поскольку не думаю, что эта элитарная гимназия есть одинокое исключение. А это соответствует моей теме глухослепоты. И мелькает даже мысль, не подкрепить ли это мое теоретическое исследование опытным экспериментом. Взять ломик, несколько бутылок "молотов-коктейля" и пойти ночью на немецкое кладбище. Как я уже писал, опыта у меня, подобного молодым гробокопателям, нет. Но все-таки попробую разбить одну-две немецкие могильные плиты, расколоть и опрокинуть несколько немецких надгробий и бросить "молотов-коктейль" в какой-нибудь немецкий склеп. Останутся глухослепы немецкие полицейские ─ значит, глухослепота физиологическая, а если прибегут тотчас на шум с криком "хэнде хох", то значит ─ глухослепота психологическая, и "гюнтерграсс-синдром" может быть занесен в эпонимический словарь психиатрических терминов. Ибо если существует в словаре психиатрических терминов Трутмана синдром лагерей уничтожения, который наблюдается у бывших узников нацистских концлагерей и который выражается в психическом расстройстве, депрессивных реакциях, состоянии страха и оживающих воспоминаниях прошлого, то почему бы не быть в словаре "гюнтерграсс-синдрому" глухослепоты?
Поймите меня правильно, я не упрекаю герра Грасса за то, что во времена гитлеризма он не проявил антигитлеровского героизма, как, например, Рихард Зорге, практически в нынешней Германии если не проклятый, то полупроклятый. Или, по крайней мере, забытый и уж подавно в школьных программах не значащийся. Упрекать за это Гюнтера Грасса ─ все равно, что упрекать фрау Верону Фельдбуш за то, что она не Жорж Санд. И не написала психологический роман "Шпинат", который удостоен был бы Нобелевской премии. Впрочем, за Жорж Санд она себя и не выдает. Я вообще не касаюсь ни творчества фрау Фельдбуш, которая, кстати, заявила, что с детства мечтала стать писательницей, ни герра Грасса. Дело вкуса. Одни любят шпинат с яйцом, а другие ─ свиную голяшку с капустой. Конечно, в молодые годы быть фривольной телешансонеткой ─ занятие более невинное, чем в те же годы быть фюрером гитлер-югенда. Но время миновало, и меняется человек. Разумеется, он меняется, полностью рассчитавшись с неприятным прошлым. Герр Грасс это и делает. Создал фонд помощи цыганам, куда отдал нобелевские средства. Занятие благое. Все пострадавшие должны быть компенсированы материально, а еще важнее ─ психологически. Если эти "все" не используются под определенным косым углом. Мне как-то пришлось несколько лет назад слышать такую "косую" дискуссию. Парочка личностей, один, кстати, лысый, на Эйхмана очень похож, начали высказываться. "Арме юден, ─ иронично улыбаясь, сказал этот лысоватый. ─ Все компенсации ─ им. А цыгане? А гомосексуалисты?" О гомосексуалистах ─ особый разговор. Много гомосексуалистов было в СА. Были и в СС, несмотря на запрет. Гомосексуализм имел традиции в старой прусской армии. Преследование гомосексуалистов гитлеровскими моралистами носило перевоспитательный характер. Поэтому сравнивать перевоспитательное преследование гомосексуалистов со стремлением уничтожить биологические корни еврейства ─ значит проявлять моральную глухослепоту. Цыган действительно преследовали по этническому признаку. Но преследование это, слава Богу, не носило такого тотального характера. Не было столь беспощадно. Приведу немецкую статистику по Освенциму.
В Освенциме погибло 22 тыс. поляков, 20 тыс. цыган и 1 млн. 300 тыс. евреев. Слава Богу, цыганского Эйхмана не было. Разумеется не из-за гуманности. Просто у нацистов на все рук не хватало. На Украине большинство цыган пережило немецкую оккупацию. Но писатель Василий Гроссман сообщает, что пройдя от Харькова до Киева не встретил ни одного живого еврея. Конечно, человеческая жизнь не подчиняется статистике, любая жертва должна быть учтена. Однако уничтожение еврейства было для Гитлера основой его идеологии, его политики, да, пожалуй, одной из основ его военного плана Барбаросса. Во всяком случае, на немецких оперативных картах такие города, как Бердичев обозначались как стратегически важные объекты. А стратегическим в нем было только высокий процент проживающих там евреев. "Как бы война ни кончилась, в Европе не останется ни одного еврея", ─ сказал Гитлер. И попытки эту "особенность" затушевать, скрыть с помощью "косых" дискуссий о "справедливости для всех жертв" ─ есть проявление все той же умышленной глухослепоты, чтобы не сказать худшего. Конечно, о концлагерях говорится и пишется повсюду в немецких средствах массовой информации. Но нередко сопровождается такая тема еще одним "косым" приложением ─ "второй раз такое не должно повториться". Некий нечистый подтекст ощущается мне в подобном "второй раз". Что значит "второй раз"? Разве первого раза не достаточно на будущие сотни лет немецкой истории, или это намек на то, что кто-то хотел бы еще второй раз? Какая-то смесь идиотизма с подлостью в этом "второй раз". Элитарная гимназия близ Вайсензее решила в школьной программе вообще опустить эту проблему "первый раз", "второй раз". Однако школьная программа 1933-1945 гг. сама зияет дырами, нулями. И у определенного сорта молодых людей может создаться впечатление, что страдали "арме юден", "арме ферфлюхте юден", а нам, "дойче", "ох как тогда было хорошо". Может, потому пловчиха Франси (Франциска ван Альмзик) в одном из интервью сообщила, что ее любимый герой и прообраз ─ Гитлер. Сказала, так сказала. Молодая избалованная дура может что угодно сказать. Тем более, я думаю, училась она в одной из элитарных гиманзий. Но как герр редактор пропустил. Или тоже "в косую" хотел, чтобы о фюрере было сказано не только дурное, тем более популярными устами. Потому, я думаю, помимо концлагерей и прочих гитлеровских зверств неплохо было бы включить в программу 1933-1945 гг. раздел о подготовке атомной бомбардировки Германии. Бомбы, которые были сброшены на Хиросиму и Нагасаки, были предназначены немецким городам, кажется, Гамбургу и Франкфурту-на-Майне. И сбросили бы, если бы война не кончилась весной 45-го, а затянулась бы до осени 45-го. Разумеется, немецкие города были и без атомных бомб разрушены. Много пишут об успешном восстановлении Германии. Восстановлении городов. Но как они восстановлены? В значительной части ─ это стандартные города-близнецы. Порой не поймешь, где ты, в Эссене или Дюссельдорфе. А то и в Стамбуле. Это тоже результат гитлеровской перетряски Европы, когда на развалинах пришлось строить другую Европу. Кому это не нравится, может обращаться с претензиями к черной тени Гитлера. Я уж не говорю об утраченных старых немецких землях, старых немецких городах, где жил Эммануэль Кант, и где цвела старая немецкая цивилизация и культура. Этим Германия обязана тоже австрийскому бродяге Гитлеру. Мутанту с одним яйцом. И нечего перекладывать вину с бесноватой головы на здоровую.
Вот так бы надо преподавать период с 33-го по 45-й, без "косых" приложений и нулей, напоминающих дыры в кладбищенских заборах и в немецких законах, через которые свободно пролезают комрады с ломиками и "молотов-коктейлями".
В Германии часто и много поминают жертвы Холокоста. Конечно, не в элитарных гимназиях, но поминают. Это хорошо. Однако лучшим венком на могилу жертв были бы долголетние тюремные сроки для тех, кто разоряет эти могилы и все прочие, ибо разоряя еврейское кладбище на Вайсензее или в другом месте, нынешние нацистские ублюдки разоряют общее кладбище жертв геноцида, да и вообще всех жертв гитлеровского режима. Впрочем, они это тоже делают, оскверняя могилы павших солдат и офицеров.
Говорят, история повторяется дважды. Первый раз ─ как трагедия, а второй раз ─ как фарс. А я говорю: кто пытается превратить кровавую трагедию в грязный фарс, тот рискует пережить эту трагедию второй раз, еще в худшем виде. Имеющий глаза да прочтет, имеющий уши да услышит.
В Вене я ходил в Собор Святого Стефана молиться. Странно звучит "молиться", если речь идет обо мне, который с позиций всех конфессий ─ человек неверующий. Неправда, верующий, хоть и не религиозный. Обряды и правила не соблюдаю, молиться по канонам не умею. Если б умел ─ может, пошел бы в Синагогу, но каков он ─ тот канон, и где она ─ та венская синагога? А собор Святого Стефана в Вене всегда на виду, возносится к небу, и совсем недалеко от моего пансиона на Кохгассе. Собор Святого Стефана носит имя не христианского апостола, а христианского дьякона ─ того, кто занимался не делами духовными, а делами хозяйственными, плотскими, телесными. "Бог и душа ─ вот два существа, все остальное ─ только печатное объявление, приклеенное на минутку." Так у Жуковского. Однако, когда духовное приобретает телесную обитель, оно становится видимым, особенно же недругами, даже теми, кто читает объявления по складам.
Если бы единобожие не обрело телесной обители в Аврааме, оно бы не столь раздражало язычников и их потомков. Дьякон Стефан стал первым христианином-мучеником, потому что стал первым видим недругам, таким как Саул-Савл. Оттого так первостепенно телесное воплощение Мессии, по-гречески ─ Христа. Оно делает духовное видимым, но, к сожалению, и для глаз враждебных. Мой скромный опыт меня в том же убеждает. Моя телесность всегда вызывала и вызывает раздражение Савлов и Павлов.
Собор Святого Стефана изнутри напоминает огромный скелет, но кость дорогая, слоновая, полированная временем, масляно-желтая, восковая. Не то, что слова, даже мысли в нем звучат гулко, уходят под купол, в поднебесье. Во время службы я сидел и молчал, изредка вставал, когда то требовалось по католическому обряду. Я не поклонник любого обряда, но в общественных местах его следует соблюдать ради приличия, и потому с вызовом, брошенным Л. Н. Толстым, я в этом вопросе не согласен. В делах духовных, когда речь идет о добре и зле, в жизни не стоит скандалить по мелочам.
Личная молитва моя напоминала жанр эпистолярный. Австрийские дети пишут письма Богу: "Lieber Gott!" и рассказывают ему свои детские проблемы. Так молился и я. Мои молитвы ─ это были мои письма Богу. Я жил в Вене уже три месяца, и приближалось Рождество. Я уже начал привыкать к Вене. Пальто венского цвета ─ темно-зеленое, консервативные женские и мужские. Иногда зеленое пальто усилено зеленой шляпой, иногда к этому прибавляли зеленые носки-гетры, которые ниже колен упирались в манжеты коротких штанишек на пуговичках. В России такие штанишки носят малые ребята, а здесь они на стариках с кривыми ногами, обтянутыми гетрами.
С черной венской лестницы начал я захаживать в парадную, богатую. В богатой жизни не участвовал, но смотрел: центр, Картнерштрассе, роскошь магазинов, блеск зеркальных витрин. Ранний венский пятичасовой вечер, неоновые сумерки, пирожные в витринах напоминают по роскоши бриллианты, а бриллианты в витринах аппетитны и красивы, как пирожные. Предрождественская теплынь, новогодний апрель с моросящим дождиком. Зонтики снуют мимо украшенных елок, изящные венские нищие играют дуэтом на скрипке и кларнете. Под музыку Моцарта в исполнении этих изящных молодых нищих и живет Картнерштрассе, упирающаяся одним концом в красивую Венскую Оперу, другим ─ в великий Собор Святого Стефана. Тут, на Картнерштрассе, Вена тратит деньги среди изобилия магазинов. В Вене позволяется безмятежно сидеть в ресторанах и кондитерских. Сколько за витринами ресторанов и кондитерских международных шпионов! Шпионы, шпионы, шпионы, 35 тысяч шпионов! Из меня, как известно, шпиона не получилось, заплатили с одним нулем.
Я слышал, Хемингуэй был шпионом ЦРУ. Интересно, сколько ему платили. Но и я получил в виде гонорара вскоре несколько нулей за изданную в Германии книгу, и хлопоты о моем приезде в Западный Берлин, которые вела пригласившая меня академия приближались к благополучному концу. Захотелось отметить как-то необычно и безумно. Иногда хочется безумия. Я решил посетить венский публичный дом.
Публичные дома Вены ─ только на одном небольшом участке Альштрассе. Красная вывеска "Клуб интимных и эротических чувств", силуэт женщины с гибким телом. Дом обшарпанный, на всех окнах шторы. Вышла старуха привратница, нечистая, бедная, купила газету в киоске, вошла назад. Бар Саламбо ─ фотографии: китайки, вьетнамки, блондинки, "Овен-клуб" ─ множество эротических фотографий: сочные брюнетки, блондинка с арийским подбородком и большой голой грудью, вьетнамка с плоским носом обнажает ноги. Внутри все время мигает красная лампочка, ужасно воняет ─ непонятно чем, какой-то смесью духов и прокисшего бульона. Оргазм невозможен. Лучше б съел в кондитерской несколько пирожных.
Я читал, что римские блудницы во время работы распаляли клиентов стонами истязаемых, иные плакали, как младенцы. Одно время Римом вообще управляли блудницы, существовала порнократия. Известны примеры великих блудниц: разве Мария Египетская не была прежде блудницей? Разве Мария Магдалена не была блудницей? А Фамари разве не блудом привлекла к себе гуляку Иуду, патриарха колена Иудина? И разве не от блудного зачатия исправлено было гнилое семя Онана, явилась поросль, из которой вышли царь Давид, царь Соломон и Иисус Христос?
Когда обесцениваются святые, и Площадь Библейских Царей в Тель-Авиве или Площадь Звезды в Париже называются в честь политических функционеров для подкрепления тех или иных политических небылиц, то это есть не что иное, как чадный туман исторической фальсификации, который не может быть вечным, но когда обесценивается первая в мировой истории профессия, то это уже свидетельствует об утрате физиологических соков человеком нашей эпохи и нашей среды. А без телесного в чем держится душа? Я видел объявление о защите диссертации "Социальный и возрастной состав посетителей публичных домов Вены на примере трех учреждений". Есть, конечно, разные учреждения. Бар в центре, публичный дом "Опиум" ─ дорогие бляди в наброшенных на голое тело одеяниях, лобки заклеены чуть-чуть в самом том месте серебряными треугольничками и прямоугольничками. Блядь в пеньюаре прижимает к просвечивающей груди кошку. Стоимость входа ─ 1000 шиллингов. Тут же, неподалеку ─ церковная организация, фотографии голых тел, антиэротика, негритянские дети-скелеты.
Картнерштрассе ─ Рождество, теплое Рождество, солнечное, голубое небо. Рождество и Новый год встречают в пиджаках и весенних платьях. И вдруг ─ нищий. Не чистый венский нищий, а точно из России ─ рюкзачок за плечами, плоский нос, старый летный шлем на голове. Кто он? Ему наплевать на Картнерштрассе, он роется в изящных мусорниках. У него мутные, нечистые, но незлые глаза. Он бродяга. У него на груди крест. Я видел его потом в Святом Стефане. Он тоже, как и я, сидел молча и молился. Может, он пришел сюда просто передохнуть внутри, в прохладе огромного человеческого скелета из слоновой кости, или у него тоже молитва к Богу в эпистолярном жанре? Какое письмо он пишет Богу? Он ни за что не скажет, а воспроизвести невозможно даже Льву Толстому или Сервантесу.
Да и в словах ли дело? Слова и образы могут быть самые обычные. Важно освещение ─ то, в чем проявилось высокое новаторство Рембрандта. Портрет Саскии, портрет любви... Я вывез на Запад семью, но я не вывез любовь; вместо любви ─ сын-мальчик. Это, конечно, в некотором смысле, компенсация. Но, все-таки, вспоминаются чудесные строки Гейне:
Бежим, ты будешь мне женой,
Мы отдохнем в краю чужом.
В моей любви ты обретешь
И родину, и отчий дом.
А не пойдешь ─ я здесь умру,
И ты останешься одна,
И будет отчий дом тебе
Как чужедальняя страна.
Драматургия освещения, драматургия света. Синагога ─ дом Книги. Но скульптура и живопись, краски и камни ─ это Святой Стефан, это Кельнский собор, это ─ даже менее известная Мраморная церковь в Копенгагене. В Мраморной церкви Копенгагена я сидел и слушал проповедь священника на непонятном мне датском языке ─ языке королей и принцев Гамлетов. Тут надо дополнить ─ Мраморная церковь Копенгагена расположена неподалеку от королевского дворца. Когда замок королей был в городке неподалеку от Копенгагена ─ Хельсинхор, который Шекспир неточно назвал Эльсинор, заимствуя из неточного французского перевода. Хельсинхор ─ городок, расположенный на берегу узкого пролива, отделяющего Данию от Швеции, через который за одну ночь датские христиане спасли своих еврейских сограждан от немецких христиан, в отличие от латышских, литовских, украинских и прочих "братьев по вере". Дело, значит, не только и не столько в вере, сколько в том самом рембрандтовском Божьем освещении. Философ и атеист Гамлет, правда, понимает эти проблемы несколько иначе. "Что нового, ребята?" ─ спрашивает он Гильденстерна и Розенкранца. "Ничего нового, если не считать, что в мире завелась совесть". "Значит, конец света", ─ отвечает Гамлет.
Нацизм, в отличие от большевизма в России, не тронул национальной структуры немцев, не разрушил нажитую веками психологию и материальные навыки. Он возвысил национальную гордость немцев, всего лишь освободив их от тяжелых вериг совести. Национал-социалистический пророк Гитлер вывел немецкий народ из Божьего рабства и превратил его в лишенных совести вольных разбойников. Поэтому немецкая и интернациональная чернь, в основном из низов и среднего сословия, которой особенно обременительно Божье рабство, молилась и будет еще века молиться своему пророку-избавителю, но эта молитва не успокоит, а сделает ее еще более злобной и неврастеничной. Только Божьи вериги совести могут успокоить. Рай человека ─ его спокойная совесть. Иного рая нет. В блаженный легкий рай я не верю, да и само сознание ─ в жизни тяжелая ноша. Потеря сознания приносит облегчение. В Мраморной церкви Копенгагена я сидел и слушал проповедь на непонятном языке. Я понял только два слова из длинной проповеди датского пастора. Первое слово ─ Христос, второе слово ─ Аушвиц.
Берлин, 2000-2002 гг.