Герой гражданской войны Иван Назукин

В Севастополе

На Балтике Назукин вместе с другими грамотными крепкими матросами, имеющими специальности, был назначен в учебный отряд подводного плавания. Но здесь он успел пройти лишь строевую муштру, «словесность» и коротко ознакомиться с общим устройством подводных лодок. Затем в числе 46 учеников-подводников он был отправлен в Севастополь, в Черноморский флотский экипаж, где только что открылась школа подводного плавания[3].

Стремительно наступала весна 1914 года. После холодного, сумрачного Кронштадта, почерневшего от дождей, радостно было видеть зеленеющую необъятную степь, букетики подснежников и фиалок, продающиеся на станциях, буйно цветущие крымские сады.

Назукин с большим интересом занимался в школе подводников. Он и здесь много читал и охотно делился знаниями с товарищами. Внимательно присматриваясь к рабочим и матросам, пытался установить связь с революционной организацией. Но это оказалось нелегким делом. Через некоторое время узнал, что два года назад во флоте готовилось восстание, но не состоялось. Царские власти разгромили революционеров. Более пятисот матросов было арестовано, шестнадцать из них расстреляли, остальных бросили в тюрьмы, сослали.

Через несколько месяцев школа подводного плавания была окончена. Назукина назначили на старую подводную лодку «Судак». «Старушка» была ненадежной, и ее личный состав комплектовали из хорошо подготовленных матросов. Матросы дивизиона «старушек» жили на блокшиве — старом, вышедшем из строя пароходе. Назукин поселился здесь же. Скоро он среди подводников стал своим человеком.

В августе началась первая мировая империалистическая война. Все более тревожные письма стали получать матросы из дому. Они узнавали о гибели родных на фронтах, о росте дороговизны.

Да и здесь, в Севастополе, было неспокойно. Из редкого похода к турецким берегам (Турция воевала на стороне Германии) корабли не привозили убитых и раненых. А многих хоронили прямо в открытом море, вдали от родных берегов, Однажды прорвался к Севастополю и обстрелял крепость быстроходный немецкий крейсер «Гебен».

Поражения русской армии на фронтах, гибель родных и товарищей, грубость и произвол офицеров, жестокие преследования за каждую вольную мысль, процветающее во флотских тылах казнокрадство, скверное питание — все это вызывало резкое недовольство матросов. Они постоянно заводили разговоры о войне, о ее причинах и вероятных последствиях, о возможности новой революции в России. Но все это были разговоры вслепую. Матросы не представляли себе, что конкретно они должны делать, чтобы изменить существующее положение.

Весной 1916 года подводная лодка встала на ремонт. Над исправлением ее механизмов вместе с моряками трудились и рабочие. Назукин много рассказывал новым знакомым о себе, о своих товарищах. Однако его стремление сблизиться рабочие приняли довольно настороженно. Тем не менее за день до ухода лодки в море Назукин нашел в кармане своей шинели сложенный вдвое лист бумаги. Развернув его, прочитал:

«Российская социал-демократическая партия большевиков.

Пролетарии всех стран, соединяйтесь!

Товарищи рабочие и солдаты!..»

Буйно забилось сердце. Быстро оглянулся и сунул бумажку снова в карман. Наконец-то!

С огромным нетерпением ждал минуты, когда сможет прочитать листовку. Время тянулось страшно медленно. Пришли на блокшив. Мылись, переодевались, читали молитву. Товарищи по кубрику сели, «забивать козла». А Назукин, уединившись в уголке, вложил листовку в учебник по электротехнике и, полный горячего напряжения, прочитал ее.

…Братоубийственная война все разрастается и разрастается. Все, что только есть цветущего и трудоспособного, принесено уже на алтарь войны в интересах буржуазии. Голод, нищета, разорение и произвол царят повсюду. На убой отправляют последних работников, кормильцев семей. Но во имя чего же проливается это море пролетарской крови?.

…В эту трудную минуту перед нами возникает вопрос: что же нам делать?

Выход остается один: повернуть штыки против тех, кто войну затеял, кто народ в окопы погнал… Царь и буржуазия войну начали, с них и ответ надо требовать. Превратить войну буржуазную, империалистическую, захватническую в войну гражданскую, повернуть штыки против своих угнетателей, против царя и его прислужников. Мир, хлеб, земля, свобода!.. Только революция принесет их многострадальному народу…

Назукин вскочил и взволнованно зашагал по узкому кубрику вперед, назад. Товарищи с удивлением посмотрели на него.

— Что с тобой? Блоха укусила? — грубовато пошутил кто-то.

Назукин сел. Матросы посмеялись и снова ожесточенно застучали костяшками.

Все ясно… Вот он, выход… Повернуть штыки… Но как это сделать? Когда можно будет это сделать? Нужно обсудить это с друзьями…

В тот же вечер ему удалось прочитать листовку некоторым товарищам. Каждого она взяла за живое. Каждому захотелось подержать драгоценный листок в своих руках, самому прочитать его.

— Значит, есть такая рабочая партия большевиков, — задумчиво сказал один из матросов.

— Живет она, братцы! — откликнулся второй.

— Мир, хлеб, земля, свобода, — как молитву, повторил слова листовки третий.

Обсудили, кому еще можно дать прочитать прокламацию. Через два дня ее передали на другие лодки. Но еще много-много раз возвращались к ней в своих беседах матросы. Листовка зажгла в них великую надежду, вселила бодрость и уверенность.

Однажды матрос Андрей Стукалов, уроженец Севастополя, вернувшись из увольнения в город, с восторгом сообщил!:

— Начинается, ребята! Отец мне рассказал. На Северной стороне три дня бастовали 350 рабочих, которые строят там кадетский корпус. На Корабельной стороне рабочие парни избили трех жандармов. Здорово отделали! В Карантине проломили голову полицейскому. На Цыганской у городового отняли револьвер. На базаре женщины подняли целую бучу из-за дороговизны, торговцы заперли свои лавки и разбежались.

— Это только первые искры, — сказал Назукин. — Недовольство растет, и пожар вспыхнет.

Увольняясь в город, Назукин любил побродить в районе завода, на котором ремонтировался «Судак», посмотреть с горки на заводские цеха и доки, расположенные у моря. Приятно было наблюдать, как выходят рабочие после смены с завода, ощутить силу этого знакомого могучего людского потока. Вспоминалась Мотовилиха…

Через месяц после того, как Назукин нашел в кармане шинели листовку, он вновь пришел к заводу. Мощным баритоном запел заводской гудок. Из проходной густо повалили рабочие. Как много, оказывается, на заводе женщин и подростков!

Назукин внимательно присматривался к каждому рабочему. Но нет, в толпе не было ни одного человека, с кем он познакомился во время ремонта подводной лодки. Наконец толпа поредела. Назукин медленно пошел от завода. У первых домиков Корабельной слободки к нему вдруг подбежал мальчик лет двенадцати и что-то сунул в руку:

— Дядя матрос, это велели вам передать.

Повернулся мальчишка, и его след простыл. Назукин быстро спрятал в карман маленький пакет в измятой газете, вышел из слободки и торопливо двинулся по пустырю. Вечерело. Поблизости никого. Достал пакет, развернул газету. Да это же листовки!

Берет одну и с жадностью читает. Снова о войне и разрухе, о борьбе против царского произвола, за мир, землю и свободу. Партия призывает к братанью на фронте. Пусть рабочие и крестьяне, одетые в солдатские шинели, по-братски протянут друг другу руки. Мир через голову буржуазно-помещичьих правительств!

— Вот это здорово!..

Спрятав листовки за пазуху, Назукин, радостный и взволнованный, направился в дивизион.

За два дня листовки были прочитаны всеми матросами дивизиона. Потом их передали на подводные лодки «Налим» и «Тюлень». Там служили друзья Назукина: рулевой Ваня Евтушенко, однокашник по школе, матросы Ваня Романов, Наумов, Лиханский…

Прошла неделя. Поползли мрачные слухи о том, что жандармерия раскрыла во флоте подпольные революционные организации. Начались аресты. В плавучие береговые тюрьмы были брошены сотни матросов с линейных кораблей «Екатерина II» и «Императрица Мария», с крейсеров «Кагул» (бывший «Очаков») и «Память Меркурия», с нескольких миноносцев и из ряда береговых частей. Говорили также о сотнях матросов, которых командующий флотом вице-адмирал Колчак по подозрению в «политической неблагонадежности» отправляет в другие флоты и флотилии.

Среди подводников было пока тихо. Очевидно, ни одна листовка не попала в офицерские руки, не вызвала у начальства переполоха. Это хорошо, но временно придется еще больше затаиться. Враг силен, руки царизма длинны и цепки.

Тягостно тянулись дни. Казалось, войне не будет конца. Армия продолжала терпеть поражения и нести огромные жертвы. У нее не хватало не только пушек и снарядов, но и винтовок. В стране все больше нарастала разруха. Трудовой народ нищал. Андрей Стукалов подсчитал, что в Севастополе цены на хлеб за время войны возросли больше чем в три раза, на мясо — в четыре с половиной, на масло — в пять, а на картофель — в десять раз!

Назукин, хотя это и было очень опасно, продолжал свои беседы с товарищами. Матросы сами шли к нему со своими горестями, новыми мыслями, разбереженными душами. Он становился признанным вожаком своих сослуживцев.

Несмотря на террор жандармерии и командования, революционное брожение во флоте ширилось. Не случайно осенью 1916 года Колчак пытался задобрить матросов и солдат. По его предложению комендант крепости, генерал-губернатор Севастополя контр-адмирал Веселкин, известный своей свирепостью, издал неожиданный приказ, которым отменялись почти все ограничения для нижних чинов. Им разрешалось свободно ходить по центральной буржуазной части города, ездить в трамваях, курить на улицах, посещать театр, кино и Приморский бульвар, на котором раньше висели объявления: «На велосипедах не ездить», «Собак не водить», «Нижним чинам вход воспрещается».

— Удивительное дело — Веселкин добрее стал, — усмехнулся Стукалов.

— Очень просто, — пояснил Назукин, — хотят задобрить нас, расположить к себе. А кроме того, теперь матросы и солдаты будут больше на виду у начальства…

Но царизму не удалось ни разгромить, ни обмануть революционные силы народа. Час расплаты с кровавым самодержавием неумолимо приближался.