GA 122 - Мистерии Библейской истории творения

ТРЕТЬЯ ЛЕКЦИЯ

По части многого, о чем приходится говорить — как в этом цикле лекций, так и вообще в ходе наших антропософских бесед, — может показаться, особенно стоящим далеко от нас и не знакомым с настроем, господствующим в наших кругах, будто мне доставляет удовлетворение и даже удовольствие, когда мои высказывания якобы противоречат современной науке. Я очень желал бы, чтобы именно по этому поводу не было недоразумений. Вы можете быть уверены: для меня всегда стоит сурового самопреодоления становиться в противоречие с тем, что теперь называется научным выводом; я бы никогда не решился на это ни по какому поводу, кроме тех случаев, когда у меня есть возможность самому реально проследить, что в каждом таком случае говорит современная наука. Чувство ответственности не позволило бы мне утверждать что‑либо, противоречащее современной науке, если бы я сам не был в состоянии в каждом частном случае привести всё то, что по этому поводу имеет сказать наука. И с такой точки зрения можно подходить к тем важным вопросам, которые будут занимать нас эти дни, не иначе как со священным трепетом и с чувством глубокой ответственности.

К сожалению, нужно сказать, что современная наука оказывается совершенно бессильной дать какой‑либо ответ на вопросы, с которыми нам здесь придется сталкиваться; современные представители ее даже не знают, почему их исходная точка в этом случае должна оказаться неплодотворной; они не в состоянии понять, почему именно современная наука касательно всех действительно великих вопросов жизни и бытия должна быть донельзя дилетантичной. Итак, я вас очень прошу всегда принимать сказанное мною с сознанием того, что за спиной имеется полноценное знакомство со всем, что в каждом данном случае могла бы сказать современная наука. Конечно, нельзя требовать, чтобы в кратком цикле лекций велась полемика с современными воззрениями, имеющимися по всем частностям занимающего нас вопроса. Я принужден ограничиваться по возможности положительными моментами и рассчитывать на то, что в кругу антропософов предпосылка, только что сделанная мною, будет соблюдаться во всем.

Вчера я пытался показать вам, как те первобытно могучие слова, которыми начинается Библия и которые сообщаются нам на языке, совершенно отличном по своей природе от современных наречий, как слова эти только тогда могут быть поняты нами верно, если мы постараемся забыть обо всем оживающем в нашей душе, в наших чувствах при чтении этих слов в их общепринятых переводах на современные наречия. Потому что тот язык, на котором первоначально были даны нам эти мощные созидательные слова, благодаря особенностям своего звучания действительно имеет свойство направлять сердце и мысль к образам, возникающим пред ясновидящим оком, когда оно устремлено на ту точку, где из сверхчувственного проистекает наш чувственный мир. Сила и мощь присуща всем отдельным звукам, в которых нам, если можно так выразиться, рисуется первоначало нашего земного бытия. Мы еще неоднократно в течение этих лекций будем иметь возможность указывать на характер этого языка; сегодня же я хотел бы заняться некоторыми необходимыми для нашей цели предметными разъяснениями.

Вы знаете, что в Библии за теми словами, смысл которых я вчера пытался в образах обрисовать перед вашей душой, стоят особенности тех комплексов, что всплывают из Божественного промысла, из продуктивного замысла. Я говорил, что надо представить себе, что эти два комплекса всплывают словно из космического воспоминания. Один из них можно приблизительно сравнить с всплывающими у нас представлениями, характер же другого комплекса можно сравнить со страстью или с волей. Один содержит в себе все то, что стремится проявить себя наружу, заявить о себе, хочет как бы вовне проявить силу: haschamajim. Другой комплекс, ha'arez, содержит внутренне импульсивное, внутренне жизненосное, внутренне проникнутое вожделением. Нам приводятся качества этого внутренне жизненосного, и качества эти в Библии выражаются характерной звукописью. Нам говорится, что это внутренне импульсивное находится в состоянии, которое обозначается как tohu wabohu[9], что обычно переводится словами «безвидна и пуста». Однако мы лишь тогда будем в состоянии это понять, если опять получим точное образное представление того, что, собственно, подразумевается под этим tohu wabohu. И мы поймем это лишь тогда, если на основе нашего духовнонаучного познания уясним себе, чтоб там, собственно, переливалось и вздымалось в пространстве, когда все это, пройдя через состояния Сатурна, Солнца и Луны, снова выступило как планетарное бытие Земли.

Вчера я обращал ваше внимание на то, что во время состояний Сатурна, Солнца и Луны не существовало еще твердого состояния (то есть того, что оказывает сопротивление нашим чувствам). Тогда были лишь стихии огненного или тепла, газа, или воздухообразного, и стихия жидкого. Только с проявлением земного планетарного состояния к прежним стихиям присоединяется стихия твердого. Стало быть, в тот момент, который мы охарактеризовали вчера, когда также проявляется тенденция к выделению солнечного из земного, мы имеем дело, если обратим свой взор на жизнь стихий, со взаимным проникновением стихий тепла, воздуха и воды. Все это переливалось и вздымалось, взаимно проникая друг в друга. Как нам следует поначалу представлять себе все это переливающееся и вздымающееся, когда мы рисуем это своему духовному чувству, на это в современном языке — конечно, не слишком уж точно — можно указать выражением «безвидна и пуста», но зато совершенно чеканно звукосочетанием tohu wabohu. Что же, собственно, означает это tohu wabohu? Если мы попытаемся образно представить себе то, что звуки эти могут возбуждать в душе, то получится приблизительно следующее.

Звук, сравнимый с нашим Т, вызывает образ центробежной силы — из центра во все стороны, по всем направлениям пространства, в даль, в бесконечность. Итак, значит, в момент произнесения звука Т является картина чего‑то разлетающегося из центра в пространство по всем направлениям. Мы должны представить себе взаимопроникновение стихий тепла, воздуха и воды, а внутри центробежную энергию — как бы из центра во все стороны. Если бы существовала только первая часть звукосочетания — tohu, — то мы имели бы только эти центробежные силы. А что же означает вторая часть? Она означает как раз нечто, прямо противоположное первой. Это противоположное вызывается в душе звуком, который можно сравнить с нашей буквой Б, еврейской «Бэт». «Бэт» вызывает такого рода представление, которое можно сравнить со следующей картиной: представьте себе громадный полый шар, внутри которого вы находитесь сами; и ото всех точек внутренней поверхности этого полого шара исходят лучи, направляющиеся к центру. Итак, вообразите себе такую картину: точку посреди пространства, из которой исходят силы по всем направлениям: Tohu; силы эти, как бы задерживаясь внутренней поверхностью громадного полого шара, отражаются обратно со всех сторон пространства — это будетBohu. Если вы представите себе все это и все силовые линии вообразите связанными с тем, что мы имеем в виде трех стихий — тепла, воздуха и воды, — и представите себе, как эти силы проявляются в этих трех пронизывающих друг друга и переливающихся стихиях, тогда вы получите понятие о том, что такое внутреннеимпульсивное. Таким образом, нам через это звукосочетание «tohu wabohu» дается понять, каким способом Элохимы управляют бытием стихий.

Что же, в конце концов, всем этим сказано? Мы не поймем всего величия драматического процесса семидневного творения, если не вникнем во все эти подробности. Но когда они предстанут перед нашим внутренним взором, перед нами явится удивительная, величественная космическая драма. О чем же, собственно, нам повествуется? Вспомним еще раз, что глаголом «bara» — «в начале «сотворили» боги» — обозначается душевно–духовная деятельность, которую я вчера сравнил с вызыванием в душе комплексов представлений. Так мы представляем себе находящихся в пространстве Элохимов; и то, что предстает перед нами в виде слова «bara», «сотворил», мы понимаем как их душевно–космическую промыслительную деятельность. Результатом этого промысла являются haschamajim и ha'arez — излучающееся наружу и внут–реннеимпульсивное. Но теперь указывается еще на нечто очень важное другое. Чтобы получить сравнительно лучшее понятие, вообразите себя пробуждающимся от сна. Вашу душу заполняют комплексы разных представлений. Так и душу Элохимов заполняют haschamajim и ha'arez.

Но вы знаете, и об этом мы уже вчера говорили, что эти Элохимы сами в своем развитии прошли через эволюцию Сатурна, Солнца и Луны. Таким образом, их промысел был сродни вашим представлениям, которые вы вызываете при пробуждении. Созерцая их своими духом и душой, вы можете понять, каковы они. Вы можете сказать: когда я утром просыпаюсь и нахожу то, что раньше уже было заложено в моей душе и что я только вызываю вновь, я могу описать, каково оно. Так и Элохимы могли сказать себе — если употреблять несколько огрубленное выражение: мы вызовем перед нашей душой все то, что происходило во время состояний старых Сатурна, Солнца и Луны, и посмотрим, как оно будет выглядеть в воспоминании. И оно приняло тот вид, что был выражен в словах tohu wabohu; явилось в такой картине, какую я изобразил перед вами, — с лучами, исходящими из центра в пространство и опять возвращающимися обратно в центр, так что стихии переливались и проникали друг в друга в направлении этих силовых излучений. И Элохимы могли бы сказать себе: вот какой оно приняло вид, после того как мы все это довели до этой стадии. Так оно снова появилось.

Чтобы понять то, что на современном языке обычно переводится: «и тьма была… над текучей материей» или «над водами»[10], — чтобы это понять, нам необходимо припомнить еще кое‑что. Опять мы должны обратить свой взор назад, на ход развития до появления земного бытия.

Сначала мы видим бытие Сатурна, внедренного в огненный элемент. К нему присоединяется солнечное бытие с воздухообразной стихией. Но в моем «Тайноведении» вы можете прочесть, что с этим присоединением связано еще и нечто иное. Дело ведь не только в том, что к тепловой стихии присоединяется воздушная или газообразная стихия; это просто сгущение, или уплотнение, теплового элемента: тонкая тепловая стихия старого Сатурна уплотняется до стихии газовой. Но каждое такое уплотнение связано с исходом чего‑то более утонченного. Если уплотнение до газовой стихии есть как бы нисхождение, то существует, с другой стороны, и восхождение к стихии световой; так что когда мы со старого Сатурна переходим к старому Солнцу, мы должны сказать: старый Сатурн живет еще всецело в стихии тепла; в солнечном состоянии к этому еще присоединяется нечто более уплотнившееся, газообразное, но в то же время и световая стихия. Благодаря ей становится возможным, чтобы теплота и газообразное проявились наружу.

Если мы далее обратим внимание на один из выделившихся комплексов — на тот, который обозначается словом «ha'arez» и обычно переводится «земля», — учитывая при этом, что Элохимы, вспомнив, держали его в поле зрения души, то должны будем спросить себя: как могли обозначить его Элохимы? Они не могли его обозначить так, как будто в нем воскресло то, что уже существовало на старом Солнце. Не хватало ведь световой стихии. Она отделилась, в связи с чем ha'arez стал однобоким. Он не принял в себя свет, а лишь более грубые стихии: водную, воздухообразную и тепловую. Правда, в том, что обозначено «haschamajim», свет присутствовал; но haschamajim есть то солнечное, что выделилось из другого комплекса. В этом другом комплексе отсутствовали утонченные компоненты стихий, отсутствовал свет. Поэтому мы можем сказать: в одном из комплексов переливались — в том виде, который мы обозначили звукосочетанием tohu wabohu, — стихии тепла, воздуха и воды. И они были оголены; у них не хватало того, что во время бытия старого Солнца вступило в эволюцию, — стихии световой. Они, значит, остались непросветленными, в них не было ничего солнечного. Все это вместе с haschamajim покинуло их. Так движение вперед в направлении к земному развитию означает не что иное, как следующее: то, что в виде света содержалось в старом солнечном, пока последнее было еще соединено с тем, что мы называем землею, выделилось, и в виде ha'arez осталось темное сплетение стихий — тепла, воздуха и воды.

Теперь, после всего сказанного, мы еще ближе познакомились с промыслом Элохимов. Но мы никогда не будем в состоянии представить себе это должным образом, если не учтем, что все то, что мы называем бытием стихий — воздух, вода и тепло, — по сути есть в то же время внешнее выражение духовных существ. Не совсем верно называть это одеянием; понять это надо как внешнее возвещение. Так что все то, что мы называем «воздухом», «водою», «теплом», по сути есть майя, иллюзия, и существует сначала лишь как внешняя видимость — даже для душевного ока. На самом деле, если проникнуть в ее истинное существо, оно — душевно–духовное, оно есть внешнее выражение душевно–духовной природы Элохимов. Однако когда мы рассматриваем этих Элохимов, мы еще не должны себе представлять их сходными с человеком, потому что их цель как раз заключалась в том, чтобы создать человека, вызвать его к бытию с его особой организацией, еще плод промышления на данный момент. Человекоподобными мы себе их поэтому представлять не должны; но в известном отношении мы все же и у них, у этих Элохимов, можем найти особого рода разделение их сущности. Когда мы сегодня говорим о человеке, мы совершенно не были бы в состоянии понять его, если бы не разделяли его существо на телесное, душевное и духовное. И вы ведь знаете, что нас именно в антропософской области особенно занимает изучение роли и сути этой троичности человека: тела, души и духа. Делать такое разделение, видеть существо в такой троичности мы принуждены лишь у человека. И мы, конечно, сделали бы грубейшую ошибку, если бы представляли себе тех существ предчеловеческих эпох, называемых в Библии Элохимами, подобными человеку. Но и у Элохимов мы уже должны различать нечто вроде телесного и нечто вроде духовного.

Когда вы у человека проводите различие между его телесным и его духовным, вы вполне сознаете, что в той внешней форме, в каковой является он перед нами как земное существо, сущность его живет не единообразно. Мы, например, не будем искать человека истинно духовного в его руке или в его ногах, но мы скажем: телесность его преимущественно сосредоточена в туловище, в ногах, в руках, а его духовное имеет свои органы в голове, в мозгу — вот где орудия его духа. Такое различие делаем мы между отдельными частями человеческой формы; известные части представляются для нас скорее выражением телесной природы, другие — духовной.

Нечто подобное — хотя и не в такой резкой форме — мы должны делать в отношении Элохимов. По сути, все прядение, все бурление, о которых я говорил, только тогда будет верно понято нами, когда мы будем смотреть на них как на телесность духовно–душевного начала Элохимов. Итак, все это прядение стихий — тепла, воздушного и водного — представляет собою внешнюю телесность Элохимов. Но и тут мы должны опять делать различие между разными сотканными из стихий членами Элохимов. Мы должны представлять себе их более грубое, их телесное начало связанным со стихиями водной и воздушной. Во всем же том, что в виде тепловой стихии пронизывало воздушное и водное, что пронизывало это tohu wabohu и вздымалось в нем как струящаяся теплота, — во всем этом действовало то, что мы можем назвать духовным началом Элохимов. Точно так же, как мы говорим, что телесное человека проявляется больше в его туловище, в руках и ногах, а духовное — больше в его голове, мы можем сказать, принимая весь Космос, всю Вселенную как телесность Элохимов: в стихиях воздуха и воды живет преимущественно телесное Элохимов, а в стихии тепла прядет их духовное. Таким образом вы будете смотреть на Космос как на телесность Элохимов; и после того, как мы это внешнее телесное охарактеризовали в качестве tohu wabohu элементарных сущностей, вы усмотрите прядущий дух Элохимов в том, что как теплота пронизывало эти элементарные сущности.

Для выражения отношения между духовным началом Элохимов и стихиями Библия употребляет немного странное слово: «Ruach Elohim m'rachephet»[11]. Это странное слово мы должны ближе рассмотреть, чтобы понять, каким образом дух Элохимов проницал другие элементы. Это слово «racheph»[12] мы поймем только если, так сказать, призовем на помощь все то, что проходило в те времена через душу при произнесении этого слова. Когда говорят: «Дух богов прял над расходящимися массами вещества» или «над водами», то этим, собственно, ничего еще не сказано. Потому что верное истолкование этого глагола racheph мы получим лишь, если мы представим себе — я должен прибегнуть для наглядности к довольно грубому образу, — как от курицы, сидящей на яйцах, исходит теплота, согревающая их. И если вы представите себе воздействие этой теплоты, этих тепловых лучей, идущих от курицы к яйцам, чтобы довести их до созревания, тогда у вас явится понимание того глагола, который употреблен здесь в Библии с целью сообщить нам, что, собственно, творит Дух в тепловом элементе. Конечно, было бы совершенно неправильно сказать, что Дух Элохимов «высиживает», потому что здесь не имеется в виду то, что мы сегодня понимаем под этой воспринимаемой внешними чувствами деятельностью «высиживания», а скорее подразумевается активность излучаемой теплоты. Как из курицы излучается теплота, так Дух Элохимов излучался через тепловую стихию в другие стихии — воздушную и водную. Если вы все это представите себе, то получите картину того, что подразумевается словами: «И Дух Элохимов высиживал над массами вещества, над водами».

И теперь мы до некоторой степени сконструировали себе ту картину, которая витала перед душой древнееврейского мудреца, размышляющего об этом прадревнем состоянии. Мы построили себе сложное целое, в котором в виде охарактеризованного мною tohu wabohu как бы шарообразно переливались и пронизывали друг друга теплота, воздух и вода. От всего этого в виде haschamajim отделилась вся светообразная стихия; а переливающиеся три стихии изнутри пронизаны тьмой. В одной из этих стихий, в тепловой, мы видим прядение духовного начала Элохимов — как распространяется оно вместе с волнами тепла по всем направлениям, приводя к созреванию то, что еще, будучи зародышем, дремлет во мраке.

Таким образом, в конце этого изречения, на содержание которого обычно указывают словами «Дух Элохимов носился над водами», мы оказались в гуще того, что в первом стихе Библии в контексте ha'arez мы называем «землей». Мы охарактеризовали то, что осталось там, в этом ha'arez, после того, как его покинуло haschamajim.

Обратим опять наше внимание на более ранние состояния. Мы можем от Земли вернуться к лунному состоянию, к состояниям Солнца и Сатурна. Взглянем на бытие старого Солнца. Мы знаем, что тогда еще не могло быть речи об отделении того, что мы сегодня называем «земным», от солнечного; поэтому тогда не могло быть также речи о том, что земное может быть извне озаряемо светом. Специфика нашего земного бытия ведь и состоит в том, что Земля получает свет извне. Вы должны представить себе Земной шар заключенным в Солнце, составляющим как бы часть его, а потому не получающим света извне, но принадлежащим к тому существу, которое излучает свет в пространство, — тогда вы получите состояние старого Солнца. Оно характеризуется именно тем, что все землеобразное, тогдашнее земное, не получает света, а само распространяет его, что оно само есть источник света.

Обратите внимание на эту разницу: в старом солнечном состоянии Земля участвует в излучении света; в земном она более не участвует в этом. Земля дала выделиться из себя всему, что распространяет свет; она может его получать только извне. Вот характерное отличие нового земного состояния, выявившегося постепенно в ходе развития, от старого солнечного состояния. С отделением солнечного, этого haschamajim, вышло все световое; оно теперь вне Земли. И то бытие стихий, которое переливается в ha'arez в виде tohu wabohu, не имеет своего собственного света. Там есть только нечто такое, что может быть названо «насиженным от Духа Элохимов». Но это не делало его светлым само по себе, а оставляло его изнутри во мраке.

Взглянем теперь еще раз на все бытие стихий как на нечто целое. Вы ведь уже знаете из прежних лекций, что, говоря об элементарных состояниях нашего земного бытия, мы начинаем с твердого состояния, переходим затем к водяному, к воздуху, или газообразному, и, наконец, к тепловому элементу. Этим мы, так сказать, перечислили самые плотные состояния вещества. Но это не все. Подымаясь выше, мы находим еще более тонкие состояния, о которых мы получим лишь смутное понятие, назвав их «более утонченной материей». Дело в том, чтобы познакомиться ближе с этими более тонкими состояниями в отличие от более грубых, каковы газообразное, тепловое и другие состояния. Их обыкновенно называют эфирными состояниями; и мы всегда первым из них выделяли свет: значит, спускаясь от теплоты вниз, в более грубую материю, мы приходим к газообразному, а подымаясь вверх — к свету. Подымаясь от светового элемента еще выше, мы приходим к еще более тонкому эфирному состоянию; мы подходим к чему‑то такому, чего, собственно, нет в непосредственном виде в мире, доступном нашим обычным чувствам. В мире внешних чувств существует лишь внешнее отражение того, что еще тоньше в сравнении со световым эфиром. С оккультной точки зрения можно сказать, что силы в этом более тонком эфире те же самые, что управляют химической группировкой, химическим соединением веществ, организацией материи подобно тому, как мелкая пыль, посыпанная на пластинку, под воздействием соприкасающегося смычка распределяется в так называемые хладниевы звуковые фигуры. Что грубый, чувственный звук производит здесь в пыли, то совершается вообще по всему пространству. Пространство дифференцировано в самом себе и пронизывается силами более тонкими, чем силы света, являющимися в духовной области тем, что в чувственном есть звук. Таким образом, мы можем говорить о химическом или звуковом эфире, более тонком, чем световой, когда мы поднимаемся от тепла к свету, а оттуда еще выше, к этому более тонкому эфиру, который содержит дифференцирующие силы, разъединяющие и соединяющие материю. В действительности этот эфир по природе звучащий и тонообразующий, но чувственным ухом не воспринимается; слышимый внешнему слуху звук есть лишь внешнее выражение этого более тонкого эфира, которое он принимает благодаря тому, что прошел через воздух. Этот чувственный звук сближает нас с более тонким элементом, лежащим выше света. Значит, когда мы говорим, что вместе с haschamajim выделилось из ha'arez то, что раскрывается внешне, то мы не должны иметь в виду только то, что проявляется в стихии света, но подразумеваем также то, что проявляется в более тонкой эфирной сущности звукового, звукообразующего и что, в свою очередь, пронизывает свет.

Как, идя вниз от теплоты, мы приходим к газообразному, а от последнего — к водному, так, идя от теплоты вверх, мы приходим к свету, от света — к звукообразующему, к регулирующему химические процессы эфиру. И от водного мы можем опускаться еще ниже, к земному. Куда же мы придем, если поднимемся отзвукообразующего еще выше, к еще более тонкому эфиру, который также ушел вместе с haschamajim? Тогда мы встретимся с тем, что, так сказать, будучи самым тонким эфирным состоянием, живет в только что описанном звукообразующем, в регуляторе химизма. Если вы направите свой духовный слух на это последнее эфирное состояние, то вы, конечно, не услышите ничего из внешнего колебания воздуха, но вы услышите тон, который дифференцирует пространство, проникает его и упорядочивает материю, подобно тому как произведенный смычком на пластинке звук располагает пыль в хладниевы звуковые фигуры. И в это упорядочиваемое звуковым эфиром бытие изливается более высокое эфирное состояние. Этот высший, тончайший эфир таким же образом пронизывает звуковой эфир, как мысль пронизывает произносимый нашими устами звук, превращая его в слово. Обратите особенное ваше внимание на то, что превращает звук в осмысленное слово, тогда вы получите представление о том, что живет и движется в звуковом эфире в качестве высшего, тончайшего эфира, космически пронизывая его, давая смысл устроительному мировому звуку: о пронизывающем пространство Слове, которое изливается в звуковой эфир и которое в то же время есть источник жизни, сама истинная, всюду переливающаяся и ткущая мировую ткань жизнь. Таким образом, то, что ушло вместе с haschamajim из ha'arez и стало солнечным, отделенным от низшего и земного, от tohu wabohu, — это такая стихия, которая может внешне возвещать о себе как свет. Но за этим светом стоит нечто духовно–звуконосное, а за этим последним, космический глас. Поэтому мы можем сказать: в высиживающей теплоте изживается лишь низшее духовное Элохимов, вроде того, как наши страсти изживаются в низинах нашей души. Высшее же духовное Элохимов ушло вместе с haschamajim; оно живет в свете, в звукообразующем эфире, в духовно–речевом, в космическом Слове. Все то, что перешло в это солнечное, может теперь только извне вливаться в tohu wabohu.

Попытаемся теперь образно представить себе все то, что витало перед душой древнееврейского мудреца при словах ha'arez и haschamajim. То, что там обособилось как духовно–светоносное, звукообразующее, речеобразующее, словообразующее, — как оно воздействовало, когда воссияло вновь? Оно воздействовало как глаголющий из солнечной стихии свет; как свет, за которым стоит космический глас. Итак, представим себе все связанное с tohu wabohu — полный мрак, переливание стихий тепловой, газовой, водной, — представим себе все это как находящееся в беспросветном мраке. И затем мы представляем себе, как извне, деяниями Элохимов, благодаря творческому Слову, этой высшей эфирной сущности, лежащей в основе всего, в tohu wabohu излучается свет и вместе со светом изливается сила, содержащаяся в Слове. Как же обозначить то, что здесь происходит? Нельзя это обозначить лучше, нежели следующими словами: существа, перенесшие вместе с haschamajim свое высшее к эфирному, возвращали свой гласящий свет из мирового пространства этому tohu wabohu. Этим охарактеризован смысл монументальных слов: «И боги сказали: да будет Свет! И стал свет там, где была тьма, в tohu wabohu». Вот вам картина, которая витала перед древнееврейским мудрецом.

Таким образом, мы должны представлять себе существо Элохимов распростертым на весь Космос, который есть как бы их телесность: бытие стихий, выраженное в tohu wabohu, есть низшее отображение их телесности; тепловая стихия — более высокое; haschamajim же — образ их высшего духовного; оно обособилось и теперь извне творчески воздействует на tohu wabohu и руководит его становлением.

Теперь вы можете сказать: этим ты поясняешь нам, как глаголющее светоносное космическое Слово упорядочило хаотическое переливание элементов в tohu wabohu и привело его к тому, чем оно стало впоследствии. Но откуда и как организуется человеческая форма? Такая человеческая форма, как наша — прямостоящая на двух ногах с разумным функционированием рук, как это свойственно нам, — не может существовать без сил, заложенных в мозгу, излучающихся оттуда и организующих ее. Наша форма организуется нашими высшими духовными силами, которые исходят из нашего духа. Всегда низшее организуется высшим. Так и ha'arez, служащий как бы телом Элохимов, в качестве более низкого организовывался высшей телесностью, этим haschamajim и действующим в нем Духом Элохимов. Значит, их высшее духовное завладевает тем, что выделилось, и извне начинает свою организационную работу, как это выражено в словах: «Явленный в космическом глаголе свет льется во тьму». Им организуется tohu wabohu и высвобождается из неустройства стихий. Таким образом, если вы представите себе haschamajim как бы головою Элохимов, а в оставшемся бытии стихий будете видеть их туловище и конечности и представите себе, что силой, исходящей из головы, организуется бытие стихий, туловище и конечности, — тогда вы имеете перед собой фактический процесс: имеете как бы человека в космическом масштабе; и в этом космосе он своими органами духа, находящимися в haschamajim, организует весь Космос. Мы можем поэтому представлять себе организующего себя самого макрокосмического Человека, когда видим, как все созидающие силы из haschamajim изливаются на ha'arez.

Чтобы получить еще более ясную картину обо всем здесь происходящем, бросим взгляд на современного человека и спросим себя, благодаря чему, собственно, человек, с оккультной точки зрения, а не с той, на которой стоит современная дилетантская наука, благодаря чему он стал таким, каким он является теперь? Откуда взялась определенная форма, отличающая его от всех окружающих его живых существ; что делает его, собственно говоря, человеком? Что, собственно, проходит через весь человеческий облик? С незашоренным взглядом чрезвычайно легко ответить на вопрос, что, собственно, делает человека человеком. Это то, что есть у него и чего нет ни у одного из прочих существ, окружающих его на земле, это речь, проявляющаяся в звуках, она делает его человеком. Представьте себе форму животного. Что может дать ей толчок для развития, для подъема к человеческой форме? Какая сила должна войти в нее, чтобы она стала человеческой формой? Поставим вопрос несколько иначе: представим себе какую‑нибудь животную форму, которую мы должны были бы снабдить чем‑нибудь, пронизать каким‑то дуновением; что должно было бы содержать это дуновение, чтобы эта форма начала говорить? Она должна была бы почувствовать себя так организованной внутренне, чтобы издавать членораздельный звук. Это звуковое начало творит из животной формы человеческую.

Как можно поэтому образно представить себе и внутренне прочувствовать Космос? Как можно все, что я набросал перед вашей душой, что я так подробно, картина за картиной, сконструировал из элементарного, как можно это все прочувствовать? Как можно изнутри прочувствовать макрокосмическую форму человека? Когда начнешь чувствовать, как звук воплощается в образ, в форму! Когда начинаешь ощущать, например, звук «А», когда он несется по воздуху, является не только звуком; надо ощущать этот звук как формообразующее в себе, подобно тому, как пыль складывается в узоры под воздействием тона, вызываемого смычком на пластинке. Необходимо научиться чувствовать, как звуки «А» и «Б» и т. д., несясь по воздуху, как бы ткут в пространстве ткань! Нужно уметь чувствовать не только звуковую вибрацию, но и формообразующее, тогда будешь чувствовать то, что чувствовал древнееврейский мудрец, когда звуки вызывали в нем те образы и те картины, которые я набросал здесь пред вашим духовным оком. Таково было действие звука. Поэтому я должен был бы сказать: «Bet» вызывала представление чего‑то замкнутого, обособленного, как бы скорлупы с содержимым внутри; буква «Resch» вызывала представление, схожее с тем, когда мы ощущаем собственную голову. А «Schin» вызывало нечто такое, что я уподобил бы подзадориванию. Это совершенно объективный язык, который звуками своими выкристаллизовывается в картине, если душа к этому восприимчива. Поэтому в самих этих звуках является нам та высокая школа, которая древнего мудреца приводила к картинам, возникающим перед взором видящего, когда он вступает в сверхчувственное. Таким образом звук метаморфизируется в духовный образ и вызывает картины, складывающиеся именно так, как я это описал. Самое замечательное в этом древнем Правозвестии заключается именно в том, что оно сохранилось на языке, чьи звуки созидают образы и кристаллизуются в душевные формы. И это как раз те образы, которые обретаешь, если проникаешь в сверхчувственное, откуда развилось чувственное начало нашего земного бытия. Если принимать это во внимание, тогда появляется невыразимый трепет и глубокое благоговение перед тем, как развивалась наша Вселенная. Начинаешь чувствовать, что это не случайность сохранила нам этот дивный памятник человеческого бытия именно в тех письменах, буквы которых сами по себе в силах пробудить в нашем духе душевные образы и привести нас к тому, что видящий в наше время может найти самостоятельно. Вот то ощущение, которое следовало бы усвоить антропософу, приступающему к отправной точке этого древнего Провозвестия — к Ветхому Завету.