Гауптвахта

Одиннадцатые сутки

Гауптвахта. Сплошной поток событий.

Утром — подъём. «Спальные принадлежности» заносятся обратно в каптёрку…

Чистка выпавшего за ночь снега во дворе гауптвахты и соседней комендатуры…

Погрузка в автобус и поездка через весь город…

Работы во всё том же дворце спорта — перетаскивание сидений из зрительного зала в фойе…

А затем: фигуристы и фигуристки на льду, а вокруг — потрясённые их видом стражники с карабинами…

Дворец спорта.

Ледовая арена с зазевавшимися охранниками — где-то внизу, а губари — где-то на высоких рядах, чуть ли не под самым потолком.

К арестованным поднимаются две женщины среднего возраста, обе подходят и, смущённые чем-то, останавливаются, оглядываются друг на друга и не решаются что-то сказать. Наконец одна из них набирается смелости и говорит:

— Ребята, мы вам собрали поесть… Из наших сотрудников — кто, что мог, тот то и дал. Вот, покушайте…

Женщины разворачивают бумагу — это и булочки, и куски хлеба, и колбаса, и печенье разных сортов, и солёный огурец, и одинокая конфетка, и что-то ещё и ещё, собранное, видимо, от всех сотрудников дворца спорта… Поблагодарив, губари принимаются за еду.

Маленькая сценка: вот рядовой Лисицын протягивает руку к большому куску колбасы. Полуботок спокойно и уверенно бьёт его по руке ребром ладони или даже мизинцем и забирает колбасу себе. Ест. А больше колбасы не осталось. Лисицын довольствуется простым хлебом.

Дворец спорта. Фигуристки на ледовой арене.

Часовые стоят у самого борта и не сводят с них глаз.

Рядовой Полуботок, поймав удачный момент, опять, как и вчера, удирает и бежит в ту же вчерашнюю вахтёрскую застеклённую будку. Стучится, открывает дверь и что-то объясняет старенькой женщине с вязаньем в руках. Это уже не та женщина, что была вчера. Эта — добрее и отзывчивее. Полуботок звонит по телефону и кого-то в чём-то убеждает. Музыка, доносящаяся сюда с места тренировки прекрасных фигуристок, не позволяет нам услышать его слова. Да и зачем они? И так всё понятно — кому звонит и о чём напоминает.

И снова — счастливые и юные фигуристки, и снова губари носят и носят свои тяжести…

Камера номер один.

Полуботок сидит на табуретке, упершись локтями в колени и обхватив ладонями голову. О чём думает и что переживает — неизвестно.

Щелчок в замке. Дверь открывается. Полуботок моментально вскакивает. Ничего не докладывает, просто смотрит на вошедшего и всё.

Толстый майор из авиации стоит на пороге и говорит:

— Выходи. Тут за тобой пришли из твоей роты.

Полуботок молча выходит из камеры номер один для арестованных солдат (матросов).

Дверь за ним захлопывается.

Ключ проворачивается.

Шаги удаляются.

Опустевшая камера вслушивается в эти шаги…

Полуботок и молодой сержант сверхсрочной службы покидают двор гауптвахты и через двор комендатуры выходят на улицу, названную почему-то именем Чернышевского.

Выйдя на улицу, сразу поворачивают направо и идут себе по тротуару, по Свободе. А сзади виден огромный плакат: «ОБУВИ (столько-то) МИЛЛИОНОВ ПАР». Под мышкой у Полуботка — пакет с «джентльменским набором».

Огромный тюремный ансамбль, находящийся едва ли не в самом центре города. Нигде ничего лишнего не написано, но те, кому надо, знают: это улица Достоевского, 39/1. Железные ворота.

Сверхсрочник нажимает кнопку звонка.

В больших железных воротах открывается маленькое железное окошко. Часовой Конвойных Войск МВД СССР смотрит на пришедших. Узнав, захлопывает окошко и отпирает железную дверцу.

Полуботок и сверхсрочник входят.

Дверца захлопывается.

Ключ в замке проворачивается.

И — шаги двух человек по территории солдатской зоны.

Двор солдатской зоны.

Чёрные зэки чистят снег и отдирают от асфальта куски заскорузлого льда. Часовой с автоматом, дуло которого направлено прямо вперёд, безучастно наблюдает за их работой.

Из ворот промышленной зоны выезжает колёсный трактор, катя за собою три вагонетки, наполненные чем-то объёмистым и прикрытым брезентом. Капитан Мурдасов орёт на тракториста и на часового контрольно-пропускного пункта, который вышел из караульного помещения. Мурдасов срывает брезент с вагонеток, и мы видим, что они заполнены литьём и какими-то деталями, предназначенными для соседнего завода с военно-авиационным профилем.

— А ты обыскивал вагонетки? — орёт Мурдасов.

— Товарищ капитан, я как раз сейчас и собирался это делать, — спокойно и насмешливо отвечает часовой.

— А если там заключённый спрятался?!

— Да что вы на меня кричите? — огрызается солдат. — Я ничего не нарушил! Все мои действия — правильны!

— Молчать!

— И я подчиняюсь не вам, а начальнику караула. А начальник караула подчиняется командиру роты! А вы для меня — никто! Я прекрасно знаю Устав, и нечего тут на меня орать!

— Сгною на гауптвахте!

Часовой КПП даже и не поворачивает головы в сторону орущего капитана. Молча осматривает вагонетки и даёт знак трактористу продолжать свой путь. Тот подъезжает к воротам, за которыми — улица имени Достоевского.

А капитан Мурдасов уже напустился на заключённых, которые чистят снег…

Ротная канцелярия.

Старший лейтенант Тобольцев сидит за своим столом и рассматривает альбом с репродукциями Рембрандта. В углу, возле сейфа, стоит гитара.

Входит рядовой Полуботок. Отдавая честь, докладывает:

— Товарищ старший лейтенант! Рядовой Полуботок прибыл с гауптвахты без замечаний! Вот моя записка об арестовании.

— А-а, вернулся? — говорит Тобольцев, беря записку. — Как они быстро пролетели эти твои десять суток — я и не заметил.

— Одиннадцать суток, — поправляет командира Полуботок.

— Ну да, конечно: одиннадцать… Ну, раздевайся, чего стоишь? Я тут без тебя пытаюсь разобраться с Рембрандтом. Ну, помнишь, мы с тобой его всё время переводили? Тут всё по-немецки написано про него.

— Помню, — отвечает писарь.

— Вот и будешь мне сейчас переводить, что тут про Рембрандта этого ихнего написано. А то я по мировой культуре соскучился. А ещё я купил какие-то сказки на немецком языке. Тоже надо будет посмотреть.

Полуботок стоит неподвижно. Как будто и не слышит.

— Ну, чего насупился? — кричит командир роты. — Забыл я про тебя! Забыл! Ну, бывает же такое: ну забыл человек!

Кабинет командира роты.

Оба — командир и его писарь — сидят за столом и рассматривают цветные картинки в какой-то большой детской книге.

— Хотел дочке почитать немецкие сказки, — говорит старший лейтенант Тобольцев. — И не получилось: все какие-то слова непонятные. Дочка листает книгу, листает, смотрит на эти картинки и говорит: «Папа, почитай мне, про что здесь написано!» А я — ну дуб дубом! Столько прозанимался немецким и — ничего не понимаю! А ведь, сам знаешь: летом, уже после твоего дембиля — мне в академию поступать. А там — иностранный язык. А без иностранного сейчас никак нельзя. Так что давай, будем учиться.

— Давайте, — равнодушно отвечает Полуботок.

— Ну-ка, почитай мне вот здесь — здесь картинки самые интересные!

Полуботок читает: «Die Geschichte von dem Gespensterschiff».

— Это что такое?

— История о привиденческом корабле.

— Здорово! Ну, ты читай, читай.

Писарь читает немецкий текст. Читает устало, равнодушно, но с неплохими немецкими произношениями:

— Mein Vater hatte einen Laden in Balsora; er war weder arm noch reich und war einer von jenen Leuten, die nicht gerne etwas wagen, aus Furcht, das wenige zu verlieren, das sie haben…

— Ты переводи, переводи! — нетерпеливо перебивает его командир роты.

— Перевожу: «У моего отца была лавка в Бальзоре. Он был ни беден, ни богат и был из тех людей, которые не любят отваживаться на что-либо из страха потерять то немногое, что имеют…»

Тобольцев, глядя на писаря, вдруг замечает:

— Э-э, да у тебя седина появилась! Что ж там такое было на этой твоей гауптвахте, что у тебя седина появилась?

Полуботок лишь равнодушно пожимает плечами — мол, бог его знает, что там было… не помню…

Тобольцев о чём-то задумывается. Смотрит на своего писаря вполне доброжелательно. Пытается перевести всё в шутку:

— Как тебя тогда назвал полковник Орлик — Полусапожек, а?

— Так точно, товарищ старший лейтенант! Моя фамилия по-украински и по-белорусски означает полусапожек.

— А по-немецки как будет полусапожек?

— Halbstiefelchen, — не задумываясь отвечает Полуботок.

— А если полный сапог — тогда как?

— Schaftstiefel.

— Может, ты знаешь, как по-немецки будет ботфорт?

— Знаю: Kanonenstiefel.

— Ну ты и даёшь!

Писарь снова читает и читает что-то по-немецки, а на лице у него такая усталость и такое напряжённое ожидание, что без труда можно было бы на нём прочесть: «Ну, когда же ты, проклятый, отвяжешься от меня?»

— Unwillkürlich, — продолжает он минут пять спустя, — machten wir dort halt und sahen einander an, denn keiner wagte es recht seine Gedanken zu äußern…

— Ты ж переводи!

— Мы невольно остановились, переглянулись, так как никто из нас не решался открыть свои мысли. «O Herr, spach mein treuer Diener, hier ist etwas schreckliches geschehen.» Перевожу: «О господин, — сказал мой верный слуга, — здесь произошло нечто ужасное…»

Кабинет командира конвойной роты.

Сквозь чтение немецкого текста прорывается телефонный звонок.

Тобольцев поднимает трубку.

— Алло! Старший лейтенант Тобольцев слушает!.. А-а, это ты, Лида? Что?.. Нет-нет! Сегодня нельзя! Жена уже вернулась из Херсона!.. — машет Полуботку, чтобы тот проваливал ко всем чертям. — Лидочка, давай попробуем встретиться завтра!..

Полуботок покидает кабинет, плотно закрыв за собою дверь. Бормочет: «Hier ist etwas schreckliches geschehen… Etwas schreckliches»…

Казарма с двухъярусными кроватями, до идиотизма идеально заправленными и выровненными…

Тёмно-синие одеяла с двумя белыми полосками в ногах и с тремя — в головах. Одеяла натянуты так туго, словно бы они служат обивочным материалом для досок, положенных на кровати.

Иллюзия обтянутых одеялами досок — очень сильна, и, когда Полуботок бухается на одну из таких «досок» и она под ним прогибается и мнётся, у зрителей, которые, быть может, появятся когда-нибудь у этой истории, когда она превратится в художественный фильм, у зрителей, которые должны будут сидеть в большом зале и смотреть на всё происходящее на большом настоящем экране, а не на убогом телевизионном, у зрителей в этом месте должен невольно вырваться вздох изумления.

Какой-то сержантик из новеньких подбегает к нему и верещит:

— Ты что здесь разлёгся? Ты кто здесь такой?.. А ну встань!

— Gespensterschiff… — бормочет, засыпая Полуботок. — Etwas schreckliches… schreckliches… — Глаза у него слипаются.

— А ну встать! — орёт на него сержантик.

— Ruht!.. Пшол вон, собака, — небрежно бросает Полуботок сквозь зубы, даже и не повернувши головы в его сторону.

К сержантику подходит солдат и шепчет:

— Ты чо? Совсем охренел, что ли? Ведь это же наш писарь!

— А-а, — понимающе протягивает сержантик, и в глазах его испуг: кажется, у меня будут теперь неприятности.

— Пойдём отсюда! Он только что с гауптвахты пришёл, будет теперь отсыпаться.

Оба уходят.

А Полуботок, задрав свои ноги в сапогах на спинку кровати, а руки заложив за голову, бормочет тихое заклинание:

— Свободен! Свободен! Свободен!..

И сладко засыпает.

Он спит, а рядом с ним окно, выходящее во двор солдатской зоны, а во дворе началась выгрузка зэков, вернувшихся с работы на объектах, и солдаты с автоматами стоят там, где им положено стоять при этой операции, а автоматы у них торчат дулами вперёд, а на неприступном, как крепостная стена, каменном заборе висит огромный обшарпанный плакат, призывающий что-то выполнять и претворять в жизнь, ну а над всем этим — свободное и бесконвойное, голубое и чистое небо. И ещё — солнце. А под небом и солнцем много кой-чего другого есть: вон тот флюгер на высокой, как мачта, трубе, и жилые кварталы города, и леса, и реки, и степи, и холмы (это ведь предгорья Урала), и… всего не перечислишь.

КОНЕЦ ТЕКСТА