Пятые сутки гауптвахты

1

Камера номер семь. Пять часов утра.

За дверью слышны голоса и топот ног. Кто-то кричит: «Подъём! Подъём, гауптвахта!» Кто-то другой: «Быстро отпирай все камеры!»

Дверь камеры номер семь распахивается:

— Седьмая камера! Подъём! Бегом на выход!

Губари тяжело и неохотно просыпаются.

— Что-то рановато нас разбудили, — говорит Косов.

— Неужели уже шесть утра? — удивляется Аркадьев. — Не может быть!

А Бурханов ноет:

— Ой, сил моих больше нету!..

2

Мрачное, унылое утро. Улицы города. Редко в каком доме горят окна…

Тёмные силуэты людей бегут в каком-то непонятном направлении. Изо рта у всех — пар. Редкий блеск штыков. И неясная пока ещё тревога…

Арестанты сворачивают за угол.

Звучит команда сержанта, начальника конвоя:

— Стоп! Прибежали!

Всё ещё тяжело дыша, губари стоят перед домом офицеров и не могут поверить тому, что открылось их взорам.

— Что это?

— Мама родная! Что здесь случилось?!

— Вот так штука!..

Появляется сильно взволнованный офицер. Кричит:

— Прибыли? Ну наконец-то!

Один из охранников кидается было докладывать ему, мол, прибыли в ваше распоряжение, но офицер отмахивается от доклада и панически и бессвязно умоляет губарей:

— Ребята! Нужно очистить улицу! Когда люди проснутся и пойдут на работу, они не должны будут это увидеть!.. Да и никакой транспорт здесь не проедет, если мы сейчас же не очистим улицу!.. Ведь центр же города!.. И, товарищи солдаты, вот ещё что важно: в общем, разойдитесь! Приступайте к работе!.. Всё сваливайте на тротуар, поближе к дому!..

В темноте зловеще ощетинилось балками здание дома офицеров, пострадавшее от сильного взрыва.

3

У развалин.

Губари поднимают с земли огромную балку; человек двадцать несут её, выбиваясь из сил и готовые вот-вот выронить её, проклятую. Другие перекидывают камни поближе к стене дома и подальше от проезжей части улицы.

Постепенно, насколько позволяет темнота, вырисовывается общая картина: улица завалена железом, камнем, деревом, битым стеклом и прочим мусором. Здание дома офицеров стоит тёмное, холодное, мёртвое.

Со стороны улицы видно только, что у него выбиты все окна и сильно повреждена крыша, но, когда губари переходят во двор, то здесь при свете автомобильных фар, лампочек-переносок и карманных фонариков видно уже нечто более удручающее: с этой стороны у здания выбиты не только все окна и двери, но ещё и сильно пострадали стены — на них трещины и проломы.

Во дворе — огромные груды камней, опрокинутая и изуродованная, валяется та самая машина, в которой вчера привозилась новая мебель.

Вслед за лучами фонариков в руках офицеров и каких-то людей в штатском губари пробираются вглубь двора. Идти становится всё труднее и трудней. И вдруг кто-то вскрикивает. Все останавливаются.

Луч фонарика выхватывает из темноты человеческое тело. Тело лежит лицом к людям; голова выше, ноги ниже; рубашка задралась и виден голый живот с пупком. Это кочегар, которого мы называли Тощий.

Он мёртв.

Один из штатских говорит:

— А куда делся второй алкоголик?

Полуботок и несколько других арестантов, офицеров и штатских останавливаются перед большим котлованом, образовавшимся на том месте, где ещё вчера была кочегарка.

Чей-то фонарик шарит лучом по дну страшной пропасти.

Спокойный голос говорит:

— Вряд ли там что-нибудь осталось. После такого взрыва…

А визгливый голос визжит из темноты:

— Допились, проклятые алкаши! Я же их предупреждал!..

Но тут в разговор вступает весомый и деловитый голос:

— А может, это диверсия? Всё-таки — гарнизонный дом офицеров. В таком большом городе, как наш, — это самый настоящий военный объект.

Ему возражает спокойный голос:

— Какая там диверсия в наше время! Эти ослы не уследили за паром, а котлы и взорвались!

4Арестанты таскают балки, болванки, каменные глыбы.

— Нога! Нога! — орёт кто-то. — Там нашли человеческую ногу!

— Где нога? Покажите! Покажите ногу!..

— Да не здесь!.. Она перелетела через весь пятиэтажный дом и упала на улицу!

Чьё-то предположение:

— Должно быть, это кусок от второго алкаша. Надо бы найти и другие куски.

5

Двор дома офицеров. Уже светло.

Народ кишмя кишит: тут и губари со своим конвоем; тут и начальник гауптвахты Домброва; тут и офицеры всех родов войск и чинов; тут и штатские работники дома офицеров, явившиеся на работу, но не нашедшие таковой; тут же и толпы зевак.

Прибывает автобус, и из него вываливается целая рота солдат с чёрными погонами.

Подъезжает грузовик; из его кузова прыгают на землю солдаты с погонами голубыми.

6

Там же.

Рядовой Полуботок орудует ломом, поддевает бесформенную глыбу, чтобы отодвинуть её прочь с дороги. Бубнит себе под нос:

— Всё рухнуло… Ну и хорошо!.. Жаль только этих двух…

Появляется степенный и грузный полковник Арутюнян. Он останавливается возле трупа Тощего, лежащего на том же месте и в той же позе. Арестанты, ковыряясь в каменных глыбах шепчутся:

— Сам!.. Сам!..

— Это же комендант гарнизона… Ты что — не знал?

— Полковник Арутюнян — зверь, а не мужик…

Комендант — человек высокий, крепкий, властный, хорошо упакованный в дорогое военное обмундирование — критически разглядывает покойничка. Вид у полковника при этом такой, как будто он хочет сказать: «Ну что вот ты из себя представляешь — хилый, полураздетый, нищий, бездомный, да ещё и мёртвый вдобавок? То ли дело Я — сытый, прочный, чисто и дорого одетый, да ещё и живой!..»

Арестанты искоса поглядывают на коменданта гарнизона, но как только тот переводит свой взгляд с покойника на них, — все разом делают вид, что заняты работой по горло.

Полуботок не успевает вовремя отвернуться, и глаза полковника встречаются с глазами рядового.

— Иди-ка сюда! — говорит Арутюнян.

Полуботок приближается к полковнику. Почему-то даже и не думает докладывать или отдавать честь.

— Я сейчас распоряжусь, чтобы принесли простыню. А ты тогда завернёшь этого, — кивает на труп, — и отнесёшь вон в тот автобус.

Полуботок молча стоит перед мертвецом. Отчётливо видит его всего: Тощий — такой маленький, щупленький — лежит на камнях, и его белая рубашка всё так же задрана, и всё так же виден пупок на посиневшем животе. И весь целенький — ни шрама, ни царапинки. Лишь в правое ухо вонзился при падении металлический прут, торчащий из чего-то разрушенного и железобетонного. А под ухом, на камнях — лужица крови, уже замёрзшая.

Комендант продолжает выдавать приказ:

— Он лёгенький. Ты его без труда поднимешь…

Полуботок слушает.

Тут комендант отвлекается и кричит куда-то вдаль:

— Камни сваливать не туда! Не туда!.. Что? Другого места не могли найти? — с этими словами он отходит куда-то в сторону, продолжая кричать: — Я вам приказал очистить проход, а вы тут чем занимаетесь!

Видя, что комендант удаляется, Полуботок осторожно пятится, цепляясь за камни; осторожно, очень осторожно — смывается.

А тут как раз группа арестантов переносит какие-то уцелевшие ресторанные ценности; Полуботок подхватывает ящик с посудою, вливается в общий поток носильщиков и растворяется в нём.

И носит ящики. Усердно носит.

Вдалеке видно, как какой-то другой солдат несёт на руках НЕЧТО, закутанное в белую простыню.

7

Продолжая таскать ящики с ресторанным добром,

Полуботок вдруг сталкивается с комендантом, рядом с которым стоит тот недавний смельчак, который давеча нёс покойника.

— Чего убежал? — спрашивает комендант Полуботка. — Испугался мертвеца?

— Испугался, товарищ полковник, — отвечает Полуботок. — Вчера вечером я с ним разговаривал. И он был жив… В кочегарке мы с ним сидели…

— Ну ладно, ладно! Понимаю, — вполне дружелюбно говорит комендант. — Не расстраивайся, он лучшей участи и не заслуживал. — Повернувшись в сторону, он опять кричит грозным голосом: — Доски потом погрузите! Грузите пока железо! Железки грузите!

Полуботок тем временем подходит к сержанту МВД — к тому самому смельчаку, который не побоялся взять на руки покойника. Сержант, увидев Полуботка, здоровается с ним за руку, как со старым приятелем.

— И не страшно было? — спрашивает Полуботок.

— А я не боюсь мёртвых. У нас, там, где я живу, на станции Новодугинской, как-то раз взорвалась целая нефтебаза. Знал бы ты, сколько я тогда трупов повытаскивал из-под развалин! Да не таких, как этот, а так — месиво одно… Вот с тех пор и не боюсь…

8

Всё там же.

Появляется старший лейтенант Тобольцев. Завидев Полуботка, машет ему рукою. Оба сближаются. Самым неофициальным образом здороваются.

— Вот он где мой ротный писарь работает! — смеясь, говорит Тобольцев. — А я-то думаю, что он томится в одиночной камере!

— Как там дела в нашей роте? — спрашивает Полуботок.

— Всё нормально: конвоируем, стоим на страже внутреннего спокойствия нашей Родины! — Смеётся. — А ты, я вижу, похудел… Ты представляешь: купил я вчера сказки какого-то немецкого сказочника. Какие там картинки — видел бы ты! Но всё на немецком языке. Издано-то в ГДР. Дай, думаю, сам почитаю, а потом дочке расскажу. Стал читать — и ничего не пойму. Только и знаю, что в словарь заглядываю. А со словарём — что за чтение! Мучение одно. Поскорей освобождайся, будешь мне переводить! — смеясь, командир похлопывает Полуботка по плечу.

Полуботок тоже почему-то смеётся.

— Через пять дней освобожусь, тогда и займёмся.

9

Почти там же, но несколько в стороне от людских масс.

Командир конвойного полка и комендант гарнизона ведут какую-то оживлённую беседу как равный с равным. Оба ведь полковники. В отличие от всех вокруг.

Комендант указывает на повсеместные следы разрушений и говорит:

— Ты разве не видишь, сколько у нас тут работы?..

— Много людей дать не могу, — возражает полковник Орлик. — И не проси, и не настаивай. У меня ведь полк не какой-нибудь там халам-балам, а конвойный. Заключённых-то надо охранять? Надо! Представляешь, что будет, если они у нас возьмут и разбегутся?

Комендант гарнизона лишь безнадёжно машет рукою — дескать всё ясно, с тобою каши не сваришь.

Между тем полковник Орлик переходит на доверительный тон и говорит:

— Слушай, ты в военном трибунале интересовался насчёт того моего дела?

— Интересовался. Мнения расходятся. Большинство, конечно, в пользу того, чтобы не раздувать, но есть там у них кое-кто… У него — особое мнение… А где он сейчас, твой герой?

— Да где же ему ещё быть? На гауптвахте! Да вон он — камни ворочает!.. Рядовой Злотников! Ко мне!

Злотников только того, казалось, и ждал. Он бросает работу и опрометью мчится сквозь все препятствия на зов своего командира полка.

— Товарищ полковник! Рядовой Злотников прибыл по вашему приказанию!

Полковник Орлик поворачивается к коменданту:

— Вот, видал? Такому только свистни — мигом появится! За это я его и держал своим личным шофёром. А когда у него права отобрали, взял его к себе в адъютанты.

Комендант тоже откровенно любуется этим прирождённым телохранителем:

— А мускулатура! Ведь это же первое дело — мускулатура! Помнишь, как он в тот раз, когда под пивнушкой? — полковник Орлик смеётся. — Не будь тогда его рядом с нами, ох и побили бы нас тогда! — Заговорщически оглядывается по сторонам. — Ну, мы тут свои люди. В общем так: надо выручать парня. Надо.

Комендант рассматривает Злотникова теперь уже почему-то критически.

— Выручать? — в голосе его звучит сомнение. — Так ведь он же у тебя всё равно сядет. То он бабу изнасиловал, то своему командиру роты погоны посрывал, то таблеток каких-то перебрал и пошёл всё крушить… Ты! Когда у тебя демобилизация?

— Через три месяца, товарищ полковник!

— На гауптвахте-то когда у тебя срок кончается? — это уже интересуется Орлик.

— Завтра, товарищ полковник! Ровно десять суток исполняется, как вы меня припрятали!

Полковник Орлик посмеивается: хе-хе.

И комендант Арутюнян — тоже.

Наконец комендант говорит после некоторых раздумий:

— Ладно. Отпустим. Но только тебя одного. — Поворачиваясь к Орлику, Арутюнян говорит: — Я собираюсь подзадержать арестованных, а то ведь, если всех отпускать начнём, то кто ж тогда работать будет? — Снова обращается к Злотникову: — Смотри, чтоб до завтрашнего дня работал за троих. Чтоб потом нам было чем аргументировать: осознал, исправлялся и тому подобное. Всё понял?

— Так точно, товарищ полковник!

Орлик говорит:

— Да он у меня герой!

— Служу Советскому Союзу, товарищ полковник!

Орлик:

— Хе-хе!

Арутюнян:

— Ха-ха-ха!

— Ну, иди работай, — ласково и всё ещё посмеиваясь говорит Орлик.

— Есть, товарищ полковник! — Злотников разворачивается по всей форме и уходит.

10

Там, где ворочают камни.

Солдатские массы всё видели. Рядовой, а аж целых два полковника с ним с одним беседуют.

Во как. Неспроста, стало быть.

Авторитет Злотникова в глазах губарей явно повысился.

— Работаем, мужики! — объявляет Злотников. — Работаем! Ну, чего стали? Мне что же, и отлучиться уже совсем нельзя?

И арестанты работают.

Работают и «вольные» солдаты, присланные сюда из разных войсковых частей гарнизона: артиллеристы, стройбатовцы, летуны, эмвэдэшники… Работающих много — сотни три, но командующих, советующих, созерцающих и сочувствующих — ещё больше. Их — целые толпы.

11

Двор гауптвахты.

Домброва объявляет:

— Кому сегодня освобождаться, — шаг вперёд!

Несколько губарей выступают вперёд.

Начальник гауптвахты и комендант гарнизона пересчитывают вышедших, о чём-то шепчутся. Слышно только, как комендант обронил: «Ты им сейчас объяви, а я потом подпишу…»

Домброва громко заявляет:

— На сегодня свобода отменяется. Пока не очистим дом офицеров и его окрестности от обломков, пока не спасём всё движимое имущество от разграбления, никто на свободу не выйдет! Стать в строй!

12

Столовая гауптвахты. Завтрак.

Общее настроение у всех унылое. Все едят молча, но очень быстро, жадно.

Случайно так получилось или нет, но Злотников сидит за столом рядом с Полуботком.

Злотников говорит:

— Мне про тебя рассказывали, что ты якобы отказался выполнить приказ коменданта гарнизона. Это правда?

— А ты что — осведомителей уже себе завёл?

— Полковник Арутюнян отдавал тебе приказ погрузить мёртвого кочегара в автобус или не отдавал?

— Отдавал. А я — не погрузил. Убежал. Ну и при чём же здесь ты?

— Смотри. Допрыгаешься ты у меня.

Полуботок с брезгливою ненавистью смотрит на Злотникова. Тот — на Полуботка.

В столовой всё затихает, и в тишине все смотрят на них обоих. Но ничего не случается. Два врага продолжают есть.

13

Дом офицеров. Коридор второго этажа.

Группа арестантов, и среди них Полуботок и Злотников тащат огромный сейф. Тяжесть страшенная; тяжёлое дыхание, напряжённые лица.

Пожилой прапорщик руководит операцией:

— Так, ребятки, так! Теперь левей его, левей!

Угол сейфа цепляет стену и выламывает из неё порядочный кусок. Сейф заползает в какую-то тёмную каморку. Пожилой прапорщик выпроваживает оттуда солдат и запирает каморку на ключ.

— Это мы сделали, — деловито констатирует Злотников. — Куда ещё?

— Куда ещё — не знаю, — отвечает прапорщик. — Моё дело — спасти сейф, а там дальше — как хотите!

Кто-то из губарей радостно вздыхает:

— Отдыхаем! Шабаш!

— Я тебе покажу, падла, шабаш! — кричит Злотников. — Никому не расходиться! Я сейчас схожу к начальству, доложу, спрошу, что нам ещё делать.

14

Коридоры дома офицеров.

Губари разбредаются по ним, каждому хочется куда-нибудь приткнуться и отдохнуть, и перевести дух.

Полуботок стоит у окна. Видит, как внизу, во дворе, мечется Злотников, подходя то к одному офицеру, то к другому, вероятно с целью доложиться и получить указания на будущее — где работать и что делать. Полуботок усмехается, медленно уходит вдаль по коридору.

Принцев кричит ему вслед:

— Полуботок, а ты куда уходишь? Что нам всем было сказано — не расходиться!

Полуботок не оглядывается.

Входит в то помещение, где ещё вчера был концертный зал. Останавливается в дверях.

В зале видны сильные повреждения: в потолке большая дыра, сквозь которую просунулась железная балка; то там, то здесь обвалилась штукатурка, видны голые кирпичи; повреждены канделябры и люстры, испорчены многие сиденья, а вместо роскошных окон — зияющие проломы без рам и стёкол, с обрывками гардин, колышущимися на ветру.

А сцена? Обвалившиеся кулисы, какие-то верёвки, свисающие с потолка… Но — среди перекалеченных пюпитров всё так же незыблемо стоит барабан с надписью «ГАРМОНИЯ».

Полуботку вспоминается растрёпанная девица, певшая песню про то, как «Был он рыжий, как из рыжиков рагу…»

15

Коридор дома офицеров. Старшина сверхсрочной службы и Злотников.

— Но ведь люди же сидят без дела! — доказывает Злотников. — Товарищ старшина, нельзя же так! Людей необходимо обеспечить фронтом работ!

— Ну хорошо, хорошо! Уговорил! Там, в конце коридора — много мусору и битых всяких кирпичей… Носилки и лопаты найдёте во дворе.

16

Какое-то помещение, особенно сильно пострадавшее от взрыва.

Губари расчищают его, а Злотников и Косов выполняют роль раздатчиков камней: те, кто подходит к ним с носилками, получают свою порцию каменного мусора и затем уносят его.

К раздатчикам приближаются Полуботок и Артиллерист.

Косов наполняет их носилки битым кирпичом и штукатуркою и, казалось бы, всё идёт нормально, но тут свои коррективы вносит Злотников: берёт тяжёлую плиту и кладёт её на носилки поверх того, что уже есть. И насмешливо говорит Косову:

— Тебе камней жалко, что ли?

Полуботок и Артиллерист, не сговариваясь, сбрасывают плиту на пол. Грохот и облако пыли.

— Это оставь себе, — говорит Полуботок.

— Правильно! Ишь, начальник какой нашёлся! — говорит Артиллерист.

У Злотникова лицо застывает от ярости.

— Плиту положить на место!

Полуботок и Артиллерист поднимают свои носилки и идут к выходу.

— А ну стоять! — Злотников бросается наперерез. — Забрать плиту назад! Вам что сказано?!

Артиллерист и Полуботок с грохотом и облаком пыли бросают на пол свои носилки.

— А ты чего раскричался? — спрашивает Артиллерист. Кто ты здесь такой?

Они стоят друг против друга — Артиллерист и Злотников. Артиллерист намного выше ростом да и по ширине плеч, объёмам кулаков и прочим данным ничем не уступит самозванному властелину гауптвахты. Вот только лицо у него — простое и открытое.

Вмешивается Косов. Он оттягивает Злотникова назад со словами: «Ну хватит! Пошутили и хватит!» И Злотников как будто успокаивается. Полуботок и Артиллерист поднимают свои носилки и уходят.

Остальные губари молчат — никак не реагируют на увиденное и услышанное. Да и как тут выскажешься? Хозяин — он и есть Хозяин. Против него не попрёшь.

17

Двор дома офицеров.

Арестанты стоят у обломка стены, оставшегося от какого-то гаража. А по ту сторону котлована маячит чугунная груша на цепи, сокрушающая обломки катастрофы. Но груша и прочая техника — это где-то там, ну а здесь — Злотников. Он упорно долбит кусок стены, пытаясь изничтожить его.

Пожилой прапорщик кричит ему:

— Да ты погоди! Сейчас техника прибудет! — Какая там техника, сквозь зубы отвечает Злотников. — Навались, ребята! Ну-ка, раз-два-взяли!.. Ух!

Некоторые губари тоже пробуют развалить стену. Звучат удары. Высекаются искры…

Злотников отходит подальше и, разбежавшись, со страшною силой врезается ломом в ненавистную твердыню. Стена явно содрогается.

— Да ты погоди! Не горячись! — кричит пожилой прапорщик.

Злотников вновь отходит для разбегу:

— Ребята, вперёд! В бой! Ура-а-а-а! — С рёвом врезается в стену. — Бей её!

Клич вождя подхватывают и другие: с недружным «Ура!» губари налетают на преграду и выбивают из неё большие и малые куски.

А стена всё стоит и стоит. Вызов бросает, дерзкая.

И вновь Злотников отходит для разбегу.

Держа перед собою лом, как штык, он примеривается к той точке, которую собирается поразить. По бокам от него пристраиваются его боевые соратники — в их числе и Принцев, и всегда безропотный и незаметный Аркадьев — это тот, с ужасно горбатым носом.

— За мной! За Родину! За Сталина!

Вожак и его народные массы врезаются в стену.

Стена сильно вздрагивает, покрывается трещинами и, поколебавшись, почти вся падает вперёд. Но один увесистый кусок, подчиняясь игре трещин и прихоти земного притяжения, опрокидывается назад — прямо на Аркадьева, лом которого так неудачно сработал. Глыба падает Аркадьеву на руки, на грудь, её пытаются удержать, подхватить, но она медленно подминает под себя солдата, стремясь вдавить его в землю.

Слышны крики: «Держи! Держи!»

Компания зевак штатского происхождения.

Первый зевака высказывает осторожное предположение:

— Смотри-ка, этого сейчас, наверно, задавит насмерть!

Второй более категоричен в своих суждениях:

— Да уж я думаю! Такая глыба и чтобы не задавила!..

Солдаты отваливают глыбу в сторону. Спасённый Аркадьев долго ещё не может прийти в себя.

— Я чуть не сломал себе руку!.. — бормочет Аркадьев. — Спасибо, ребята!.. Без вас я пропал бы… Рука-то как болит…

— Ну чего столпились? — кричит Злотников. — Во всяком бою должны быть свои жертвы! — Хохочет. — И они ещё будут!

18

Двор дома офицеров. Вот уже и стемнело.

Прекращает своё тарахтенье понаехавшая техника, отключаются моторы, гаснут фары. Все расходятся — кто по домам, кто по казармам; одни лишь губари остаются и продолжают вкалывать.

Но вот и их работа замедляется, а потом и прекращается вовсе. И не для перекура, нет! Тут, оказывается нечто другое.

Некая женщина начальственного вида и уже в возрасте, собирает вокруг себя губарей и начинает им что-то объяснять, а потом и приказывать. Причём — с нарастанием, всё громче и громче:

— А я вам приказываю!

Солдаты смеются в ответ:

— Ну и ну!.. Ещё чего захотела!

— А я вам приказываю погрузить немедленно этот прицеп в самосвал!

— Так ведь мы ж его ни в жись не подымем, — возражает кто-то из губарей. — Тут нужен подъёмный кран!

И в самом деле: всякому психически нормальному человеку ясно, что поднять ТАКУЮ тяжесть и ТАКОЙ объём железа на высоту кузова самосвала способна только техника.

— Вы не думайте! — орёт истеричка. — У меня у самой муж — подполковник! Он вам всем покажет! А сейчас я позвоню начальнику вашей гауптвахты или коменданту гарнизона, и они вам добавят срок!

Ей в ответ — дружный, хотя и невесёлый хохот.

— А нам уже и так добавили срок!.. — кричат губари. — Нам уже и так отменили освобождение! И чего вы кричите? Нам просто не под силу поднять эту штуку!..

— Я вас всех под трибунал подведу! — орёт истеричка. — Вы у меня сгниёте на гауптвахте! — Срывается на визг: — Выполняйте то, что я вам приказала!

Кто-то из свиты, окружающей начальницу, безуспешно пытается успокоить её. Истеричка же между тем лишается дара речи и судорожно ловит ртом воздух с выпученными предынфарктными глазами. И вот, в образовавшуюся длинную паузу нежданно вторгается рядовой Злотников. Он выходит вперёд, останавливается прямо перед Истеричкою, смело смотрит ей в её безумные глаза.

— Вы, гражданка, не имеете права нам приказывать! Пусть сюда придёт офицер в военной форме и прикажет нам погрузить этот прицеп в самосвал! Пусть! И тогда мы… Вот сука буду! — по-блатному бьёт себя кулаками в грудь, — надорвёмся и умрём, а всё равно не сможем погрузить его! Но, по крайней мере, мы будем знать, за что мы умираем!.. Если за Родину, за Партию — мы всегда готовы! — Злотников усмехается. — Но никакой офицер нам такого не прикажет. Офицеры — люди умные. — Злотников поворачивается к губарям и торжественно провозглашает: — Ребята, следуйте за мной! Мы ещё не всю работу выполнили!

— Хулиганы! Хулиганы! — орёт Истеричка. — Вы у меня все под трибунал пойдёте!

Злотников оглядывается на неё:

— Мы — под трибунал? — и дико ржёт.

Губари подхватывают этот его тон, слышны хохот, свист, улюлюканье. Все идут следом за Злотниковым с облегчением, с ощущением того, что именно он избавил их от грозной беды.

Истеричка истошно визжит, а свита увещевает её: «Ну ведь нельзя же так! Ей-богу, неловко даже!»

Какая-то женщина, оказавшаяся свидетельницею этой сцены, неодобрительно качает головой. Вот её взгляд задерживается на проходящем мимо Принцеве — на его мученическом личике, на страдальческой фигуре.

Женщина говорит с грустью, оглядываясь на свою соседку:

— Вот ведь поколение какое пошло! Вот взять хотя бы вот этого, ведь видно же — алкаш-алкашом! А может даже, и наркоман… Шинель-то хоть застегни правильно, юродивый! Тьфу! — сплёвывает от омерзения и отходит подальше.

Принцев, потрясённый подавленный, порывается что-то сказать вослед обличительнице, но тут его дарует вниманием ещё одна представительница прекрасного пола. Эта женщина жалостливо разглядывает бедолагу, который и в самом деле сильно выделяется среди всех арестованных своим очень уж несчастным видом; она разглядывает его, а потом и говорит ему же — вот ведь в чём весь ужас! Ему же самому! Как будто он — это вовсе не он, а кто-то совсем другой:

— Мордочка кислая. И сам-то — как сморчок какой-то!.. Бывают же такие!

У Принцева дрожат сначала губы, а потом и всё лицо начинает мелко трястись. Ему хочется разрыдаться.

19

Во дворе дома офицеров, вдали от женского шумового оформления.

На сцене, живописно украшенной следами недавней катастрофы, выступает Злотников — вожак, избавитель, трибун, дипломат. Поднимаясь на возвышение, Злотников говорит:

— А теперь, ребята, не ударим в грязь лицом! И давайте сейчас, за оставшееся у нас время, расчистим от камней эту площадку!

Поначалу ответом ему служит лишь тягостное молчание усталых губарей. Постепенно молчание переходит в ропот:

— Но ведь нам никто не приказывал!.. Никто нас сюда не посылал!..

— Да ведь и устали мы!..

— С пяти часов утра вкалываем!..

Злотников, слыша такие речи, молча сходит с пьедестала. Никого не бьёт — молча берётся за работу.

К толпе губарей подходит часовой с карабином и говорит:

— Но ведь комендант ясно сказал, что это на завтра! Завтра техника сгребёт всё это в кучу, а потом и увезёт!

— Завтра? Техника? — возражает Злотников. — Ну а мы — сегодня! И без техники! А ну, вперёд, ребята!

И уж то ли магнетизм, то ли личное обаяние вождя, вышедшего из народа, то ли что другое-третье-четвёртое, но наш Злотников и в этот раз завораживает народные массы и подчиняет их себе. Хотя и не все.

А часовой лишь пожимает плечами.

20

Там же. Те же.

Трудовой энтузиазм идёт на убыль. Все так выдохлись, что даже Злотникову становится понятно: пора закругляться.

А между тем Полуботок, Артиллерист и ещё один — это курсант из училища МВД — так те и не начинали вовсе. И зоркий глаз Злотникова подметил это давно.

— Баста! — кричит Злотников. — На сегодня хватит, мужики! Спасибо за работу! Отдыхаем теперь.

Смертельно усталые, губари прекращают сверхплановую трудовую деятельность. А Злотников продолжает свою мысль:

— Так вот, ребята, отдыхаем!.. Все, кроме рядового Полуботка! Вот он пусть теперь и поработает. А мы посмотрим на него.

Полуботок никак на это не реагирует.

— Ну? Мы ждём, — зловеще и многообещающе говорит Злотников.

— Долго тебе ждать придётся, шкура!

— А ну-ка, начинай!

— Не буду. Кто ты для меня такой?

Вмешивается Артиллерист:

— А почему ты мне ничего не говоришь? В самом деле — кто ты здесь такой, что приказываешь всем? Я вот, например, тоже не работал. Ну-ка прикажи и мне поработать!

— И я тоже не работал, — спокойно говорит курсант МВД. — И тоже не собираюсь тебе подчиняться.

— Вы меня не интересуете, — отвечает Злотников после краткого замешательства. — Меня интересует Полуботок. Ну, долго мне ещё ждать тебя?

— Я же сказал: долго.

Наступает жуткая тишина.

У Лисицына сдают нервы, и он прорезает её визгом:

— Иди работай, падла!

Кац тоже вмешивается:

— Сам же себе хуже делаешь. Иди работай, пока тебя по-хорошему просят!

Раздаются голоса и такие:

— А давайте его проучим!.. Рёбра ему пересчитаем!..

И снова — тишина.

Понимая, что Страшное уже совсем рядом, Полуботок говорит, поигрывая лопатой:

— Попробуйте. Кто первый подойдёт?

Вмешивается часовой:

— Хватит вам! А то сейчас начальника караула позову!

Злотников успокаивает его:

— Старшой, ты не бойся. У нас всё будет в пределах социалистической законности. А бить мы его пока не будем. Нам ведь что важно-то? Человека перевоспитать — вот что! Чтоб пользу приносил нашей Родине!

Ему в ответ — подхалимистые смешки.

— Ты родину — оставь в покое, — тихо говорит Полуботок. — А то у нас и так: что ни мразь, что ни подонок, то больше всех и твердит о родине! И не тебе, дешёвка поганая упоминать про неё!

Злотников неожиданно смеётся:

— Ты, старшой, не бойся. Я его сейчас бить не буду. Мы ведь с ним из одного полка. Свои люди, как-нибудь потом сочтёмся при случае.

21

Камера номер семь.

Губари лежат на «вертолётах», вертятся, пытаясь поудобнее закутаться в шинель.

Злотников выдаёт команду:

— Ну а теперь — всем спать! Всем, кроме рядового Полуботка.

— Это почему же так? — удивляется Полуботок.

Злотников очень спокойно отвечает:

— А потому, что я вот что надумал: зачем оттягивать дело на слишком далёкий срок? Сегодня же ночью я отобью тебе все внутренности. И убить не убью, и калекой на всю жизнь оставлю.

Лисицын подхихикивает:

— А я помогу.

Вмешивается Косов:

— Ну, хватит, братцы, пора спать. Бай-бай, ребята, ну что вы в самом деле?

Злотников шутливого тона не принимает. Он по-прежнему спокоен, по-прежнему деловит и серьёзен.

— Вот потому-то тебе спать и не придётся, — продолжает он. — Первую половину ночи ты проведёшь в ожидании, а вторую половину ночи — тебе уже будет не до сна! — Впервые за всё время смеётся.

Лисицын, Косов, Кац, Бурханов — они тоже смеются, кто злобно, кто с хитрецой, а кто и просто не понимая, что происходит.

Принцев умирает от усталости и от жалости к себе. Он ничего не видит и не слышит.

Аркадьев молчит. Такое у него предназначение — всегда молчать.

— А ты не откладывай на потом, — говорит Полуботок. — Давай сейчас!

— Нет. Сейчас мне несподручно! — смеётся Злотников. — Вот среди ночи — в самый раз и будет.

Полуботок вскакивает на ноги:

— Начинай сейчас! Один из нас сейчас умрёт!

Кац морщится:

— Нет, ну это уже за всякие рамки выходит! Этот тип из Ростова-на-Дону вконец обнаглел.

Полуботок не обращает на него внимания.

— Нам не жить вместе на Земле. Нападай! — с этими словами он сходит с «вертолёта» на пол.

В камере — тишина.

Злотников сначала молчит, а потом криво посмеивается:

— Я же тебя сейчас одним мизинцем придушу!

— А ты не надейся на свою мускулатуру! Уж на что мамонты были сильными, а и тех люди убивали! Нападай! — Полуботок как-то странно изгибается для схватки.

Злотников свирепеет:

— Ну раз так ты сам захотел, получай!

И — бросается вперёд.

В ту же долю секунды Полуботок ловко выхватывает из-под своего «вертолёта» тяжёлый и железный «козёл» и направляет его в голову своего врага.

Злотников успевает увернуться, получив лишь царапину на лице, а «козёл» с грохотом врезается в стену, разбрызгивая штукатурку.

Полуботок, видя, что промазал и что Злотников сейчас раздавит его, как цыплёнка, успевает выхватить табуретку — Злотников на какое-то время потерял равновесие. Табуретка заносится над головой, и сейчас она должна будет опуститься и неминуемо разбить эту голову…

Но до убийства дело не доходит и в этот раз: Косов бросается между ними, сдерживая ярость Злотникова, а Бурханов пытается утихомирить Полуботка.

Внезапно открывается дверь. На пороге стоит усатый ефрейтор, рядом с ним — другой солдат. Карабины, штыки.

— Что за шум? — спрашивает ефрейтор. — Почему не спите?

— А это ОН! — кричит Кац, показывая на Полуботка. — Это всё он тут затеял!

Злотников, весь красный от ярости, пытается броситься на ослушника, на непокорного, на не признавшего, но Косов держит его мёртвою хваткой, да и штык очень уж многозначительно приближается к его лицу.

— Хватит! — кричит ефрейтор. — Если я сейчас вызову начальника караула, то всем вам тут станет тошно! Все подзалетите под суд!

— Почему это все? — удивляется Кац. — Я-то тут причём?

— Товарищ ефрейтор, — говорит Полуботок. — Переведите меня, пожалуйста, в другую камеру. Ведь есть же свободные места.

— В одиночную пойдёшь? — спрашивает ефрейтор. — Места есть только в одиночных.

— С удовольствием.

— Да ты что?! — кричит Косов. — Разве можно в одиночную? Оставайся здесь! Я тебя в обиду не дам! Я сам спать не буду!

Полуботок молча берёт шинель, шапку, «вертолёт», «козёл» и с этим имуществом пробирается к выходу.

— Да ты что, в самом деле? — не унимается Косов. — Кто же по своей доброй воле идёт в одиночную камеру?

Полуботок молча выходит.

Дверь захлопывается.

Ключ проворачивается.

В камере номер семь содержится семеро арестованных.

22

Камера номер семь.

Косов кричит Злотникову:

— Сука! Зачем ты изводил парня?! Я думал, ты всё шутишь, а оно — вон оно как выходит!.. Правильно он сказал про тебя: мразь ты! И ты, и Лисицын — вы две мрази! — пинает ногою Лисицына.

Вступает Кац:

— А между прочим, этот Полуботок первым начал.

А за ним и Лисицын:

— И так нечестно: этот на него с голыми руками идёт, а тот на него — с инструментом!

— Не воняй! — кричит Бурханов. — Всё было честно!

— Ладно, — говорит Злотников, фальшиво и придурковато улыбаясь. — Пошутили и хватит. Давайте-ка спать.

Косов, стеля себе «постель», говорит:

— У нас, в строительных батальонах, какой только мрази не бывает. Всю гниль, всю пакость только в наши войска и берут. А такой мрази, как ты, Злотников, я ещё не видел даже и у нас.

23

Камера номер один. Одиночная.

Полуботок сооружает себе спальную конструкцию. Табуретка в камере уже есть, и ему остаётся лишь поставить «козёл» да «вертолёт» положить определённым образом, да шинель постелить, да самому лечь, положив шапку под голову. Так он и делает: ложится, лежит. И долго-долго смотрит в потолок широко раскрытыми глазами.

Загрузка...