В тени отца

Где начинается путь, что ведет в Нюрнберг? Что за человек был Геринг? Ответить на эти вопросы непросто. Для этого надо познакомиться с историей жизни этого человека, с воспоминаниями родных, друзей и других лично знавших его людей, и это позволит составить впечатление о его достоинствах и недостатках, врожденных и благоприобретенных, а также понять обстоятельства, события и поступки отдельных людей, оказавших влияние на Германа Геринга.

Его история, можно сказать, началась неподалеку от городка Розенхайм, стоящего километрах в шестидесяти к югу от Мюнхена на железнодорожной линии, идущей в Австрию, в Зальцбург, в бальнеологической здравнице Мариенбад. Эта здравница находилась в ведении доктора и сестры-хозяйки, уроженцев Австрии, которые прежде работали на судетских курортах с минеральными водами в Карлсбаде, Франценсбаде и Мариенбаде, и теперь, благодаря их квалифицированному уходу, это оздоровительное учреждение приобрело такую широкую известность, что желающие восстановить силы после излечения от различных недугов и депрессии съезжались сюда со всей Германии и Австро-Венгрии.

Санаторий стоял в окружении деревьев на холме, откуда был виден город, а из его окон и с террас открывалась восхитительная панорама на Южную Баварию, на покрытые снегом горные вершины Оберзальцберга и Австрийских Альп. Санаторий изначально предназначался для пациентов со слабыми легкими и разного рода выздоравливающих, но в связи с тем, что это было последнее десятилетие девятнадцатого века — время в истории страны, когда все добрые немцы были озабочены принесением фатерланду потомства, — а также поскольку это был весьма плодовитый регион, директор пригласил еще двух акушерок и открыл родильную секцию.

Сюда в начале января 1893 года и приехала фрау Франциска Геринг, чтобы родить своего четвертого ребенка.

Двадцатисемилетняя Фанни Геринг была широкоплечей полногрудой блондинкой, чье миловидное крестьянское лицо (она происходила из баварско-австрийской семьи землепашцев) совершенно преображали удивительной красоты ярко-синие глаза. Именно глазами она захватила и сумела удержать подле себя человека, который теперь был ее мужем, когда он первый раз встретил ее восемь лет назад. Генрих Эрнст Геринг был крупным чиновником германской консульской службы, сорока пяти лет, который недавно овдовел и остался один с пятью детьми на руках. Ему предстояло в ближайшее время отправиться на несколько месяцев в новую германскую колонию в Юго-Западной Африке, и он нуждался в жене, которая могла бы не только справляться с нелегкой жизнью первых поселенцев, ожидавшей их в Виндхуке, но и заботиться о его детях. Молодая, веселая девятнадцатилетняя Фанни Тифенбрунн обещала стать для них любящей матерью и не бояться трудностей жизни в чужой, суровой стране. Будущий муж прочитал в ее восхитительных синих глазах, что и он сам ни в коей мере не будет страдать он недостатка любви.

Вскоре было получено согласие ее родителей, и весной 1885 года пара отбыла в Лондон, где Генрих Геринг прошел ускоренный курс ведения дел колониальной администрации. В Лондоне же они и поженились, и, когда прибыли в Африку, где канцлер Бисмарк назначил Генриха новым министр-резидентом в Виндхуке, Фанни была уже беременна. Несмотря на ее здоровье и крепкое телосложение, первые роды обещали быть трудными. Условия жизни в новой германской колонии в самом деле были тяжелыми: воды мало, ужасающая жара и пыль, а местные немцы не питали особенно дружеских чувств к членам семьи чиновника из Берлина. Вполне вероятно, что Фанни умерла бы или стала на всю жизнь калекой, если бы не вмешательство молодого немецкого врача, который приехал к ним в дом и взял ее под наблюдение. Вскоре он принял первенца Фанни, Карла, огласившего мир своим криком, после чего занялся измученной болью и лишенной сил молодой матерью и не покидал дома до тех пор, пока не увидел, что веки над синими глазами сомкнулись и она погрузилась в спасительный сон.

Доктора, полного, темноволосого берлинца с аккуратно подстриженными короткими усиками над чувственным пухлым ртом, звали риттер Герман фон Эпенштейн, причем дворянский титул «риттер» (что значит «рыцарь») вместе с приставкой «фон» он получил от кайзера Вильгельма лишь несколько лет назад. Вскоре он стал близким другом семьи Герингов, возымев на них сильное влияние. Ко времени, когда Фанни достаточно оправилась, чтобы вставать с кровати, она уже испытывала к нему расположение: он пришел к ней в трудный час, спас ей жизнь, и она чувствовала себя навечно ему благодарной, решив отплатить добром. Так она впоследствии и сделала.

Теперь же, по прошествии семи лет и появлении еще двух детей, она опять готовилась рожать. За эти годы в семье Герингов произошло много событий. Генрих после напряженной, но успешной административной работы в Юго-Западной Африке вернулся в Германию, где получил назначение генеральным консулом на Гаити. Но все это время и он, и Фанни продолжали поддерживать связь с Эпенштейном, который и дал им совет отправить ее в санаторий у Розенхайма на четвертые роды. Впоследствии Фанни скажет своим детям, что по чистому совпадению, в то время, как Генрих оставался на своем посту на Гаити, фон Эпенштейн оказался в отпуске в Австрии, в нескольких часах езды на поезде от санатория в Мариенбаде, куда она приехала. Утром 12 января 1893 года она родила своего четвертого ребенка и второго сына. Несколько часов спустя в Мариенбад прибыли запряженные лошадьми сани, и в дверях появился риттер фон Эпенштейн.

Фанни указала на колыбель рядом с кроватью и с гордостью объявила:

— Это Герман Геринг.

Она решила назвать ребенка в часть фон Эпенштейна, если это будет мальчик. Полным же его именем стало Герман Вильгельм Геринг, в честь императора Вильгельма II.

— Взгляните, — сказала она, — у него синие глаза, такие же, как у меня.

Фон Эпенштейн бесцеремонно заметил, что почти все дети рождаются с голубыми глазами и что они меняют свой цвет позднее.

— Нет, — убежденно возразила Фанни, — только не глаза Германа. У него они всегда будут такими.

Она видела, что фон Эпенштейн был тронут тем, что ребенка назвали его именем. Он остался в Розенхайме еще на несколько дней, навещая ее каждый день в полдень, после чего вернулся в Австрию, чтобы продолжить отпуск. Оттуда он написал и Фанни и Генриху, что решил, в случае, если они не будут против, стать крестным отцом Германа Вильгельма Геринга.

Весной 1893 года Фанни Геринг оставила трехмесячного Германа и покинула Германию, чтобы присоединиться к семье на Гаити. В Германию они вернулись только через три года, и все это время Герман жил в чужой семье в баварском городке Ферте, где воспитывался вместе с двумя младшими дочками хозяев. Впоследствии они вспоминали, что он был ребенком, подверженным приступам плаксивости и раздражительности, которые обычно пытались унять подарками, любовью и нежностью. Очевидно, ему было одиноко и, видимо, ничто из того, что для него делали заменившие родителей люди, не могло компенсировать ребенку отсутствие настоящих папы и мамы. «Самая жестокая вещь, которая может случиться с ребенком, это оказаться оторванным от матери в годы, когда складывается его личность», — сказал Герман Геринг многие годы спустя. Его старшая сестра Ольга вспоминала, что, когда герр и фрау Геринг наконец вернулись с Гаити и его взяли на железнодорожную станцию, чтобы их встретить, трехлетний Герман демонстративно повернулся к подходившему к платформе поезду спиной. Когда мать взяла его на руки и прижала к себе, он стал бить ее кулаками по лицу и груди, а потом разрыдался. Присутствовавшего здесь же и совершенно чужого для него человека, который приходился ему отцом, он игнорировал совершенно.

Генрих Геринг хорошо послужил фатерланду, упорно и успешно трудясь для него в крайне тяжелых условиях, и если бы Бисмарк больше интересовался созданием германской колониальной империи, то работа, которую не жалея сил проделал в Юго-Западной Африке этот чиновник, почти наверняка получила бы то признание, которого она на самом деле заслуживала. Он прибыл в эту колонию, когда ей было всего двенадцать месяцев, и окрестные племена проявляли к белым открытое недружелюбие и подозрительность. Генрих Геринг сумел примирить враждебно настроенных гереро и готтентотов и настоял, чтобы находившиеся в ведомстве немцы поступали с ними цивилизованно и с пониманием, и только уже после его отъезда, в ответ на действия его жестоких и недальновидных преемников, племена подняли восстание. Он встречался и на равных разговаривал с Сесилем Родсом и другими проводниками растущего британского влияния в Южной Африке и предвидел грядущее столкновение британцев с бурами, которое можно было предотвратить, если бы они последовали совету, который он им тогда дал. За Годы консульской службы Генриха Геринга на Гаити его страна стала пользоваться уважением именно благодаря его попыткам наладить медицинское лечение и просвещение на этом нищем, охваченном суевериями острове.

Но ко времени его возвращения в Берлин в 1896 году в политическую жизнь Германии ворвался поток антилиберализма, и на того, кто говорил об африканских дикарях как о людях, как этот делал Генрих, смотрели с настороженностью, подозревая в нем начинающего социалиста, а социалисты были пугалом дня. Вскоре стало очевидным, что продвижения по службе у него больше не будет. Годы работы в Африке и Вест-Индии не прошли даром, и теперь он выглядел значительно старше своих пятидесяти шести лет. Мало того, уйдя раньше времени в отставку и страдая от неудач, он стал искать утешения в алкоголе и постепенно стал пьяницей — тихим, уравновешенным, но все же пьяницей, который к вечеру, как правило, уже еле ворочал языком. Трудно винить Германа Геринга, который не знал отца в его лучшие дни, за то, что он относился к нему с глубоким презрением, из-за чего много переживал впоследствии.

Не вносили порядка и частые появления в их доме, стоявшем в тихом пригороде Берлина, его крестного отца риттера фон Эпенштейна. Он к этому времени также удалился с государственной службы, но во всем остальном сходства между ним и разваливающимся проконсулом было очень мало. С годами фон Эпенштейн расцвел и теперь посвятил себя более приятным вещам. Очень богатый, он по-прежнему оставался холостяком, и в придворных кругах у него стала складываться репутация подходящего жениха для дочерей из семейств мелкой аристократии и одновременно удачливого любовника их более привлекательных мамаш. Эпенштейн не отличался ростом и имел склонность к полноте, с которой регулярно боролся в Карлсбаде, Спа и Виши, но он умел эффектно одеваться и напускать на себя такую высокомерную манеру говорить и жестикулировать, что большинство людей, с которыми он таким образом общался, охватывал благоговейный страх. В однообразную и скучную домашнюю атмосферу семейства Герингов его внезапные приезды из экзотических мест, таких, как Каир, Константинополь, Неаполь или Санкт-Петербург, привносили аромат приключений.

Герман Геринг, который уже почувствовал очарование военной формы и был увлечен играми в рыцарей и средневековые битвы, его крестный казался сияющим героем, которому нужно было подражать в одежде, манерах, речи и храбрости. Как-то, уже через несколько лет после ухода Генриха Геринга на пенсию, фон Эпенштейн приехал к ним и объявил, что забирает все семейство в Австрию, где он вступил во владение замком у деревушки Маутерндорф, расположенной в складке между хребтами Тауэрн не так далеко от границы с Баварией. В замке, как к своему огромному удовольствию обнаружил Герман, фон Эпенштейн в полной мере отдавался собственному давнему увлечению рыцарской экзотикой, соответствующим антуражем. Все слуги в замке были наряжены в средневековые одежды, выносу блюд к столу предшествовали звуки охотничьего рога, а по праздничным случаям на галерее в большом зале пела и играла группа менестрелей. Сам же риттер фон Эпенштейн держал себя как феодал (кем он, по существу, и являлся) и обходил свои владения, раздавая указания и принимая приветствия от мужчин и реверансы от женщин, будто бы знатный вельможа. То было зрелище, которое Герман Геринг запомнил навсегда и мечтал с тех пор устроить нечто подобное сам-.

Время задаться вопросом — когда же фон Эпенштейн и Фанни Геринг стали любовниками?

Большинство исследователей истории семьи Герингов относят это событие к времени от года до девяти месяцев, предшествовавших рождению младшего брата Германа, Альберта. Это был год, когда Генрих Геринг непрерывно болел бронхитом и пневмонией, и вскоре после рождения Альберта фон Эпенштейн предложил, чтобы семейство уехало из Берлина «ради сохранения здоровья Генриха» и поселилось в другом его замке, который он только что приобрел. Это был Бург-Фельденштейн, отреставрированная древняя франконская крепость, возведенная на скале, возвышающейся над маленьким, известным своими пивными заводами городком Нойхаузом, расположенным на реке Пегниц. Замок стоял среди холмов в густом лесу, километрах в сорока к северо-востоку от Нюрнберга, и от него было рукой подать до Байрейта, куда фон Эпенштейн, горячий почитатель Вагнера, любил ездить в оперу и на музыкальные фестивали.

С рождением Альберта фон Эпенштейн объявил, что он усыновляет и удочеряет крестными всех пятерых детей Фанни. «До того момента Герман был любимым у крестного, — вспоминала его сестра Ольга, — но после рождения Альберта он стал больше заботиться о нем». Она не упомянула, что глаза ребенка совершенно определенно не были голубыми, но постепенно становились такими же карими, как у Эпенштейна, и что, взрослея, он все сильнее становился похожим на семейного благодетеля. «Герман с большой ревностью относился к младшему брату», — отмечает она.

К этому времени ему исполнилось уже семь лет и, как все остальные, он знал, что его мать была любовницей их крестного, хотя, возможно, до конца и не понимал, что это значит. В Маутерндорфе ни для кого не было секретом, что, когда риттер фон Эпенштейн устраивал пиры, а происходило это почти каждый вечер, Фанни выступала в роли хозяйки дома, в то время как остальные члены семьи, включая Генриха, оставались в одном из домиков по соседству с замком, где они жили, и возвращалась к ним только к завтраку. В Бург-Фельденштейне в качестве условия проживания Герингов было принято, что одна спальня и одна гостиная всегда оставались свободными на случай прибытия их покровителя, что в разгар оперного сезона происходило довольно часто, и, когда он приезжал, Генрих покорно мирился с тем обстоятельством, что жена проводила больше времени в постели гостя, чем в его собственной.

Итак, юный Герман Геринг точно знал, что его мать изменяет отцу с крестным.

Профессор Ганс Тирринг, которому вместе с его братом фон Эпенштейн также приходился крестным отцом и был близким другом их отца, который отыскал для него маутерндорфский замок и договорился о его продаже, вспоминает:

«Все, кто находился в Маутерндорфе, принимали эту ситуацию, и она, по всей видимости, не беспокоила Германа и остальных детей Геринга-старшего. Как и мы, они испытывали благоговейный страх и трепет перед крестным Эпенштейном. Когда он с нами разговаривал, мы должны были стоять смирно, и нам не было позволено обращаться к нему без разрешения. Но при этом все мы восхищались им, ведь он был таким дерзким и отважным, почти безрассудным, и ненавидели всякого, кто говорил о нем что-нибудь недоброе., Но только Герман по-настоящему подрался и разбил в кровь нос приезжему мальчишке из деревни, который в его присутствии заявил, что крестный получил свой титул от кайзера за деньги, а не за доблестные дела. Как узнал об этом происшествии крестный, я так и не понял, но на следующий день этот мальчик и его родители исчезли из Маутерндорфа, а Герман был специальным образом поощрен, проведя целый день со своим кумиром в горах, охотясь на серн».

Восхищение Германа Геринга его крестным было таким сильным, что он не утратил его, даже когда узнал, что тот был евреем.

Риттер фон Эпенштейн принадлежал к римско-католической церкви и каждое воскресенье участвовал в большом действе в Маутерндорфе или Нойхаузе, когда останавливался в Фельденштейне, отправляясь со всеми своими гостями и крестными детьми в местную церковь, где для них был зарезервирован ряд скамей. Но по рождению он был евреем. Придворный врач Фридриха Вильгельма IV Прусского, он преуспел под королевским покровительством, завязал знакомство с дочерью богатого банкира-коммерсанта, нееврея, и, перед тем как жениться на ней, перешел в католичество. Тем не менее его фамилия попала вместе со всеми остальными в «semi-Gotha», списки титулованных немецких фамилий еврейского, происхождения, и, если бы у власти тогда находился Гитлер со своими национал-социалистами, Эпенштейна, в соответствии с определениями Нюрнбергских законов о гражданстве и расе, безусловно причислили бы к евреям и отнеслись соответственно.

Правду о национальности своего крестного Герман Геринг узнал, когда его отправили в школу-интернат в Ансбахе в 1904 году. Ему исполнилось уже одиннадцать лет, и он был заносчивым, самонадеянным и упрямым мальчишкой, верховодил среди своих братьев и сестер и организовывал их игры. В Ансбахе же он почувствовал себя маленьким лягушонком в огромном пруду, оказавшись среди других учеников, которые были такими же своенравными заводилами, как он, только старше и сильнее. Скоро Герман возненавидел эту школу. Дисциплина была строгой, пища — скудной. Родители записали его на занятия фортепьяно, но на уроках музыки ему приходилось обучаться игре на скрипке — инструменте, к которому он очень скоро почувствовал отвращение, потому что у него никак не получалось извлечь из его струн что-либо, помимо совершенно немузыкальных скрипов и хрипов. Последней каплей оказалось сочинение на тему: «Человек, которым я восхищаюсь больше других». От учеников ожидались патриотические опусы о Вильгельме II, Бисмарке или Фридрихе Великом либо восхваления заслуг и достоинств отцов. Герман же сдал учителю хвалебную песнь риттеру фон Эпенштейну. На следующий день он был вызван для беседы в кабинет директора, где его сухо проинформировали, что ансбахские ученики не должны писать сочинения, прославляющие евреев, а когда он стал горячо возражать, заявляя, что его крестный — католик, ему вручили «semi-Gotha» и велели сто раз написать: «Мне не следует писать сочинения, восхваляющие, евреев» и переписать все фамилии из «semi-Gotha» от А до Е.

Через несколько часов эта история стала известна всей школе, начались смешки, издевки и оскорбления, вылившиеся в драку с тремя обидчиками, окончившуюся торжественным шествием вокруг школы с Германом Герингом в середине, которого тащили за руки и за ноги лицом вниз, с плакатом, надетым на шею, который гласил: «МОЙ КРЕСТНЫЙ — ЕВРЕЙ». Ранним утром следующего дня он вылез из кровати и отправился на станцию, где на последние деньги купил билет обратно в Нойхауз. Напоследок, прежде чем покинуть школу, он разбил свою скрипку и порвал струны на всех остальных инструментах школьного оркестра.

Впрочем, существует и другая версий оставления Герингом школы в Ансбахе, которую опубликовал в 1938 году автор его официальной биографии Эрих Гритцбах, приведя ее со слов его любимой сестры Ольги. Там говорится, что Герман был наказан за то, что возглавил бойкот, направленный против скверного качества еды в школьной столовой, и что он купил обратный билет на деньги, полученные от продажи скрипки товарищу-ученику.

Следует отметить, что при кайзере Вильгельме II в Германии не было преследования евреев, и на самом деле многим из них удавалось достигать довольно высокого положения и важных государственных постов, но тенденция к антисемитизму уже наметилась, и евреев прилюдно высмеивали и оскорбляли, на них нападали в прессе и существовали определенные клубы, дома и социальные круги, куда их не пускали. Но Герман Геринг, хотя многие из его друзей-немцев относились с презрением к этой расе, сохранил доброе отношение к своему кумиру.

Фон Эпенштейн никак не показывал, что нуждается в верности своего юного крестника, и держался до того самоуверенно и надменно, что представляется совершенно невероятным, чтобы количество крови той или иной нации, текущей в его венах, могло когда-либо стать темой разговора между ними. Находились и немцы и австрийцы, которые отпускали в адрес Германа фон Эпенштейна пренебрежительные замечания за его спиной, но только смелые люди отваживались сказать такое в лицо и встречались они не часто.

Со временем привязанность фон Эпенштейна сосредоточилась на самом младшем из детей Герингов, Альберте, чье физическое сходство с ним было столь заметным, что большинство людей, которые видели их вместе, не сомневались, что это был его собственный сын. Но помимо внешности Альберт не проявлял никаких иных черт, свойственных его крестному. Он рос печальным мальчиком, склонным ныть и плакать, прежде чем для этого появится причина. Постепенно благоволение фон Эпенштейна вновь обратилось на Германа, которого отличали те качества, которые, как он считал, должны быть присущи немецкому мальчику. Он был дерзким, решительным и абсолютно бесстрашным. В десять лет Герман уже проявлял такую страсть к альпинизму, что решился на отчаянный поступок. Желая показать старшим, что на него можно положиться в горах, он взобрался на отвесную скалу, на которой высился Бург-Фельденштейн. Три года спустя, сопровождаемый мужем одной из сестер и еще одним родственником, он совершил восхождение на 3800-метровую гору Гросглокнер, поднявшись на нее по самому опасному маршруту, используемому только профессиональными альпинистами, и то редко. Как-то на Монблане, качаясь на веревке под выступающим утесом, он вывихнул плечо и, спокойно вправив сустав, продолжил подъем, невзирая на сильную боль.

— Высоты не пугают меня, — говорил Герман, — они меня стимулируют. При этом все опасности щедро вознаграждаются, если, преодолев их, вы достигаете вершины. Там вы сознаете, что открывшуюся перед вами восхитительную картину видели и увидят очень немногие.

Подбиваемые Фанни, страстно стремящейся увидеть успехи сына, Генрих Геринг и фон Эпенштейн, оба старые кавалеристы, добились для Германа места в кадетской школе в Карлсруэ. Генрих Геринг боялся, что непокорный нрав сына и его репутация своевольного и недисциплинированного юноши уменьшат его шансы. Он беспокоился напрасно. Эта школа гордилась своими способностями усмирять самые буйные головы и приветствовала бойких и инициативных ребят. Герман покинул ее в возрасте шестнадцати лет с отличными оценками по дисциплине, верховой езде, истории, английскому и французскому и музыке. «Геринг показал себя примерным учеником, — гласило его свидетельство об окончании, — и проявил качество, которое далеко продвинет его: он не боится рисковать».

С таким заключением в ранце у него не было проблем с поступлением в кадетский корпус будущих офицеров кайзеровской армии в Лихтерфельде под Берлином. Форма кадетов была яркой и нарядной, особенно парадная, их правила поведения основывались на средневековых кодексах, а в кадетских содружествах — Геринг оказался в одном из самых «труднодоступных» — существовали ритуалы, которые «вызывают у меня чувство, что я являюсь наследником традиций всего германского рыцарства», — писал он домой, а Ольге также признавался, что мечтает стать современным Зигфридом, призванным воскресить былую славу Германии. При этом, однако, Герман не упоминал, что быть кадетом в Лихтерфельде означает участвовать и в некоторых других, менее возвышенных, но не менее приятных мероприятиях, как-то пивных кутежах, скачках в Рухлебене, пирушках с купанием в Ваннзее, симпатичном пригороде Берлина, и, конечно, развлечениях с девчонками. Его мать была все-таки права: его глаза так и остались яркими зеленовато-синими, и их воздействие на противоположный пол было просто сногсшибательным.

Этот период мог оказаться самым счастливым в жизни Германа Вильгельма Геринга, если бы не внезапная неприятность, постигшая семью в Фельденштейне. После четырнадцати лет безропотного терпения Генрих Геринг начал резко возражать против отношений жены с риттером фон Эпенштейном и, по иронии судьбы, более неподходящего момента он выбрать не мог. Фанни Геринг никогда не была единственной у своего любовника и, должно быть, знала, что, хотя она делила с ним ложе в Фельденштейне и Маутерндорфе, у него были и другие партнерши. Он всегда очень гордился своим положением богатого, бесшабашного холостяка, и это было одной из причин, почему он предпочитал связи с замужними женщинами.

Но в 1912 году, примерно как раз в то время, когда Герман Геринг заканчивал свое обучение в Лихтерфельде, в его жизни появилась женщина совершенно иного типа. Результат для семьи Герингов оказался катастрофическим.

Герман Геринг был выпущен из высшего военного учебного заведения с блестящими результатами, и его семья имела все основания им гордиться. Почти каждый предмет был отмечен «magna cum laude» — «с высшим отличием», и прогнозы были самыми радужными. В свои девятнадцать лет он был стройным привлекательным парнем, неудержимым сердцеедом невероятно веселого нрава и обаяния.

Получив свое первое офицерское звание, Герман был назначен в 112-й пехотный Принца Вильгельма полк, квартировавший в Мюльхаузене, но, прежде чем отправиться туда, поехал в отпуск домой в Бург-Фельденштейн, горя желанием показаться родным в своей новенькой военной форме. К его огромному разочарованию, крестного с семьей не оказалось, хотя риттер фон Эпенштейн уже прислал ему свои поздравления вместе с небольшим кошельком, наполненным золотыми монетами.

Вместе с тем молодой офицер был потрясен видом своих родителей. Генрих Геринг превратился в раздражительного старика, постоянно шаркающего по коридорам Фельденштейна, что-то злобно ворча себе под нос. Фанни внезапно располнела и постарела и, за исключением тех моментов, когда она с гордостью смотрела на своего сына, редко улыбалась; ей было еще только сорок шесть, но Герману она показалась старухой. Когда он упомянул крестного, старик разозлился и начал что-то сердито бубнить о «преданной дружбе», а в глазах матери показались слезы. Но его ждала записка от фон Эпенштейна, приглашающего приехать в Маутерндорф.

По прибытии туда ему сразу стало ясно, почему его крестный оставался дома. Впервые в своей жизни этот самонадеянный, высокомерный ловелас влюбился. Фон Эпенштейну было уже шестьдесят два, и это сильно било по его самолюбию. К несчастью для него, окрутившая его девушка была двадцати с небольшим лет, но владела искусством обольщения в совершенстве. Нимало не смущаясь надменности фон Эпенштейна, его заносчивых манер, она прикасалась к нему, гладила, терлась о него своим соблазнительным гибким телом, — отчаянно флиртуя, но не позволяла проделывать с собой то, что он делал с большинством других женщин, которые ему нравились, — то есть взять на руки и отнести в постель. Эта девушка, которой в недалеком будущем предстояло стать Лилли фон Эпенштейн, решила, что ни один мужчина не ляжет с ней на ложе любви, не надев прежде ей на палец обручальное кольцо.

Новость о пылкой, но безрезультатной страсти фон Эпенштейна вскоре стала темой бесед в Берлине, Зальцбурге и Вене. В Маутерндорфе мужчины заключали пари относительно того, кто из них двоих уступит первым, но у женщин, хорошо знавших Лилли, не было никаких сомнений в исходе этого поединка.

Между тем любовная связь фон Эпенштейна и Фанни Геринг тихо увяла. Развязка наступила в начале 1913 года, когда фон Эпенштейн прибыл в Бург-Фельденштейн, чтобы сообщить своей прежней пассии, что он влюбился и собирается жениться. Генрих Геринг воспользовался случаем, чтобы обрушиться на старого друга семьи с оскорбительными упреками, результатом чего стала жесточайшая ссора, полная взаимных обвинений, которая закончилась тем, что Генрих уведомил свою встревоженную семью, что они более не могут оставаться в доме друга, так низко предавшего его.

Герман Геринг, который к этому времени уже находился в своем полку, услышав эту новость, пришел в ужас, и не в последнюю очередь оттого, что уже хвастался своим товарищам-офицерам «нашим замком» в Фельденштейне. Но было уже поздно что-либо предпринимать. Фон Эпенштейн вернулся к своим ухаживаниям за фройляйн Лилли и вскоре был поставлен в известность этой целеустремленной молодой особой, что передача замков друзьям в бесплатное пользование не относится к тем затеям, которые она одобряет. Серьезно ли грозился Генрих Геринг покинуть Фельденштейн или нет, теперь не имело значения, потому что из Маутерндорфа пришло короткое письмо, извещающее об определенном им для отъезда сроке.

Поздней весной 1913 года Геринги распрощались с Бург-Фельденштейном, старым добрым замком, в котором они провели пятнадцать лет жизни. Генрих Геринг был уже серьезно болен, и по прибытии в Мюнхен, где семья арендовала дом, он слег вскоре и умер. Германа Геринга отпустили из полка, и он провел день и ночь перед похоронами, помогая матери перебирать бумаги отца. Рассматривая выцветшие фотографии, читая старые дневники и письма и слушая воспоминания матери о жизни в Африке и на Гаити, он впервые осознал масштаб личности умершего отца в годы его колониального триумфа. Впоследствии Геринг говорил, что пережил тогда мучительнейшее чувство вины из-за своего нежелания наладить с отцом нормальные отношения, и боль раскаяния достигла своего предела на следующий день, когда все родные собрались вокруг могилы на большом мюнхенском кладбище Вальдфридхоф. Он знал, что офицеру в форме не пристало выказывать свои эмоции, но ничего не мог с собой поделать, и слезы текли по его лицу, когда гроб опускали в землю.

Загрузка...