GA 122 - Мистерии Библейской истории творения

ВОСЬМАЯ ЛЕКЦИЯ

При попытке уяснить себе бытие, мы всегда идем по стопам развития этого бытия, и мы уже неоднократно имели случай убедиться в том, как все окружающее нас, все доступное нашему наблюдению укладывается в понятие развития. Мы должны привыкнуть расширять это представление о развитии и распространять его также на такие области, в которых современное сознание еще не видит развития. Так, например, теперь еще мало думают о действительном развитии в области душевной жизни человека. Правда, внешним образом о таком развитии говорят, поскольку оно столь наглядно выступает, например, в индивидуальном бытии человека между рождением и смертью. Но относительно всего человечества такое развитие понимается сейчас как подъем из низших животных состояний. А затем, следуя по этому пути, приходят к выводу, который даже при современном уровне знания в этой области можно назвать довольно фантастичным: будто высшее просто так развивается из низшего, будто человек просто развился из животного. Конечно, в настоящем цикле лекций я не могу подробно излагать — как я это делал уже неоднократно, — что наше человеческое сознание, чтобы стать таким, каково оно в настоящее время, должно было пройти через длинный и сложный ряд эволюционных этапов и что нашей настоящей форме сознания и душевной жизни предшествовала совершенно иная форма. Эту предшествующую форму сознания мы часто называли ясновидящим сознанием низшего порядка. Наше современное сознание ведь дает нам представления о внешнем предмете путем внешнего восприятия. А то иное сознание, предшествовавшее нашему настоящему, мы можем лучше всего изучить, если обратим свой взор к старому лунному бытию.

Самый характерный признак отличия периода старого лунного развития от современного земного в том, что сознание поднялось от особого рода старого ясновидения, особого рода образного сознания, к нашему современному, предметному сознанию. На это обстоятельство я указываю уже много лет, и вы уже давно могли прочитать об этом в первых статьях «Люцифер–Гнозиса{5}», где эволюция описывается поданным акаша–хроники. Уже там указывается, что это старое, подобное сновидениям образное сознание, свойственное нашему собственному существу в те отдаленные времена, постепенно развилось в земное сознание, через которое мы сознаем внешние предметы, то есть то, что мы в окружающем нас пространстве называем внешними предметами, в отличие от нас самих, от нашей внутренней сущности. Это отличие внешних предметов от нашей собственной внутренней жизни и составляет, собственно, главную особенность нашего современного состояния сознания. Если перед нами какой‑нибудь предмет, например, роза, то мы говорим: роза там в пространстве; она отделена от нас. Мы стоим на другом месте, нежели она. Мы видим розу и составляем себе представление о ней. Представление это внутри нас, роза — снаружи. В различении внешнего и внутреннего и заключается, собственно, характерная черта нашего земного сознания. Не таким было старое лунное сознание. Существа со старым лунным сознанием такого различия между внешним и внутренним вовсе не делали. Представьте себе, что у вас, глядя на розу, вовсе не было бы сознания: роза там снаружи, а я только составляю себе представление о ней у себя внутри, но у вас было бы сознание такого рода, что когда эта роза видна там в пространстве, то сущность ее не ограничена только тем пространством, которое она занимает, но сущность ее распространяется за пределы занимаемого ею пространства и, таким образом, роза эта, собственно, находится внутри нас. И дело этим еще не ограничивается. Представьте себе, что вы смотрите на солнце и при этом воспринимаете не так, что солнце там наверху, а вы здесь внизу, но у вас такого рода сознание, что в тот момент, когда вы вызываете в себе представление солнца, оно находится внутри вас, что сознание ваше охватывает солнце более или менее духовным образом. Тогда исчезло бы упомянутое отличие внешнего от внутреннего. Если вы уясните это, тогда вы получите первое непременное качество того старого лунного сознания.

Вторая характерная особенность его состояла в том, что это было сознание образное, так что вещи не являлись непосредственно в виде предметов, а в символах, наподобие того, как и в настоящее время сновидения часто содержат символы. Сновидение может действовать, например, так, что огонь снаружи будет воспринят нами, скажем, в символе светозарного существа, как на картине. В этом роде и старое лунное сознание воспринимало внешние предметы, то есть внутри себя и в то же время в образах. Значит, это старое лунное сознание было образным и обладало субъективной окраской. И оно обладало еще одним существенным отличием от нашего современного сознания. Оно вообще не действовало так, что для него существовали внешние предметы, как для нашего нынешнего земного сознания. Того, что вы теперь называете своей средою, что вы сегодня воспринимаете как предметы растительного, минерального и животного царства, того для сознания старого лунного развития вообще не существовало. Тогда действительно на более низкой, подобной сновидению ступени происходило нечто, похожее на то, что теперь происходит в душе того, в ком развивается видящая сила, то есть сознательное ясновидение. Первые признаки этого пробуждающегося ясновидящего сознания таковы, что оно поначалу вовсе еще не имеет дела со внешними существами. В этом, собственно, кроется источник разнообразных заблуждений для того, кто, скажем, благодаря своему эзотерическому образованию начал развивать в себе дар ясновидения.

Развитие ясновидящих сил происходит постепенно, ступенями. На первой ступени развиваются разнообразные способности, и человек видит вокруг себя разные явления. Но он впал бы в большое заблуждение, если бы он эти видения вокруг себя, то есть в духовном пространстве, тотчас стал принимать за духовные реальности. Иоанн Томазий в нашей розенкрейцерской Мистерии[23] проходит через этот период астрального зрения. Напоминаю вам о тех картинах, которые возникают перед душою Иоанна Томазия, когда он сидит, погруженный в созерцание, на авансцене, а перед его душой открывается духовный мир. Он видит различные образы, и Дух Элементов первым делом открывает Иоанну образы тех существ, которые ему уже знакомы из земной жизни. Дело в том, что Иоанн Томазий познакомился с профессором Капезнем и доктором Штрадером. Благодаря этому знакомству он воспринял в себя еще на физическом плане известные представления об этих двух лицах. В момент, когда после испытанной им великой боли начинает, так сказать, пробиваться ясновидящая способность, Иоанн Томазий опять видит этих двух личностей. Но он видит их в странных образах: профессора Капезия он видит таким, каким тот был, быть может, в 25- или 26–летнем возрасте, а не таким, каков он в то время, когда Иоанн Томазий погружен в медитацию. Также и доктора Штрадера он видит не таким, каков тот в данный момент, но каким тот должен стать в старости в этом своем воплощении.

Эти и еще многие другие образы являются перед душою Иоанна Томазия. Драматически все это можно представить только так, что картины, являющиеся перед душою в медитации, разыгрываются на сцене. Ошибка Иоанна Томазия заключается не в том, что он принимает эти видения за иллюзии; это было бы полнейшим заблуждением. Единственно верное отношение его к этим видениям будет, если он скажет себе: я теперь еще не могу знать, сколько в этом самообмана и сколько реальности. Он еще не знает, есть ли то, что является ему в этих видениях, духовная реальность — скажем, то, что занесено в акаша–хронику, — или же он свое собственное «Я» расширил в целый мир. Может быть и то, и другое, и он это должен понять. У него нет еще способности отличать духовную реальность от образного сознания. И он должен уразуметь это. Только с того момента, как у него проявляется деваханическое сознание- когда Иоанн Томазий переживает духовную реальность при встрече в Девахане с духовно–реальным существом, с Марией, которую он знает по физическому плану, — лишь с этого момента он может, оглянувшись назад, отличать реальность от простого образного сознания. Таким образом, вы видите, что человек на пути своего эзотерического развития проходит через период, когда он окружен образами и в то же время не имеет еще способности различать между духовной реальностью и самими образами. В сценах розенкрейцерской драмы, конечно, раскрывались духовные реальности. Так, например, то, что является в качестве профессора Капезия, есть его реальное изображение, занесенное в акаша–хронику из его юности, а что является в качестве доктора Штрадера, есть реальное изображение в ней его старческого возраста. В драме они подразумеваются реальными, но только Иоанн Томазий еще не знает, что фигуры эти реальны.

Сознание на старой Луне проходило через аналогичный период, только на более низкой, подобной сновидению ступени, так что об упомянутом различии не могло быть еще речи. Итак, способность различать появляется лишь позднее, и это необходимо твердо помнить. Мы должны знать, что ясновидящий постепенно сживается с особого рода образным сознанием. Однако во времена старой Луны появляющиеся образы были чем‑то совершенно иным, нежели предметы нашего земного сознания. Они у истоков ясновидения и в настоящее время также означают нечто иное. В начале своего развития и ясновидящий вовсе не видит извне духовных существ: он видит образы. И мы должны спросить себя: что же означают эти образы, которые при этом всплывают? Видите ли, на первой ступени ясновидения они вовсе не есть выражение реальных духовных существ, а они сначала, так сказать, особого рода сознание органов. Эти образные картины есть как бы проекция в пространство того, что происходит внутри нас. И когда ясновидящий начинает развивать в себе способности, то он может чтобы взять реальный пример — видеть далеко в пространстве два ярко сияющих шара. Это будут изображения двух шаров, сияющих различными красками. Если ясновидящий в таком случае скажет себе: там, где‑то в пространстве, находятся два существа, то он, по всей вероятности, очень ошибется; это, во всяком случае, поначалу не будет верным истолкованием факта; истина будет совершенно иной. Истина заключается в том, что ясновидение, выявляя в самом человеке разные силы, проецирует их в пространство, и они‑то и являются в виде двух шаров. Эти два шара могут представлять собою, например, то, что работает в астральном теле ясновидящего и вырабатывает в его глазах зрительную силу. И эта сила зрения может проецироваться в пространство в виде двух шаров. Так, собственно, внутренние силы представляются внешними явлениями астрального пространства. Было бы величайшим заблуждением принимать их за внешнее выражение духовных существ.

Еще ошибочнее было бы вызывать в себе вначале какими‑нибудь процедурами способность слышать голоса и сейчас же принимать их за духовные откровения. Это был бы самый грубый обман, которому можно подпасть. Голоса эти будут вряд ли чем‑то иным, как отголоском внутренних процессов. И тогда как цветовые образы и разные фигуры являются отображением довольно чистых внутренних процессов, голоса большей частью представляют собою сумбурные состояния души. И самое лучшее для каждого начинающего слышать голоса сначала совершенно не доверяться этим сообщениям. Так что вам ясно, что к начинающемуся образному представлению следует всегда относиться с величайшей осторожностью. Оно в начале есть особого рода сознание своих органов, проекция внутренней жизни наружу в пространство. По законам развития сознание органов было нормальным во время старой Луны. Едва ли человек на старой Луне воспринимал что‑то иное, кроме происходящего внутри него.

Неоднократно я напоминал вам многозначительное изречение Гёте, что глаза наши образовались благодаря свету и для света[24]. Следовало бы глубже вникнуть в смысл этих слов. Все органы человека образовались через окружающую его среду, создались ради окружающей его среды. И поверхностна та философия, которая напирает на одну лишь сторону этой истины, говоря: без глаз человек не мог бы видеть света. Другая крайне важная сторона этой истины гласит: без света никогда не мог бы развиться глаз, без звука не могло бы образоваться ухо и т. д. С более глубокой точки зрения, все кантианство является поверхностным, потому что дает лишь одну сторону истины. Свет, наполняющий и озаряющий мировое пространство, является причиной, создавшей наши органы зрения. Во времена старой Луны главная работа существ, участвовавших в становлении наших миров, сосредоточивалась на построении органов. Сначала должны быть созданы органы, и только после этого они могут воспринимать. Наше современное предметное сознание на том и зиждется, что сначала были построены органы. И как чисто физические аппараты наши органы чувств уже были созданы на старом Сатурне: наш глаз подобен той камер–обскуре, которой ныне пользуется фотограф. Но такие чисто физические аппараты ничего не могут чувствовать, ничего не могут воспринимать. Они устроены согласно физическим законам. На старой Луне эти органы были одарены внутренним чувством. Когда мы поэтому рассматриваем глаз, мы должны сказать: на старом Сатурне он был построен так, что мог служить лишь физическим аппаратом, на лунной ступени он под влиянием падающих на него солнечных лучей преобразился в орган восприятия, в орган сознания. И самое существенное из работы времен старой Луны заключалось в том, что эти органы, так сказать, извлекались из организмов. Во время земной работы самое главное заключается в том, что, например, свет действует на растения, поддерживает их развитие. Как результат этого действия света мы видим внешнюю флору. Таким путем свет не действовал на старой Луне; тогда он извлекал органы наружу. И то, что человек воспринимал в те времена, было не что иное, как работа над его собственными органами. Воспринимались образы, которые, казалось, наполняли мировое пространство. Казалось, что изображения эти развернуты в пространстве. Но в действительности изображения эти были лишь выражением работы бытия стихий над органами человека. Как он сам созидался, как из его существа, так сказать, произрастали воспринимающие глаза, эту работу над самим собою, свое собственное внутреннее становление- вот что воспринимал человек на старой Луне. Для него внешний мир был, собственно, внутренним миром, потому что весь внешний мир работал над его внутренним существом. Он и не делал различия между внешним и внутренним. Он не видел Солнце как нечто внешнее. Он не отделял Солнце от самого себя, но он чувствовал, как создавались в нем глаза. И эта работа над становлением его глаз расширяла его вовне — к некоему образному восприятию, заполнявшему пространство. Этим путем воспринимал он Солнце, но это был процесс внутренний.

Самое характерное из старого лунного сознания как раз и состояло в том, что человек был окружен миром видимых образов, но образы эти символизировали внутреннее созидание, внутреннее построение его душевного бытия. Таким образом, лунный человек был замкнут в астральном и чувствовал свое собственное созидание как внешний мир. Сейчас такое восприятие внутреннего созидания в виде мира внешнего, при котором теряется способность отличать картины и образы, являющиеся в качестве отражения собственного внутреннего роста, от внешнего мира, — сейчас это было бы болезнью. В старом лунном состоянии это была норма. Так, лунный человек воспринимал работу, например, тех существ, которые впоследствии стали Элохимами, внутри своего собственного существа. Вроде того как вы теперь можете чувствовать свое кровообращение, так воспринимал он тогда деятельность этих Элохимов. Все это происходило внутри него и только отражалось ему во внешних картинах.

Но такого рода сознание было возможным только на старой Луне. Ибо все, что совершается на нашей Земле, должно быть в гармонии со всем космосом. Сознание, свойственное земному человеку — с его различением внешнего от внутреннего, с таким видом восприятия, при котором вне нас существуют внешние реальные предметы, рядом с которыми мы представляем собой внутреннее пространство, — такое сознание требовало, чтобы все развитие перешло со старой Луны на Землю, чтобы произошло совершенно иного рода распределение во всей нашей космической системе. Так, например, разделения между Луной и Землей, вроде теперешнего, во времена старой Луны вообще еще не существовало. То, что мы называем старой Луной, мы должны себе представлять так, как будто сегодняшняя Луна еще была соединена с Землею. Благодаря этому и все прочие планеты, включая сюда и Солнце, были совершенно по–другому устроены. И при тогдашних условиях могло развиться лишь описанное нами образное сознание. Лишь когда весь Космос, к которому мы принадлежим, принял тот облик, который ему свойствен теперь, могло развиться свойственное нам предметное сознание.

Поэтому мы должны сказать: такое земное сознание человек мог получить лишь в земном бытии. И не только у человека не было такого сознания, но его не имели также и другие существа, принадлежащие к тому или другому чину иерархии. Было бы очень неосновательно полагать, например, что Ангелы, проходя через свою человеческую ступень на старой Луне, именно благодаря этому должны были бы иметь такое же сознание, каким обладает теперь человек на Земле. Этого не было, и они именно отличаются от человека тем, что они свою человеческую ступень переживали с иным сознанием. Прямого повторения того, что раз уже было, никогда не бывает. Каждый момент развития совершается только однажды, потому что ему надлежит быть, а не для того, чтобы повторять старое. Итак, для развития того сознания, которым обладает ныне земной человек, необходимо было совершиться всем процессам, создавшим Землю и сделавшим человека таким, какой он есть теперь. На прежних ступенях развития земным существам невозможно было выработать себе такого сознания. Когда мы встречаемся с предметом, тогда он находится вне нас, тогда он является чем‑то в окружающей нас среде. Все же прежнее сознание знакомых нам существ было таково, что не делало различия между внешним и внутренним, а потому для них было бы бессмыслицей говорить: мы видим нечто как стоящее перед нами. Этого не существовало и для Элохимов. Они только могли сказать: мы живем и действуем во Вселенной; мы творим и в акте творения сознаем наше творчество. Но перед нами нет предметов, мы не видим перед собой предметов. Факт, выраженный словами «Мы видим пред собою предметы», означающий, что во внешнем пространстве проявляются образы сущего, от которого сам реципиент отделен, которым он противостоит как отдельное существо, — это условие и для Элохимов настало лишь во времена земного бытия. Элохимы в старом лунном бытии чувствовали себя живущими и деятельными в свете, изливающемся из старого Солнца на старую Луну; они могли бы сказать себе: «Мы чувствуем себя внутри этого света; мы чувствуем, как мы с этим светом погружаемся в существ, живущих в качестве людей на старой Луне; мы в этом свете как бы несемся по пространству». Но они не могли бы себе сказать: «Мы видим этот свет вне себя». Этого не могло быть в старом лунном состоянии, потому что это явилось как совершенно новый факт лишь в земном бытии.

Когда в отношении известного момента развития мы встречаем в Книге Бытия знаменательные слова «И Элохимы сказали: Да будет свет!», то должен был произойти новый факт, а именно то, что они теперь не только чувствовали себя втекающими со светом, но чувствовали, что предметы отражают им этот свет, и что перед ними во внешнем пространстве являются предметы. Автор Книги Бытия это выражает тем, что он к словам: «И Элохимы сказали: Да будет свет!» прибавляет «И Элохимы увидели свет». Да, в этом памятнике нет лишних слов, нет пустых фраз. И можно только пожелать, чтобы люди научились благодаря этому древнему памятнику также ничего не писать, что не имеет в себе полнокровного содержания, не писать пустых фраз. Автор Книги Бытия ничего лишнего не говорит, не пишет ничего такого, что могло бы служить приукрашиванием в обывательском смысле слова, дабы со своей стороны прибавить украшение к сотворению света, например, такого рода: ну вот, Элохимы сказали себе: да, мы видим свет и довольны собою, что создали его хорошо. Смысл в том, что этим маленьким предложением указывается на вхождение чего‑то нового.

И притом там сказано не только «И Элохимы увидели Свет», но сказано «И увидели, что он хорош, или красив». Я должен заметить, что здесь на древнееврейском языке не делается такого различия между «хорош» и «красив», как мы это делаем теперь. То же самое слово на древнееврейском языке означает и «хорошо», и «красиво». Что же, собственно, обозначается этими словами? В древнесанскритском языке и даже до известной степени в немецком (Ср. русск. «красен» (устаревш.) = красив, хорош — прим. перев.) еще слышится этот смысл. Слово «красиво» охватывает собою все слова, на всех языках означающие, что нечто внутреннее, нечто духовное проявляется во внешнем образе. «Быть красивым» значит: внутреннее проявляется внешне. И по сей день лучшее представление о прекрасном составит та точка зрения, согласно которой в предмете прекрасной формы содержится физический образ его внутреннего, духовного существа. Мы называем «красивым» в чувственном мире то, из чего просвечивает нам духовное. Когда «красиво» скульптурное произведение? Когда оно внешней своей формой создает иллюзию, что в нем живет что‑то духовное. Проявление духовного посредством внешней формы есть красота.

Таким образом, мы можем сказать, что словами Книги Бытия «Элохимы увидели свет» выражено нечто специфическое в земном развитии, но одновременно и то, что переживаемое раньше лишь субъективно теперь является и объективным; что, другими словами, Дух предстает в своем внешнем явлении. Поэтому мы можем изречение, передаваемое обычно словами «И Элохимы увидели свет и увидели, что он хорош (красив)», теперь выразить так: «И Элохимы постигли на опыте: то, в чем они были раньше, противостало им как внешнее; а в основе этого явления они увидели, что Духу, бывшему на заднем плане, потребовалось выразить себя во внешнем», потому что именно это означают слова, «что он был красив (хорош)». Такой памятник, как Книга Бытия, вы поймете лучше всего, если вы ничего не будете принимать за пустое слово и всюду будете искать тайну, действительно скрытую в словах. Тогда вы действительно, в широком смысле слова, проникнете в глубины этого памятника, тогда как любое другое толкование есть не что иное, как обычное филистерство.

Теперь мы пойдем дальше. Мы видели, что самое характерное в лунном состоянии могло создаться лишь благодаря выделению солнечного из лунного. Затем мы убедились в необходимости нового размежевания солнечного и земного в ходе земного развития — убедились в том, что, так сказать, необходима двойственность для появления существ, одаренных сознанием. Земное должно было отделиться. Такое размежевание, однако, сопряжено еще кое с чем. С ним сопряжено то, что стихии как всего лунного, так и солнечного, изменяют свою природу, становятся иными. Если вы на теперешнее Солнце взглянете с одной лишь физической стороны, то даже и тогда вы должны себе сказать: такие состояния, каковые свойственны Земле и каковые мы называем твердыми и жидкими, мы вряд ли будем в состоянии предполагать в физическом Солнце. Самое плотное состояние, которое можно еще надеяться найти на Солнце, было бы газообразное. Так считает и наша современная физика. Такое распределение веществ происходит вообще при разделении того, что прежде составляло нечто единое.

Мы видели, что земляное развилось благодаря прогрессирующему уплотнению тепловой стихии до земляного, до твердого. Снаружи в это земляное проникает то, что является более тонкой стихией там наверху: световым, звуковым и жизненным эфирами. Но мы не можем предполагать, что в выделившемся солнечном происходит то же самое. Напротив, мы должны сказать: самым тонким состоянием из всех знакомых нам является то, что заключает в себе, дает и распространяет жизнь; затем мы имеем то, что мы называем числовым, или звуковым, эфиром; затем у нас есть световой эфир и тепловой эфир; потом у нас газ, или воздух, вода и земное, или твердое. Вот таковы семь стихий. В области земного нам придется искать то, что подымается до теплового. Тепло пронизывает наше земное, тогда как относительно светового мы уже должны сказать, что Земля лишь постольку причастна к нему, поскольку в ее жизни участвуют существа из окружающей ее среды, лучше сказать, пожалуй, тела окружающей среды. Свет на Землю излучается Солнцем. Если мы желали бы, так сказать, локализации трех высших элементарных состояний — эфиров светового, звукового и жизненного, — то мы должны были бы сказать: их мы должны искать скорее в солнечном. В земном мы находим твердое, жидкое и газообразное; тепло распределено и тут, и там, и в земном, и в солнечном. Но в последнем мы будем искать световое, духовно–звучащее и жизненосное. Дарующее жизнь мы должны будем искать скорее в солнечном.

В первый раз это солнечное выделилось в старом лунном бытии. Там на старой Луне впервые проявился извне деятельный свет, но не как свет. Я только что объяснил, что изречение Книги Бытия «И Элохимы увидели свет» было бы немыслимо применять к лунному развитию. Для тех времен следовало бы сказать: «И Элохимы в свете носились, пересекая пространство; они были внутри света, но не видели его». Вроде того, как тот, кто плывет под поверхностью воды, собственно, не видит воды, а только движется в ней, так и тогда свет был не виден, а он был лишь носителем космической работы в пространстве. Только на Земле свет стал виден, стал отражаться от предметов.

Что в лунное время происходило относительно света, то должно было естественным образом повториться и в земном развитии на более высокой ступени. Поэтому мы должны ожидать, что существовавшее на старой Луне относительно света проявится в земном развитии относительно звукового эфира. Другими словами: во время земного развития со звуковым эфиром случится то же самое, что происходило со световым эфиром во времена лунного развития. А из этого следует, что для Элохимов называемое нами духовно–звучащим не будет восприниматься отраженным на манер светового. Если поэтому Книга Бытия имела бы намерение указать, что развитие поднимается от деятельности светового к деятельности звукового эфира, она должна была бы сказать нам приблизительно следующее: «И Элохимы в земном становлении увидели свет и увидели, что он хорош, или красив», — но затем она не должна была бы продолжать в том же роде, говоря: «И Элохимы воспринимали в этой фазе звуковой эфир», но она должна была бы сказать: «Они жили и пряли в нем». Поэтому и относительно так называемого второго дня творения Библия не должна была бы говорить, что Элохимы воспринимали тот процесс, которым вещества разделялись на верхние и на нижние; об этой работе Элохимов не должно было бы говориться, например, что они ее воспринимали; но здесь Книга Бытия должна была бы пропустить слова о том, что Элохимы видят, что оно хорошо и красиво. Тогда бы это соответствовало утверждениям духовной науки.

Значит, ясновидящий, писавший Книгу Бытия, для второго дня творения должен был бы пропустить фразу: «И Элохимы увидели»…

Возьмите Книгу Бытия. Там применительно к первому дню сказано: «И Элохимы увидели свет и увидели, что он хорош (красив)». А относительно второго дня говорится в обычных переводах так: «И сказал Бог: да произойдет поляризация[25] посреди воды, и да отделяет она воду от воды — и стало так. И назвал Бог поляризованное небом… И был вечер и было утро: день второй». А фраза, стоящая в конце первого дня творения, пропущена. Книга Бытия рассказывает все так, как мы должны были бы ожидать сточки зрения духовной науки.

Вот вам опять такое непреодолимое препятствие[26], с которым толкователи XIX столетия не знали, как справиться. Были толкователи, которые говорили: «Ну, велика ли беда, что фраза эта во второй день пропущена? Это забывчивость, рассеянность писца». Но из Книги Бытия люди могли бы научиться не только ничего не прибавлять ненужного, но также и ничего не пропускать. Автор Книги Бытия ничего не забыл, он написал все, что подобает. И есть вполне основательная причина, по которой упомянутая фраза не помещена применительно ко второму дню творения. Это опять один из тех фактов, о которых я уже упоминал неоднократно, — фактов, заставляющих нас глубоко преклоняться и ценить такие памятники, как Книга Бытия. Многому могли бы мы научиться от этих древних писателей, которые безо всякой клятвы твердо следовали правилу: «Ничего не прибавлять и ничего не отнимать от истины, познанной ими». Они были глубоко проникнуты убеждением, что каждое слово, написанное ими, должно быть свято и что ничего не следует пропускать.

Стало быть, мы, исходя из внутренних оснований, поняли, так сказать, композицию первого и второго дней творения. Познавший путем духовного анализа скрытое за видимым и затем приступающий к изучению Библии скажет, быть может, себе: было бы удивительно и даже прямо поразительно, если бы все те тонкости, которые могут быть найдены с помощью добросовестного духовного исследования, снова были найдены у того древнего ясновидящего, который писал Книгу Бытия. И когда это поразительное подтверждается, вас охватывает удивительное чувство- чувство, которым должны были бы исполниться сердца людей, чтобы проникнуться святостью, которой веет от этого прадревнего памятника, называемого нами Книгой Бытия.