Фрося. Часть 6

Глава 69

Через несколько дней после пышного открытия салона, Фрося получила разрешение на гостевой выезд в Соединённые Штаты Америки и тут же купила билет на двадцать первое января. Они теперь разговаривали с Марком по телефону почти каждый день. Он уже буквально изнемогал в ожидании своего Фросика, но только корил её за то, что она никак не сообщит Тане о мнимой гибели Семёна.

— Зря Фросик, зря ты с этим тянешь, пусть бы она в твоём присутствии переболела свою главную трагедию жизни, одной ей это будет намного сложней пережить.

— Маричек, она сейчас такая счастливая, вся отдалась своей любимой работе. Я смотрю на неё и диву даюсь, куда девалась печаль в глазах и тихая покорность судьбе. У неё совершенно не осталось времени на переживания и жалость к себе. Плохо только, что и на детей у неё не остаётся свободного времени, хорошо ещё, что девчонки её такие самостоятельные и помогают ей по дому во всём. Малого Сёмку Таня сдала в садик с круглосуточным проживанием. Душа болит, но брать на себя заботу о малыше у меня уже нет сил и времени, да, и какой с меня воспитатель, можно подумать, я со своими сидела рядом день и ночь.

— Ну, как видим, ничего страшного не произошло, все выросли здоровенькими, ни один на обочине жизни не застрял. Фросик, может быть, так и надо, я своим девчонкам с самого дня рождения всё соломку постилал, хорошо ещё, что вывез в Штаты, а иначе не знаю, чтобы с ними было бы в Союзе, наверное, до сих пор бы, сопельки им подтирал.

Трудно сказать, когда бы Фрося собралась с мужеством и выложила бы Тане страшное известие о гибели её мужа, держа в голове ещё более горькую для неё правду, но грянул гром — позвонила опять из Исламабада Аня. С первых слов по голосу дочери Фрося поняла, что та звонит с хорошими новостями.

— Здравствуй, моя миленькая!

— Нет, не напрасно я кинула всё и помчалась в этот проклятый богом край, разыскивать брата. Правда, уже через две недели встречусь, наконец, со своими детками и близкими. Мой Эфраимчик скоро забудет, как мама выглядит. Я сейчас с ним разговаривала по телефону, а он поздравлял меня с праздником. Я его спрашиваю — а, какой праздник? Вот умора… Он так серьёзно мне — мама, ты, что совсем ку-ку, у нас ведь Ханука.

— Анютка, ты такая счастливая после разговора со своим сыночком или ещё что-нибудь есть?

— Есть мамочка, конечно же, есть — я нынешней ночью встречалась с нашим Сёмочкой.

Из груди Фроси вырвался не крик, а стон смертельно раненного зверя.

— Доченька, неужели он взаправду жив?

— Мамочка, а, что ты сомневалась? Я ведь ещё в прошлом нашем разговоре тебе об этом сказала.

— Анюточка…

Фрося протискивала слова сквозь душившие её рыдания:

— Я не сомневалась, но боялась верить, боялась ошибки. Мой сыночек жив, а на остальное мне теперь плевать, пусть о нём говорят и судят, что и как хотят, а мне от мысли, что он дышит, ходит со мной по одной и той же земле, а если ещё и думает обо мне, будет намного легче жить и мечтать о нашей будущей встрече, так же, как я мечтаю о встрече с тобой.

— Мамочка, уже через две недели я буду дома, год нашей миссии закончен. Мы столько хорошего сделали для голодных, раздетых и больных людей, что моя совесть совершенно чиста перед собой и людьми. Вот, проводим последний для меня конвой с гуманитарным грузом и на самолёт — сначала в Швейцарию, а оттуда в мой любимый Израиль. Мамочка, мы с Беней и Эфраимчиком обязательно прилетим к вам в Штаты на твой юбилей, для этого у меня на этот раз нет никаких препятствий.

— Доченька, как я буду тебя ждать, даже передать мне трудно, но расскажи уже о вашей встрече с Сёмочкой, я уже взяла себя в руки и всё перенесу.

— Мамочка, вчера вечером мы покинули территорию Афганистана и прибыли в Пакистан, где расположились на ночлег в небольшом городке недалеко от их общей границы. Я уже спала в комнате на втором этаже, которую мне выделили для отдыха, когда вдруг внезапно проснулась, почувствовав чьё-то присутствие. Открыла глаза и в темноте увидела чью-то тень, я со страхом уставилась на сидящего рядом с моей кроватью человека. Но, не успела закричать, жёсткий палец лёг мне плотно на губы: — Тише сестрёнка, не всполоши дом, ведь нам надо с тобой о многом поговорить без помех.

— Сёмочка, а я тебя тогда среди охранников сразу же узнала.

— Я тебя тоже, но нельзя было показать виду, это было опасно для нас обоих.

— Сёмочка, но, как ты сюда попал, вокруг ведь охрана?

— Ну, ваша охрана для меня пустяк, сложней было пойти к Масуду и рассказать ему о том, что среди людей миссии Красного Креста, я узнал свою сестру и, что мне необходимо в ближайшие дни с ней встретиться.

— И, он дал тебе на это разрешение?

— Сестричка, он настоящий мужчина и достойный человек, ему было достаточно моего честного слова и клятвы перед Аллахом, что я вернусь обратно после нашей встречи в его расположение, хотя он дал мне в помощники двух своих опытных бойцов, которые, в случае чего, могут меня, наверное, ликвидировать…

К этому моменту разговора я уже сидела на своей кровати и во все глаза смотрела на неясный в темноте силуэт брата.

— Сёмочка, я хочу увидеть твоё лицо, твои глаза, обнять тебя и поцеловать, чтобы потом обо всём рассказать нашей маме.

Он присел ко мне поближе на мою кровать, включил фонарик и положил между нами, а сам прижался к моей груди своей обритой наголо головой.

Я целовала в глубоких и мелких шрамах голову и каждую клеточку лица, а главное, его мокрые глаза — мама, он плакал…

Фрося слушала рассказ дочери о своём любимом сыночке и не успевала вытирать слёзы. Плакала и Аня, дойдя в рассказе до того места, когда в её объятиях оказался гордый, мужественный, сильный и ловкий телохранитель великого Масуда, но для неё он по-прежнему оставался, младшим любимым братиком, который даже в детстве стеснялся слёз, а сейчас она их чувствовала под своими губами.

— Мамочка, при нашей скорой личной встрече, я тебе всё расскажу до мельчайших подробностей, а так вкратце — он со своими бойцами следовал за колонной нашей миссии до этого городка, выбрал подходящий момент и проник в мою комнату. Как он утверждает, что подобная операция для него не составила трудностей. Мамочка, он по-прежнему худой, но его тело твёрдое, как скала, а движения грациозные, как у кошки, когда он передвигался по моей комнате, не скрипнула ни одна половица. Прежде, чем продолжить свой рассказ, он плотно закрыл окно и завесил его шторкой, выглянул за дверь и проверил на себе оружие — автомат, гранаты и вытащил, и засунул обратно в чехол нож. — А теперь сестричка продолжим наш разговор — возьми вначале вот это письмо к моей мамулечке, а вдруг мне придётся срочно тебя покинуть, а я хочу, чтобы оно обязательно дошло до неё. В случае, если всё же оно пропадёт, скажу тебе на словах — я вас никого не предавал, как и Родину, это она отвернулась от меня и уже давно, намного раньше того, как я попал в Афганистан. Анька, запомни, я давно погиб для Тани. Пусть мамулечка сообщит ей об этом, чтобы та не тешила понапрасну надежду, в любом случае, я уже не смогу к ней вернуться, потому что у меня подрастают двое маленьких деток, которых я очень люблю… — Сёмочка, но ведь у тебя в Москве растёт без отца сынишка, который похож на тебя, как две капли воды, у меня даже есть с собой его фотографии… — Мамочка, он держал в руках фотографии, подносил к ним фонарик и плакал, уже нисколько не стесняясь слёз. Мамочка, почему мы так много плачем, почему у нас всех твоих детей, такая горькая судьба, терять своих самых любимых и дорогих людей?… Он вытер слёзы и глянул вопросительно на меня — Да, Сёмочка, ты можешь забрать эти фотографии… — Сестричка, я тебя очень прошу, не оставляйте одну Таню и её деток, пусть она не сделает ту ошибку, которую совершила наша мама, не вывезя меня, в своё время, из страны, которая так не ласково со мной обошлась. Всё ещё может в этой жизни произойти, я тебе обещаю, что когда-нибудь обязательно встречусь со своим сыном и попытаюсь ему объяснить необъяснимое.

— Анюточка, а какая у него жена, какие детки, где он обитает и, как собирается дальше жить?

— Мамочка, ни на один из твоих вопросов, я не могу тебе ответить. С улицы раздался крик какой-то ночной птицы, Сёма прислушался, и, когда крик повторился, он пылко обнял меня и опять прижал палец к моим губам, а потом, тихо выглянул за дверь, быстро юркнул за неё и бесшумно исчез.

— И, всё?

— Да, мамочка, больше к этому рассказу мне добавить нечего, вряд ли я ещё раз повторю своё участие в миссии Красного Креста, ведь меня ждут муж, дети и очень интересная работа, поэтому теперь будем только ждать каких-либо вестей от него только из других источников.

— Спасибо тебе доченька, ты и так сделала для меня почти невозможное.

— Мамочка, я это сделала не только для тебя, но и для себя и, возможно, для маленького Сёмочки.

— Анюточка я прочитаю письмо от своего сыночка уже в Америке?

— Нет, я знаю, как тебе не терпится его получить, поэтому уже сегодня утром выслала конверт с диппочтой на американское посольство в Москве. В ближайшие дни ты его получишь. На всякий случай я сделала копию для себя, но не читала, это ваша личная переписка, но в случае пропажи, смогу вручить тебе эту копию.

— Анюточка, мы с Марком уже давно посчитали нужным сообщить Тане о гибели её мужа, но я всё не решалась. А ведь её муж, действительно, погиб, а сын мой живой. Я это поняла только сейчас и поэтому смогу набраться мужества и окончательно похороню Танюшкины напрасные надежды.

— Мамочка, когда и как это сообщить Тане, ты решишь сама, но передай ей, пожалуйста, что она для меня остаётся родной сестричкой, хотя её ни разу не видела. Постараюсь сделать всё от меня зависящее, чтобы помочь тебе выполнить волю Сёмочки, и уговорить Таню переехать к тебе в Штаты или ко мне в Израиль, ведь она считается вдовой еврея, и сын её имеет право на репатриацию… Всё, мамочка, работники почты и так смотрят на меня, как на сумасшедшую, для них такой длинный телефонный международный разговор, наверное, стоит месячной зарплаты.

— Ой, Анюточка, я совсем об этом не подумала.

— И правильно сделала, я не бедный человек и вполне могу себе позволить подобный разговор и многое другое в жизни. До свидания, моя хорошая, обещай, что в Америке, ты на один вечер оторвёшься от своего Марка и подержишь меня на коленях, мне без этого все годы нашей разлуки было очень плохо.

— Анюточка, доченька моя, это самое малое, что я могу для тебя сделать, потому что сил и желания для этого у меня ещё предостаточно. За годы нашей разлуки, я миллионы раз целовала трубку телефона, из которого слышала твой дорогой для меня голос, мне даже не верится, что скоро обцелую всю тебя, моя миленькая доченька, уже наяву…

Давно стоял, прислонившись спиной к входной двери, вернувшийся в эти минуты домой, Алесь, который слушал, затаив дыхание, бабушкин телефонный разговор с дочерью, глядя с жалостью на её бесконечные, текущие по лицу слёзы.