Гауптвахта

И ещё один день. Уж этот-то вроде бы последний!

Коридор гауптвахты. Подъём.

Губари выходят из своих камер с «вертолётами» и с «козлами», относят «спальные принадлежности» в каптёрку.

Полуботок толкает в бок Принцева:

— Отсидели мы с тобой своё… Ведь и у тебя тоже сегодня срок кончается. Только у меня утром, а у тебя — вечером.

— Отсидели, — уныло и бессмысленно повторяет Принцев.

Коридор гауптвахты.

Рядовой Полуботок моет пол — на корточках, с засученными по локоть рукавами. Незаметно для себя он задумывается, держит перед собою тряпку и сидит так, и смотрит в одну точку.

За спиною у Полуботка возникают чьи-то ноги.

— В чём дело? — спрашивают Ноги.

— А? — ещё не очнувшись, спрашивает Полуботок.

— Вы почему не работаете?

Полуботок поворачивается. И смотрит снизу вверх на хозяина ног — это ефрейтор в очках, со значком о высшем образовании на груди и с карабином.

— У меня сегодня срок кончается, — отвечает Полуботок. — В одиннадцать утра исполнится ровно десять суток…

Глядя на свои часы, ефрейтор говорит:

— Сейчас только шесть часов двадцать две минуты. Так что вам ещё не скоро. Вперёд!

Полуботок чего-то недопонимает:

— Что?

— Вперёд!

Полуботок продолжает мыть пол: моет, моет, моет; выжимает тряпку и опять трёт, трёт, трёт…

И вновь — ноги.

— В чём дело? — спрашивают Ноги. — Почему так медленно?

— Что? — спрашивает Полуботок, глядя снизу вверх.

— Мне кажется, что вы чересчур много отдыхаете, — говорят Ноги. — Тут имеет место какая-то ошибка: отбывая срок наказания на гауптвахте, вы обязаны РАБОТАТЬ, а не ОТДЫХАТЬ. Именно так: РАБОТАТЬ!

Полуботок встаёт и говорит:

— Молодой человек, а вам что? Жалко? — задумчиво перекладывает тряпку из одной руки в другую. А затем обратно.

Пальцы сжимают тряпку всё сильнее и сильнее, и из неё с нарастающим грохотом капает вода в ведро: кап-кап-кап.

— Мне не жалко, — отвечает ефрейтор. — Но работать вы всё-таки будете. Я вас уверяю: будете. Вперёд!

Полуботок с ненавистью смотрит на человека со значком о высшем образовании. Тёмные глаза за стёклами очков. Мясистый нос. Толстые надменные губы.

В тишине грохочут капли, падающие в ведро с водою.

Полуботок порывается что-то сказать, но стиснутые зубы не дают ему сделать это. Молча берётся за прерванную работу.

Двор комендатуры, часов восемь утра.

Полуботок и другие арестанты убирают выпавший за ночь снег. Невдалеке виден тот же самый ефрейтор, но уже в шинели, которая безжалостно скрывает ромбик о высшем образовании. Слышно, как он кому-то то и дело говорит: «Вперёд!» да «Вперёд!»

Полуботок ни на что не обращая внимания, делает своё дело, будто и нет никакого ефрейтора с карабином и штыком.

Слышен чей-то крик: «На гауптвахту его!»

Ефрейтор резко оборачивается в ту сторону, откуда донёсся крик, но все губари уткнулись в свои лопаты и работают на полную мощь. Ефрейтор весь вспыхивает от негодования, но затем опять напускает на себя выражение, соответствующее важности возложенной на него задачи.

А Полуботок — знай себе ковыряется в снегу и ковыряется. Отбывает срок.

Двор гауптвахты.

Несколько арестантов складывают в сарайчик лопаты и скребки. Из сарайчика выходит Полуботок. Останавливается. Смотрит. Перед ним — всё тот же двор, всё те же плакаты на стене. Возле грибка с плащом и с надписью «ТУЛУП» переминается с ноги на ногу часовой с карабином. А вон и начальник караула — капитан из авиации. И это — тот самый Добрый Капитан, который десять суток тому назад принимал на гауптвахту рядового Конвойных Войск Полуботка.

Полуботок подходит к нему и говорит:

— Товарищ капитан, разрешите обратиться!

— Обращайся.

— Товарищ капитан, который теперь час?

— Полдвенадцатого, — спокойно отвечает Добрый Капитан на этот необыкновенно вольный вопрос, глядя на свои часы.

— Товарищ капитан, — говорит Полуботок, продолжая всё дальше заходить за границы дозволенного, — вот уже полчаса, как окончился мой срок. Меня пора освобождать!

— Как фамилия?

— Рядовой Полуботок! Первая камера!

— Жди, — устало говорит Добрый Капитан. — Когда за тобой придут — отпустим.

— Товарищ капитан, а можно я обращусь к начальнику гауптвахты — к старшему лейтенанту Домброве?

— Можно. Но не советую. Да его сейчас и нету — вышел ненадолго в комендатуру.

Горы. Лес. День. Погоня.

Злотников бежит через колючий кустарник, ломая ветки, рвя на себе одежду и царапая лицо. При нём автомат.

За спиною — лай собак и голоса пограничников.

Где-то в небе тарахтит вертолёт.

— Бросай оружие! — кричит голос, усиленный мегафоном. — Сдавайся!

— Нет смысла! — тихо говорит сам себе Злотников и, присев в удачном месте, отстреливается. Меняет магазин — один, другой — и опять стреляет и стреляет. И потом бежит дальше.

Всё это время в него тоже стреляют и стреляют. Но — наугад. И потому не попадают.

Злотников бежит. Голоса людей и лай собак всё ближе.

Какая-то собака со страшным храпом вот-вот настигнет его и разорвёт на куски. Получив автоматную пулю, она жалобно взвизгивает и, катаясь по земле, отлетает по горному склону куда-то в сторону.

Отстреливаясь, Злотников бежит, а заветная цель — тихое местечко где-нибудь в горах Кавказа или Урала, или мама, хорошо устроившаяся в жизни и в городе Нью-Йорке — ох как далеко!

Перебегая через открытую поляну и, уже достигнув было быстрой горной речушки, он наконец-таки получает то, что ему уже давным-давно причитается: несколько путь, пробив ему спину, вырываются у него из груди и летят дальше. Какое-то время он пытается угнаться за ними, медленно-медленно плывя по воздуху, но затем всё-таки падает на землю и, надо полагать, замертво.

Камера номер один.

Рядовой Полуботок сидит на табуретке, подперев голову руками. Затем вскакивает и начинает ходить взад-вперёд, взад-вперёд, зачем-то время от времени поглядывая в глазок: мол, не идут ли там за ним?

А там — не идут!

Умывальное помещение.

Один из часовых подставляет Принцеву стул. Тот усаживается и, уставив вперёд неподвижный и безумный взгляд, сидит так, и слёзы льются у него по щекам.

Добрый Капитан — здесь же. Он говорит:

— Ну вот: то б сегодня вечером или завтра утором освободился, а теперь тебя могут и под суд отдать за членовредительство с целью уклонения от воинской службы…

Принцев не отвечает — тихо плачет.

Двое солдат из состава караула забинтовывают ему руки на запястьях.

— Товарищ капитан, говорит один из солдат. — Бритвы здесь всегда лежат… Они же, арестованные, бреются ими…

— Мы ж думали, он воду убирает тут… Раковина-то протекает… А он, оказывается…

— Смотреть надо было, — устало говорит Добрый Капитан. На то вы и часовые. — Обращаясь к Принцеву, Добрый Капитан говорит: — Не хнычь. Сейчас приедет машина, окажут тебе помощь. Если потребуется — госпитализируют…

Так, что только ему одному слышно, Добрый Капитан тихо бормочет:

— Вот же дурень… Ничего не понимает… Даже и вены путём перерезать не сумел… Разве ж так из жизни уходят?..

Камера номер один.

Полуботок смотрит в глазок: там ведут под руки Принцева. Шум, голоса, а в чём дело — не понять.

Полуботок снова садится на табуретку и ждёт, когда за ним придут.

Камера номер семь.

В ней теперь содержится пятеро арестованных. Один из них — Лисицын с побитою рожей, а все остальные — новенькие, неизвестные нам. Лисицын сидит, опершись локтями о стол. Почётное место возле печки-голландки занимает какой-то верзила из автобата.

Перед глазами Лисицына проплывают какие-то видения, сплошь состоящие из голых женщин; одну из них он якобы жадно хватает и уже наяву говорит:

— А я бы её взял тогда и — у-у-ух! А потом бы — ещё раз! И ещё! И ещё!! И ещё!!! — Закинув кверху голову, изо рта которой текут слюни, вскакивает из-за стола и хватается руками с грязными ногтями за неприличное место. И начинает метаться по камере.

— Сядь, пришибленный! — кричит ему кто-то.

И удар по голове.

Лисицын поднимается с пола. Доползает на четвереньках до своей табуретки. Получив ещё один удар — на этот раз ногой — долгое время корчится на полу от боли, но затем кое-как встаёт и садится на своё прежнее место. Крысьими глазёнками оглядывается по сторонам — будут ли ещё бить или не будут.

Пока не бьют. Жить можно дальше. Из тумана медленно выползают силуэты новых голых женщин, но Лисицын боится на них даже и смотреть, а не то что бы хватать руками. И сидит себе смирно.

Коридор гауптвахты. Вечер.

Арестанты расходятся по своим камерам, неся в руках «спальные принадлежности».

Рядовой Полуботок входит в свою камеру номер один и устанавливает нужным образом «вертолёт» на «козёл» и опрокинутую табуретку.

Укладывается спать: шинель — она и матрас, и одеяло одновременно, а шапка — это подушка… Засыпает.